Текст книги "Псевдоним «Эльза»"

– Для убедительности?! – Белозёрская зло рассмеялась. – Всё дело завалили. Для чего мы место выбирали, чтобы оно с финской стороны просматривалось? Чтобы они увидели, что у нас ни одного убитого или раненого не было? Это же очень легко заметить. Стрельба? А кто стрелял? Может, кто-то и стрелял, вот вам воронка, вот осколки, вот доказательства, с вашей стороны? С вашей. Мы ни при чём. А тут чуть не двадцать человек погибших. Их как эвакуировали? Куда они делись? Это же полный провал всего дела. Теперь списки надо составлять, кто погиб, как фамилии, где похоронены. Для чего нам вся эта канитель? А Жданов мне с утра: вы посмотрите, Екатерина Алексеевна, какой подъем, какое возмущение трудящихся. «Дать отпор зарвавшимся налётчикам!», «Ответить тройным ударом!», «Уничтожить гнусную банду!». А всё, оказывается, белыми нитками шито. И если финны сейчас сухонькими выйдут из воды, я не удивлюсь. Они ещё расследование затеют и докажут, что никто там не погиб, да ещё додумаются нас обвинить, что мы сами по своим же и стреляли. А мы всему миру на посмешище.

– Но так сам же приказал, – Симаков повторил растерянно. – Кто же возразит? Андрей Александрович не посмел.

– Пусть теперь и расхлебывает, – смяв газету, Белозёрская швырнула её в угол. – Когда сам его спросит, а что это немцы и англичане нам не верят, будто это финны на нас напали, пусть-ка он ему напомнит, что, мол, вы же, Иосиф Виссарионович, приказали, а мы сделали, как попугаи, не думавши. А объяснить, что к чему, какие последствия могут быть, язык к заднице приклеился от страха. Он же не слепой и не глухой. Ты возрази, аргументируй. А зачем? Вдруг нарвешься? Пулю-то в затылок, как я, получать не хочется. Здоровьице-то дороже. Ну, дурак. Но хоть и дурак, да наш дурак, свой, пролетарский дурак. Ну, пожурят, даже поругают, пусть, а потом забудут. И голова на месте, а то, что дело провалил – плевать. Никаких возражений, даже звука не сказали – что изволите-с. Лакейская порода. Быстро побежали делать. Вот пускай покрутится. Только поздно всё – уже не поправишь. Как это говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь, – она криво усмехнулась. Потом спросила, указав на папку.

– Что у тебя, Николай Петрович? Что-то срочное?

– Да, тоже по финнам, Екатерина Алексеевна, – Симаков положил перед ней документы, – срочное сообщение от нашего полпреда Деревянского, работали на частоте, предусмотренной для экстренных случаев и во временном режиме «высокая степень опасности». Мы расшифровали. Я попросил Васильеву заняться этим вне очереди.

– Что у них стряслось? – Белозёрская склонилась над сообщением.

– Фактически Ярцев на грани провала. У него нет связи, – доложил Симаков. – Две явочные квартиры провалены, на них засады. Три связника перехвачено, информацию успели уничтожить.

– Немцы? – Белозёрская серьёзно взглянула на заместителя. – Что-то не припомню, чтобы финны так успешно работали. Да ещё с нами так расправлялись.

– Абвер, безусловно, активизировался в последнее время. Они тесно сотрудничают с финнами, дают им информацию, это правда, – согласился Симаков. – Не дремлют и эсэсовские разведчики. В последнее время Гейдрих старательно пытается обойти Канариса, перехватить инициативу. Тоже землю роют, по-нашему говоря. Но я думаю, завелся «крот», причем из тех, которых вербуют на вырост, – предположил Симаков. – Уж больно точно бьет. Безошибочно.

– «Крот» в полпредстве?

– Не исключено, – Симаков пожал плечами. – Однако Ярцев и его жена Зоя Ивановна – очень опытные работники. Знают все правила, работают только по проверенным каналам, утечка практически невозможна. Круг задействованных лиц строго ограничен, никаких случайных поручений, никаких контактов по этой теме с человеком, который не изучен вдоль и поперек. Мы хотели отзывать обоих. Но сейчас это просто опасно. Однако и оставаться – опасно вдвойне.

– Вы проверили все возможные связи Ярцева и его жены? Есть новые лица, получившие в последнее время допуск?

– Всё проверили, вчера занимался весь день, – ответил Симаков. – Вроде всё чисто.

– Москва? С кем на связи? Здесь какие контакты? – продолжала спрашивать Белозёрская.

– Ограниченные. Вы, я, Павел Анатольевич Судоплатов. Всё. На радиосвязи и дешифровке – постоянные, проверенные люди. Любая случайность исключается.

– Если «крот» и есть, то это не финский крот, а немецкий, – Белозёрская задумчиво постукивала концом карандаша по столу. – И искать его всё-таки надо в Хельсинки. Причем, чем скорее, тем лучше. Он нам может обрушить всю сеть в Северной Европе, этого допустить нельзя. Если аналитика не помогает, будем ловить на наживку, как крестьяне на огороде настоящих кротов, – она усмехнулась. – Причем это должна быть такая наживка, которую они проглотят, и не надо забывать, что наш противник, кто бы он ни был – абвер или СД – заграница, они не дурнее нас. Дайте в полпредство сообщение о прибытии агента особой важности, поеду сама….

– Екатерина Алексеевна, это очень опасно! – запротестовал Симаков.

– Опасно, – согласилась Белозёрская. – Но другого пути не вижу. Ярцев в безвыходной ситуации, без связи он совершенно бесполезен. Они практически блокировали его. Послать мелкую сошку – это только ещё одним сотрудником пожертвовать, а их у нас, дельных, и так не очень много. Да и хватит уж – трижды на одни и те же грабли наступили. Фигура должна быть крупная, не исключено – новый резидент. Тогда они активизируются, проявят себя. Кого я могу послать? После ежовской чистки сам знаешь – поле голое, кто успел сбежать на Запад и там осел, кто и вовсе с жизнью распростился. Крупных фигур не осталось. Только сама. Иного варианта нет. У меня репутация серьезная. Как только они пронюхают, что Эльза, вероятно, появится в Хельсинки, чтобы сменить Ярцева, тут все «кроты» сразу повылезают. Взять такого агента для них очень крупный успех. Ну а нам надо подготовиться. Так все проработать, Николай Петрович, чтоб не они нас, а мы их обхитрили, и Ярцева деблокировали, и «крота» на свет ясный вытащили. Так что продумай всё. Даю тебе сутки. В пятницу, – она взглянула на календарь, – я уже должна быть в Хельсинки. И подготовь докладную наркому. «Порадуем» Лаврентия Павловича. Не только же Жданову его веселить, у нас тоже для него развлечения найдутся, – добавила она мрачно. – И как оказывается, похлеще ждановских.

* * *

«Сегодня 27 ноября 1939 года в ответ на заявления советской стороны финским посланником в Москве господином Ирие-Коскиненом была вручена ответная нота правительства Финляндии. В ней указывается, что “…в связи с якобы имевшим место нарушением границы Финляндское правительство в срочном порядке произвело надлежащее расследование. Этим расследованием было установлено, что пушечные выстрелы, о которых сообщает Советское правительство, были произведены не с Финляндской стороны. Напротив, из данных расследования вытекает, что упомянутые выстрелы были произведены 26 ноября между 15 часами 45 минутами и 16 часами 05 минутами по советскому времени с советской пограничной стороны близ упомянутого вами села Майнила. С Финляндской стороны можно было видеть даже место, где взрывались снаряды, так как селение Майнила расположено на расстоянии всего 800 м от границы, за открытым полем. На основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно заключить, что орудия, из которых были произведены эти выстрелы, находились на расстоянии около 1,5–2 км на юго-восток от места разрыва снарядов. Наблюдения, относящиеся к упомянутым выстрелам, были занесены в журнал пограничной стражи в самый момент происшествия. При таких обстоятельствах представляется возможным, что речь идёт о несчастном случае, происшедшем при проведении учебных упражнений, имевших место на советской стороне. Вследствие этого я считаю своим долгом отклонить протест, изложенный в вашем письме, и констатировать, что враждебный акт против СССР, о котором вы говорите, был совершен не с Финляндской стороны. Правительство Финляндии предлагает, чтобы пограничным комиссарам обеих сторон на Карельском перешейке было поручено совместно произвести расследование по поводу данного инцидента в соответствии с “Конвенцией о пограничных комиссарах”, заключенной 24 сентября 1928 года». Нота была вручена Наркому иностранных дел СССР В.М. Молотову».

* * *

– Если мои дела очень плохи, скажите мне об этом прямо, я прошу вас, – янтарные глаза княжны Шаховской смотрели прямо в лицо Маренн. – Во взгляде не было ни тени страха, только решимость. – Скажите мне. Не надо огорчать Густава, – попросила Маша, чуть смягчившись, – вы же слышали, – она указала взглядом на радиоприемник, стоявший на столе перед окном, – сообщение прочли по-фински и по-немецки. Густаву сейчас не до моих болячек. Большевики хотят любым способом заполучить себе часть царской империи, которая им не досталась. Я уверена, что они устроили сами эту провокацию в Майниле, чтобы намекнуть Густаву, мол, отдавай нам, что нам нужно, иначе мы сотрём вас в порошок, они же так мыслят, как я понимаю, – она грустно улыбнулась. – Пожалуйста, ничего не скрывайте от меня, – попросила она, понизив голос, и обернулась к сестре, – мы решим, как нам быть.

Зина только молча кивнула, но Маренн видела, тонкие пальцы сжали кружевной платок.

– Скажу вам прямо, как вы просите, – ответила она, помедлив. – Процесс зашёл довольно далеко. Рентгенография показала значительное утолщение кости и образование нескольких полостей с присутствующими в них секвестрами, очагами некроза. Воспаление охватывает всю кость, уже задеты тазобедренный и коленный суставы. Однако положительным моментом является то, что проникновения некротических бактерий в мягкую ткань не обнаружено, свищей нет, и костный мозг пока не задет, что очень важно. Это значит, что лечение займёт достаточно продолжительное время, но шансы на выздоровление высокие. Скорее всего, причина заболевания – это нарушение асептических процедур при предыдущей операции. Инфекция была занесена в кость, но она подавлялась организмом до определенного момента. Общее ослабление, возрастные изменения нарушили баланс, и начался воспалительный процесс. Хорошо, что мы схватили его сейчас. Дальше всё развивалось бы намного драматичнее, – заключила она. – Так что новости не очень приятные, но они не безнадежные.

– Испытывая такие боли, каких хороших новостей можно ожидать? – Маша опустила голову, напряжение спало. – Я очень боялась, что мне придется распроститься с ногой.

– Что ты! – Зина всплеснула руками. – Как ты могла такое думать!

– Я просто не хотела тебя пугать. Но я всерьез опасалась этого, – призналась Маша. – Так что любое известие, что нога сохранится и я смогу ходить, пусть даже прихрамывая, но без этой ужасной боли, – для меня радость. Я же смогу ходить, мадам де Кле? – она вскинула на Маренн глаза, внезапно испугавшись.

– Вполне, – невозмутимо ответила та. – Даже и не прихрамывая, а вполне нормально. Даже бегать сможете, если захочется, – она улыбнулась. – Но для этого придется пережить ещё одну операцию, – сообщила уже серьёзно. – Кость надо вскрывать, чистить. Затем продолжительная антибактериальная терапия, чтобы подавить инфекцию окончательно и избежать рецидивов в будущем.

– Это случится завтра? – спросила Зина негромко.

– Нет, не завтра, ни в коем случае, – успокоила её Маренн. – К операции надо подготовиться. Это займёт ещё дня два. Надо провести общие исследования, подобрать наркоз. Действовать наспех, это только обеспечить осложнения в будущем. Операцию назначим на 29-е. А пока стационар, медикаментозное лечение, анализы.

– Мне бы хотелось поскорее, – Маша вздохнула. – Теперь, правда, когда я пью лекарства, которые вы привезли, мадам де Кле, боли не так меня мучают, как раньше. Но хочется поскорее избавиться от всего этого.

– На этой неделе всё решится, будьте уверены, княжна, – Маренн наклонилась к ней и ободряюще пожала руку. – Я вам обещаю.

* * *

«Советское правительство расценивает заявления Финляндской стороны, как отражающие глубокую враждебность правительства Финляндии к Советскому Союзу и призванные довести до крайности кризис в отношениях между сторонами. Советское правительство продолжает настаивать на том, что инцидент в Майниле был организован Финляндской стороной и является, по существу, нарушением пакта о ненападении. В связи с этим Советское правительство заявляет, что оно считает себя свободным от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении».

* * *

Украшенные позолоченной резьбой часы на камине пробили одиннадцать. За ажурной решеткой потрескивали березовые поленья. Небольшая гостиная в стиле рококо освещалась двумя настольными лампами на высоких ножках с вышитыми шелком абажурами. В приоткрытую дверь, выходящую на террасу, струился прохладный вечерний воздух. Всплески воды свидетельствовали о близком присутствии озера, из леса, обрамляющего его, доносилось уханье ночных птиц.

– Этот дом принадлежит русскому генералу Добровольскому. Он любезно предоставил его нам для встреч, которые мы не желали бы афишировать. Прошу вас, фрау Сэтерлэнд, проходите. Присаживайтесь.

Подчинённый Шелленберга гауптштурмфюрер СС Курт Росслинг любезно указал жестом на обитое бледно-розовым бархатом кресло перед камином.

– Я получил шифровку из Берлина. Очень рад познакомиться, – сообщил Росслинг.

– Взаимно.

Маренн прошла в комнату, туфли утопали в ворсистом розовом ковре, которым был покрыт пол. Она села в кресло. Гауптштурмфюрер расположился напротив.

– Прежде наша основная резидентура располагалась в Таллине, – продолжил он. – Но после того как в Эстонию нахлынули большевики, пришлось перебазироваться сюда. Конечно, всем здесь заправляет Канарис, он давно наладил тесные контакты в этом регионе. У него здесь располагается целая организация, «Бюро Целлариуса», которая полностью сориентирована на борьбу с большевиками. Однако группенфюрер Гейдрих настоял, что штурмбаннфюрер Шелленберг должен иметь здесь самостоятельную резидентуру. Правда, все свои действия мы вынуждены согласовывать с абвером, но в этом есть определенный смысл. Они очень аккуратно отслеживают то, чтобы никакая информация не попала на стол фюрера, не пройдя через их руки. Однако рейхсфюрера это не устраивает. И мы стараемся всё-таки действовать независимо, когда предоставляется случай.

– А сейчас? – спросила Маренн.

– Сейчас после заключения пакта ситуация осложнилась, – Росслинг покачал головой. – Раньше мы переправляли сообщения по почте с применением тайнописи и через курьеров на немецких морских судах или же по каналам посольства. Но после того как большевики взяли под контроль порты Прибалтики, пользоваться судами стало невозможно, так как корабли по их требованию тщательно обыскиваются властями, а за членами команд, сходящими на берег, ведётся неослабное наблюдение. Приходится, засучив рукава, браться за прокладывание новых каналов связи, а также искать новые, свежие источники сведений. Для нескольких очень важных людей, которые остались на территории Прибалтийских стран, нам удалось получить дипломатические паспорта, и сейчас они работают под прикрытием посольства. Так что они остались недосягаемы для большевиков. Это я считаю, спасло ситуацию. Что касается Финляндии, здесь пока препятствий нет. – Росслинг наклонился и, взяв блестящую стальную кочергу, поворошил дрова в камине; в воздух взвились яркие искры. – Абвер здесь заручился полной поддержкой властей. Адмирал Канарис и его ближайшие помощники Пикенброк и Бентивеньи ещё с 1936 года регулярно приезжали сюда, проводили переговоры с представителями финской разведки. Свенсон, который сейчас контактирует с нами, оказывает нам всеобъемлющую помощь. Абвер полностью держит в поле зрения Балтийский фронт, войска Ленинградского военного округа, части, дислоцированные в странах Прибалтики. Опираются в основном на бывших царских офицеров, местных националистов. Естественно, мы тоже не сидим без дела. Некоторое время назад нам совместными усилиями удалось продвинуть нашего человека в большевистском посольстве и практически блокировать их резидента. Это было непростой задачкой, – Росслинг усмехнулся. – Но нам повезло. Удалось сделать так, что он вошел в доверие к супруге резидента госпоже Рыбкиной, или Ярцевой, как её здесь именуют. Это очень ценное приобретение. Все их действия у нас – как на ладони.

– Я не имею отношения к разведывательной деятельности, но мне кажется, – осторожно заметила Маренн, – что если резидент практически блокирован, как вы сказали, в Москве это не могут не заметить. Они должны предпринять какие-то действия.

– Естественно, – подтвердил Росслинг. – Мы ждем их посланца. Трёх мы уже поймали, но это мелкая сошла, связники. Мы ждем крупную рыбку. И уверен, она приплывет, – добавил он саркастически. – Прямо нам в лапы. А что госпожа Шаховская? – спросил он, внимательно взглянув на Маренн. – Удалось ли вам расспросить её о прежних петербургских связях?

– Я пока наблюдаю, – ответила Маренн уклончиво. – Княжна Шаховская действительно тяжело больна. Сейчас она полностью сосредоточена на предстоящей операции, любой неуместный разговор может испугать её и насторожить её покровителя, маршала Маннергейма. Он может попросту отказаться от наших услуг. Нет, я жду подходящего момента. Пытаюсь прощупать психологическую почву. Насколько я понимаю, княжна Шаховская была заметной фигурой в дореволюционном Петербурге, связи у неё были обширные, спрашивать обо всех нельзя, надо двигаться в каком-то определенном направлении. Я намереваюсь расспросить её о даме, которую княгиня Белозёрская, мать её жениха, приютила у себя после гибели её отца перед самой революцией. Она потом разрушила надежды Марии Николаевны на брак с князем и сама заняла её место в его сердце. Как я поняла, она осталась в России после гибели князя и может оказаться тем самым агентом Эльзой, которого абвер и ваша служба, гауптштурмфюрер, сейчас ждут в Хельсинки. Но надо понимать, это тема для Марии Николаевны очень больная. Она мучает её так же, как гниющая кость в бедре. И пока я не избавлю её от одной из этих болей, нет смысла теребить вторую. Морально она может просто не выдержать. А перед операцией это просто опасно. Если операция пройдёт успешно, а я уверена, что это так и будет, настроение у княжны сразу улучшится, и тогда с ней будет возможно побеседовать о её прошлом.

– Когда назначена операция? – спросил Росслинг задумчиво.

– Завтра, в десять утра, – ответила Маренн. – Думаю, вечером она придёт в себя, а дальше я буду действовать по обстоятельствам. Не исключено, что беседа состоится уже завтра.

– Что ж, я не смею вас торопить. Вы, фрау Сэтерлэнд, лучше ориентируетесь в этих вопросах, – согласился Росслинг. – Буду ждать. Время у нас ещё есть. Но мало. Вы слышали сегодняшнее заявление советского правительства? – спросил он.

Маренн кивнула.

– Фактически они расторгают договор о ненападении, это полностью развязывает им руки, – сказал гауптштурмфюрер. – Большевистское руководство попросту пропустило мимо ушей предложения финской стороны о совместном расследовании инцидента. Это их нисколько не интересует. Не будут же они расследовать то, что устроили сами! Да ещё совместно с пострадавшей стороной. «Майнильский намек» Сталина состоял в том, что либо финны принимают все требования по уступке и обмену территориями, а также по аренде порта Ханко, либо как правильно перевели с «минометно-дипломатического языка» их собственные газеты «Правда» и «Известия»…

Маренн невольно бросила взгляд на лежащую на столе советскую прессу. Как видно, Росслинг хорошо знал русский язык.

– «Мы ответим тройным ударом по поджигателям войны», – меж тем насмешливо процитировал гауптштурмфюрер, которого забавлял пафос официального сообщения. – Финны намек явно не поняли, или сделали вид, что не поняли. Они стараются тянуть время и дальше, в надежде на изменение политической ситуации в Европе и помощь, прежде всего, Скандинавских стран, а также Англии, Франции и США. И надежды эти, надо отдать им должное, не беспочвенны. Время не на стороне Сталина. Ситуация в Европе меняется. И большевистскому руководству надо действовать решительно, пока наша армия занята в Западной Европе и фюрер заинтересован в сохранении пакта.

– Они рассчитывают, что быстро сокрушат Финляндию?

– Они накопили огромную силу. И надеются, я полагаю, в результате быстрой военной операции, в течение двух-трёх недель, разгромить финскую армию, решить все свои территориальные проблемы и привести к власти в Финляндии послушный им просоветский режим. По сведениям, получаемым нами из Москвы, сейчас готовится новая нота, которая будет означать фактический разрыв дипломатических отношений с Финляндией. После этого они начнут. Считайте, 30 ноября, самое позднее 1 декабря, – Росслинг взглянул на календарь.

– Начнут зимой? – Маренн удивилась. – Здесь, в Финляндии, как я знаю, нешуточные морозы.

– Они подготовились к холодам, – ответил Росслинг уверенно. – К тому же, не забывайте, они рассчитывают на войну в течение двух-трёх недель от силы, то есть до наступления сильных морозов планируют всё закончить. Удастся ли Сталину осуществить свой план, зависит от того, с каким упорством станут сопротивляться финны. А они настроены очень решительно. Не исключено, что их отвага заставит красного вождя пожалеть о его решении. Но силы всё равно неравны. В результате Финляндии так или иначе придется уступить часть своих территорий. Но вопрос, какие это будут территории и в какую цену это обойдется Красной армии. Хотя большевики не привыкли жалеть людей. Для них это расходный материал – не более. Наша задача, как её сформулировал рейхсфюрер, – заключил Росслинг веско, – состоит в том, чтобы помогать финской стороне всеми возможными способами. Чем дольше восточный зверь будет занят со своими соседями, чем больше крови он потеряет в этой схватке, тем дольше останется спокойным наш тыл, и мы вполне можем сосредоточиться на борьбе с давними противниками, Францией и Англией, не опасаясь, что нам вонзят зубы в спину. Весь этот пакт – оттяжка времени перед главной схваткой, это отчетливо понимают и в Берлине, и в Москве. Кто выиграет больше времени и сохранит силы, тот выиграет партию.

* * *

Поезд сбавил ход и остановился – в чистом поле. Отбросив журнал, Екатерина Белозёрская наклонилась к окну, отдернула занавеску – всё белым-бело. Вьюга вихрится, ничего не видно. В коридоре слышались голоса – пассажиры выходили из купе, громко переговаривались.

– Оставайтесь в вагоне, господа! Остановка!

По коридору прошел проводник. Он объявлял по-фински и по-немецки.

– Спокойствие, господа! Не волнуйтесь! Вынужденная остановка!

– Сколько будем стоять? – спросил кто-то.

– Не могу знать. Сами видите, пути занесло, дальше двигаться просто опасно. Будем стоять, пока не расчистят путь.

– А когда это будет?

– Никто не знает.

«Никто не знает, – Катя повторила про себя. – Ясно. Поезд может простоять сутки, пока утихнет буря. А я должна быть в Хельсинки максимум сегодня ночью. Завтра, скорее всего, объявят войну. Надо деблокировать Ярцева до официального сообщения. Иначе финны его просто не выпустят. Объявление войны развяжет им руки».

Она сдернула с вешалки белое шерстяное пальто с пышным воротником из чёрно-бурой лисицы, поправив перед зеркалом шляпку с вуалью, – чтоб держалась крепче, – взяла ридикюль. Отодвинув дверь, вышла в коридор – здесь было полно народу. Мужчины дымили сигарами, обсуждая ситуацию. Дамы нервно щебетали, кто-то плакал.

– Мы на грани войны, если Советы нападут, а мы застряли здесь, – возмущался кто-то с затаенным страхом. – Это просто безобразие.

– Кого винить? – возражали ему. – Господа Бога. Ну, не повезло.

– Нет, войны не будет. Сталин не решится, – успокаивали то ли соседа, то ли самих себя.

– Чай, извольте чай! – снова послышался голос проводника.

– Позвольте, позвольте, – Катя протиснулась к нему. – Скажите, какая ближайшая станция? – спросила она по-немецки.

– Коувола, – ответил он. – Аккуратно, мадам, аккуратно, – и налил чай в чашку, протянутую бледной от страха юной особой с пышным кружевным воротником на платье. – Не обожгитесь, мадам. Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.

– А сколько до Коуволы? – спросила Катя, раздумывая.

– Ну, ещё порядочно, – проводник пожал плечами. – Верст с десяток будет, – ответил он по старинке, как в Российской империи, – а то и больше.

– Можно чаю, можно чаю ещё, – нервная барышня уже опорожнила чашку и снова протягивала её. – Будьте добры…

– Да, конечно, мадам, – тот налил чай, – не переживайте так. Успокойтесь.

– Ох, у меня голова кружится, – барышня прижала пальцы к вискам. – Эрнест, – окликнула своего спутника, – принесите нюхательную соль. От снегопада у меня головокружение.

– А если большевики сюда придут, в поезде есть оружие? – юноша лет шестнадцати, подскочив к проводнику, спросил совершенно серьёзно и ожидал ответа, покусывая губу.

– Нет, – тот ответил растерянно. – А зачем?

– Они же нас всех убьют, – взвизгнул юнец и исчез за спинами других пассажиров.

– Скажите, а в Коуволе можно нанять автомобиль? – спросила Катя, как только юнец скрылся.

– Нанять можно, – тот пожал плечами. – Да кто же повезет, в такую-то погоду? Дороги-то тоже все замело. Если только какой отчаянный найдется, да и то втридорога.

«Если пойду пешком вдоль железнодорожного полотна, часа через два, два с половиной дойду, по такой погоде максимум три, – размышляла Катя напряженно. – Деньги есть, водителя найду. К ночи буду в Хельсинки. Успею».

– Пропустите, пропустите!

Приподняв ридикюль, она начала пробиваться к выходу.

– Куда вы, мадам?! – крикнул ей вслед проводник. – В такую погоду вас заметет, собьетесь с пути. Куда ж в туфельках-то!

– Она права, – завизжала за спиной девушка в кружевах. – Вот-вот придут большевики, надо бежать!

– Сиди на месте, истеричка! – зло прикрикнул на неё её спутник. – Меня тошнит от твоей паники.

* * *

– Вы бы, барыня, дома сидели, а то в такую погодку, в туфельках, считай, что босиком, так и простудиться недолго. Вы присаживайтесь, присаживайтесь к печке, погреетесь.

Пожилой фермер придвинул скамейку к огню, забрав промокшее насквозь пальто, набросил на плечи старый заячий тулуп. Екатерина Алексеевна прислонилась виском к теплому кирпичу, закрыла глаза, голова кружилась. Главное – чтобы снова не начался приступ. Сильные немецкие лекарства, которые ей доставили из Москвы по приказанию Берии, действовали. Больше она не чувствовала болей. Но кто знает, насколько надежно это действие? Организм привыкает – её предупреждали, злоупотреблять нельзя. Вот уж будь неладен этот буран! Проводник был прав. Затея её не удалась. Сильный ветер с мокрым снегом в лицо – ушла она недалеко. Сбилась с дороги. Только что вроде бы видела рельсы справа, а куда ни глянь – поле, слякоть, лес стеной. И хотя вьюга начала стихать, где теперь станция, как до неё добраться?! Всё, что попалось ей по пути, – это домик фермера у излучины реки, обсаженный старинными елями, да разрушенная барская усадьба неподалеку, на взгорке. Единственное, что успокаивало – поезд, скорее всего, стоял всё на том же месте, где она с него сошла. Так что, в сущности, она ничего не потеряла, ну кроме как собственные силы. Может быть, ещё отсюда доберётся быстрее до Коуволы, чем там пути расчистят.

– У нас и переодеть кое-что найдется. Вы мокрую одежду-то снимайте, снимайте. Марта, неси!

Фермер говорил по-немецки, правда, с ошибками, но она понимала.

– Спасибо, спасибо, не нужно, – она попыталась отказаться. – Мне надо идти дальше. Мне надо в Хельсинки. Как отсюда до Хельсинки добраться?

– Так вы погрейтесь, переоденьтесь, покушаете, я вас до станции потом и отвезу, – успокоил её фермер. – Буря-то стихает. Завтра и будете в Хельсинки. Куда ж торопиться?

«Надо торопиться, – подумала Катя, – очень надо. Завтра будет поздно».

– Вещи стираные все, вы возьмите, барыня.

Жена фермера, худощавая, со слегка сгорбившейся от постоянной работы спиной, положила перед ней кружевное белье и бархатное темно-синее платье с вышивкой.

– Ваш размер, подойдёт, – она окинула Катю взглядом. – Как на вас сшито. Ты бы отошел, – прикрикнула фермерша на мужа. – Не смущай, что стоишь тут? Обувку тоже подыщем, – добавила она ласково. – Не думаю, чтоб хозяйка возражала.

– А кто хозяйка? Дочка ваша? – спросила Катя, чтобы поддержать разговор.

– Дочек нет у меня, Бог не дал, – фермерша вздохнула. – Сыны, мужики одни. Да и то, подмога нужна в хозяйстве, сила, природа всё знает, как делает. А женятся, приведут девиц в дом, вот и дочки будут.

– Приведут, коль сами с войны воротятся, – пробурчал недовольно фермер в сенях. – Вон чего делается-то в мире.

– Помолчи, Оле, – прикрикнула на него жена. – Вещи эти хорошие, вы не сомневайтесь, – продолжала она объяснять Кате. – Не краденые. Не с мёртвой, упаси боже, – фермерша перекрестилась. – Это соседки нашей. Из того дома, что на пригорке стоит, у реки. За елками. Хозяйка-то сама сейчас тоже в Хельсинки уехала, лечиться. А вещи я у неё забрала, чтоб постирать. Да они все высохли уже. Хозяйка – такая же барыня, как вы, – продолжала фермерша, помогая Кате снять намокшее, прилипшее к телу платье. – Прежде она в столице, в Петербурге жила. Княжна. Мария Николаевна Шаховская. Не слыхали? Это их усадьба, там, на пригорке…

– Мария Николаевна Шаховская? – Катя вдруг почувствовала такую резкую боль в теле, как будто её ударили ножом, она обернулась. – Вы сказали – Мария Николаевна Шаховская? – судорога сковала щеки, но она изо всех сил пыталась справиться с собой. – Это дом Шаховских, рядом?

– Да, так и есть, – ответила фермерша немного удивленно. – Князей Шаховских. Из Санкт-Петербурга. Они ж здесь давно жили, ещё до того, как революция в Петербурге случилась. Вот Мария Николаевна и приехала сюда, куда ж ей ещё ехать? – фермерша вздохнула. – В России-то всё отобрали у неё. А она больна очень. Операцию неудачную сделали, как она сама рассказывала. Ходить не может. Даже из дома выйти – никак. Оле ей кресло инвалидное соорудил и каждый день ездил, чтоб дом протопить, помочь по хозяйству. А муж у неё генерал, красивый такой, – сообщила фермерша, понизив голос. – Погиб. Оле портрет видел. Рамочка вся в драгоценных камнях, переливаются. Ну, Оле так рассказывал, – фермерша спохватилась. – И платила Мария Николаевна исправно. Грех было ей не помочь. Жалко её было очень. Ведь ни единого родственника на свете не осталось. Совсем одна-одинешенька. Да и сама того гляди на тот свет отправится. Искалеченная вся. Может, хоть на этот раз в Хельсинки вылечат её. Мы уж день и ночь молимся.