Текст книги "Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей"

100 % женщины

Даже если очистить гендер от влияния колониальной матрицы власти или отбросить этот концепт вообще, останется так называемый «биологический пол», который значительную часть истории феминистской теории и активизма игнорировался, потому что все были заняты деконструкцией гендера. Если кто-то думает, что с биологическими полами всё проще – их только два, мужской и женский, то и здесь современные наука и теория спешат нас огорчить. Сейчас я читаю интервью советской легкоатлетки Галины Зыбиной, призёрши Олимпийских игр и чемпионата Европы. У интервью такой заголовок: «Галина Зыбина: «За женскую сборную СССР выставляли мужчин. Мы-то знали»», при том, что внутри она конкретно этого не говорит. Вот её формулировка из текста: «Вы о гермафродитах? Их выставляли за сборную СССР. Мы-то знали. Еще перед Олимпиадой-1952 на сборе в Выборге устроили осмотр. Потом прогуливались с Ниной Думбадзе, а на скамеечке всхлипывала Шура Чудина. Нина сказала: «Жалко, что она такая. Но почему из-за этого должны остальные страдать?»» Спорт – ни элитный, ни любительский – никогда особо не входил в сферу моих интересов, и мне удивительно узнавать, что ещё в середине прошлого века – тем более в Советском Союзе, где язык разговора про сексуальность (не то что гендер) в публичной сфере вообще отсутствовал, – в спортивной сфере существовал такой половой конфликт; тем более, что его так свободно описывает легкоатлетка, которая парой абзацев выше вспоминает, какой был «срам» когда у неё на параде из-за дождя поднялось выше колен платье из японской ткани. Зыбина называет фамилии нескольких советских спортсменок, которые были «такими»: сёстры Ирина и Тамара Пресс, Евгения Арзуманова, Мария Иткина, Татьяна Щелканова, Александра Чудина, без фамилии намекает на лыжницу Клавдию Боярских. Все они, кроме Арзумановой (она ушла из спорта в 1953-м, – по словам Зыбиной, после предложения «пройти осмотр») закончили спортивную карьеру в шестидесятые: в 1963-м завершает карьеру Чудина, в 1966-м (в год, когда «гендерный тест» в форме гинекологического осмотра впервые становится обязательным на чемпионате Европы) уходят из спорта сёстры Пресс, Иткина и Щелканова, в 1968-м (когда на Олимпиаде впервые вводят обязательный генетический тест на наличие телец Барра) из спорта уходит Боярских.

Выясняется, что традиции гендерных скандалов в большом спорте вокруг «натуральности» уже почти сто лет. В 1934-м чехословацкая легкоатлетка Жденка Кубкова выиграла две медали на Всемирных женских играх, поставив несколько мировых рекордов. Её успехи вызывают подозрение, и уже в 1935-м она прекращает заниматься спортом, полгода путешествует по США, а затем проходит операцию по коррекции пола, меняет имя на мужское – Зденек Кубек, женится и продолжает жизнь в Праге. В 1936-м на Олимпийских играх в Берлине немецкая атлетка Мари Доллингер, заняв четвёртое место в спринте, заявила, что она «была единственной женщиной в гонке», подвергнув сомнению феминность или половой статус трёх медалисток. Первое место заняла Хелен Стивенс, второе – американка польского происхождения Станислава Валасевич (Стелла Уолш), а третье – Катарина Краусс. В некоторых источниках утверждают, что это Валасевич оспорила первенство Стивенс, указав на «половое жульничество», но Джоанна Харпер в книге Sporting Gender со ссылкой на источник пишет, что именно Доллингер иницировала скандал. Хелен Стивенс в ответ заявила, что прошла проверку врачом МОК, который допустил её до состязаний; что это была за проверка – неизвестно. Зато известно, что Валасевич, занявшая тогда второе место, действительно была интерсекс-персоной, – это выяснилось после того, как её застрелили при попытке ограбления: в результатах аутопсии указано, что у погибшей не было матки, была абнормальная уретра и недоразвитый член; генетический тест показал наличие хромосомного мозаицизма. В том же, 1936 году, на тех же берлинских играх в соревновании по прыжкам в высоту заняла четвёртое место немецкая легкоатлетка Дора Ратьен, через два года установившая мировой рекорд в этой дисциплине. Тогда же, в 1938 году, по возвращении с чемпионата Европы, Ратьен сняли с поезда: контролёр сообщил в полицию, что наткнулся на «мужчину, переодетого в женщину». В ходе проверки был привлечён доктор, обнаруживший интерсексуальные гениталии. Ратьен отказывается от медалей, его достижения вычёркиваются, и в 1939 году он берёт мужское имя. Анализируя эти и другие истории интерсексуальных и трансгендерных спортсменов, Джоанна Харпер очерчивает историю гендерного тестирования в профессиональном спорте. И эта история определения «настоящих женщин» полна противоречий. Польская чемпионка Ева Клобуковская в 1967 году была отстранена от участия в большом спорте на фоне обнаружения у неё хромосомного мозаицизма. Уже через год были введены новые правила тестирования на тельца Барра, по которым Клобуковская не могла быть дисквалифицирована. Тем не менее её рекорды уже были аннулированы. Генетический тест то убирался из обязательных, то возвращался, но с засекреченными результатами, то менялся на ПЦР-тест гена SRY. Наука по этому поводу была неоднозначной, но спортивные комитеты не успевали и за ней.

Один из последних громких кейсов – с южноафриканской бегуньей Кастер Семеня, которая привлекла к себе внимание после «необычного» улучшения собственных результатов в беге на 800 и 1500 метров за очень короткий срок, – такой прогресс обычно связывают с допингом; это – вкупе с довольно маскулинным внешним видом Семеня – вызвало подозрения комитета World Athletics, и летом 2009 года её попросили пройти тест половой верификации, который ей представили как тест на допинг. Результаты теста не были опубликованы, Семеня и WA пришли к договорённости, оставившей медали и победы за ней, ей было разрешено продолжать участие в женских соревнованиях, но генеральный секретарь WA, комментируя кейс, сказал, что Семеня «женщина, но, может быть, не на 100 процентов». Из утечек стало понятно, что Семеня – интерсексуальная персона без матки и яичников, с яичками в брюшной полости и высоким уровнем тестостерона. В 2011 году WA принимает политику, запрещающую женщинам с повышенным уровнем тестостерона участвовать в соревнованиях. По ней в 2014 году была дисквалифицирована индийская легкоатлетка Дути Чанд. Она оспорила это решение, и в 2015 году тестостероновые правила были поставлены на паузу Спортивным арбитражным судом, а WA было дано два года на поиск «научных обоснований» тому, что повышенный тестостерон действительно даёт преимущества в спорте. В 2016 году Кастер Семеня выигрывает золотую медаль на Олимпиаде в Рио, и уже через два года Международная ассоциация легкоатлетических федераций снова изменяет правила касательно тестостерона: теперь атлеткам с повышенным уровнем «мужского гормона» для участия в соревнованиях необходимо принимать препараты, которые понижают его уровень в организме. Многие считают, что эти изменения были прицельно введены для Семеня; она, в свою очередь, пообещала оспорить их, потому что гормональные препараты, которые она принимала с 2010 по 2015 год, заставляют её «чувствовать себя всё время больной». Позже она сказала, что всё происходящее разрушило её «ментально и физически».

В августе 2021 года Британский журнал спортивной медицины опубликовал уточнение к статье, опубликованной в 2017, на основе которой и было вынесено решение о гормональной терапии. Двое авторов признали, что указали на прямую причинность там, где только подозревается связь – между высоким уровнем тестостерона и преимуществами в женских видах спорта. Катрина Карказис, биоэтик из Стэнфорда, сказала, что Семеня была наказана просто за то, что она «слишком быстрая и, видимо, слишком маскулинная» для западных стандартов. Действительно: в европейских медиа Семеня называли «тестостероновой бомбой» и «генетическим фриком». Философ и биоэтик Джулиан Савулеску написал[62]62
  J. Savulescu, (2019) «Ten ethical flaws in the Caster Semenya decision on intersex in sport», The Conversation. http://theconversation.com/ten-ethical-flaws-in-the-caster-semenya-decision-on-intersex-in-sport-116448


[Закрыть] подробный текст, где в десяти пунктах объясняет, почему с точки зрения науки и этики решение по Семеня и похожим на неё спортсменкам неадекватно. Он пишет, что это не отвечает ценностям спорта и концепции прав человека, что это невозможно имплементировать, что это дискриминирует выборочно спортсменок с конкретной интерсекс-кондицией и не распространяется на других, что это перемешивает пол с гендером, что терапия по уменьшению уровня тестостерона признана Мировой Медицинской Ассоциацией идущей вразрез с медицинской этикой, что есть более безопасные способы уравнивания возможностей – например, разрешить любым спортсменам принимать допинговые вещества в пределах физиологической нормы, потому что они и так это делают. Но основной тезис в том, что это решение основано на неадекватной науке; на сегодняшний день нет точных данных о том, что интерсексуальность в той или иной форме действительно даёт преимущества в атлетике, а говоря про высокий уровень тестостерона, нельзя игнорировать, что при синдроме нечувствительности к андрогенам, как у Семеня, тестостерон выделяется организмом, но рецепторы белков не работают должным образом, следовательно, влияние тестостерона на организм ограничено: поэтому у Семеня при XY («мужских») хромосомах «женская» внешняя морфология и «женская» гендерная социализация. Её лучшее время в спринте только на 2 % лучше её соперниц – и у сегодняшней науки нет способа выяснить, сколько из этих 2 % благодаря высокому тестостерону, а сколько – благодаря усилиям, опыту или везению. Не говоря уже о том, что сам по себе «нормальный» уровень тестостерона и его «мужской» и «женский» диапазоны – это предмет споров и обсуждений.

Зимой 2018 года теннисистка Мартина Навратилова (сама, к слову, состоящая в лесбийском браке, очень много сделавшая для защиты прав и видимости ЛГБТК и в своё время нанявшая тренером транс-женщину) в твиттере по поводу правил для трансгендерных спортсменов, не прошедших операцию на гениталиях, писала: «Должны быть какие-то стандарты, и иметь член и соревноваться в женском спорте – явно не вписывается в эти стандарты. <…> Если допускать к соревнованиям всех, то женский спорт, каким мы его знаем, прекратит свое существование». И это абсолютно точное замечание. Нюанс в том, что общество до сих пор почему-то выбирает существование женского спорта, каким мы его знаем. И вообще женского, каким мы его знаем. И мужского. И оно не просто выбирает это, как любую другую опцию; у высказывания Навратиловой есть и первая часть – «если допускать всех», – так вот общество «выбирает» допускать не всех. Я не верю в существование культуры отмены, но если есть что-то приблизительно такое же теоретически неприятное, то произошедшее вокруг Навратиловой после её размышления вслух сильно напоминает именно это. Её обвинили в трансфобии и не стали слушать подробных объяснений, некоторые про-ЛГБТК ассоциации прекратили с ней сотрудничество; естественно, она не трансфобка, она была открытой лесбиянкой с транс-тренером и ездила на соревнования с женой ещё тогда, когда мало кто на такое осмеливался; просто для неё само понятие транс-персоны связано с прохождением операций на гениталиях. Время идёт, и даже у самых прогрессивных для своей эпохи людей начинает не хватать инструментария, чтобы осмыслить происходящие перемены; плюс интернет-платформы, особенно вроде твиттера, просто в силу своей архитектуры заряжены на производство быстрых стимулов – будь то удовольствие или вспышки ярости и ненависти. Совсем недавно, на Олимпийских играх в Токио, Лорел Хаббард стала первой трансгендерной тяжелоатлеткой, допущенной до соревнований; по этому поводу в России – и не только – сначала поднялся шитсторм критики, – потому что она якобы биологический мужчина и поэтому обладает преимуществом по сравнению с цисгендерными женщинами; а затем, когда Хаббард не прошла в финал, на федеральных каналах российские ведущие с пропитыми лицами шеймили её как «мужика, который даже не смог победить женщин». В этом кейсе трансфобной мизогинии, кажется, максимально точно вскрываются колониальные патриархатные гендерные политики в отношении тех, кто не вписывается в сексуальную или половую норму: для нормисов они будут недостаточно полноценными в любом случае, только если не будут знать своё место (сидеть тихо, быть невидимыми и смиряться с дискриминацией и насилием).

Что ещё важно: все описанные выше случаи касаются женского профессионального и любительского спорта. Не женского и мужского, не гендерно-смешанных видов спорта (которые впервые массово появляются на Олимпиаде только в 2021 году – тоже интересный факт о текущем моменте), а исключительно женского. (Напомню, что женщины не могли участвовать в античных Олимпийских играх под угрозой смерти, для них были свои – Герейские, с одним видом соревнования; Олимпийские игры возобновили в 1896, женщин допустили только в 1900-м, постепенно увеличивая их присутствие.) Интерсексуальная персона с «мужской» гендерной социализацией и телом или транс-мужчина, родившийся с «женским» телом, не могут быть угрозой для мужского спорта, – как бы говорит нам вся столетняя история спортивно-половых скандалов, – потому что нет никого сильнее настоящего биологического мужчины. Да, кейсы транс-мужчин в большом спорте недостаточно освещаются медиа, но это потому что они не вызывают такого скандала, как в женском: истории Криса Мосье или Шуйлера Байлара транслируются как исключительно позитивные, потому что, ну, не могут же «полу-мужчины» по-настоящему угрожать позициям биомужчин. Зато женскую среду нужно тщательно охранять от «не стопроцентных женщин»; это слишком похоже на всю ту многовековую историю искусственных ограничений женской сферы, существовавших в разных патриархатных режимах. Надо ли говорить, что местные и международные спортивные федерации и ассоциации федераций до сих пор управляются преимущественно мужчинами?

Возвращаясь к твитам Мартины Навратиловой, – немного странно, что она не понимала, что найдётся много людей, которые скажут то же самое про неё, что она своим присутствием разрушает женский спорт, – потому что стереотипы о мужеподобности (и телесной маскулинности) лесбиянок до сих пор процветают. Но она действительно изменила женский спорт, в частности, теннис, открыв в нём место более агрессивной манере, зрелищности, – а значит, прорубив в нём нишу для других, отличающихся людей. Непонятно только, почему этот процесс должен остановиться на ней. Вот моё главное недоумение: зачем разделение профессионального спорта на мужской и женский сохраняется до сих пор, в 20-е годы 21 века? Спортивная сфера, с растущей инклюзивностью для любителей в тех регионах, где вообще задумываются над вопросом инклюзивности, – всё равно остаётся средой, где понятия о «натуральном мужчине» и «натуральной женщине» возводятся в абсолют. Это стремление к «природности» легко сочетается с гетеросексистскими представлениями о полах: по удивительной случайности правила одежды, прописываемые для женских видов спорта, оказываются куда подробней, чем для мужских. На Олимпиаде в Токио немецкие гимнастки отказались от купальников в пользу закрытых комбинезонов. Незадолго до этого на чемпионате Европы оштрафовали норвежских гандболисток за то, что они вышли в шортах, а не в бикини. В правилах для женщин прописано даже, что угол выреза в плавках должен быть высоким, а боковые швы – не превышать 10 сантиметров. От мужчин в то же время хотят просто «не слишком свободные шорты выше колена». Можно предположить, что бикини нужны для ловкости и скорости, но сами спортсменки всё время жалуются, что в них неудобно и они мешают[63]63
  В октябре 2021 правила Международной федерации гандбола всё-таки изменили, разрешив спортсменкам шорты


[Закрыть]. В чём я вижу пользу спорта для теории? В его практиках наглядно видны те нечеловеческие усилия, которые институции и люди прикладывают, чтобы сохранить видимой и существенной границу между маскулинностью и феминностью, – потому что в реальности эта граница размывается всё сильнее с каждым днём. Разделение спорта на мужской и женский основано на (постоянно воспроизводимом) половом диморфизме – представлении, что пол это бинарная категория, которую можно с точностью определить и представитель каждого из вариантов которой обладает своими отличительными чертами. Современная наука совершенно чётко говорит, что никакой бинарности в вопросе пола не существует.

И человечество знает об этом уже минимум семьдесят лет – из работ того же Джона Мани, с исследованиями которого связывают появление категории гендера. В его статьях, созданных совместно с Джоан и Джоном Хэмпсонс, развенчивается стандартная для того времени установка, что пол человека легко определяется через его гонады; только в 1954-м канадские учёные нашли способ определять хромосомный пол человека через кожную биопсию. Но в статьях 1955 года Мани утверждает, что, используя только две эти переменные – хромосомы и половые клетки, – невозможно с точностью определить пол человека. Более того, он описывает ещё пять половых переменных: гормональный пол, внешняя генитальная морфология, внутренняя репродуктивная система, присвоенный при рождении пол и та самая гендерная роль. Мани и Хэмпсонсы изучили 76 интерсекс-персон и заявили, что ни по одному из этих признаков нельзя в точности предсказать, какой будет гендерная роль человека; только присвоенный пол (опирающийся, как правило, на внешний вид гениталий) оказывается наиболее близким к «психологическому полу». Что это значит? Что если бы в спорте (и в жизни) биологический пол определялся по внешним половым признакам, то Мария Мартинес-Патиньо (которую дисквалифицировали из испанской олимпийской сборной в 1986 году и почти разрушили жизнь) была бы признана женщиной. А если бы по хромосомам – то мужчиной. В книге Straight Ханна Бланк рассказывает про своего бывшего партнёра, который выглядит как мужчина, воспитан как мужчина и был рождён с функционирующим членом. Но у него был так называемый синдром Клайнфельтера – одна из самых частых разновидностей вариаций полового развития, при которой у человека XXY хромосомы. У этого синдрома есть свои клинические проявления, но большое количество людей живёт с ним, понятия не имея, что у них атипичные хромосомы, и выясняют это, только если идут к врачу после неудачных попыток оплодотворить партнёрку. И Бланк задаётся вопросом – кто её партнёр, мужчина, женщина или между? И как тогда этот факт определяет её и её партнёра сексуальную ориентацию?

Многие исследователи так или иначе связывают исторически сложившееся подчинение женщин с их репродуктивной функцией; когда в последнее время заходит речь о сконструированности биологического пола, звучит аргумент, что ультимативно определить женщину можно по возможности рожать, а, соответственно, мужчину – по возможности оплодотворять. Это буквально соображение из 19 века, из-за сакральной роли рождения, пол определялся отсутствием или наличием яичников. Чем такой аргумент лучше хромосомного или гормонального определения пола? Куда мы денем XY-персон с «женской» внешней морфологией, XX-персон с бесплодием, транс-мужчин, сохранивших репродуктивные органы и могущих рожать, инфертильных XXY-персон, женщин, просто не планирующих рожать? Ещё в 1993 году биологиня Энн Фаусто-Стерлинг написала статью «Пять полов. Почему мужского и женского недостаточно»[64]64
  A. Fausto-Sterling, «The five sexes», The Sciences, т. 33, вып. 2, сс. 20–24, мар. 1993


[Закрыть]. То, что она пишет, в сущности, интерпретирует исследования Мани и других: существуют множественные вариации половых переменных, которые приводят к тем или иным телесным и генетическим конфигурациям. Можно было бы назвать это отклонением, если бы не было доказано, что люди с атипичными половыми конфигурациями, включая разные виды интерсексуальности, живут долгую и здоровую жизнь. Тем более, если в младенчестве им не совершают калечащих операций на гениталиях без их согласия. Фаусто-Стерлинг определяет биологический пол как спектр, на котором находится «как минимум, пять, а может и больше» полов. Ещё более сложным вопрос становится, когда мы опускаемся на клеточный уровень. Считается, что каждая клетка тела несёт одинаковый набор генов, но это не так[65]65
  C. Ainsworth, «Sex redefined», Nature, фев. 18, 2015. https://www.nature.com/articles/518288a


[Закрыть]. Встречаются разные виды мозаицизмов – когда одна часть клеток тела носит генетический набор, отличный от другой части; условно, «женщина» может обнаружить себя с «мужскими клетками». Социальная конструкция биологического пола явно видна на примерах ранних операций у интерсекс-детей. Джули Гринберг пишет[66]66
  Julie A. Greenberg (2002), «Definitional Dillemmas». Gender Nonconformity Race & Sexuality: Charting The Connections. Bibliovault OAI Repository, the University of Chicago Press.


[Закрыть], что XY-детей с недостаточно развитым (менее 2.5 см) пенисом врачи операционно превращают в «девочек», несмотря на «мужские» хромосомы, потому что считается, что мужчина определяется членом, достаточным для пенетрации и справления нужды стоя. Если же XX-персона рождается «с органом, больше похожим на пенис, чем на клитор», но потенциально способна рожать, её оперируют в девочку, потому что обществом и медициной считается, что суть женщины – в способности выносить детей, а не в возможности вступать в удовлетворяющие сексуальные контакты.

Учитывая, что так много в научном понимании пола изменилось за последние 50 лет, очевидно, что впереди другие исследования и, возможно, смены парадигм. Среди такого разнообразия биологических вероятностей теряется почва для понимания – а что такое «настоящие» мужчины и женщины. Профессорка антропологии Амада М’чарек в потрясающей статье Genetic Sex[67]67
  A. M’charek, «Genetic Sex», в A Companion to Gender Studies, P. Essed, D. T. Goldberg, и A. Kobayashi, Ред. Oxford, UK: Blackwell Publishing Ltd, 2017, сс. 87–101.


[Закрыть] описывает свой опыт в лаборатории, изучающей генетическое разнообразие с фокусом на родственных связях и наследовании, в том числе на образцах ДНК, которым несколько десятков лет. Она рассказывает, как в лабораторной практике так называемый «генетический пол» становится релевантным или иррелевантным – в зависимости от целей эксперимента; как иногда он превращается не в свойство индивида, а в характеристику паттерна наследования («половые различия располагаются не в индивидах, а в генетическом родстве»), как на старых образцах ДНК становилось понятно, что отсутствие Y-хромосомной аллели в образце не обязательно значило, что тело, у которого образец взят, – женское. М’чарек пишет, что «биологические категории не существуют сами по себе, а проявляются под влиянием определённых технологий. Даже если генетики представляют некие стабильные объекты, если рассмотреть их практики, становится ясно, что генетический пол смещается и меняется всё время. Не существует стабильной точки отсчёта». Она цитирует Донну Харрауэй, которая пишет, что «граница между полом и гендером это граница между животным и человеком, могущественная оптическая иллюзия и техническое достижение». Одной этой цитатой она указывает на сконструированность обеих границ, их значение и значение технологий в их очерчивании. Аленка Зупанчич в тексте «Половые различия и онтология» пишет: «На вопрос о сексуальных различиях первый ответ психоанализа таков: со строго аналитической точки зрения существует только один пол, или сексуальность. Более того, сексуальность – это не то, что проистекает из различий (между полами); она не движима тоской по утраченной второй половине, а изначально самодвижущаяся (и «аутоэротичная»). Фрейд пишет: «Сексуальное влечение в первую очередь не зависит от своего объекта; его происхождение также не может быть связано с влечениями объекта»». И в конце она разворачивает этот тезис: «Сексуальность не распадается на две части; она не представляет собой одну часть. Она застревает между «уже не одним» и «ещё не двумя (или более)»; она вращается вокруг факта того, что «другого пола не существует» (что означает, что различие не онтологизируемо), но при этом существует больше, чем один (что также означает «больше, чем несколько»)».

Я сам не особо доверяю психоанализу и уже слышу, как кто-то настойчиво говорит: «но ведь половые различия объективно существуют!» – даже после всей той критики «объективности» и её критериев выше. Веру в их существование можно поддерживать с разными целями: для культуры, для политики (как закрепощающей, так и сопротивленческой). Те, кто говорит, что половые различия важны для медицинской практики и здравоохранения, могут сходить в любую районную поликлинику на приём к гинекологу; истории девушек, травмированных малограмотными врачами, выясняющими, «девственницы ли они», – регулярная часть моей ленты в твиттере; или вспомнить расизм некоторых врачей в США, уверенных, что у темнокожих женщин более высокий болевой порог. Очевидно, наука, основанная на половом диморфизме, не помогает более бережному и внимательному отношению докторов к пациентам и знанию конкретных органов репродуктивной системы. Об этом пишет Катрина Карказис в тексте о злоупотреблениях понятием «биологический пол»[68]68
  K. Karkazis, «The misuses of “biological sex”», The Lancet, т. 394, вып. 10212, сс. 1898–1899, ноя. 2019


[Закрыть] – что присутствие человеческого тела как материального факта очевидно, в отличие от присутствия пола; если медицину интересуют специфичные виды рака или изучение репродуктивной функции, – в этих контекстах вопрос о биологическом поле может быть актуален, но во многих других он давно исчерпал своё значение. Вопрос не в том, существуют ли половые различия, потому что вслед за ним возникает онтологический вопрос о реальном, на который указывает Зупанчич; вопрос в том, почему вообще обществам так важно фокусироваться на этих различиях и строить политики вокруг них?[69]69
  Здесь нельзя не сказать, что многих европейских теоретиков феминизма и гендерных политик, наоборот, прицельно интересует вопрос о половых различиях, например, Элен Сиксу или Люс Иригарей, которая считает, что весь язык гендеризован и «нейтральная» мысль невозможна, поэтому она теоретизирует новую этику отношений между мужчиной и женщиной как разными; или Рози Брайдотти, которая, например, обвиняла стратегии гендерных исследований в дерадикализации женских движений.


[Закрыть] За последний год лично у меня появилось не меньше пяти знакомых, которые открыто стали определять себя как небинарные персоны, в публичной сфере их видимость тоже увеличивается. В США в октябре 2021-го впервые выдали паспорт с отметкой X в графе «пол», что практикуется уже некоторое время в некоторых других странах. Это интересный прогресс, но он заставляет (вслед за Джеком Халберстамом и другими теоретиками) задуматься: а зачем вообще государству нужно знать наш – конструируемый им же – пол? Ответ много раз дан выше – чтобы контролировать тела через механизмы биополитики, чтобы конвейер производства принудительной гетеросексуальности не останавливался, потому что если на самом деле нет «мужчин» и нет «женщин», то кто, кого и как будет любить, образовывать семьи, получать привилегии и рожать детей? И правда – кто, кого и как?