Текст книги "Теория невероятности"

Надо что-то делать. Может быть, попытаться поговорить с ним? Ведь когда-то они отлично понимали друг друга!

Когда муж вернулся в комнату и вновь уселся на диван перед телевизором, вид у него был удрученный и недовольный. Только сейчас Ирина впервые заметила, как одрябли его щеки и лысина, просвечивающая на макушке, стала заметно больше… Какой же он стал старый! – подумала она. Неизвестно откуда к сердцу нахлынула почти материнская жалость. Хотелось обнять его, прижать к себе, погладить по голове, словно маленького. Она протянула руку, но, стоило ей прикоснуться к нему, Виктор высвободился резко, почти грубо:

– Ах, оставь меня, пожалуйста!

Ирина покорно отстранилась. От обиды слезы навернулись на глаза, но она изо всех сил старалась не поддаваться чувствам. Ну да, конечно, у них сейчас сложный период, но, может быть, просто нужно время? Как говорила мама когда-то, «все перемелется – мука будет». Вместе они справятся, справятся непременно! Нужно всего лишь немного доверия и теплоты, и тогда они снова станут близки.

Она старалась не обращать внимания на тихий, но внятный внутренний голос, который упорно твердил: нет! И ни к чему себя обманывать. Тут скорее уж не мука, а мука! В смысле – сплошное мучение.

И все равно, все равно… Никто ведь не обижается на капризы тяжелобольного, а тут почти то же самое! Видно, что человек страдает, и она непременно должна ему помочь.

Ирина подсела рядом, накрыла его руку своей и осторожно спросила:

– Витя… Я давно хотела с тобой поговорить.

– Ну, говори.

В голосе его звучала усталая обреченность. Куда, мол, от тебя денешься?

– Скажи, что с тобой происходит последнее время?

– Ничего не происходит, не выдумывай, пожалуйста.

– А кто тебе звонил сейчас?

Вот этого говорить явно не стоило. Виктор вскочил с дивана и нервно заходил по комнате.

– Только не надо сейчас начинать скандала! Не надо! Очень тебя прошу. И так проблем достаточно. Знаешь, что у меня на фирме творится? Одни проблемы! Со здоровьем теперь вот тоже… Пообедать толком не могу, сразу плохо становится! Бутербродами перебиваюсь! И дома покоя нет от твоих дурацких разговоров. Скучно тебе, да? Больше заняться нечем, кроме как меня доставать? А вот попробовала бы, как я, по двенадцать часов, чтобы ни дня, ни ночи не видеть…

Он снова плюхнулся на диван, словно вспышка активности отняла его последние силы, и попросил устало:

– И вообще… Ты уйди, пожалуйста, не мелькай, а?

Ирина видела, как побледнело его лицо, виски запали и в глазах появилось выражение тоскливой безнадеги. Она до боли прикусила губу и вышла из комнаты. На кухне осталось полно немытой посуды, надо еще убрать в холодильник остатки ужина, а тут еще и Толик задерживается… Где он только ходит в такое время?

– Привет, родители! – раздалось из прихожей.

Слава богу, пришел! Ирина вышла к нему навстречу, торопливо вытирая руки кухонным полотенцем.

– Привет! А что так поздно? Где ты был? Есть хочешь?

– Да так, гулял ребятами… И есть не буду, мы в «Макдак»[2]2
  Имеется в виду кафе «Макдоналдс».


[Закрыть] зашли.

Ирина собралась было разразиться целой тирадой насчет того, что надо не болтаться неизвестно где, а заниматься, ведь экзамены совсем скоро, что еда в «Макдональдсе» – чистая отрава и не стоило бы портить здоровье смолоду, а главное – хотела выспросить поподробнее, с кем сын проводит время и что они там делают, но… Сейчас она чувствовала себя такой усталой, разбитой, измученной, что педагогический пыл иссяк совершенно.

– Ну ладно, как хочешь… – только и сказала она.

Дверь в комнату сына закрылась перед самым носом. Ирина вернулась на кухню и снова принялась за свое занятие. Она мыла тарелки, по рукам струилась теплая мыльная пена, а по щекам текли слезы. Ну почему, почему все так неудачно складывается?

Нет, не надо думать об этом. Время позднее, она устала, лучше не мучить себя напрасными мыслями и тревожащими душу вопросами, на которые нет ответа. Лучше вымыть посуду, прибрать со стола – и спать…

А завтра начнется новый день, будь он неладен.

Ночью над городом разразилась настоящая буря. Ирина проснулась оттого, что под порывом ветра резко захлопнулось окно, да так, что стекла жалобно зазвенели.

Она вскочила с постели. Тюлевая занавеска развевалась, словно парус, надутый ветром, створка окна, что она оставила открытым на ночь из-за жары, хлопала снова и снова, а на подоконник ручьями лилась вода.

Ирина поспешно закрыла окно. Не дай бог, Виктор проснется, а ему рано вставать на работу! Мало разве давешней ссоры, не хватает еще новой вспышки раздражения. Она с беспокойством оглянулась на мужа, но тот мирно похрапывал, развалившись на кровати.

А самой Ирине что-то совсем расхотелось спать. Она еще долго стояла у окна, глядя, как гнутся под ветром деревья, как молнии сверкают в небе… Голубые сполохи напомнили ей о колдунье и ее магическом шаре. При одной мысли, что завтра (точнее, уже сегодня!) ей снова предстоит встретиться с этой женщиной, Ирина почувствовала, как во рту мигом пересохло и предательски задрожали колени.

Лучше бы, наверное, вообще никогда ее не видеть!

На мгновение полная луна блеснула из-за туч – и вновь скрылась. Ирина вспомнила ту ночь, когда шла через лес, обмирая от страха, вспомнила трепещущую осинку и янтарно-желтые глаза из темноты, так напугавшие ее… Тогда тоже было полнолуние!

Она с неожиданной обидой покосилась на мужа, так 2ке безмятежно спящего. «Витя, Витя, какой же ты стал… Холодный, даже грубый, но самое страшное – чужой, совсем чужой. Иногда кажется даже – и не человек вовсе. Неужели ради него я проделала все это?» – с горечью думала Ирина.

Она прижалась лбом к холодному стеклу. Дождевые капли текли по нему, оставляя длинные мокрые дорожки, а ей казалось, что это вовсе не вода, а ее собственные слезы. Такие же холодные и бесконечные… Разве может человек столько плакать? Тем более сейчас, когда все случилось как она хотела – муж приходит домой, смотрит телевизор, ест приготовленные ею обеды и никуда не рвется по вечерам. Все выходные теперь проводит рядом с ней и денег не жалеет – вон, сразу же согласился на ремонт! Наверное, если теперь ей захочется купить норковую шубу или кольцо с бриллиантом, он тоже спорить не станет.

Но много ли от этого радости?

Глядя на ночное небо, на молнии, сверкающие тут и там, Ирина вдруг с ужасом поняла, что все это он делает не по своей воле! Невидимая, но мощная сила приковала его к дому, к семье, к ней самой крепче любых цепей. И теперь он будет страдать сам (еще бы! Кто же в неволе радуется?), будет мучить ее, бесконечно срывая раздражение, но не уйдет никогда и никуда.

Это нежданное открытие так напугало ее, что Ирина задрожала всем телом. Совсем как та осинка в лесу, на холодном ветру… А сколько еще таких дней и ночей предстоит пережить?

Ирина представила на секунду, что пройдет еще десять, двадцать, может быть, даже тридцать лет – а она все так же будет обихаживать супруга, стирать, готовить, чтобы натыкаться на его больной, затравленный, ненавидящий взгляд. Так заключенный смотрит на тюремщика или дворовый пес, прикованный цепью к своей будке, – на злого хозяина.

Хотелось крикнуть – я не виновата! Она ведь и в самом деле не хотела ничего плохого, только пыталась оградить свою семью, свое счастье от чужого вмешательства! Разве это плохо – бороться за свою любовь, пытаясь вернуть близкого человека? Неужели она должна была покорно смотреть, как он обманывает ее? Или отойти в сторону, чтобы не мешать, проглотить обиду и ждать, пока сам образумится?

Хуже нет вопросов, на которые нет ответа! Теперь она точно знала только одно – ничего хорошего у нее не вышло. На секунду в памяти всплыло бледное лицо колдуньи, длинные черные волосы и низкий голос: «Тебе решать – тебе и отвечать за все».

Ирина сжала губы. Все так, все правда. Верно говорят: «Насильно мил не будешь», нельзя заставить полюбить себя, и никакое колдовство тут не поможет. Она сама совершила ошибку – и теперь расплачивается за нее полной мерой.

Но не век же каяться? Ведь поправимо все, кроме смерти! Ирина напряженно думала, как ей поступить дальше, и в этот миг сверкнула новая, ослепительная вспышка молнии. На миг она осветила все вокруг пронзительно-ярким светом, и в голове у женщины так же внезапно появилось решение.

Не нужно ей такого счастья. Она ведь не тюремщица, не садистка! Пусть Виктор живет как хочет, пусть уходит, в конце концов, если разлюбил ее и дома стало невмоготу… Но пусть он снова станет живым человеком, а не тенью самого себя!

Она пойдет к этой колдунье. Пойдет, как обещала, и деньги отдаст… В конце концов, она их честно заработала. А еще – попросит снять колдовство. Ведь если она умеет наводить чары, то должна уметь и снимать их! А потом… Что ж, будь что будет.

Странно, но эта мысль принесла ей некоторое успокоение. Осторожно ступая босыми ногами по холодному полу, Ирина вернулась в постель. Скоро она заснула снова, но даже во сне вздрагивала от каждого удара грома и куталась в одеяло, словно пытаясь защититься от какой-то непонятной, но совсем близкой опасности.

К утру дождь прекратился, и в небе сияло солнце. День должен быть жарким… Около семи часов пенсионер Албухин вышел в Лосиноостровский парк выгуливать свою собаку – бело-рыжую дворняжку Альму.

Поначалу настроение у старика было совсем никуда – ну, в самом деле, кому охота подниматься из теплой постели ни свет ни заря! Но что ж поделаешь, если скулит собака, просится на улицу, поскребывая входную дверь лапой для пущей убедительности. Пора, мол, хозяин! Солнышко встало уже, а ты спишь. Пришлось вставать, одеваться и, наскоро поплескав в лицо холодной водой, выходить из дому, ведя на поводке заждавшуюся псину.

Старик шел, шаркая разношенными ботинками по тротуару, а в душе плескалась досада, мутная и кисловатая, как позавчерашний суп. Эх, старость – не радость… Всю жизнь работал честно, а теперь что? Пенсия – гроши, только на хлеб хватает, жена умерла пять лет назад, сын с невесткой не зайдут навестить лишний раз… Все некогда им, понимаешь, то дела, то работа, то на дачу ехать, а что ему тяжко одному – всем плевать! Позвонят раз в неделю – и ладно. Еще небось ждут не дождутся, пока квартира освободится.

А тут еще новая напасть – собака эта самая. Внук Петенька притащил с улицы брошенного щенка. Пожалел, значит, ага… У невестки Ксении кругом ковры, мебель полированная, а звереныш начнет грызть все, лужицы опять же, шерсть кругом, и псиной пахнуть будет. Ей такое счастье совсем ни к чему, она сразу сказала – девай его куда хочешь! Так Петька и примчался – выручай, мол, дед! Ну, дед и растаял, дал слабину… А теперь возись на старости лет – корми, гуляй, да еще и шкодливая псина попалась – норовит то колбасу стащить со стола, то тапочки погрызть, то гадость какую-нибудь сожрать на помойке.

Вот и парк. Зелень, омытая ночным дождем, казалась особенно яркой, по небу плыли редкие белые облачка, и солнце еще не палило, а только пригревало землю. Кое-где в низинах еще видны были клочья утреннего тумана, на дорожках стояли лужи, но таким радостным и свежим выглядел мир в это погожее летнее утро! Казалось, что каждая травинка, каждый листочек тянутся к солнцу, радуясь хорошей погоде, теплу, и тихо переговариваются о чем-то друг с другом, шелестя о своем, о вечном…

Даже у старика плохое настроение постепенно прошло, испарилось, как мелкая лужица в жаркий день. Он шел, вдыхая свежий воздух, напоенный ароматами травы, земли и прошедшего дождя. Хотелось распрямить спину, забыв про радикулит и высокое давление, улыбнуться солнцу, проглядывающему сквозь густую листву старых деревьев, смотреть на птиц, порхающих с ветки на ветку, на любопытных белок, слушать, как шелестит листва над головой…

Альма радостно резвилась в густой траве, то пыталась погнаться за бабочкой, то гавкала на ворону, усевшуюся на дерево, то сосредоточенно вынюхивала что-то, словно вообразив себя служебно-разыскной собакой.

Старик думал о том, как хорошо, что парк совсем рядом с домом – никакой дачи не надо! А еще сегодня вечером должны показывать футбол по телевизору, и сын обещался заехать в гости в конце недели, и Петенька закончил восьмой класс без троек, так что, может, выучится, человеком станет… Так что все совсем не так уж плохо, грех жаловаться.

Он так погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как собачка вдруг пропала из виду. Спохватившись, он принялся тревожно оглядываться вокруг, но ее нигде не было.

Вот этого еще не хватало!

– Альма, Альма! Иди ко мне сейчас же!

Старик ускорил шаг, почти побежал. В этот миг он совсем забыл про радикулит, хрустящие суставы, давление… Ведь пропадет собачка в лесу! Она молодая еще, глупая, убежит куда-нибудь, а там или бродячие собаки загрызут, или бомжи зажарят.

Только сейчас он почувствовал, как дорога ему Альма. Ведь, пожалуй, она – единственное близкое для него существо! Домой приходишь – радуется, хвостиком виляет, в глаза заглядывает, с ней и поговорить можно, и на улицу погулять выйти лишний раз…

– Альма! Альма! Альма…

Старик снова и снова выкрикивал ее имя. Он совсем умаялся, когда, наконец, увидел бело-рыжий пушистый хвост, гордо поднятый, словно флаг. Вдоль тропинки тянулся неглубокий овражек, заполненный ветками, прошлогодними листьями и всяким мусором, и теперь собачка с любопытством обследовала его содержимое.

– Вот ты где, зараза эдакая! А ну, иди ко мне сейчас же! Фу, я сказал! Что ты там нашла?

Но Альма и не подумала послушать хозяина. Вела она себя очень странно – то рычала, то жалобно повизгивала и все рыла землю лапами, словно пыталась извлечь на свет божий что-то важное.

Ну нет никакого сладу с этой собакой!

Он подошел ближе, взял Альму за ошейник и только хотел было пристегнуть поводок, чтобы увести прочь упрямую животину, когда взгляду его предстало ужасное зрелище.

На дне овражка, чуть присыпанная ветками и землей, лежала мертвая девушка. Ее лицо посинело, а пустые открытые глаза глядели прямо в небо. Блузка разорвана в клочья, на груди заметны какие-то пятна, и шею пересекает уродливая темно-синяя полоса… В пупке блестела какая-то странная блестящая штучка, похожая на большую каплю росы в золотой оправе. На теле покойницы она выглядела особенно неуместно и дико.

На секунду старик почувствовал, как земля уходит из-под ног. Перед глазами потемнело и больно сдавило сердце…

– Что ж такое делается, Господи! Что же делается! – шептал он побелевшими губами.

Дрожащая рука с трудом нащупала валидол в кармане куртки. Старик положил таблетку под язык, подождал, пока лекарство подействует… Потом постоял немного, подумал – и достал старенький мобильный телефон. Сын, когда купил себе новый, подарил. Сказал еще – носи, мол, с собой, мало ли что…

Вот и пригодился.

– Алло, милиция? Тут такое дело…

Через час возле места происшествия стояла милицейская машина, и вокруг тела девушки ходили хмурые, невыспавшиеся молодые люди.

Старик Албухин, приосанившись, польщенный вниманием к своей персоне, давал подробные показания:

– Ну, иду я, значит, никого не трогаю… А тут собака моя, Альма, убежала куда-то, роется там, скулит. Я подошел посмотреть, думал – падаль какую нашла, вижу – она лежит… Ну, девушка эта. Я сразу, конечно, вам звонить.

Впервые за долгие годы он чувствовал себя важным, значимым человеком и готов был говорить еще долго, но высокий оперативник с лицом наемного убийцы из второсортных американских фильмов довольно невежливо оборвал его:

– Ты, отец, протокол подпиши – и иди себе домой. Надо будет – вызовем.

– Да, да, конечно… – засуетился старик, – конечно, разве ж мы не понимаем…

Он неловко поставил закорючку внизу страницы и пошел прочь. Бело-рыжая собачка трусила следом, поджав хвост, словно страшное зрелище и ее не оставило равнодушной.

Никто не смотрел им вслед – слишком уж заняты были. Странно было видеть мужчин, суетящихся вокруг тела мертвой девушки, – одни что-то писали, другие осматривали все вокруг, заглядывая под каждый куст, водитель копался в моторе, уныло матерясь, и только она одна казалась совершенно безразличной к происходящему. Даже милиционеры старались не смотреть в искаженное предсмертной мукой, посиневшее лицо.

Медэксперт – сутулый мужик лет сорока, с рыжими усами, в потертом, видавшем виды коричневом пиджаке – распрямил согнутую спину, стянул с рук резиновые перчатки и устало сказал:

– Можно забирать.

– Причина смерти? – Полноватый, коротко стриженный крепыш в синей прокурорской форме снял фуражку, утирая пот со лба.

– Асфиксия. Видишь след от удавки? Какой-то шнурок тонкий или что-то в этом роде. Ну и ожоги еще, синяки, пальцы сломаны… Похоже, ее пытали перед смертью.

– Изнасилование?

– Нет, вроде бы не похоже. Но подробности, как всегда, после вскрытия.

– Досталось же девчонке… – Высокий оперативник, тот, что только что отправил домой не в меру ретивого пенсионера, нервно прикурил сигарету, и видно было, что пальцы у него дрожат. – Сколько работаю, кажется, а к такому до сих пор привыкнуть не могу.

– Да уж, Серега, за девчонками теперь глаз да глаз нужен! Тебе-то хорошо, твои маленькие еще, а подрастут… – начал было следователь, но другой оперативник не очень вежливо остановил его:

– Помолчи. Ты лучше скажи, Михалыч, – обратился он к медэксперту, – давно она умерла? Ну, хотя бы примерно.

– Отчего же примерно, – отозвался он, – часов пять-шесть, не больше. Еще сегодня ночью барышня была в добром здравии. Если бы не старик этот… ну, который с собакой, ее бы сто лет тут не нашли.

– Понятно… Ну что, коллеги, какие версии? Ограбление? – преувеличенно бодро заговорил прокурорский сотрудник. Видно было, что и ему не по себе, и все же он изо всех сил старался показать себя крутым профессионалом. Кому надо знать, что раньше он занимался исключительно взятками – пока сам не попал под подозрение – и это убийство для него – первое?

– Да нет, на грабеж не похоже.

Молодой парень, похожий на Иванушку-дурачка из детских сказок, протянул следователю маленькую лакированную сумочку.

– Вот, смотрите, паспорт, кошелек, ключи – все на месте. Денег почти пять тысяч, кредитка, мобильник опять же… Даже брюлики в ушах целы. Вор бы точно не побрезговал.

– Ну, хоть личность устанавливать не придется, – покопавшись в сумке, следователь раскрыл красную книжицу, – значит, Тихорецкая Анастасия Игоревна, восемьдесят пятого года рождения… Проживала на проспекте Вернадского. Кой черт ее сюда-то занес? Да еще в такую погоду? Не гулять же она пришла?

– По моему скромному разумению, наш злодей и занес, – отозвался медэксперт.

– А почему вы так думаете?

– Не здесь ее убили. Видишь – грязь кругом, ночью дождь был, а на ногах – ничего! Туфли лакированные, а в них – хоть смотрись. Так только, чуть забрызгало. И каблуки высокие, а грязи на них почти нет. Земля мягкая, если бы сама шла, хоть совсем немного – угваздалась бы по самое не балуйся. Не на крыльях же она сюда прилетела? Значит, привез кто-то.

– Следы есть?

– Да какое там! Дождь все смыл.

Высокий оперативник, которого звали Серегой, пожал плечами:

– Ну что ж, надо связи отрабатывать, девочка-то, видать, не простая была.

– Надо-то надо, только…

Медэксперт зачем-то копался в своем потертом, видавшем виды чемоданчике, словно искал там что-то важное – и никак не мог найти.

– Что – только? Ты, Михалыч, договаривай, не томи!

Тот помолчал недолго и ответил как будто неохотно, глядя в сторону:

– Серия это, мужики. Помяните мое слово. Я такие дела печенкой чую.

Его слова повисли в воздухе, словно облако тяжелого, удушливого дыма. И пока тело, накрытое простыней, грузили в машину, оперативники стояли хмурые, курили, не глядя друг на друга. Все понимали, что значит «серия». Если человека убили из мести, ревности или хоть из-за денег, то разыскать злодея возможно. Ищи, выясняй, кому убиенный мог перейти дорогу, кому была прямая выгода от его смерти, и в конце концов выйдешь на убийцу.

Другое дело – маньяк… Понять его логику – дело почти безнадежное, и убийство красотки в лесополосе автоматически превращается в глухой «висяк», который заметно портит статистику раскрываемости и отношения с начальством. А если какой-нибудь ушлый журналист об этом пронюхает – тут вообще неприятностей не оберешься.

Но главное… Где-то совсем рядом на свободе гуляет нелюдь, одержимый манией убийства. А значит – надо ждать новых сюрпризов.

В комнате, затянутой черным бархатом, было прохладно и тихо. Ни один лучик солнца, ни звук, ни запах не проникают сюда снаружи. Горят свечи, вставленные в массивные старинные канделябры, да вьется легкий дымок над бронзовой курильницей.

У стола, заваленного пожелтевшими старинными рукописями, сидел высокий статный мужчина с короткой светло-русой бородой. Он молчал, глядя в пространство, лицо его было спокойно и даже безмятежно, но в глубине ярко-синих глаз притаилось такое, чего лучше бы никогда не видеть обычному человеку.

Он жил на свете так давно, что даже имя свое забыл много лет назад. Да и к чему оно ему? Те немногие, составляющие близкое его окружение, почтительно именовали его Грандмастером, а остальным и знать незачем[3]3
  Подробнее историю Грандмастера читайте в романе В. Борисовой «Окно в пустоту».


[Закрыть]. Во все времена магия была и остается тайным делом, а ею он занимался, сколько помнил себя. За долгие годы он видел многое – люди рождались и умирали, приходили и исчезали в небытие земные владыки, целые империи рассыпались в прах, так что даже имени от них не оставалось…

Неизменным оставалось лишь одно – человеческая природа. Настолько загадочная, противоречивая, что понять ее гораздо сложнее, чем проникнуть в самые сокровенные тайны мироздания! Гранд мастер до сих пор не уставал удивляться, как прихотливо сочетается пытливый ум – и всепобеждающая глупость, неистребимая жажда жизни – и тяга к саморазрушению… Только человеку может быть свойственна безоглядная смелость, когда ради того, во что веришь, можно пойти на костер и на плаху, – и липкий страх, что заставляет подличать и лгать, предавать и себя, и самых близких и в последний смертный миг целовать руки своим палачам в безумной надежде – а вдруг пощадят? Только он может жертвовать собой ради других – и безжалостно убивать себе подобных, без устали искать тайное знание – и тут же непременно употребить его себе же во вред… Воистину темна душа человеческая!

Наверное, этого никому не дано понять до конца, даже ему.

Чуть шевельнулась тяжелая бархатная портьера, словно кто-то стоит за ней и не решается войти. Грандмастер прислушался, повернул голову и негромко сказал:

– Входи, Тринадцатый! Я знаю, что ты здесь.

Портьера колыхнулась снова, и из-за нее появился высокий, очень худой молодой мужчина.

Он выглядел смущенным, неловко переступая по ковру длинными ногами, непрестанно теребил рукав рубашки, смотрел куда-то в пол, словно школьник, застигнутый за недозволенным занятием.

– Прости, учитель. Я не хотел мешать твоим размышлениям, но…

– Так что же привело тебя сюда? – строго спросил Грандмастер. – Садись и рассказывай.

Его собеседник опустился в тяжелое резное кресло с высокой спинкой и заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Сегодня ночью погибла девушка. Утром ее нашли в парке…

На секунду в воздухе возникло призрачное видение – деревья, старик с собакой и мертвое тело в овражке… Видно было как будто сквозь легкую кисею, чуть подсвеченную разноцветными фонарями.

– Мастер, это не простое убийство.

Тринадцатый вымолвил это тихо, но твердо.

По лицу Грандмастера на миг пробежала тень. Он сделал легкое движение рукой, словно разгоняя дым, – и видение исчезло.

– Ты забыл наш закон? Мы не можем вмешиваться в людские дела… Без крайней на то необходимости. Тебе, Тринадцатый[4]4
  Подробнее о нем читайте в повести В. Борисовой «Тринадцатый».


[Закрыть], это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому.

Голос его звучал мягко и в то же время строго. Тринадцатый опустил голову.

– Знаю, Мастер. Но это… Это как раз такой случай.

– В самом деле? – В глазах Грандмастера на мгновение промелькнула искра интереса. – И почему ты так решил?

– Это человек из моего прошлого. Из той жизни.

Тринадцатый вымолвил это совсем тихо, почти шепотом. Лицо его застыло, словно маска, взгляд стал отсутствующим, устремленным в пустоту, и Грандмастер видел, что в глазах его отражается не тихое пламя свечи, а зловещие багровые отблески совсем другого огня.

Он сам на секунду почувствовал запах дыма от костра, услышал крики несчастных, сжигаемых заживо, и восторженный рев толпы… Как давно это было! Больше четырех веков прошло с тех пор, как в славном городе Шлоттенбурге после страшной засухи устроили жестокую охоту на ведьм. Ярнес Тибад, Тринадцатый страж порога, тоже погиб тогда, и много лет прошло до той поры, когда его душе суждено было возродиться вновь.

– Ты уверен? – тихо спросил Грандмастер.

Тринадцатый кивнул:

– Да. Это было перед тем, как я… умер.

Его руки повисли вдоль тела, словно плети. В свете свечей лицо казалось изможденным – провалы глаз, впалые щеки, бледная кожа… Но Грандмастер знал, какая сила таится в этом чахлом с виду теле. Мало кому из наследников Древней Крови, чудом сохранившейся еще с тех времен, когда ангелы прельстились красотой дочерей человеческих, удалось выжить и осознать себя во враждебном мире, где каждого, кто не похож на других, всегда стремятся укротить, обезличить… А не получится – убить.

А вот Тринадцатый смог совершить невероятное. Он вернулся от самых ворот смерти, сумел найти свой путь и занять уготованное ему место в Круге.

Но сейчас он выглядел совершенно растерянным и беспомощным, сбитым с толку.

– Я уверен, что знаю его. Знаю… Но не помню.

– И ты не можешь его увидеть? – Грандмастер удивленно поднял брови.

Для мага найти любого из живущих, увидеть, чем он занимается, даже проникнуть в его мысли – задача вовсе не сложная, стоит только сосредоточиться на несколько мгновений и произнести про себя короткое заклинание. Но Тринадцатый отрицательно покачал головой:

– Нет. Он безумен. Более того – он знает, кем был раньше! Его душа заблудилась между миром живых и мертвых, и теперь он опасен, как бешеный зверь.

Тринадцатый вскочил и принялся расхаживать по комнате, меряя пространство большими шагами. Казалось, ему тесно здесь. Он морщил лоб, нелепо взмахивал руками, становясь похожим на большую птицу, которая пытается взлететь – и не может.

– Его надо остановить, остановить непременно!

Пламя тонких восковых свечей, вставленных в массивные канделябры, чуть дрогнуло. Словно та сила и страсть, с которой были сказаны эти слова, всколыхнула их, подобно нежданному порыву ветра.

– Успокойся и сядь. От тебя в глазах мелькает.

Тринадцатый покорно опустился на свое место. Он помолчал недолго и добавил с невеселой усмешкой:

– Мастер… Позволь мне. Я ведь тоже когда-то был сумасшедшим!

На мгновение его глаза стали пустыми и совершенно прозрачными, ледяными от ужаса… Эх, Тринадцатый! Досталось же ему. Десять лет, проведенные в скорбном доме, где влачат свое жалкое существование те, кого принято считать неизлечимыми душевнобольными, не прошли для него даром. Только чудом он избежал гибели и даже теперь еще не совсем свыкся со своим положением[5]5
  Подробнее историю Сергея Белова читайте в повести В. Борисовой «Тринадцатый».


[Закрыть].

Грандмастер задумался. Если где-то рядом бродит неприкаянная душа, воплотившаяся в убийцу, и Тринадцатый чувствует особую связь с ним, такое действительно нельзя оставлять без внимания! Кто знает, чем это может обернуться? Хрупкое равновесие между добром и злом и так слишком часто нарушалось в пользу последнего…

Из-под груды бумаг на столе Грандмастер извлек пожелтевшую таблицу с изображением небесных светил, испещренную его собственными пометками, и долго изучал ее, бормоча себе под нос что-то вроде:

– Сатурн в Весах, тригон Марс – Юпитер… Ах, какой неудачный узел! Созвездие Змеелова в оппозиции к Альдебарану…

Тринадцатый терпеливо ждал. Наконец Гранд-мастер отложил свои вычисления и снова обратился к нему:

– Будь по-твоему. Когда Луна обернется темной стороной, убийца получит то, что заслужил.

– Мастер, ждать нельзя! Та девушка в парке – она ведь уже не первая. А потом… Будут и другие. Он спешит, и я должен опередить его!

Грандмастер нахмурился:

– Все в свой черед. К тому же завтра праздник Ламмас, и я не хотел бы омрачать его.

– Но…

– Снова повторяется старая история? Жалость застилает твой разум. Один раз ты уже умер из-за этого, помнишь? И жертва твоя была напрасна… Думаешь, за полтысячелетия что-то изменилось?

– Нет.

– Разве люди стали умнее или добрее друг к другу?

– Нет.

– Тогда зачем ты снова…

Но Тринадцатый перебил его. Грандмастер хотел было возмутиться этой дерзостью, но в голосе ученика звучала такая мольба, что он отвел взгляд.

– Прошу тебя! Я знаю, кто погибнет следующим, и хочу предотвратить новое убийство. Дай мне этот шанс!

Грандмастер с сомнением покачал головой.

– Ну хорошо. Если это так важно для тебя – можешь попытаться. Но – предупредить, только предупредить!

Он встал, давая понять, что аудиенция окончена.

– Мастер, благодарю тебя! – Тринадцатый почтительно склонился перед ним. – Этого будет вполне достаточно!

Его лицо осветила радостная и благодарная улыбка. Он поспешно вышел, словно боясь, что Грандмастер передумает.

Снова оставшись в одиночестве, он взял в руки хрустальный шар. Тысячи граней отражали пламя свечей, отблески играли как живые, переливаясь всеми цветами радуги. Откуда-то издалека донеслась нежная мелодия, и женский голос тихо, одним дыханием напевал:

 
 Земля – наша плоть,
 Вода – наша кровь,
 Все, что умрет,
 Родится вновь…
 

Если бы Грандмастер хоть на миг сомневался, что Ярнес Тибад, Тринадцатый страж порога, вернулся в теле Сергея Белова, родившегося более чем через четыреста лет после его смерти, эти сомнения сейчас рассеялись бы окончательно. Тот тоже слишком жалел людей – даже когда они были вовсе не достойны этой жалости. Из-за того и погиб… Он сам отдал себя в руки священной инквизиции, пытаясь остановить безумие охоты на ведьм, и умер под пытками. Само существование ковена[6]6
  К о в е н – сообщество колдунов и ведьм из тринадцати человек.


[Закрыть] оказалось тогда под угрозой, и всем им пришлось бежать под покровом ночи, бросив обжитые места…

А костры продолжали пылать. Почти двести лет миновало до тех пор, пока люди не избавились от панического ужаса перед колдовством. Маятник качнулся в другую сторону, религию потеснила наука, человек возомнил себя хозяином земли, способным поставить себе на службу все тайны материи…

И все-таки рано или поздно каждый спрашивает себя: кто я? Откуда? Зачем пришел в этот мир и куда иду? Что будет там, после смерти, за темной завесой, куда никому не дано заглянуть?

Грандмастер долго вглядывался в прозрачную глубину кристалла, словно хотел увидеть там ответ на вечные вопросы. Все люди бессмертны, но не все знают об этом. Одни верят до сих пор в ад и рай, другие полагают, что после смерти наступает небытие, а кто-то и вовсе не думает об этом, полагая, что нужно взять от жизни все, что возможно, а что там дальше – не важно.