Текст книги "Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра"

Причины дуэли Лермонтова с Мартыновым

 
За грусть и желчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
 

С. Есенин. На Кавказе

 
Не ты ли в час, когда сожгла
Письмо, чей пепел сжала в горстке,
Спасти поручика могла
От глупой ссоры в Пятигорске.
И не взяла б под Машуком
Поэта ранняя могила,
Когда бы с вечера тайком
Его в объятья ты сманила.
 

Р. Гамзатов. Суди меня по кодексу любви

Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать…

М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени

Официальная версия причины состоявшейся дуэли была изложена в приговоре следующим образом:

«Причиною поединка между Мартыновым и Лермантовым, как Мартынов при следствии и в военном суде показал, было то, что Лермантов с самого приезда в Пятигорск не пропускал ни одного случая сказать ему, Мартынову, что-нибудь неприятное: остроты, колкости, насмешки, одним словом все, чем только можно досадить человеку, не касаясь его чести, и хотя он, Мартынов, показывал, что не намерен служить мишенью для его ума, а потом недели за три до поединка, просил его оставить шутки; но Лермантов, отшучиваясь, предлагал ему в свою очередь смеяться над ним и наконец, за два дня до поединка, на вечере у Генерал Маиорши Верзилиной, привязываясь к каждому слову его Мартынова, и на каждом шагу показывая явное желание ему досадить, вывел его из терпения, и заставил решиться положить этому конец. При выходе из дому Верзилиной он, Мартынов, удержав Лермантова, просил его прекратить несносные его шутки и сказал, что если он еще раз вздумает выбрать его предметом своей остроты, то он заставит его перестать; но Лермантов, не дав ему кончить, повторил несколько раз, что ему не нравиться тон этой проповеди, что он не может ему запретить говорить про него что он захочет и в довершение сказал: «вместо пустых угроз, ты бы лучше сделал, если б действовал; ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь: следовательно ты никого этим не испугаешь». После такого объяснения он, Мартынов, сказав Лермантову, что в таком случае пришлет к нему своего секунданта…»[11]11
  Орфография оригинала документа сохранена.


[Закрыть].

Однако эти выводы судебной комиссии сразу же вызвали в обществе много толков и слухов.

Оценивая их достоверность, необходимо разделить понятия повода ссоры и причин состоявшейся дуэли.

Что касается повода, то эти обстоятельства более или менее ясны.

Как известно, на следствии Мартынов показал:

«На вечере в одном частном доме <у генеральши Верзилиной>, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец».

Это опосредованно подтверждается показаниями секунданта Глебова:

«Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова…»

В показаниях секунданта Васильчикова сказано:

«О причине дуэли знаю только, что в воскресенье 13-го июля поручик Лермонтов обидел майора Мартынова насмешливыми словами; при ком это было и кто слышал сию ссору, не знаю. Также неизвестно мне, чтобы между ними была какая-либо давнишняя ссора или вражда…».

Из этого можно сделать вывод, что секунданты ничего достоверного именно о причинах, а не о поводе этой ссоры не знают или не сообщают.

Во время следствия генеральша Верзилина запретила опрашивать своих дочерей и домочадцев, и только много позднее Эмилия Клингенберг, ее старшая дочь, в своих воспоминаниях описала ту ссору:

«13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много. Но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его montagnard au grand poignard[12]12
  Горец с большим кинжалом.


[Закрыть] (Мартынов носил черкеску и огромный кинжал.) Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «poignard» раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», – и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову… Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора».

Дом генерала П. С. Верзилина в Пятигорске

Несомненно, что непосредственно перед ссорой и дуэлью отношения Лермонтова и Мартынова были более чем натянутые.

В своей книге «Лермонтов. Роковое лето 1841 года» исследователь В. Хачиков вполне аргументированно доказывает, что эти отношения не всегда были такими.

По его мнению, причиной их разлада и причиной последующей дуэли являлась упомянутая «роза Кавказа» – Эмилия Клингенберг.

В. Хачиков отмечает, что многие пишущие о последних днях жизни Лермонтова верят показаниям Мартынова на следствии: «… с самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное…» – и считают, что в течение всего лета у них сохранялись натянутые отношения. В действительности этого не было, поскольку антагонизм Лермонтова и Мартынова возник только после той самой «перемены фронта» со стороны Эмилии Клингенберг. В качестве доказательства В. Хачиков ссылается на то, что в конце мая Мартынов уехал в Железноводск, приятели расстались по-доброму и почти целый месяц практически не виделись, и никаких размолвок не было.

Действительно, незадолго до поединка Лермонтов ночевал у Мартынова на квартире и говорил ему, что приехал отвести с ним душу после пустой жизни.

О приятельских отношениях Лермонтова и Мартынова свидетельствуют показания слуг, данные ими в ходе расследования уголовного дела.

Согласно показаниям камердинера Лермонтова Ивана Соколова, «… во все время нашего с убитым господином пребывания в городе Пятигорске я ничего между им и Мартыновым не заметил предосудительного, как то: ссор и других качеств, клонившихся к исполненному ими злу, а жили в дружбе и согласии и обходились между собой дружески».

Подобные показания дали кучер Лермонтова Иван Вертюков, а также слуги Мартынова Илья Козлов, Иван Смирнов.

Конфликтная ситуация, по мнению В. Хачикова, фактически заняла не более 10 дней: 27 июня Мартынов вернулся из Железноводска, а 7 июля в Железноводск уехал Лермонтов. В воскресенье 13 июля Лермонтов по возвращении из Железноводска в Пятигорск оказался на вечере у Верзилиных, где и произошла его ссора с Мартыновым.

В пользу этого утверждения о том, что причиной конфликта стала приемная дочь генерала Верзилина Эмилия Клингенберг, являются следующие обстоятельства.

Вскоре по приезде в Пятигорск Лермонтов вместе со Столыпиным поселяются в принадлежащем В. И. Чиляеву домике, расположенном в непосредственной близости от дома Верзилиных.

Вполне вероятно, что именно тогда Лермонтов увлекся «розой Кавказа» – Эмилией Клингенберг.

Библиограф Лермонтова журналист П. К. Мартьянов, беседовавший с В. И. Чиляевым, который не мог не видеть, как развивались события, пишет: «Лермонтов же с первого дня появления в доме Верзилиных оценил по достоинству красоту Эмилии Александровны и стал за ней ухаживать. Мария Ивановна отнеслась к его ухаживанию за ее старшей дочерью с полной благосклонностью, да и сама m-ll Эмилия была не прочь поощрить его искательство. В. И. Чиляев положительно удостоверял, что она сначала была даже слишком благосклонна к Михаилу Юрьевичу. Все было сделано с ее стороны, чтобы завлечь «петербургского льва», несмотря на его некрасивость. Взгляд ее был нежен, беседа интимна, разговор кроток (она называла его просто Мишель), прогулки и тет-а-тет продолжительны, и счастье, казалось, было уж близко… как вдруг девица переменила фронт. Ее внимание привлек другой, более красивый и обаятельный мужчина. Мужчина этот был Николай Соломонович Мартынов… И он не задумываясь подал ей руку, и антагонизм соперников обострился. Было ли это сделано с целью испытания привязанности Михаила Юрьевича или же с намерением подвигнуть его на решительный шаг, или же, наконец, просто по ветрености и сердечному влечению к красавцу Мартынову, – осталось тайною Эмилии Александровны. Но факт предпочтения Лермонтову Мартынова – факт непреложный: он заявлен таким компетентным и беспристрастным лицом, как В. И. Чиляев. С этого времени, именно с конца июня, и началось со стороны Лермонтова усиленное бомбардирование эпиграммами и карикатурами Мартынова и самое тонкое и любезное поддразнивание m-ll Верзилии, как он стал называть Эмилию, соединив в этом названии начало фамилии ее отца «Верз» и конец ее имени «илия».

Р. Белов.

Эмилия Клингенберг

В своих воспоминаниях Эмилия Клингенберг (в дальнейшем Шан-Гирей) так описывает ее отношения с Лермонтовым в Пятигорске:

«В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи. Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner. Я отделывалась как могла то шуткою, то молчаньем, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое. Но, по-видимому, игра эта его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довел меня почти до слез; я вспылила и сказала, что, ежели б я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что наконец вывел меня из терпения, просил прощенья, и мы помирились, конечно, не надолго.

Г. Г. Гагарин

Сестры Аграфена и Надежда Верзилины

Как-то раз ездили верхом большим обществом в колонку Каррас. Неугомонный Лермонтов предложил мне пари à discrétion [на что угодно. – фр.], что на обратном пути будет ехать рядом со мною, что ему редко удавалось. Возвращались мы поздно, и я, садясь на лошадь, шепнула старику Зельмицу и юнкеру Бенкендорфу, чтобы они ехали подле меня и не отставали. Лермонтов ехал сзади и все время зло шутил на мой счет. Я сердилась, но молчала. На другой день, утром рано, уезжая в Железноводск, он прислал мне огромный прелестный букет в знак проигранного пари»[13]13
  Щеголев П. Е. Книга о Лермонтове, Прибой. – 1929. -Вып. 2. – С. 192–193.


[Закрыть].

Комментируя эти воспоминания Эмилии Александровны, П. К. Мартьянов указывает: «Нет сомнения, что так все и было, но относится ко второму периоду ее отношений к поэту, о том же, что было в первом, она не только благоразумно умалчивает, но от всякого намека на ее кокетство (чтобы не сказать более) с Лермонтовым открещивается и старается всеми силами замести хвостом следы»[14]14
  Мартьянов П. К. Последние дни жизни М. Ю. Лермонтова/сост. и автор предисл. Д. А. Алексеев. – М.: Гелиос АРВ, 2008. – С. 58.


[Закрыть].

Впоследствии, перед дуэлью Лермонтова с Мартыновым, была сделана попытка привлечь Эмилию Клингенберг для примирения противников, однако она ответила, что своим вмешательством может только повредить.

Можно сделать вывод, что именно эти обстоятельства и стали одной из основных причин состоявшейся дуэли.

Существуют также другие версии, но они не являются в какой-то мере достоверными.

Высказываются предположения, что, когда в 1837 году Лермонтов уезжал в отряд из Пятигорска, где в это время проводила лето семья Мартыновых, они вручили ему пакет с письмами для Николая Соломоновича Мартынова. Интересуясь мнениями о себе, Лермонтов якобы распечатал пакет, однако он не знал, что в него были вложены 300 рублей. Возвращая деньги Мартынову, он был вынужден сказать, что письма украли.

Эта версия не выдерживает критики, поскольку если бы указанные обстоятельства подтвердились, то дальнейшие хорошие взаимоотношения между Лермонтовым и семьей Мартыновых оказались бы невозможными. Вместе с тем о том, что Лермонтов в дальнейшем бывал у Мартыновых, свидетельствует письмо Е. М. Мартыновой (матери Николая Соломоновича Мартынова), относящееся к 1840 году, в котором она пишет, что Лермонтов часто у них бывает и ее дочери «находят большое удовольствие в его обществе».

Некоторые современники полагали, что Мартынов узнал себя в образе Грушницкого в романе «Герой нашего времени» и это могло стать основанием для размолвки.

Однако роман был написан за год до ссоры, и на тот момент блестящий офицер-кавалергард Мартынов ничем не напоминал Грушницкого.

Участники дуэли

Согласно принципам правосудия, при вынесении приговора суд обязан исследовать обстоятельства, характеризующие личность подсудимого.

Как следует из текста приговора, при назначении наказания военный суд в той или иной степени учитывал заслуги виновных.

Ниже приведены составленные по воспоминаниям современников краткие описания личности как тех участников дуэли, которых суд признал виновными, – Мартынова, Глебова, Васильчикова, так и тех, кому удалось избежать уголовного преследования, – Столыпина и Трубецкого.

Скинь бешмет свой, друг Мартыш, Распояшься, сбрось кинжалы, Вздень броню, возьми бердыш И блюди нас, как хожалый[15]15
  Хожалый – рассыльный, служитель при полиции для поручений.


[Закрыть]!

М. Ю. Лермонтов. Экспромт

Николай Соломонович Мартынов был сыном пензенского помещика полковника Соломона Михайловича.

На момент дуэли с Лермонтовым Мартынову было 25 лет.

Получил хорошее образование, был человек начитанный и с ранней юности писал стихи.

Вместе с Лермонтовым учился в юнкерской школе. Обычно был партнером Лермонтова по фехтованию на эспадронах. В 1835 году был определен в Кавалергардский полк, где в то время служил Ж. Дантес.

Неизвестный художник

Портрет Н. С. Мартынова

Автор первой биографии Лермонтова (издана в 1891 году) П. А. Висковатов, который имел возможность беседовать со многими осведомленными и заслуживающими доверия современниками поэта, так писал о Мартынове:

«В сущности, добродушный человек, он при огромном самолюбии, особенно когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления. Уязвить же самолюбие его было очень нетрудно. Он приехал на Кавказ, будучи офицером Кавалергардского полка, и был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о блестящих наградах».

В чине ротмистра Гребенского казачьего полка участвовал в войне на Кавказе, как и Лермонтов, участвовал в экспедициях А. В. Галафеева. За участие в кампании он получил орден Святой Анны 3-й степени с бантом.

Служить на Кавказе Мартынов попросился сам. Он мог рассчитывать на успех по службе, поскольку его отец был хорошо знаком со знаменитым генералом А. П. Ермоловым, который написал рекомендательное письмо командовавшему войсками Кавказской линии генералу Вельяминову.

Вот как Мартынов в своих воспоминаниях описывает этот эпизод:

«Отец мой был в дружеских отношениях с А. П. Ермоловым, а потому он просил сего последнего, еще до приезда моего, снабдить меня рекомендательным письмом к бывшему начальнику его штаба Алексею Александровичу Вельяминову. Рекомендательные письма уже в наше время были не в моде; молодые люди избегали этого способа заискивания у новых начальников и, разумеется, неохотно принимали подобные письма. Но со старыми людьми ничего не поделаешь: у них свой взгляд на вещи, и разуверить их нет никакой возможности. Делать было нечего, я покорился воле отца и поехал рано утром к Алексею Петровичу. Он жил тогда на каком-то бульваре; как теперь помню, деревянный одноэтажный домик с мезонином. В этом-то мезонине он принял меня; это был его рабочий кабинет. Большое венецианское окно выходило на улицу; перпендикулярно к нему стоял письменный стол. По одну сторону стола сидел Алексей Петрович, по другую – какой-то генерал в сюртуке и в эполетах, который писал под его диктовку. Когда обо мне доложили, Алексей Петрович привстал со своего места и сделал несколько шагов мне навстречу. Он очень обласкал меня, посадил, расспрашивал о здоровье отца и вообще был как нельзя более любезен. Я видал его и прежде, а потому для меня знакомство с ним не было новым; но меня давила мысль, что я приехал за рекомендательным письмом, и через это самое мне на душе становилось весьма неловко. Чтобы выйти разом из затруднительного положения и вместе с тем намекнуть Ермолову, что я не солидарен с просьбою отца, я выговорил, почти не переводя духа: «Ваше высокопревосходительство, я на днях отправляюсь на Кавказ и приехал спросить, не угодно ли вам будет мне дать какое-либо поручение к Алексею Александровичу?» Подвижная физиономия Ермолова, как мне показалось, выразила некоторое удивление или недоумение от моего вопроса; но это была одна секунда. Он тотчас отвечал мне: «Как не быть поручений? Мы с Вельяминовым старинные приятели; слава Богу, есть о чем потолковать. Я с вами отправлю к нему тяжеловесное письмо. Когда вы едете?» Я назначил день. «Хорошо, я пришлю его к вам на дом». Цель моя была достигнута: рекомендация являлась на втором плане, если ей суждено еще пробиться на свет Божий; но главное место, во всяком случае, принадлежало уже лично переписке»[16]16
  Мартьянов П. К. Последние дни жизни М. Ю. Лермонтова/сост. и автор предисл. Д. А. Алексеев. – М.: Гелиос АРВ, 2008. – С. 358–359.


[Закрыть].

Примечательны слова того же генерала А. П. Ермолова о Мартынове после случившейся дуэли: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!»

По-разному Лермонтов и Мартынов относились к войне на Кавказе.

Лермонтов в своих произведениях сочувствует горцам, а происходящее на Кавказе воспринимает как трагедию.

Мартынов же, наоборот, поощряет жестокие методы ведения военных операций и полагает возможным применять тактику «выжженной земли».

Об этом, в частности, свидетельствуют его стихи из поэмы «Герзель-аул», посвященные кавказским событиям:

 
Идет отряд усталым шагом;
Уж приближаются к реке,
Стянули цепь, вот за оврагом
Горит аул невдалеке…
То наша конница гуляет,
В чужих владеньях суд творит,
Детей погреться приглашает,
Хозяйкам кашицу варит.
На всем пути, где мы проходим,
Пылают сакли беглецов;
Застанем скот – его уводим,
Пожива есть для казаков,
Поля засеянные топчем,
Уничтожаем все у них,
И об одном лишь только ропщем:
Не доберешься до самих;
Они сидят в своих трущобах,
К ним вход лесами прегражден;
Зимой гнездятся на сугробах,
А летом горы их притон.
Хотя не раз и нам случалось
Застать средь ночи их врасплох,
Но то лишь конным удавалось
В набегах с сотней казаков.
Налетом быстрым, соколиным,
Являясь разом в трех местах,
Мы их травили по долинам
И застигали на горах,
На них ходили мы облавой:
Сперва оцепим весь аул,
А там, меж делом и забавой,
Изрубим ночью караул.
Когда ж проснутся сибариты,
Подпустим красных петухов;
Трещат столетние ракиты,
И дым до самых облаков;
На смерть тогда идут сражаться,
Пощады нет… Изнемогли,
Приходят женщины сдаваться,
Мужчины; смотришь – все легли…
Так мы в годину возмущенья
Прошли всей плоскою Чечней,
Следы огня и разрушенья
Оставив всюду за собой…
 

Зимой 1841 года Мартынов вышел в отставку в чине майора и в апреле приехал в Пятигорск, где позднее поселился вместе с М. П. Глебовым.

По воспоминаниям современников, Мартынов любил произвести впечатление на окружающих. Подтверждением этому был образ, который он себе придумал: папаха, черкеска, огромный кинжал, опускавшийся ниже колен, и засученные рукава, что обращало на себя всеобщее внимание, «точно он готовился каждую минуту схватиться с кем-нибудь».

За дуэль с Лермонтовым по приказу Николая I он был посажен на три месяца на гауптвахту в Киевской крепости и предан церковному покаянию (эпитимии).

Эпитимия включала в себя молитвы, продолжительные посты, паломничество. Это было тяжелое испытание для Мартынова, и ему пришлось много каяться в своих грехах, постоянно вспоминая убитого им Лермонтова.

После просьб Мартынова о смягчении наказания Святейший синод в 1843 году сократил срок покаяния с 15 до 5 лет, а в 1846 году Мартынов был совсем освобожден от эпитимии.

До самой смерти он держал в своем кабинете лермонтовский портрет и каждый год 15 июля, в годовщину поединка, заказывал заупокойную службу о рабе Божьем Михаиле.

Видимо, Мартынов до конца своей жизни так и не оценил значения Лермонтова как поэта, однако он признавал высокое его умственное развитие. В своей незаконченной автобиографической повести он писал: «Умственное развитие его <Лермонтова> было настолько выше других товарищей, что и параллели между ними провести невозможно. Он поступил в школу уже человеком, много читал, много передумал; тогда как другие товарищи еще вглядывались в жизнь, он уже изучил ее со всех сторон. Годами он был не старше других, но опытом и воззрением на людей далеко оставлял их за собою».

В 1875 году на 60-м году жизни Мартынов умер и был похоронен на территории усадьбы Мартыновых.

В 1924 году в бывшем имении Мартыновых разместилась колония беспризорников.

После того как дети узнали, кто похоронен на территории имения, они разбросали останки Мартынова по усадьбе.

Таким образом, Мартынов не нашел себе места в жизни, а его останки не нашли упокоения после смерти.