Текст книги "Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет"

Добежала Света до КПП, ничего не сказала защитничкам жён и детей малых, лишь посмотрела на них с укором и продолжила путь в магазин. Обратно шла другой дорогой, дальней, но безопасной. Вечером сказала мне, что в том районе, где пасутся эти животины, больше не появится.

В один из последних дней осени некоторая необходимость заставила меня пойти в поселковый магазин, пошла со мной и Света. Пошли коротким путём, – через лужайку и КПП.

Идём, разговариваем, жизни радуемся. Посмотрели на лужайку, коровы рогатой нет, видно на многих нападала, изгнали её с травки сочной. Лошадка мирно пасётся.

Кушай травку сочную,

Будешь самой мощною!

Поравнялись с лошадкой, прошли вперёд метров двадцать, что-то заставило меня обернуться. Вижу, несётся на нас «мирная» лошадка, вот-вот разметает в разные стороны, затопчет скотина безрогая. И вдруг как будто преграда перед лошадью выросла, запнулась обо что-то невидимое, ноги подкосились, со всего маха упала на правый бок, да так мощно, что земля встряхнулась, и хруст по ней пронёсся, и прокатилась скотина на боку метра три.

Медленно поднималась каурая, медленно побрела в обратную сторону. Удивительно, но и её больше никто не видел на той зелёной лужайке. Ни одна рогатая и безрогая скотина больше не появлялись на территории гарнизона, даже гуси с утками и те «испарились».

А ещё было… да… много чего ещё было. Если всё перечислять, на толстенную книгу наберётся. (Я уж как-нибудь это выскажу в рассказах – ниже).

Майор Абрамян не забыл обо мне. После курсов, меня направили в ЮГВ – в Венгрию. Уже перед выездом из гарнизона на новое место службы, Света зашла в гарнизонный магазин, её увидели жены старших офицеров и, прямо смотря в её глаза, заговорили о службе за границей.

– Надо же, не успеют, как следует послужить, и сразу за границу, а тут сидим уже по десять лет и никакой подвижки. – Это было сказано со злобой и высокомерием.

Света купила, что ей было нужно, и вышла, полностью проигнорировав тех женщин злопыхательниц.

Глава 2. ЮГВ

От Светы.

– Муж бросил меня! Пишет, что сделал вызов, что мне сообщат, но прошло уже два с половиной месяца, а вызова нет, – с тоской в душе думала я, не зная, как жить дальше.

Родители видели, что я переживаю, и при мне не вели разговор на эту тему, но когда и у них появилось чувство моей ненужности мужу, папа сказал, что надо идти в визовый отдел.

– Света, давай поедем в серое здание и узнаем, может быть, вызов пришёл, а сообщить тебе забыли, – предложил он мне.

– Не надо папа, я поеду одна, – тяжело вздохнув, ответила я и поехала в здание КГБ.

Приехав, спросила у дежурного, где можно узнать о вызове за границу. Мне назвали номер кабинета. С тревогой в душе я вошла в кабинет, назвалась и спросила, есть ли мне вызов от мужа. Хозяйка кабинета, посмотрев бумаги, кратко ответила: «Есть, и уже давно».

– Почему вы не сообщили? – спросила я.

– Вас таких много, сами должны ходить и узнавать, – грубо ответила она.

– Но муж сказал, что вы должны были сообщить.

– Других дел у нас нет, как заниматься вашими делами, – вновь грубо ответила паспортистка.

– Мои дела, это ваши дела, – подумала я, но не стала вступать в спор. Мне было достаточно того, что муж не забыл меня, и что скоро я его увижу.

– Принесите фотографии на заграничный паспорт, – сказала паспортистка и на этом разговор закончился.

Домой я летела на крыльях. В тот же день сфотографировалась в скором фото, на следующий день забрала фотографии, и в тот же день получила мой красный заграничный паспорт, на который, держа его в руках, глядела с каким-то трепетом.

Сборы были недолги, через два дня я ехала к Виктору в Венгрию, на его новое место службы. Виктор подробно описал маршрут передвижения по Москве, – переезд из Казанского вокзала в Киевский. И вот я уже еду поездом Москва – Будапешт – Белград – Рим.

– Телеграмму я дала, Виктор встретит, и мои тревоги уйдут прочь, – думала я, но он меня не встретил.

Настроение было гадкое, благо я знала, что нужно делать. В письмах Виктор писал, если не встретит меня, чтобы шла к автобусу штаба ЮГВ, который везёт в группу всех вновь прибывших на новое место службы. Я села в тот автобус, мы приехали на территорию штаба ЮГВ, где меня поселили в номер гостиницы. Ужасно хотелось есть, но у меня не было даже корочки хлеба. Уснула тревожным сном, а рано утром, часов в шесть, дежурная по гостинице сказала, что за женой полковника из нашей дивизии приехал муж.

– Они довезут тебя до воинской части мужа, – сказала она.

Я взяла мой чемоданчик, вышла из номера гостиницы и села на стульчик в холле. Полковник и его жена появились через восемь часов. Они катались на служебной машине по Будапешту, обедали в ресторане и абсолютно не думали обо мне. Полковник даже удивился, когда дежурная сказала ему: «Вас ждёт женщина».

Увидев удивление в глазах полковника, я поняла, что он вообще никакого понятия обо мне не имеет и дежурная всё выдумала, сказав мне, что он подвезёт меня к мужу. Полковник спросил, где служит муж.

– В Хоймашкере, – ответила я.

Полковник сказал, чтобы следовала за ним. Вскоре я ехала в его машине. Рядом со мной на заднем сиденье сидела его жена. Мы много разговаривали, и женщина мне понравилась, вероятно, понравилась ей и я, потому что она трижды говорила мужу, чтобы он довёз меня до места службы Виктора. Он молчал, и я решила, что мои мучения не скоро кончатся.

– Поворачивай на Хоймашкер, – сказал полковник водителю, и тяжесть отхлынула с моей груди.

Прибыв в гарнизон, полковник сказал дежурному по полку, чтобы меня отвели к мужу. Я поблагодарила полковника, попрощалась с его женой и пошла с дежурным по полку в сторону замка, в котором, как сказал мой провожатый, квартира мужа. Виктора дома не было. Соседки сказали, что он уехал встречать меня и будет только утром, подобрали ключ от нашей комнаты, открыли её. Был вечер, женщины вскипятили чай, дали хлеб, а колбасу я нашла в нашем холодильнике. Виктор получил контейнер с вещами, отправленными из Поздеевки, и в холодильнике были продукты. На столе лежала большая красивая коробка. Я открыла её и увидела две рюмочки и две бутылки Токайского. Одна бутылка урожая 1965 года, другая 1968 года. У кровати стояли красивые перламутровые домашние тапочки с крупными цветными пампушками.

Поужинав, легла в постель и сквозь сон услышала звон металлической крышки дверной щели доставки корреспонденции. И снова тишина, но уже через три минуты резко распахнулась входная дверь, вспыхнул свет в комнате и меня схватил в охапку мой муж.

Телеграмму от Светы я получил вечером – за полчаса до офицерского совещания.

1974. ЮГВ. У указателя Хоймашкер

– Поездом от Москвы до Будапешта два с половиной дня, – мысленно сказал я себе и в приподнятом настроении отправился в магазин. Купил колбасу, конфеты, что-то ещё из продуктов, а про хлеб забыл. Коробку с Токайским вином купил в Будапеште, оформлял в штабе округа доставку контейнера с вещами до станции Хоймашкер, увидел красочную коробку с двумя бутылками вина и двумя рюмочками. Вино было очень дорогое (примерно четверть моего оклада), но я ждал Свету, готовился к встрече, и за её поцелуй я был готов заплатить любую цену. На этикетках тех бутылок я прочитал «Бокал». (Вот так вырисовалось передо мной венгерское слово Tokaj).

– Что ж, Бокал, так Бокал, зато бутылочки красивые и две рюмочки, – увидел, сказал, купил.

Утром, проснувшись, волосы на моей голове встали дыбом. Я осознал, что ошибся в подсчёте времени движения поезда из Москвы до Будапешта, он шёл не 2,5 дня, а полтора суток. Быстро собрался, прибежал на ж/д вокзал станции Хоймашкер и выехал в Будапешт. В Будапеште приехал в штаб ЮГВ, зашёл в гостиницу. Дежурная сказала: «Ваша жена уехала с полковником».

– Ничего себе… с полковником! – мысленно ошалел я. – С каким полковником? – спросил её.

– С полковником из вашей дивизии, – ответила женщина.

– Ну, дела! – вновь мысленно, но уже не ошалело, воскликнул я и на такси возвратился на ж/д вокзал Будапешта, идущий в сторону Хоймашкера.

Поезд на Хоймашкер был только на следующий день, но у меня есть язык и кое-как я смог узнать, что в мою сторону идёт грузовой поезд. Я нашёл его, договорился с машинистом, чтобы он довёз меня до Хоймашкера. Машинист электровоза оказался хорошим человеком. Довёз, показал, как сойти на ходу с поезда и притормозил на окраине Хоймашкера. Я сошёл на ходу в поле на окраине городка и побежал в сторону гарнизона. Прибежал, забежал в замок, где была моя комната, открыл почтовую щеколду двери. Темно.

– Где Света? Куда она исчезла? – тревожно забилось моё сердце.

Выбежал из замка, прибежал в дежурку и с выпученными глазами набросился на дежурного по полку.

– Где моя жена? – прокричал я.

– Дома, – спокойно ответил капитан.

Я снова бегом в замок, распахнул дверь моей комнаты, включил свет. Моя милая жена лежит в кровати и смотрит сны.

В мировой системе социализма, до её развала с подписанием в Будапеште 30 июня – 1 июля 1991 г. документа о роспуске Варшавского договора, уровень жизни граждан социалистических стран измерялся в сравнении с уровнем жизни граждан СССР, который брался за единицу. В ГДР этот уровень был равен 1.1; в Чехословакии, как и в СССР 1.0; в Венгрии 0.8.

Не знаю, кто и как определил эти единицы, но по факту, увидев, как живут венгры, я понял, что нам – гражданам СССР идти до их уровня жизни, как до луны пешком. В ВНР было всё, что пожелает душа, – вина и напитки; колбасы и сыры; мясо и рыба; неведомые мне и невиданные ранее фруктовые, овощные, рыбные и мясные консервы; фрукты и овощи; кофе в зёрнах и растворимый; ковры и паласы; мебель и предметы быта; одежда и обувь, и ещё много чего другого, которое я не мог представить даже в мыслях, живя в СССР. Венгрия предстала передо мной как сказочная страна, где всё доступно по цене, а если цена не устраивала, то можно было ту же вещь купить в конце квартала со скидкой до 50%. И это были действительно скидки. Если вещь не продавалась, то в следующем квартале она снова уценялась, потом снова уценка и снова, и вещь, которая стоила, допустим, 1000 форинтов, могла продаваться уже за 5 форинтов. Особенно часто, каждый месяц, и с большим процентом шла уценка на одежду и обувь. Красивые мужские и женские туфли можно было купить за 10 форинтов, в переводе на рубли за 1 рубль 30 копеек, а в СССР эти туфли стоили 50 рублей, да, их и днём с огнём невозможно было найти в советских магазинах. Красивый шерстяной ковёр стоил 5000 форинтов. В переводе на рубли, по курсу 17 форинтов за 1 рубль, 300 рублей, а на вещевом рынке в СССР такой ковёр стоил 900 рублей.

1974. ЮГВ. Света и я. В тумане замок

В 1975 году я купил автомобиль «Волга» – ГАЗ-21 за 35000 форинтов. (2000 рублей. В СССР на автомобильном рынке такая модель стоила 10 тысяч рублей). Вот такая она была «отсталая» социалистическая страна Венгрия, но какая бы распрекрасная ни была заграница, родина была милее. На границе, ступая на свою землю во время отпуска или в командировке, я чувствовал лёгкость и свободу, ибо был дома. Ступая по Венгерской земле я чувствовал под собой пустоту, мне казалось, что в любую минуту я могу провалиться под землю, казалось, что чужая земля ждёт моей оплошности, чтобы проглотить. Чувство чужой земли особо ощущалось во время учений, проходящих по полигоне, где во время Великой Отечественной войны шли бои. В то время (прошло 27 лет) сохранились какие-то бетонные сооружения и бетонные ямы с металлическими скобами в стене для спуска-подъёма. Я спускался и поднимался по ним, но вход в горизонтальный коридор был замурован. Что было под землёй до сих пор загадка.

В Венгрии мне шёл двойной оклад, один в форинтах, второй в рублях копился на вкладной книжке, – подобие сберегательной книжки только беспроцентной. На территории Венгрии мы жили на форинты и на мой продовольственный аттестат, который отоваривали продуктами, а не деньгами, как во внутренних округах, а в отпуске на рубли, которые я полностью снимал с той книжки. Вкладная книжка закрывалась и после отпуска, при въезде в Венгрии, открывалась новая. Чем дольше я находился на территории Венгрии, тем больше копилось рублей на вкладе. Бывало, что отпуск я получал через 15 – 18 месяцев, тогда на книжке собиралась приличная сумма. Как-то я получил 4500 рублей и мой отец сказал, что может помочь в покупке автомобиля Москвич-412 (Москвич стоил ровно 4500). В то время отец работал заместителем начальника УРСа, машины стояли на базе, а купить их никто не мог, – у рабочего человека не было денег. Я ответил, что сейчас мне машина не нужна, куплю, когда приеду по замене в Союз. Те деньги – 4500 рублей мы со Светой полностью истратили за наш отпуск, и так было в каждый наш приезд на родину. Мы не копили деньги, были молоды и просто жили, не думая о будущем. Но возвращусь к хронологии изложения нашей жизни в Венгрии.

На следующий день я познакомил Свету с гарнизоном. Зашли в мебельный, от количества и расцветок ковров у Светы закружилась голова. В универсаме перехватило дух от разнообразия и изобилия продуктов, а в мясном были куры, говядина сортового разруба, ливер – почки, печень, сердце и даже языки. В овощном – яблоки, груши, бананы и ещё какие-то невиданные нами ранее дары природы.

За три месяца моей одинокой жизни в ВНР я скопил достаточно денег, мы купили разных вкуснятин и хорошо отметили нашу встречу.

Света быстро сошлась с соседями, на общей кухне было четыре семьи, у каждой свой стол, на нём двухконфорочная газовая плита.

1974. ЮГВ. Населённый пункт Хоймашкер

Первые полгода у нас не было газовой плиты. Света готовила пищу на электрической плитке, что стояла на кухонном столе и на угольной печке-столбике, установленной непосредственно в жилой комнате. Потом я раздобыл хорошую большую угольную печь с чугунной плитой и духовым шкафом, в котором Света пекла пироги. Но в основном она пользовалась электрической сковородой, в которой делала манник, мне он очень нравился. Вообще-то, мне всё нравилось, что готовила Света, даже если это было слегка сыровато или пересолено.

Угольные плиты в замке были у всех. В этом здании не было центрального отопления, оно было во всех домах гарнизона и в казармах, но только не в нашем старинном доме с башней со шпилем, в котором когда-то располагался штаб и казармы австро-венгерской армии. С подписанием Варшавского договора о дружбе и военном сотрудничестве в ВНР прибыли советские полки. Для солдат в Хоймашкере построили кирпичные казармы, а офицеров с семьями разместили в замке, предварительно разрезав казармы на комнатушки. Кроме приготовления пищи металлическая угольная печь исполняла роль обогревателя. В неё мы забрасывали угольные брикеты, покупаемые на угольном складе гарнизона и хранимые в личных ящиках, установленных во внутреннем дворике замка, и этим хорошо обогревали комнату. Опять уголь и печь, но всё же это были человеческие условия по сравнению с жизнью на Дальнем Востоке. Мягкая, тёплая и короткая зима в Венгрии не несла неудобств. Той печью мы пользовались лишь зимой, – в декабре, январе и марте. В ноябре ещё цвели розы, а в начале апреля зацвели абрикосовые деревья и черешня. В конце апреля трава на полях была уже по колено, а в мае продавалась черешня и цена на неё была очень низкая. Позднее, когда купили машину, мы ездили со Светой в города Веспрем, Варполоту, Секешфехервар (бывшую столицу Венгрии). В 12 километрах от гарнизона плескался знаменитый Балатон, но первый раз мы увидели его только на четвёртый год нашей службы в ЮГВ, когда купили «Волгу». Тогда мы могли выбирать маршрут поездок до ближайших от Хоймашкера городов и до озера по своему усмотрению, а не путешествовать на автобусе, в котором на нас смотрели как на врагов.

Жить можно было! Даже Будапешт – столица Венгрии отапливалась углём. Я был в гостях у некоторых венгров и видел их квартиры, – красиво, чисто, но печи… угольные или дизельные.

Жилые помещения располагались за фасадной и боковыми стенами замка, четвёртая – тыльная часть замка была отдана под учебные классы университета Марксизма-Ленинизма, офицерский клуб, бильярдный зал, библиотеку и другие служебные нужды.

В подвальном помещении замка разместились овощные склады, в них мы получали картошку, морковь, лук.

На одной из стен маленького внутреннего дворике замка были установлены солнечные часы. Они показывали очень точное время.

Коллектив.

В массе людей обязательно найдётся подлец. Нас опять обворовали. Я купил газовую плиту, радость переполняла душу.

– Наконец-то Света может по-человечески готовить пищу, а не мучиться с приготовлением её на маленькой одноконфорочной электрической плитке, на которой даже вода кипятится непомерно долго, – радостно думал я.

Общая кухня – это отдельное помещение, закрываемое на ночь. Но в тот день, о котором веду речь, кто-то из женщин забыл закрыть её. На кухню проник вор, отвинтил от плиты газовый баллон и утащил его. Мне пришлось покупать новый баллон.

Второй раз нас обворовали в 1975 году. Света была в Омске, осталась с матерью после смерти отца, а я возвратился в часть для получения предписания на отбытие в командировку по оказанию помощи селу в уборке урожая.

За день до отъезда пригласил к себе своего замполита батальона майора Аксёнова и ещё двух офицеров. Отметили мой отъезд. Утром не нашёл транзисторный приёмник и отрез кримплена, который Света купила себе на платье.

Аксёнов был хитрая бестия. Каждую неделю после работы приходил ко мне домой. Пришёл, значит, надо угостить, так думал я, и так было принято в любой гостеприимной семье. Я шёл в кафе, покупал бутылочку вина, а он всегда на халяву, и за всю нашу совместную службу ни разу не пригласил меня к себе. И таких «жуков» в полку было полно.

Жилые комнаты в замке располагались по правой стороне длинного коридора, слева были кухни, умывальные комнаты, ванная комната, туалеты. По жилую сторону рядом с нами жил прапорщик Александр Турус с женой. Она простая женщина, а он очень хитрая сущность с масляными глазками. Он тоже повадился ко мне в дом. Придёт и сидит. Вот что, спрашивается, пришёл? Мне надо готовиться к занятиям, Свете хочется почитать книгу. Выгнать? Мы не так скроены! А если праздник, «без мыла» лез в наш праздничный стол и вместе со своей женой.

Ты, потомок, можешь подумать, что я жадина или нелюдимый человек. Отнюдь. Мы никогда не выгоняли из нашего дома пришедших к нам людей. Но, поверь, когда гость не друг и не товарищ, радость от его визита невелика, тем более, когда в доме есть дела, и когда хочется побыть с любимым человеком наедине.

1975. На окраине Хоймашкера

1975. Света на ж/д дороге в Будапешт

Прошло 47 лет со дня, в котором я сделал первый шаг на Венгерской земле. Забылось многое, но отдельные дни, особо насыщенные густыми событиями, ещё хранимы моей памятью. Жизнь в Хоймашкерском гарнизоне ЮГВ (южная группа войск), как и любая жизнь в военном гарнизоне, это существование в замкнутом пространстве, где все и всё на виду, где невозможно скрыться от чужих глаз. Кто-то что-то сказал, другой домыслил, третий переврал и понеслось, и вот тот, о ком шла речь либо герой, либо последний негодяй. Благо, в нашем гарнизоне подобное не практиковалось, а вот злопыхательство и стремление въехать в рай на чужом горбу было. В глаза могли говорить одно, а за спиной смеяться и злорадствовать.

Я два года отслужил на Дальнем Востоке и ещё два в Хоймашкерском гарнизоне, когда в первую роту нашего батальона прибыл новый заместитель командира по политической части – лейтенант Яковлев. Этот лейтенант окончил военно-политическое училище с золотой медалью и его поставили на первую роту, в которой навечно были зачислены два Героя Советского Союза. Все понимали, что эта рота высокий трамплин на повышение для всех офицеров роты, понимал это и тот лейтенант. Но если ротный и взводные не выслуживались и не гнулись перед начальством, они просто служили и служили честно, то Яковлев с первых же дней стал выискивать недостатки в параллельных ротах, – во второй, в которой я был замполитом, и в третьей, где замполитом был молодой офицер. Замполит третьей роты не мог быть Яковлеву помехой в его карьере, а вот я, имевший опыт политработы четыре года, стоял у него на пути. Что надо человеку? Служи и радуйся, что служишь в роте Героев Советского Союза, так нет, надо выставить себя в белом свете, а другого очернить. И стал тот лейтенант похаживать по расположению моей роты и выискивать огрехи в моей работе. Но это было не просто, в моей роте всё было чётко, – вовремя проводились политзанятия, комсомольские собрания, писалась стенгазета и взводные боевые листки, новыми стендами оформлялась Ленинская комната. Но он нашёл то, что искал. Настоящий товарищ, коммунист мог бы сказать мне: «Товарищ старший лейтенант, я случайно увидел в вашей роте то-то и то-то. Как вы думаете, может быть лучше сделать так-то?» Но Яковлев не был таковым, в нём не было привито понимание офицерской чести. Он втихушку, как вор ходил по моей роте, всё «вынюхивал», выспрашивал и записывал в свой блокнотик, который открыл на очередном партийном собрании и, заглядывая в него, стал укорять коммуниста Свинаренко в ненадлежащем исполнении обязанностей ротного политработника.

– Во второй роте плохие боевые листки, они не красочные, без ярких рисунков, – выступал коммунист Яковлев. – Вот посмотрите на боевые листки моей роты. На них приятно посмотреть, они красочные и написаны красивым почерком.

Никто из коммунистов батальона не встал на мою защиту.

А почему бы не сказать Яковлеву, что в боевом листе уже есть красочный типографский рисунок и дополнительный не требуется, на то он и боевой листок, чтобы писать в нём о насущных проблемах взвода, а не рисовать в нём картинки. Для рисунков и карикатур есть стенгазета. Но я не стал обелять себя, сие не в моём характере.

С годами мы все становимся умнее. Вспомнив тот случай, я мысленно отвечаю Яковлеву и собранию, пусть с опозданием почти в 50 лет.

– Хотелось бы услышать от коммуниста Яковлева, что он искал в моей роте? Мне известно, что он не мой начальник – не заместитель командира батальона по политической части и не секретарь партийной организации, а такой же, как я замполит роты. Почему бы коммунисту Яковлеву не заняться своей ротой? И почему я не хожу по расположению его роты, не вынюхиваю, что не так в ней лежит, не так стоит и висит, хотя, уверен, до идеала в ней далеко. Я не снимаю с себя ответственность перед партийной организацией батальона, но говорю, недостатки в работе есть у всех, но на них мне указывает коммунист Аксёнов, – замполит батальона. В ваши же обязанности это не входит коммунист Яковлев. Это недостойно коммуниста. Настоящий коммунист должен помогать товарищу, а не подглядывать за ним втихушку со злорадно горящими глазками, чтобы выпятиться мелким бугорком на чистой поверхности честного коммуниста, которым я считаю себя. А вас, коммунист Яковлев, я после этого презираю и ставлю вопрос о вынесении вам выговора по партийной линии. Прошу занести это в протокол собрания.

Примерно так.

А какие у его были счастливые глаза, когда в моей роте произошло ЧП! Это надо было видеть. Всё, хватит о нём, о г… на корявой палочке.

В молодости каждый новый день это как начало новой жизни, и благо, если это понимаешь. Я же относился к каждому новому дню, как к незначительности или мелкому событию. Служба шла, вот и ладно! А как она шла, не анализировал, не учился ни на примерах своих товарищей, ни на собственных ошибках. Ветреным я не был. Чёткое выполнение приказа, исполнительность, честность и обязательность были главными для меня, и это в человеческом обществе ценится, но, к сожалению, не везде. Там, где хитрецы свили гнездо, честному человеку трудно. А я был абсолютно бесхитростным, что недопустимо ни в какие времена, и ни в каком возрасте, но и слишком «хитроумным» тоже нельзя быть. Если возник трудный вопрос, не нужно торопиться с ответом на него. Обдумав его до мелочей, можно найти правильный ответ, даже, казалось бы, в тупиковой ситуации. Любое, даже самое безнадёжное дело, можно поставить себе на службу, употребить его с пользой для себя без потерь.

В нынешнее время бесхитростным вообще быть опасно! С исчезновением социалистических идеалов на первый план вышли материальные ценности, а о духовных я даже и не говорю. Как быть, спрашиваешь ты, потомок? Бесхитростным нельзя быть, но и хитрецом быть не хорошо. Нужно быть ЧЕЛОВЕКОМ, честным и правдивым. Нужно окружать себя не хитрецами и подлыми людишками, а порядочными людьми, кто понимает, что такое ЧЕСТЬ. Таких людей найти нелегко, но они придут к тебе, если ты сам будешь иметь ЧЕСТЬ. И ещё, не нужно жить одним днём. Человек не амёба. Нужно анализировать каждый прожитый день, не принимать их за обыденность, самому творить свою жизнь. Одно слово, не приметное действие ведут по жизни, к тому или иному событию, которое может возвысить или пригнуть к земле.

Пример.

В 1975 году меня направили на уборку урожая, но перед самой отправкой на целину (так негласно мы называли оказание помощи деревне в уборке урожая сельхозпродуктов) у Светы умер отец, и мы поехали на его похороны. После похорон я оставил Свету в Омске, а сам возвратился в свою воинскую часть, где получил приказ отбыть в командировку в «целинную» роту и продолжить в ней службу по оказанию помощи селу в уборке урожая. В поезде, по дороге к месту назначения, я увидел заместителя начальника политического отдела дивизии подполковника Казарян (фамилия изменена), – моего прямого начальника. В тот день мне исполнилось 27 лет, и я пригласил подполковника к столу, который собрал в своём купе. Он не отказался. В разговоре с ним я узнал, что он едет на отдых в Крым и везёт с собой шерстяной ковёр для продажи. (Понятно, мужчина он был молодой и деньги ему были нужны). Без задних мыслей и без дум о личной выгоде, я сказал:

– Товарищ подполковник, зачем вам мучиться с ковром, искать покупателя, когда в отпуске надо думать не об этом, а об отдыхе? Давайте ваш ковёр, я на пару дней заеду в Омск, продам его и деньги вышлю телеграфом.

Моё предложение ему понравилось. Я сдержал своё слово, не думая о том, какие могут быть благоприятные последствия моего поступка. Подполковник, армянин по национальности, как и мой первый замполит полка в КДВО, был благородным и благодарным человеком.

Выше я написал, что никогда не анализировал моё прошедшее, это одно. Второе, я понятия не имел, что после выполнения государственного задания, каким являлась командировка в село, идёт разбор и поощрения всех, кто принимал участие в уборке урожая. Продовольственная программа в стране была важнейшей. Не придал значения ни первому, ни второму. И лишь после командировки догадался, что пойдут повышения по службе.

Человек любит, когда к нему относятся уважительно, а начальник, когда вкусно встречают, и это не секрет. Мы все прекрасно видим банкеты в честь высокопоставленных и нужных лиц даже в правительстве. Что уж тут говорить о низах, – о нас.

В мою целинную роту часто приезжали с проверкой разного рода начальники из штаба отряда. Просто показать им технику, поговорить об уборке урожая, значит, выставить себя в невыгодном свете. Приходилось угощать, и не за столом, а с водкой, шашлыками и другими закусками на природе. Всё это обходилось в копеечку, которую приходилось выкладывать из своего кармана. Лишь один раз я выбил у совхоза премию и ту раздал солдатам как поощрение за их хорошую работу, себе даже копейки не оставил.

Однажды после такой проверки политработник отряда, хорошо отдохнувший на природе, сказал:

– Я дам тебе орден.

Его слова я пропустил мимо ушей. Подумал, пьяный бред начальника. Но как оказалось, тот политработник в ряду с другими моими прямыми начальниками, действительно ходатайствовал о награждения меня орденом.

Всех офицеров принимавших участие в оказании помощи селу повышали в должности, а кое-кого и награждали орденами. Я узнал, что меня представляют к какому-то ордену, обычно ордену «Знак почёта», к должности заместителя командира отдельного дивизиона, а это должность подполковника, и, как следствие, к внеочередному воинскому званию капитан. Случайная встреча в поезде и оказание небольшой услуги подполковнику Казарян. Шашлык на природе для майора. Казалось бы, всё это незначительные события, однако… они вели к высотам в армейской службе. Но новое событие вмешалось в решение о поощрении меня за отлично выполненное задание государства и партии.

Во время командировки прапорщик моей роты совершил какой-то недостойный поступок. Был суд чести. Приказ об его увольнении из рядов Вооружённых Сил СССР пришёл вскоре после моего прибытия из командировки. Мне было приказано сопроводить его до станции вокзала и проконтролировать посадку в поезд. За час до отправки я зашёл к нему домой, он сидел за столом со своим другом, тоже прапорщиком, они выпивали по случаю прощания. Предложили мне поднять тост за отъезд. Я выпил, пожелал ему хорошей дороги и после этого пошёл с ним на вокзал, а другому прапорщику приказал возвратиться в подразделение. Дошли до вокзала. Подошёл поезд, я пожал руку моему бывшему сослуживцу и пошёл в гарнизон. Был поздний вечер, я решил сократить путь, идти вдоль железнодорожного полотна. На выходе из линии железнодорожных путей – перед поворотом к КПП гарнизона, боковым зрением уловил движение возле рельс. Приглядевшись, увидел человека в военной форме, лежащего на земле. Решил подойти и выяснить, что с ним случилось.

Подошёл и увидел прапорщика, который ослушался моего приказа и не пошёл в расположение батальона.

– Ты что здесь делаешь? – спросил я его.

– Попал под поезд, – ответил он. – Вот, – показав на ногу, – надел жгут.

Невдалеке шли солдаты из танкового полка, я попросил их оказать прапорщику помощь. Они взяли его на руки и вынесли на дорогу. Мимо проезжала машина, я остановил её и попросил полковника, оказавшегося в ней, отвести попавшего под поезд прапорщика в госпиталь.

Отправив прапорщика с полковником, я возвратился в часть и доложил командиру полка о случае на ж/д путях. В кабинете командира полка находился подполковник Казарян. (Позднее я узнал, он прибыл в полк для разговора с командиром полка о моём представлении к ордену и о повышении по службе).

– Выпивал с ним? – спросил меня подполковник Казарян.

– Да, – ответил я.

Хотя о какой выпивке могла идти речь, если я чисто по-человечески попрощался с товарищем по службе всего одной рюмкой водки? Но я был очень честный и не мог лгать. Эта честность сгубила меня.