Текст книги "Алиен"

14

В самой гуще битвы они сражались плечом к плечу: Алиен и еще пятеро отважных, с которыми свела ее дорожная судьба. Вот этот, совсем юный, почти мальчик, с лицом пажа, носил имя Герт и был вспыльчив, как пламя и страшно заносчив. Айвен, его старший брат, с длинными до плеч русыми волосами, напротив, был очень спокойным, взвешенным, но, тем не менее, быстрым и ловким в бою. Бертран, поэт и романтик, чьи песни услаждали их слух по вечерам, Самюэль и Эдвард – все они были отличные воины, надежные и верные товарищи, которым вполне можно было доверить жизнь.

Клинок в ее руке ходил легко и весело. Вся в пылу боя, она не чувствовала усталости, раздавая удары направо и налево, и конь под ней плясал, высоко поднимая передние ноги. С громким смехом она опустила меч на голову последнего оставшегося перед ней противника, и Скай тут же встал на дыбы, будто разделяя триумф победы с ней вместе.

Словно сквозь сияющий туман, в упоенье, Алиен различила устремленный на нее восхищенный взгляд Бертрана.

– Валькирия! – воскликнул он, но ослепительная улыбка тотчас же сползла с ее лица, враз ставшего серьезным.

– Мы же договорились, – с упреком произнесла она, – мы все здесь на равных. Для вас я – не женщина, а такой же рыцарь, как все. Кажется, с самого начала это было решено между нами во избежание недоразумений, и мне не хотелось бы вновь об этом напоминать.

– Извини, Алиен. Всему виной моя непростительная забывчивость и… но ты приказала не говорить об этом, – рыцарь склонил голову.

– Ты ведь понимаешь: иначе я не смогу больше здесь оставаться. Мне придется уйти, – рука девушки жестко натянула повод, не позволяя разыгравшемуся жеребцу перейти в галоп.

Мимо с серьезной миной проехал Айвен.

– Стыдись, Бертран, – многозначительно изрек он, вкладывая обагренный кровью меч в серебряные ножны.

Бертран обернулся и шутливо погрозил ему кулаком.

Алиен, как ни старалась сохранить серьезность, все же не удержалась от улыбки, став свидетелем этой пантомимы. Впервые за столь долгое время она не ощущала себя одинокой. Ей казалось, она обрела, наконец, надежных товарищей, с которыми может разделить свой путь. С ними было просто, легко и весело: легко в бою, легко в дороге, даже по вечерам у костра ее не терзали больше тревожные мысли и горькие воспоминания, ставшие, как она привыкла уже считать, ее неотъемлемой частью. Ведь она была такой же, или почти такой же, как и ее спутники – неустрашимой в битве, отчаянной и… слегка сумасшедшей.

Алиен не сразу решилась открыть им свое лицо. Сперва ее приняли, как мужчину. И лишь спустя некоторое время, убедившись, что может доверять им, девушка рассказала, наконец, о себе – не все, конечно, лишь ту необходимую часть своей жизни, о которой она могла говорить открыто.

Реакция рыцарей была неоднозначной. Между ними даже разгорелся спор. Но ведь, в конце-концов, – они видели ее в бою и понимали, что равных ей не много найдется даже среди мужчин. А кроме того… кажется, они уже успели привыкнуть к ней за те дни, пока она не поднимала перед ними забрала и хранила непроницаемую таинственность.

Так или иначе, но они решили продолжить путь вместе до соединения с большой армией на западе. И пока все шло гладко. Или почти все…

15

Королева Черной Луны сидела, закинув ногу за ногу, рядом с Великим Магом Ичкеном, своим бывшим возлюбленным. Тот с сомнением качал головой, продолжая начатый разговор:

– Ты хочешь сказать, что в той решающей битве (в исходе которой ты не сомневаешься) главным козырем может послужить одна-единственная девушка, да к тому же, смертная? Насколько я понял, она обладает некоей силой, пока и самой ей неизвестной? Но ведь, насколько я смог понять из твоих слов, и ее предпочтения явно на стороне света, а не тьмы.

– Ха-ха! Готова с тобой поспорить, Ичкен, ты всегда плохо разбирался в людях. Грань между светом и тьмой так тонка: один шаг – и ты уже на другой стороне. Силы и жестокости ей не занимать – из нее получился бы отличный служитель мрака. Капелька хитрости, небольшие поправки – и… да, она думает, что она на стороне света. Но так ли это на самом деле? Возможно, ей придется убедиться в обратном, и очень скоро. Не желаешь пари?

– Только не с тобой, коварнейшая. Каков бы ни был исход, ты всегда умудряешься остаться в выигрыше. Так что я – пас.

Довольная улыбка заиграла на лице Королевы:

– Узнаю твою осторожность, Ичкен. Но – вот увидишь – это будет увлекательнейшая игра. Это новое лицо – эта девушка – внесет недостающую остроту, и именно ее участие даст нам необходимый перевес в решающий момент. Жаль, ты еще не видел ее. Кажется, у нее есть все необходимое для наших целей. Да, она считает, что борется со злом. Но в этой борьбе она абсолютно беспощадна, как и мы, она не знает жалости. Пару ловких ходов – и она наша!

Великий Маг усмехнулся:

– Надеюсь, ты не ошибаешься, Королева. Желаю удачи нам обоим.

– Я никогда не ошибаюсь, – она протянула ему руку для поцелуя, давая понять, что аудиенция закончена.

16

Огромный звездный купол раскинулся над ними, поражая своей беспредельностью и глубиной. Чернота ночного неба казалась бархатом, усеянным бриллиантами и навевала мысли о вечности, на краю которой замирало воображение, не осмеливаясь двинуться дальше.

Алиен лежала на земле, закинув руки за голову и следя за хороводами созвездий. Был ее час ночного дежурства. Она несла его наравне с остальными, на чем когда-то ей пришлось настоять, отказавшись от любых послаблений. Да, ее спутники были хорошими товарищами, но довольно часто Алиен замечала, что ей пытаются оставлять более легкую работу и идут на уступки, которые не позволяли себе по отношению друг к другу. Ее это несколько печалило, ведь она считала себя равной по положению и не желала никаких привилегий.

Неподалеку слышался плеск ручья, фырканье пасущихся лошадей. И неожиданно под этим исполненным сказочного величия небом девушка ощутила острый приступ одиночества, о котором, как ей казалось, она уже давно позабыла. Но нет – тоска была здесь, с ней, всегда, лишь затаившись на время и ожидая такого вот полного тишины часа, когда человек остается наедине с самим собой, когда некому подойти и взять за руку, окликнуть, просто посидеть рядом, когда некому защитить от мыслей, жестоких и хищных, словно голодные волки, догнавшие, наконец, свою жертву и впившиеся зубами прямо в горло…

Теперь небосвод казался ей отвесным колодцем, таким бездонным, что при взгляде в него кружилась голова. И она стояла над ним, растерянная, полная тоски и страха, и где-то там, в глубине, видела себя прежнюю, себя, от которой уже ничего не осталось, кроме зыбких воспоминаний и того, все того же самого жестокого чувства, пронзавшего сердце острее каленой иглы. И слезы градом текли из ее распахнутых глаз.

17

Одетая в тонкое белое платье с лазурным шитьем, Беатрис де Шеридан сбегала по мраморной лестнице, похожая на бабочку в своей непосредственной, беззаботной легкости. Ее улыбка была свежа, словно лепестки утренних роз, а глаза хранили то самое загадочное сиянье, которое придает спрятанная в глубине сердца терпко-сладкая тайна.

Вчера… Это произошло вчера…

Она встретилась с ним под темной зеленью старых каштанов. Он смотрел на нее взглядом, полным искреннего восхищения, и каких-то нежных мыслей, и чего-то еще, неведомого ей… Она помнила его темные глаза, его изящные руки, несмело прикоснувшиеся к ней… А потом он поцеловал ее…

И воспоминание о его губах заставило ее петь и мчаться через сад, словно птица, раскинув руки навстречу ветру. И смех, радостный смех, едва сдерживаемый, рассыпался внутри тысячами светлых жемчужинок, вспыхивал искрами, играл, словно шампанское в бокале.

Ведь ей было всего-навсего шестнадцать, и светило солнце, и вчера… вчера он говорил ей о своей любви…

18

– Беатрис, ты уже не маленькая, – строго говорил отец плачущей дочери, —

– Прекрати эти капризы. Ты знаешь, на меня они не производят никакого впечатления. Если я так решил, значит, так будет. Граф де Байон – очень выгодная партия. И незачем откладывать.

– Но папа, он стар! Ему уже тридцать пять лет!.. И я не люблю его!

– Любишь – не любишь! – Что за детские выдумки! У него приличное состояние, он достойный человек, завидная партия для девушки твоего положения. И ты выйдешь за него, потому что такова моя воля.

– Нет! Ни за что! Я лучше умру! – и она вылетела из комнаты, хлопнув дверью, чтобы тремя часами спустя под знакомыми каштанами встретиться с тем, кому навеки было отдано пылающее сердце.

Он осторожно гладил ее светлые волосы и тихонько шептал слова утешения, но Беатрис их не слышала.

– Ральф, – говорила она ему сквозь рыдания, – послушай, Ральф, давай убежим. Давай бросим все и исчезнем вместе, и нас никто никогда не найдет. Мир большой – нам хватит места, чтобы укрыться от тех, кто желает разлучить нас.

– Но на что мы будем жить? – мягко возражал он. – У нас ничего нет, ни ты, ни я еще не вступили в пору наследования. А если мы убежим, родители разгневаются, и вовсе лишат нас прав на него. Мы просто умрем с голоду, как нищие бродяги.

Она смотрела на него с надеждой, как на некое божество, воле которого готова была покориться.

– Придумай что-нибудь, Ральф! Что же нам делать?

Он опустил глаза, и она видела, как трепещут его длинные темные ресницы.

– Послушай, я знаю: тебе будет больно от того, что я скажу, но у нас сейчас нет иного выхода, кроме как покориться воле судьбы.

Беатрис слушала его, словно оледенев: она совсем не ждала от него подобных слов и сейчас была поражена до глубины души тем спокойствием, с которым он произносил их.

– Сейчас ты не понимаешь меня, я вижу, – продолжал между тем юноша, держа ее руку в своей, – но поверь, это – единственно разумный выход из всех. Самое главное – то, что останется между нами, то, что мы всегда будем любить друг друга, пусть даже скрывая это от всего мира. И потом – кто знает? – все меняется. Будем же терпеливы, будем ждать. Я верю, что однажды мы снова окажемся вместе: ты и я.

Девушка замерла, вглядываясь в его лицо.

– Ты, действительно, так думаешь? – произнесла она с некоторым сомнением.

– Конечно. Разве стал бы я лгать тебе? Я просто хочу, чтобы было, как лучше. Пусть сейчас настанет разлука, но ведь мы знаем, что она – не навечно. Я буду любить тебя всегда, Беатрис. Поклянись же, что и ты меня не забудешь!

– Клянусь, Ральф, клянусь! – и она обливала горячими слезами его руки, прижимая их к себе.

И свидетелями их прощания и клятв были звезды – те же самые, неизменные, высокие звезды, – а еще старые каштаны.

19

Месяц проходил за месяцем, год за годом. Молодая графиня де Байон выглядела спокойной и вполне счастливой, если не считать некоей серебристой тени, временами набегавшей на ее лицо, но все считали, что эта легкая грусть лишь придает ей очарования и томности.

Она была ласкова и послушна с мужем, к которому со временем привыкла и привязалась, как к человеку, с которым постоянно приходится находиться рядом. Она была весела и обходительна с гостями. И казалось: жизнь ее сложилась вполне удачно. Некоторые даже завидовали ей, ее благополучию, уверенности и семейному счастью.

Но никто, ни одна живая душа не была свидетелем ночных бдений графини, когда она потихоньку покидала супружеское ложе и тайком запиралась в будуаре, где при свете свечи часами перечитывала некие письма, и плакала, и покрывала их поцелуями, а потом сама бралась за перо, и не замечая, как проходит время, сидела, склонившись над столом, иногда до самого рассвета.

Однако муж, просыпаясь, всегда находил ее подле себя, иногда немного грустную, утомленную, и спрашивал ее о причинах ее тоски.

«Все хорошо», – отвечала она и улыбалась.

Улыбалась она и тогда, когда он возвращался после нескольких дней отсутствия, не говоря ей, где пропадал, и когда он был мрачен и зол, и кричал на нее, срывая свое раздражение.

Беатрис решила с покорностью принять свою участь, как пристало благородной даме и просто женщине, она старалась быть хорошей женой. Все вокруг, да и она сама, считали, что это у нее получается.

Но была ли она при том счастлива? Не являлись ли единственным ее утешением редкие письма, которые в тайне от всех она перечитывала, целуя каждую строчку, написанную любимой рукой?

Разве существует ответ на этот вопрос?

Жизнь ее проходила, а память была все так же свежа, как в тот, первый день их встречи в тенистой аллее.

Она старалась – и не могла удержаться от сравнения, и это сравнение было таким болезненным! Годы разлуки окружили образ Ральфа еще более ярким ореолом, и в мечтах ее он представал почти совершенством.

Так прошло пять лет, истерзавших ее душу и истончивших терпение. Она чувствовала, что больше уже не выдержит. Супруг стал казаться ей чуть ли не чудовищем, лишившим ее свободы и всего самого дорогого в жизни, хотя сам он об этом вряд ли догадывался. И однажды плотина ее терпения была прорвана. Когда в один прекрасный день супруг ее в очередной раз вернулся после недельного отсутствия, небритый и усталый, с запахом вина и еще каким-то чужим, отвратительно-приторным ароматом, она первый раз прямо спросила его, где он пропадал.

Ответом была отборная ругань и слова о том, что она – его жена, а значит, – его собственность, обязанность которой состоит в том, чтобы подчиняться ему во всем беспрекословно, всегда быть послушной и услужливой и не задавать никогда никаких вопросов.

Беатрис вдруг вспыхнула до корней волос, и впервые повысив голос, закричала, что она – ни чья не собственность, а такой же человек, как все, и он не смеет обращаться с ней подобным образом.

Сильная пощечина отбросила ее в угол комнаты. Девушка ударилась затылком о стену, и сидя на полу, сквозь застилающие глаза слезы, почувствовала, как холодная, всепоглощающая ярость поднимается в ней неудержимой волной.

Граф в растерянности смотрел, как Беатрис, пошатываясь, встает, вытирая ладонью бегущую из уголка губы кровь. Он никогда прежде не поднимал на нее руку и сейчас ощущал сожаление от того, что произошло. Но – в конце-концов – она позволила себе ему перечить, вела себя вызывающе и надменно, – а разве не так следует ставить на место непослушных жен? И все же он не мог не почувствовать мгновенную жалость при виде ее распластавшейся на полу беспомощной фигуры, когда она ударилась о стену. И эта кровь… В глубине души граф вовсе не был жестоким человеком.

Но поднимающаяся Беатрис смотрела на него новым, каким-то совершенно другим взглядом. И в этом взгляде было нечто, настолько поразившее его, что он замер на месте, не в силах вымолвить ни слова, глядя, как она приближается, как медленно, словно во сне, поднимает руки, как снимает золотое обручальное кольцо с безымянного пальца, кладет его на стол, как смотрит молча в его лицо этими ледяными совершенно глазами несколько мгновений, а затем так же молча разворачивается и выходит.

Спустя пять минут до него доносится стук подков, и даже не подходя к окну, граф, словно воочию, видит, как закутанная в плащ фигура проносится под аркадами замка, покидая его.

20

Беатрис загнала до смерти двух лошадей, – так велико было ее нетерпение. Она ждала слишком долго – целых пять лет, а сейчас мысль о том, чтобы потерять хотя бы несколько лишних минут, сводила ее с ума. Она мчалась по пыльной дороге, безжалостно вонзая шпоры в бока вороного коня, и от сознания того, что совсем скоро она увидит любимое лицо, у нее кружилась голова и хотелось кричать от переполнявшего ее ощущения дикого, необузданного счастья.

Вот подковы застучали по подъемному мосту, вот эхом отозвались булыжники, когда она въехала на знакомый просторный двор… Только сейчас, спрыгивая с седла, Беатрис почувствовала, как сильно она устала, скача без передышки день, ночь, еще один день. Отдавая повод подбежавшему груму, девушка ощутила предательскую дрожь в руках. Но была ли эта дрожь реакцией утомленных мышц или трепетом волнения перед долгожданной встречей, – этого она понять не могла.

Неужели сейчас она увидит его? Неужели беспредельная разлука подошла к концу?!

И чувствуя, что сознание вот-вот покинет ее, графиня делает еще несколько шагов навстречу своей судьбе. И – видит его, такого же и совсем-совсем иного, чужого и близкого одновременно. На его лице вспыхивает целая гамма чувств: крайнее изумление, испуг, узнавание, радость, смущение… Он тоже делает шаг ей навстречу, она хочет броситься ему на шею, обнять – и не может… Ее ноги словно прирастают к земле, слова, только что рвавшиеся с губ, становятся пустыми и бессмысленными: во всем мире не остается ни одного слова, способного отразить хотя бы тень этого мига…

Ральф приходит в себя первым.

– Беатрис… Неужели это ты?!

– Это я. Я вернулась к тебе. Насовсем. Навсегда.

– Это похоже на сон! Мне не верится, что я снова вижу тебя. После стольких лет…

– Мне тоже.

– Но… ты вся дрожишь. Ты устала. Давай присядем, – он заботливо подхватил ее под руку. – Господи, каким ветром тебя сюда занесло?!

Девушка на мгновение опустила глаза:

– Я ушла от мужа и больше не вернусь к нему.

– Беатрис, ты совсем сумасшедшая!

Может быть. Но я так решила. Боже мой, пять лет, пять долгих лет я пыталась убедить себя, что я счастлива. Я терпела все то, что называется супружеской жизнью, и старалась отыскать в этом хоть толику спокойствия и смысла. Я думала: все так живут – и я смогу, почему нет?.. Но лишь совсем недавно поняла, что обманывала себя, что все, что я делала, – это замуровывала себя все глубже и глубже в склеп тоски и отчаяния. Все эти дни, каждый час, каждую минуту я вспоминала о тебе, Ральф, о тебе, моя единственная надежда, мой единственный луч в этом мраке. И только мысли о тебе поддерживали меня. Я знала, я верила: мы встретимся вновь. И невозможная мечта моя сбылась!

Теперь выражение его лица приобрело серьезность и даже некоторую отдаленность.

– Беатрис, я тоже безмерно рад нашей встрече, но то, что ты совершила, – это чистой воды безумие. От законного мужа просто так не позволено уйти. Вы венчаны в церкви, вы – супруги перед Богом, «пока смерть не разлучит вас», и так далее. И ты прекрасно об этом знаешь, просто не хочешь смотреть правде в глаза. Никто не волен поступать просто так, как ему захочется. У каждого из нас есть ответственность, обязательства перед другими…

Глаза ее наполнились слезами:

– Ральф, ты больше меня не любишь?

– Да, нет же, люблю, конечно. Но мы ведь уже не дети…

– Погоди, – перебила она его, и во взоре ее внезапно вспыхнула догадка:

– Ты женат? У тебя семья?

Он беззаботно рассмеялся:

– Нет, что ты! Мне пока рано думать об этом.

Беатрис выдохнула с видимым облегчением:

– О, а я уже подумала! – и тоже улыбнулась, —

– Но почему ты не пригласишь меня войти? Разве мы не можем посидеть, поговорить, как в старые добрые времена?

Ральф вдруг замялся, опустил глаза:

– Понимаешь… Я вообщем-то не ждал тебя… Твой приезд… Ну просто он такой внезапный…

И тут графиня услышала легкий топот босых ног, и чей-то голос позвал: «Ральф! Ну, где же ты, наконец?!» А затем дверь распахнулась, и в проеме, жмурясь от яркого света, возникла женская фигура в одной нижней сорочке. «Ральф?» – вопросительно произнесла она, со смущенным удивлением уставившись на Беатрис.

Все еще ощущая на своем лице глупую застывшую улыбку, графиня медленно поднялась со скамьи, отряхнула автоматическим жестом прицепившиеся к подолу желтые листья, и, чувствуя, как весь мир несется в пропасть, сделала несколько неуверенных шагов.

Ральф бросился к ней, чтобы поддержать, но Беатрис уже обрела равновесие и с яростью оттолкнула его руку:

– Пошел к черту! – бросила она со злостью ему в лицо, и, повернувшись к нему спиной, почти бегом поспешила на конюшню.

Ральф, пораженный как внезапностью происшедшего, так и этой яростной вспышкой, застыл на месте, даже не пытаясь ее остановить

А Беатрис, снова садясь в седло, повернула измученного коня, неимоверным усилием воли пытаясь сдержать готовые хлынуть слезы. «Я загнала двух лошадей, – повторяла она про себя, словно речитатив, – Боже, я так спешила увидеть его…»

21

Тени ветвей сплетались в некий сложный узор, бесконечно двигаясь и меняясь, тени ветвей лежали на их лицах, когда они вошли под полог осенних деревьев.

– Ты хотела встретиться со мной? – он любезно протянул ей руку, приглашая подняться по мраморным ступеням. – Твое бегство в тот день было столь внезапным, я не успел ничего объяснить.

Графиня взглянула на Ральфа, и глаза ее были полны лучистой печали.

– Прости меня, – произнесла она. – Я вела себя слишком импульсивно и вспыльчиво. Наверное, всему виной эта многолетняя усталость, это бесконечное ожидание. Я не сдержалась, и лишь потом, остыв, поняла, что едва не совершила огромную ошибку, быть может, самую страшную в жизни. Прости, Ральф. Я все понимаю: ты ведь мужчина… А я… я поступила попросту глупо.

– Мне не за что прощать тебя, Беатрис. Твоя реакция была вполне естественной. И я тоже оказался во многом не прав. Но я надеюсь, мы сумеем позабыть обиды и сможем остаться друзьями.

– Друзьями? – ее брови изумленно поползли вверх. – Что ты подразумеваешь под этим словом? Ты, кажется, говорил, что ни с кем не связан… И когда я спрашивала тебя о семье…

– Да, я свободен. Или почти свободен. Но дело ведь не в этом.

– В чем же? – Беатрис смотрела на него почти умоляюще. – Я столько лет ждала нашей встречи. В моем сердце нет и не было никого, кроме тебя, – или ты сомневаешься? Я найду пути, чтобы освободиться от своих ненавистных уз, у меня теперь есть средства. Самое главное, что я поняла: для меня не может быть жизни в разлуке с тобой.

Он молчал.

– Вероятно, ты решил, что я стану обузой для тебя? Но, поверь, я сделаю все для того, чтобы ты был счастлив. Не будет никого на земле более верного и более преданного, чем я. Для меня будет блаженством исполнять твою волю, любое твое желание, любой, даже самый маленький каприз.

Он молчал.

– Ральф, если ты думаешь, что я хоть словом, хоть жестом в чем-либо упрекну тебя, что я хоть раз выкажу свое недовольство, – то это не так, поверь. Делай, что хочешь, будь, с кем хочешь, – это твое право, любимый. Я все приму и буду всегда с тобой, несмотря ни на что. Ты мне веришь?..

В его взгляде промелькнуло сожаление.

– Беатрис, меня восхищает твоя готовность принести в жертву все. Я преклоняюсь перед твоими чувствами и ничуть не сомневаюсь в их искренности, – он прижал руку к сердцу, – но то, что было, – прошло. Постарайся понять и не осуждать меня. Когда-то мы были моложе, беспечней, воспринимали жизнь по-другому, любили друг друга… Беатрис, прости меня, но я больше ничего не могу дать тебе.

– Как же… Как же так? – она смотрела на него, словно громом пораженная, не в силах поверить в происходящее. – А как же все твои письма ко мне, дышащие такой любовью и нежностью? Письма, поддерживавшие мою надежду столько лет? И они были ложью?

– Не знаю. Не помню. Послушай, прошлое – мертво. Мы никогда не вернемся к тому, что было.

– Не верю. Скажи, что это не так. Скажи, что все это мне снится.

– Беатрис, – он смотрел на нее грустно, – прости. Тебе лучше все забыть и поскорее вернуться к мужу.

– Нет, – прошептала она побелевшими губами. – Нет.

– Прощай, Беатрис, – он повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.

– Этого не может быть. Нет, – она пристально смотрела вслед удаляющейся фигуре, словно взгляд ее мог остановить его, удержать. – Нет, Боже мой, нет! – девушка упала на колени, сотрясаясь в рыданиях, но больше никто не слышал ее. Парк опустел.

И когда опустошенная, обессиленная отчаянием и морем пролитых слез, она поднялась в свою комнату, в ее сердце не осталось ни капли надежды.

Беатрис молча опустилась на скамью у окна, равнодушно оглядела расстилающуюся внизу зелень еще не увядших трав и синеву неба над ней, достала из маленькой шуфлядки отточенный кинжал и прижала его острие к горлу, туда, где под белой кожей пульсировала беспокойная жилка.

«Прощай, Беатрис», – повторила она его последние слова.