Текст книги "Троя. История первая. Первый поход греков против Трои"

9. Чудовище

Свирепое чудовище, что помешало этим утром развлечениям молодых троянцев, ещё пару дней назад никуда не собиралось и вело вполне мирный образ жизни в родном океане, выбирая места поглубже и попрохладнее. Не слишком поворотливое на суше, в воде оно чувствовало себя прекрасно – огромное тело, покрытое блестящей чешуей, могло принимать разную форму, смотря по обстоятельствам: то раздуваться, словно шар, то напротив, становилось плоским и длинным, если требовалось проникнуть в какую-нибудь узкую расщелину. Любопытная морда, наделённая широкой пастью, появлялась в самых неожиданных местах: её часто видели среди обломков кораблекрушений, ибо самым любимым занятием чудовища были поиски сокровищ. Одна из безвестных пещер хранила собранные богатства – путь в эту кладовую преграждал приличных размеров кусок скалы, и горе безрассудной рыбке, что по незнанию или другой причине оказывалась застигнутой здесь. Тогда пасть безжалостно захлопывалась, а сокровища придирчиво подсчитывались, и всё возвращалось на круги своя.

Поводом к такому накопительству послужило следующее обстоятельство. Как-то, и довольно давно, наше чудовище спокойно прикорнуло на берегу после сытного обеда и даже задремало, но тут поблизости оказались двое рыбаков. Очевидно сослепу приняв монстра за холм, они присели рядом, как раз ему на хвост.

Чудовище было собралось стряхнуть их, разбив тощие тела оземь, как вдруг тема их разговора весьма заинтересовала его. Эти двое явно неизбалованных жизнью человека, небрежно одетые, босые, с жилистыми руками и ранней сединою, сокрушались по вполне житейской причине, но разве чудище, оторванное от общества, одиноко живущее в морской глуши могло знать о бедах и чаяниях людей?

Потому всё услышанное показалось ему крайне занятным и поучительным. Послушаем, о чём вели беседу рыбаки.

– Никак не могу взять в толк, за что нас уволили. Выставили вон, как мальчишек каких, – говорил тот, что помоложе и покрепче.

– Твоя правда, – вторил сморщенный старик. – Исправно работали столько лет, почитай вся жизнь в море прошла – и вот на тебе.

– Это всё из-за этих… Явились непонятно откуда… Что там не жилось спокойно? – с досадой продолжал первый собеседник.

– Да хоть бы спросили у кого, поинтересовались – сколько зарабатываете? Если есть возможность получать больше, зачем снижать планку? Тут на пять драхм в неделю не вот разбежишься, а эти, поди ж ты, готовы работать за три, – старик возмущённо всплеснул руками. – А на три разве проживёшь? – и сам себе ответил: – Нет, конечно.

– А хозяину только того и надо. Обрадовался, гад. Даже разговаривать не хочет. Идите, говорит, ищите, где лучше. А куда пойдёшь?

– Ему это выгодно. Нанял их за бесценок, а местных припугнул: не возмущайтесь, мол. Желающих нынче много. Только крикни, – с пониманием дела объяснял старик.

– Вот до чего дожили. Говорил я тебе ещё когда – помнишь? – надо прикопить деньжат, да дело своё открыть: лавку взять на рынке, а не потянешь, так хотя бы лодку свою купить. Да ты всё боялся: не рискуй, мол, прогоришь, жену, детишек чем кормить будешь? По миру пойдёте… Послушал я тебя, а зря. Сейчас бы работали на себя и горя не знали. А теперь вот, что делать?

– Да кто знал, что доживём до такого? Теперь конечно уж дураку понятно – лучше самому быть хозяином, пусть маленького дела, чем зависеть от такого произвола. Чуть выразил, и вполне справедливо, между прочим, своё неудовольствие – пожалте за ворота.

– Конечно, у него богатство и власть, как захочет, так и будет. Ему и дела нет до твоей справедливости. Нынче только тот и прав, кто имеет деньги.

Чудовище жадно ловило каждое слово. Его маленький мозг, привыкший разбираться лишь в жирности пищи и океанских течениях, с трудом воспринимал услышанное и совершенно упустил главное, поняв только одно – чтобы быть свободным, нужно стать богатым.

Тогда я буду приказывать, а подчиняться станут другие, – думало чудовище. – Буду делать, что захочу. Вот разбогатею – и плевать на Посейдона. Стану жить в своё удовольствие. А то дергает меня без конца: сделай то, сделай это. Даже не поинтересуется, зараза, может, мне некогда? Может, у меня дел полно? Или душа не лежит? И ведь хочешь не хочешь, а приходится подчиняться. Хозяин – одно слово. Но ничего, эти мудрые люди, сами того не зная, объяснили мне, что делать – нужно стать хозяином – до чего всё просто. Да, но как разбогатеть? И что для этого нужно делать?

И тут чудовище осенило. Сколько раз оно проплывало мимо затонувших кораблей, трюмы которых были полны драгоценных грузов. Да тут недалеко, в бухточке по соседству валяется одно. Даже в песок врасти не успело.

Скорее туда, вдруг кто-нибудь меня опередит.

От этой мысли чудовищу стало не по себе. Оно резко поднялось, стряхивая насмерть перепуганных людей, и поспешило к воде. С той поры оно копило свои богатства, день за днём, год за годом, но, к большому сожалению, никто из морских обитателей не мог подсказать, сколько их нужно и когда же сокровищ будет достаточно, чтобы объявить независимость. Мало того, увлекшись собирательством, чудовище не могло остановиться. Когда в одной пещере стало тесно, оно перебралось в другую, более просторную, и всё складывало свои подводные трофеи, перебирало, сортировало их, получая несказанное удовольствие от созерцания своих богатств.

Настанет день, и я стану свободным благодаря всему этому, – мечтало чудовище, запуская когтистые лапы в сундуки с добром, совершенно не представляя себе механизма обретения этой самой свободы, а потому по первому требованию бога всех морей, переданному с юркой пятнистой рыбкой, чудовище предстало перед ним, ожидая приказаний.

– Ну вот что, – после недолгих раздумий сказал Посейдон, – отправляйся к берегам Трои. Поплавай там в реке, побуянь немного… Народ попугай. Не забудь, там два порта, так что тебе придётся потрудиться.

Бог сидел, развалившись в роскошном кресле, отделанном перламутровыми ракушками, закинув ногу на ногу, барабаня пальцами по подлокотникам.

– Твоя задача получить дочку царя. Всё равно какую… Но желательно покрасивее. Сюда доставишь – и можешь быть свободным.

Посейдон ухмыльнулся в косматую бороду, представляя, что он сделает с дочерью своего обидчика. Если бы троянский царь мог знать об этих планах, он сразу и без лишних разговоров отдал все богатства своего славного города.

* * *

Что может быть живописнее тёплого погожего денька в троянском порту? Глубокие зелёные воды Скамандра неторопливо катятся вдоль берега, солнышко сушит сети, расставленные на песке, народ суетится у причалов, какой-то подвыпивший морячок горланит песню, разомлевшая от жары старая собака подвывает ему, вокруг раздаются смешки. Мелкий чиновник с озадаченным видом считает мешки, неровные ряды которых свалены на ближнем причале под навесом, что-то записывает и снова начинает считать. Портовый кабак переполнен: на открытой террасе в ожидании своих судов отдыхают купцы, бородатые, тучные, потные, в длинных тяжёлых одеждах. Возле крутятся местные шлюшки, изрядно потасканные, щедро размалёванные – они выделяются среди прочих своей развязностью и вызывающим смехом. Оживление вносят показавшиеся вдалеке корабли; безветренный денёк не позволяет воспользоваться парусами, ряды весел взлетают вверх, синхронно опускаясь в воду, суда скользят по зелёной глади, становясь всё ближе, вырисовываясь отчётливо – в порту возникает оживление, кто-то из купцов уже покинул террасу, и нахальные грузчики в последний раз пытаются торговаться о плате с владельцем прибывающего судна. Обычно дружелюбная дворняга, неизменно встречавшая все суда, вдруг зарычала, ощетинилась и завыла, поджав хвост. Пес заметался в поисках убежища, умоляющий взгляд искал защиты – собака бросилась прочь из порта к большому удивлению зевак.

– Да что это с ней?

Но уже другой протягивал руку вперёд.

– Смотрите, смотрите, что там?

А там, впереди, творилось нечто непонятное. До сих пор спокойная вода вздыбилась пенной волною, судно, шедшее вторым, вдруг подпрыгнуло, словно неведомая сила вытолкнула его в воздух, но сразу упало вниз, подняв тучу брызг, опасно накренившись и зачерпнув воды. Груз посыпался в реку, увлекая людей, они барахтались в воде среди тюков и сломанных весел. Мощная лапа поднялась из воды, ухватила корабль за причудливо изогнутый нос и резко потянула вниз – судно встало вертикально и быстро погрузилось в глубокие воды Скамандра. Народ в порту ахнул и завизжал, все толпились у причалов, тщетно гадая о причине столь неожиданной катастрофы. Но, когда на поверхность поднялась круглая блестящая окровавленная голова и открыла зубастую пасть, вопросов больше не было. На глазах у обитателей порта чудовище метнулась к другому кораблю, быстро настигло его, несмотря на отчаянные усилия команды избежать нападения. Сильный удар сотряс судно, расколов его надвое. Вокруг обломков плавали люди, чудовище подбирало их ужасной пастью, заглатывая живьём. Оно не спеша выныривало, снова погружалось, ожидая, когда уцепившиеся за остатки корабля матросы окажутся в воде. Крики о помощи смешались с ударами плоского хвоста, волны топили спасавшихся вплавь – лишь нескольким счастливчикам удалось добраться до берега. Множество рук протянулись на помощь, потрясённые зрители возбуждённо обсуждали происходящее, женщины взвизгивали всякий раз, как только новая жертва оказывалась в пасти. Расправа заняла не многим более получаса, и вскоре взбаламученная река успокоилась, обломки прибило к берегу, а люди всё стояли, заворожено вглядываясь в воду.

– Чудовище, чудовище появилось в Скамандре.

– Это проклятие холма Ата обрушилось на нас.

Удивительное дело – разыгравшаяся трагедия не заставила завсегдатаев порта разойтись, разбежаться кто куда, напротив, они толпились у самого причала, стараясь рассмотреть получше, что происходит в воде. Гибель чужеземных судов и незнакомых людей была лишь зрелищем, пусть жестоким и кровавым, но всего лишь чужим кошмаром, не касавшимся непосредственно самих троянцев. Только купцы с мрачными лицами подсчитывали убытки. Всё изменилось, как только чудовище вышло на берег. Народ, сбивая и опрокидывая друг друга, помчался прочь, едва когтистые лапы ухватились за деревянные поручни причала. Огромная масса переливалась на солнце, блестя чешуёй, чудовище неуклюже продвинулось вперёд, сошло на берег, отдышалось и неожиданно проворно двинулось по территории порта. Если бы кому-нибудь пришло в голову понаблюдать за ним, этот смелый человек весьма удивился бы, увидев, как самозабвенно чудище потрошило складированные тюки. Острый коготь моментально разрезал мешковину, содержимое выспалось на землю, а затем следующий мешок подвергался такой же участи. Поиски сокровищ продолжались.

Чудовище очень мало беспокоило, как ему найти намеченную жертву, оно совершенно справедливо полагало, что это проблема троянцев, как можно скорее узнать, зачем оно явилось под Трою. «Как узнают, сами отдадут девушку – зачем мне напрягаться? А я покамест порезвлюсь, сочетая приятное с полезным, раз пришлось плыть сюда». Так думал этот монстр, расположившись на высоком берегу рано утром, задремав в высокой траве среди васильков и ромашек. Сладкий сон был бесцеремонно прерван группой молодых людей. Что произошло дальше – известно. Уцелевшие всадники мчались в город, когда чудовище сползло в реку и направилось в сторону порта. Водичка оказалась приятной во всех отношениях: мягкой и прохладной. Чудовище с удовольствием нырнуло как можно глубже, прошлось по дну – солнечные блики где-то там, высоко вверху отразили небо, голубое, безоблачное. Монстр легко оттолкнулся, подняв тучи ила, заскользил на брюхе, закрыв от удовольствия глаза и прибавил скорости. Через миг голова больно ударилась обо что-то твёрдое и, судя по всему, деревянное. Шишка внушительных размеров вскочила моментально, из ссадины сочилась кровь, в голове зазвенело. В бешенстве монстр принялся крушить корабли, калеча, поедая людей, и успокоился лишь, когда в опустевшем порту был учинён полный разгром.

* * *

Происшествия этого дня взбудоражили Трою. Пока перепуганные люди стекались к дворцовой площади, моля богов о спасении и требуя от властей решительных действий, оставшиеся в живых дети троянского царя, бледные, растрёпанные, входили в отцовский кабинет. В этот момент Лаомедонт склонился над бумагами, погрузившись в расчёты, и не сразу поднял голову, когда Гесиона первой ворвалась в комнату и бросилась к отцу. Он обнял её, бледную, дрожащую, свою плачущую девочку, прижал к себе, провёл рукою по волосам.

– Ну что ты, что случилось, дорогая? – сердце заныло в недобром предчувствии.

– Отец… – только и смогла промолвить она. И уткнулась мокрым лицом в отцовское плечо.

Он ещё надеялся, вопреки всему надеялся, что это всего лишь неожиданный каприз, и сейчас всё пройдет, что она утрёт слёзы и улыбнется своей милой улыбкой. Но следом за ней в дверях появились сыновья. Он слушал их взволнованный сбивчивый рассказ с застывшим от ужаса выражением лица – бог мой, да может ли это быть. До него не сразу доходил смысл их слов, он отказывался верить услышанному. Какой-то монстр, непонятно откуда взявшийся, убил его детей.

Как же это.

Лаомедонт неподвижным взглядом уставился прямо перед собой. Погибли, погибли – его мальчики погибли и ничего здесь поделать нельзя. Этого просто не может быть. Я, наверное, не понял.

Но снова и снова до него доносились, словно сквозь сон, голоса его детей.

– Мы едва спаслись, отец.

Лаомедонт очнулся. Он вскочил, зашагал по комнате, мысли забегали в беспорядке, сбиваясь и путаясь. Гикетаон, Тифон и Гесиона молчали. А что ещё можно было прибавить к сказанному? Гесиона всхлипывала, на глазах у братьев блестели слёзы. Нужно собрать всю стражу, вооружить людей, послать в бой. Какой бой? Как ни странно, но в Трое до сих пор не было хоть сколько-нибудь обученной армии, способной защитить город и уж тем более справиться с чудовищем. Такой невероятный просчёт предыдущего правителя Лаомедонт пытался компенсировать строительством укреплений – армия была ещё только в проекте.

Я опоздал. Вот она – беда, настоящая беда обрушилась на Трою, а встретить её во всеоружии, дать ей достойный отпор невозможно.

Именно поэтому рвет сейчас царь последние волосы на своей голове. Именно поэтому мечется он в бессильной ярости по кабинету, натыкаясь на мебель, опрокидывая стулья. Невозможно. Отомстить за погибших детей – невозможно, уничтожить чудовище – невозможно, выходит, оно и впредь безнаказанно станет бродить вокруг города и делать, что ему заблагорассудится? Царь ясно понимал это. Боги, за что вы караете меня?

– Ты слышишь, что творится на улице?

Стримона осторожно открыла дверь – она ещё не знала, что случилось с её детьми. Поблекшая, располневшая женщина мало напоминала ту красотку, что когда-то покорила сердце молодого Лаомедонта. Жалкие остатки рано растаявшей красоты ещё угадывались в правильных чертах лица, но тёмные круги под глазами портили его безнадежно. Изобилие украшений лишь подчёркивало морщины и увядающую кожу. Высокий голос обнажал истеричные ноты, Стримона могла в любой момент и по любому поводу закатить скандал, добиваясь таким образом желанного результата – муж уступал ей всегда, лишь бы наконец установилась тишина и покой.

– В городе что-то случилось, – она решительно вошла, огляделась и, заподозрив неладное, взвизгнула: – Что это с вами? Что произошло?

Дети опустили глаза под пытливым взглядом. Ощущение несчастья зримо висело в душной комнате. Стримона подошла к окну, резким движением распахнула створки.

– Посмотрите, какая толпа. Что вы молчите?

– Скажите ей, – глухо отозвался Лаомедонт и отвёл глаза. Гесиона тихо подошла к матери, взяла её за руки, Тифон ласково обнял мать – они всё ещё не решались произнести те слова, что заставят бесконечно страдать эту женщину, дети жалели её, оттягивая момент, когда сказать всё же придётся.

– Мама, понимаешь, мама…

Крик сотряс стены и вырвался наружу – Стримона упала без чувств на руки старшего сына. И, вторя этому отчаянному крику, до несчастной царской семьи донеслось с улицы:

– Чудовище, чудовище напало на город – спасайся, кто может.

Спустя десять минут запыхавшийся слуга обстоятельно докладывал Лаомедонту, что он видел и слышал на площади. По всему выходило, что этот монстр, безжалостно расправившийся с детьми царя, успел натворить новых бед. Троянский царь медлил, потрясённый утренней трагедией, он не находил в себе сил выйти к людям, ожидавшим его перед дворцом. А между тем время шло, оно бежало, всё ускоряясь с той самой минуты, когда заплаканные дети унесли на руках бесчувственную Стримону, и Лаомедонт остался один. «Вот участь правителя – мои сыновья погибли и вот, вместо того, чтобы оплакивать их, дать волю своему горю, я вынужден думать о том, чтобы спасти город, спасти других людей, которых я, может быть, даже не знаю, но, только лишь потому, что они троянцы, я должен сделать это. О, горечь власти. Ты не оставляешь места для личного в угоду общему делу и берёшь самую высокую плату за право обладать тобой. Я не могу оплакать моих сыновей, я не могу сказать: гори всё синим пламенем, мне всё равно (раз они погибли), что будет со всеми вами – мне должно думать, как спасать других, спасать свою Трою».

10. Гесиона

Уже над городом сгустились сумерки, и окружавшая дворец толпа значительно поредела, а вопрос «что же делать?» так и не был решён. Сегодня Лаомедонт не нашёл в себе сил выйти к народу. Люди неуверенно топтались на месте, объединённые общей бедой, не имея ни малейшего понятия, как противостоять свалившемуся в одночасье несчастью, они сразу вспомнили о проклятии холма Ата, о том, что сам Аполлон когда-то предостерегал их отцов и дедов, и что теперь делать им самим, столь опрометчиво забывшим эти предостережения.

Народ искал помощи здесь и сейчас, хотя и понимал: справиться с чудовищем не под силу ни их не в меру растолстевшему изнеженному царю, ни спешно набиравшемуся по этому случаю троянскому ополчению. Слишком мало внимания уделялось прежде властями Трои защите города – военные игры светской молодежи больше походили на азартные состязания, чем на планомерную продуманную подготовку отрядов обороны.

Илион изначально задумывался как открытый для всех, мирный, торговый город, который к тому же защищают сами боги, а потому совсем недавно был уверен в своей исключительности и неуязвимости. И пусть далеко не все жители Илиона жили богато, зато все единодушно верили: уж с ними-то никогда ничего не случится. А когда это всё-таки произошло, и богатые, и бедные оказались не готовы противостоять беде.

Троянский царь больше своих подданных был подавлен случившимся. И тем не менее нужно было что-то решать, действовать, согласно сложившейся ситуации. Это хорошо сказать, но как действовать, когда руки сами опускаются и нет никакой уверенности в успехе? И вообще не известно, как противостоять этому монстру, что топит корабли и пожирает людей? Лаомедонт растерянно ходил из угла в угол по рабочему кабинету, что находился на втором этаже дворца. Здесь окна как раз выходили на площадь, царь то и дело бросал растерянный взгляд на толпившихся на улице людей. Невероятным усилием воли он, наконец, заставил себя забыть о семейном горе и думал теперь как троянский царь, но ни одной спасительной мысли так до сих пор и не появилось.

– Что я им скажу? Что я не знаю, как защитить их? А кто должен знать? Кто, если не я? Как стану оправдываться? И кто примет мои оправданья? Там, где надо действовать решительно, нет места долгим объясненьям. Ну почему у меня не было достаточно времени, чтобы организовать хоть сколько-нибудь серьёзное войско и кому это теперь докажешь? Ещё отцу стоило позаботиться обо всём этом, вместо того, чтобы надеяться на богов. Хорошо ещё, теперь Трою защищают стены, а то не известно, может, чудище уже разгуливало по улицам города, если бы не эти укрепления.

Пухлое лицо Лаомедонта мрачнело всё больше. Он вспотел от беспрестанного хождения, диадема съехала на бок, руки бесцельно теребили края одежды. Царь вздрагивал от каждого стука в дверь: этот стук означал лишь одно – новый гонец принёс плохие вести. Опять чудовище проглотило живьём подвернувшихся людей или потопило торговые суда.

– Отец!

Лаомедонт резко повернулся в сторону приоткрытой двери. Двое его сыновей, не ожидая приглашения, вошли в комнату и теперь молчали, явно договорившись заранее, кто из них обратиться с речью к отцу. Старший Тифон, двадцатилетний юноша с выразительными серыми глазами взволнованно выступил вперёд.

– Отец, – он сделал паузу, стараясь справиться с волнением, все заготовленные слова вдруг выскочили из головы. Юноша оглянулся на брата и, получив молчаливую поддержку, продолжал: – Выслушай нас, отец. Мы решили сами сразиться с чудовищем. Ты можешь рассчитывать на нас.

– Неужели мне суждено потерять и вас, мои дорогие. Да вы совсем дети.

– Мы уже не дети, отец. Каждый из нас одинаково хорошо владеет копьём и мечом, мы столько времени посвятили военным упражнениям, что теперь, когда пришла беда, нам вполне по силам противостоять ей.

– Вы так считаете?

Лаомедонт с нескрываемым удовольствием смотрел на этих отважных мальчиков, совсем юных, смелых, готовых защитить родной город и понимал: благословить сейчас их на подвиг – всё равно, что послать на верную смерть. Он сам, своими руками убьёт собственных детей.

– И думать забудьте. Это вам не игрушки. Одно дело устраивать спортивные турниры и совсем другое – настоящее сражение. Чудовище проглотит вас по очереди одного за другим и не поперхнётся даже.

– Но мы должны отомстить за смерть братьев.

– Вы слишком юны. Такое под силу лишь опытному воину, а ещё лучше – целому войску (Которого у меня нет, у меня нет, у меня нет, – отчаянно застучало в мозгу. Лаомедонт сразу сник, мрачное настроение вернулось, отразившись на лице). Ступайте ребятки. И не пугайте мать. А ты что здесь делаешь?

Гесиона стояла на пороге отцовского кабинета, тревожно всматриваясь в лица братьев. Стройная фигурка в коротком сиреневом хитоне прислонилась к косяку, светлая волна волос закрывала узкое плечо, девушка наклонила голову набок, внимательно вслушиваясь в разговор. Она отступила назад, пропуская молодых людей, молча проводила их взглядом и, как облачко, вплыла в кабинет. В присутствии дочери Лаомедонт был не способен хранить мрачный вид.

– Ну что, девочка моя? Что ты хочешь? Ты видишь, я занят, – ворчал царь, счастливый тем, что ему докучают.

– Ты правильно поступил, – сказала дочь, отвечая скорее на собственные мысли, чем на вопросы отца. – Если и они погибнут, это будет несправедливо. Ведь мы даже не знаем, почему это чудовище обосновалось здесь и что оно хочет.

Гесиона подошла к креслу, куда наконец-то после долгих хождений опустился троянский царь, и уселась на подлокотник. Она нежно обняла отца, прижалась мягкой щёчкой к его лицу.

– Я знаю, ты спасешь всех нас. Ты самый добрый, самый сильный. Я так люблю тебя, папочка, – щебетала девушка.

Лаомедонт ощутил настоящее блаженство. Ах, если бы можно было так сидеть бесконечно долго – нет больше никаких чудовищ и бед, вообще ничего нет, только он и эта чудесная девушка, его дочь, совершенство, посланное ему богами. И всё же тень последних событий витала здесь, в этой уютной комнате, не позволяя расслабиться.

– Обещай мне больше не покидать пределы города.

– Ну что ты, папочка, я и так до смерти напугана.

– Вот-вот. А ещё лучше посиди-ка дома. Теперь даже я не знаю, что ждёт Трою завтра.

– Зато я знаю, завтра мы с тобою отправимся в храм просить Зевса о защите. Так когда-то обращался к нему дед – ты сам мне рассказывал, помнишь? Боги должны помочь тебе, папочка, – она поднялась, прошлась по кабинету, выглянула в окно. – Смотри, люди до сих пор стоят. Разве может Зевс отвернуться от тебя, когда так много людей ожидают помощи?

– Ты права, принцесса. Ступай, уже поздно, – мягко завершил беседу Лаомедонт. Проводив дочь, он вновь принялся в раздумье ходить по кабинету.

Люди, люди ожидают помощи, но, что я могу? Вот и дети вызвались спасти город, они только ждут моего приказа, чтобы пойти на смерть, а дочь, как и большинство троянцев, отправится завтра в храм. Как дед… Обратиться к Зевсу, как дед… Почему я сам не сообразил? Ведь отец мой Ил дерзал задавать вопросы богам, так что я медлю? Нужно немедленно отправиться в храм. Нельзя ждать до завтра. Нельзя ждать больше ни минуты.

Лаомедонт поспешно спустился по мраморной лестнице вниз, в ту самую залу, что несколько месяцев назад так неприятно поразила своей роскошью наказанных богов, и приказал подать носилки.

* * *

– Как спасти Трою от невиданной беды? Скажи, как избавиться от чудовища, всемогущий Зевс?

Слова прозвучали гулко в огромной пустоте центральной залы главного храма. Лаомедонт преклонил колена пред изваянием Зевса и, смиренно склонив голову, ожидал ответа. Мрак спустившейся ночи проник в помещение храма, окутав колоннаду и многочисленные статуи богов, жрецы закрепили факелы на стенах, их пляшущее пламя неверным светом освещало зал, скрывая в темноте за колоннами любопытных служителей. Скупо освещённое безмолвное пространство создавало иллюзию полного одиночества. Лаомедонт едва бросил взгляд на утративший свою силу (как ему казалось сейчас) Палладий, скромная статуя находилась слева от величественной фигуры Зевса: главный небожитель восседал на золоченом троне в строгой торжественной позе.

– Неужели проклятие холма Ата не утратило свою силу?

Царь едва выдерживал гнетущую тишину: она казалась зловещей, предвестие недоброго исхода ясно ощущалось в сгустившемся полумраке. Факел вспыхнул на миг, затрещал, рассыпая искры, и, в последний раз осветив золотое изваяние, погас. Лаомедонт вздрогнул, причудливые тени, бесшумно скользившие по стенам, напугали его.

– Чем Троя навлекла на себя гнев богов?

Голос его дрожал, мысли лихорадочно путались: Лаомедонт ждал ответа и в то же время боялся услышать его. Напряжение достигло того предела, когда отчетливо слышны удары сердца, а дыхание прерывается от недостатка воздуха и страх совершенно сковывает тело. Следующий факел погас, за ним другой – тьма постепенно заполняла зал, пока полностью не завладела всем пространством. И тогда, в кромешной темноте прогремел ответ, он звучал сразу со всех сторон, словно не имел определенного источника. Звуки громоподобного голоса отражали стены, наполняли воздух, внушая непреодолимый ужас. Лаомедонт рухнул на мраморный пол.

– Правитель Трои виновен сам. Ты оскорбил богов, помогавших тебе – боги мстят за это. Теперь ты должен принести в жертву чудовищу старшую дочь свою – только так можно спасти город.

Эхо многократно повторяло звуки. Жуткая какофония пропитала страхом сердце, Лаомедонт всё лежал на полу в неудобной позе, совершенно без сил.

Жрец осторожно приблизился к царю, склонился над ним и, решив, что тот без сознания, подозвал других. Служители вынесли царя на воздух, прямо на ступени широкой лестницы храма. Кто-то сбегал за водой, но даже после всех хлопот Лаомедонт хоть и открыл глаза, однако выражение его лица было бессмысленным и жалким.

Старшую дочь свою… старшую дочь. Подумать только, отдать красавицу Гесиону – его любимицу – на растерзание чудовищу. Это невозможно. Совершенно невозможно. Перед ним возникал тонкий силуэт нежной девушки, её милое личико улыбалось: я так люблю тебя, отец.

Я тоже, тоже люблю тебя, дорогая. Больше жизни, больше всего на свете. Ты для меня – всё.

Совершенно разбитым Лаомедонт вернулся во дворец, сразу заперся в кабинете: лишь бы никого не видеть, ничего не слышать. Царь с тревогой наблюдал, как наступало утро: небо становилось всё светлее, запели беззаботные птицы, ещё несколько часов покоя, а затем, затем… Страшно подумать, что последует затем. Лаомедонт представил себе несчастную Гесиону, его девочку, ведомую на закланье…

Нет, ни за что. Пусть всё гибнет. Пусть чудовище сожрёт весь город, какое мне до этого дело? Но отдать дочь – это уже слишком. Нет, нет и ещё раз нет.

Эта бессонная ночь оказалась для царя слишком тяжёлой: серое оплывшее лицо с ввалившимися глазами, полностью поседевшая голова, резко проступившие морщины, дрожащие руки, беспомощно сжимающие погнутую диадему, и взгляд, беспокойный, бегающий взгляд маленьких серых глаз – таким нашла Гесиона своего отца наступившим утром.

– Что ещё случилось, отец? – она чмокнула его в щеку, внимательно посмотрела ему прямо в глаза – Лаомедонт опустил их, стараясь избежать пытливого взгляда дочери. – Да ты весь седой! – воскликнула она и, помедлив, осторожно спросила: – Мы идём в храм?

– Мне нездоровиться что-то. Не ходи никуда. Побудь со мною.

Нельзя, чтобы она покидала дворец. Она в опасности. Серьёзной опасности. Только не напугать её. Только не напугать. Гесиона присела на краешек кровати, мило улыбнулась отцу.

– Хорошо, папочка. Как хочешь. Я останусь с тобой.

Тем временем город просыпался в большой тревоге. Ранним утром троянцы, затаив дыхание, наблюдали, как ещё одно судно пыталось подойти к их речному порту. Тяжелогруженый корабль шёл медленно, глубоко зарываясь носом в зеленоватую воду; матросы суетились на палубе, готовя крюки и канаты, как вдруг мощный удар сотряс судно, раздался жуткий треск – в реку посыпались стеллажи с пузатыми остроконечными пифонами, ящики и тюки. Судно резко накренилось на левый борт, зачерпнув воды, качнулось вправо, пытаясь занять исходное положение, однако страшная лапа задержала его. Корабль так и остался повернутым набок, чудовище высунулось из воды и, одной лапой придерживая левый борт, другой начала снимать зацепившихся за снасти людей. Жалкая кучка очевидцев из числа самых отчаянных троянцев, что рискнули этим утром оказаться в речном порту, ахнули: они ясно различали повисших на правом борту людей.

Молодой парень в белом хитоне изо всех сил пытался подтянуться, чтобы перелезть за борт, рядом за обрывок снасти уцепился другой, совсем ещё мальчик, и теперь раскачивался, стараясь увернуться от зубастой широкой пасти, грузный старик с жалобным криком сорвался вниз – он тут же был подхвачен когтистой лапой. Чудовище дотянулось до ладного парня с косынкой вокруг головы – в следующее мгновенье он исчез в разинутой пасти. Так торопливо чудище опускало каждого себе в рот, жадно пережёвывая добычу, затем снимала следующего – моряки в ужасе пытались забиться в какую-нибудь щель или спрятаться за выступ, другие прыгали в воду, стараясь спастись вплавь – благо берег недалеко, однако сильные удары хвоста глушили их. Насытившись, чудовище принялось шутки ради громить остатки корабля, отчего поднялись волны, и каждая следующая была выше предыдущей. Портовые постройки, в общем, выдержали удар: волны смыли лишь останки, выброшенные на берег. Затем мерзкая тварь вышла на сушу, гремя чешуёй и стряхивая водоросли с лап. Никто не рискнул узнать, что будет дальше: наблюдавшие утреннюю трагедию троянцы со всех ног бросились за спасительные городские укрепления.