Текст книги "Кёрклендские забавы"

– Сейчас всем тяжело, правда ведь, ангелочек? – продолжала женщина. – Время такое. Но мы-то с ним вместе уже так давно, что просто не можем расстаться… за шиллинг.

Я порылась в карманах в поисках монет. Конечно, я догадывалась, что эта женщина отдаст пса и за шиллинг, ведь чтобы столько заработать, ей бы пришлось продать очень много крючков для одежды. Но, будучи цыганкой, она собиралась сперва поторговаться. Вдруг, к своему смятению, я обнаружила, что вышла из дому без денег. В кармане амазонки лежал только испеченный Патти пирожок с мясом и луком, который я захватила на тот случай, если не успею вернуться домой к обеду, но вряд ли цыганка согласилась бы обменять на него собаку. Ей нужны были деньги, и ее глаза уже горели от мысли о них.

Она напряженно наблюдала за мной, ее собака тоже. Взгляд цыганки сделался хитрым и одновременно подозрительным, а взгляд пса – еще более призывным.

– Знаете, – начала я, – я не взяла с собой денег…

Но не успела я договорить, как губы цыганки уже недоверчиво скривились. Она яростно дернула за веревку, и собака отозвалась жалобным визгом.

– Тихо! – прикрикнула женщина, и пес снова сжался и посмотрел на меня.

Я задумалась, как поступить: попросить цыганку подождать здесь, пока я съезжу домой за деньгами, или предложить ей отдать мне собаку прямо сейчас и потом в любое время наведаться в Глен-хаус за деньгами. Но я понимала, что все бесполезно – эта женщина доверяла мне не больше, чем я ей.

И в ту самую минуту словно из ниоткуда появился Гэбриел. Он скакал к дороге через пустошь, и мы с цыганкой обернулись на топот копыт. Он ехал на вороной лошади, отчего казался еще привлекательнее; его красота и элегантность произвели на меня впечатление с первого же взгляда. Темно-коричневый костюм для верховой езды, сшитый из тончайшего материала и изысканно скроенный, выглядел на нем изумительно, но именно лицо Гэбриела, когда он подъехал ближе, приковало мое внимание и позволило мне сделать то, что я сделала. Когда я вспоминала об этом позже, мне представлялось довольно странным останавливать незнакомого человека и просить у него взаймы шиллинг на покупку собаки. Но – потом я рассказывала ему об этом – он показался мне рыцарем в сияющих доспехах, Персеем или святым Георгием.

Изящные черты его лица были слегка омрачены печалью, что тотчас же меня заинтриговало, хотя во время нашей встречи это было заметно не так, как впоследствии.

Я обратилась к всаднику, как только он выехал на дорогу:

– Простите, не могли бы вы остановиться на минутку?

И, еще не договорив, сама подивилась своему безрассудству.

– Что-то случилось? – откликнулся он.

– Да. Эта собака умирает от голода.

Гэбриел остановил коня и перевел взгляд с меня на пса и цыганку, оценивая положение.

– Бедняга, – сказал он. – Видно, ему несладко приходится.

Голос его прозвучал сочувственно, и я приободрилась, поняв, что обратилась за помощью не напрасно.

– Я хочу купить этого пса, – объяснила я, – но не взяла с собой денег. Мне ужасно неловко, но не могли бы вы одолжить мне шиллинг?

– Знаете что, – завыла женщина, – я его не продаю! Ни за какие шиллинги не продам, и все. Это мой малыш, слышите? Зачем мне с ним расставаться?

– Вы уже согласились продать его за один шиллинг, – напомнила я.

Цыганка покачала головой и притянула собаку к себе, а я снова ощутила укол сострадания, увидев, как упирается маленькое животное. Я умоляюще посмотрела на молодого человека. Он, улыбаясь, спрыгнул с лошади и сунул руку в карман со словами:

– Я дам вам два шиллинга за собаку. А если не хотите, дело ваше.

Услышав эту внушительную сумму, цыганка, не скрывая удовольствия, протянула грязную руку за деньгами, и Гэбриел брезгливо опустил их в ее ладонь. После этого он забрал у нее веревку, и женщина торопливо, словно боясь, что он передумает, засеменила прочь.

– Спасибо! – воскликнула я. – О, как же я вам благодарна!

Собака тихонько заскулила, как мне показалось, выражая свою радость.

– Первым делом нужно его накормить, – предложила я, спускаясь с лошади. – К счастью, у меня есть пирожок с мясом.

Гэбриел кивнул и, взяв у меня поводья, отвел наших лошадей к обочине, а я подхватила на руки собаку, пытавшуюся завилять хвостом. Усевшись на траву, я достала пирожок. Несчастное животное жадно накинулось на еду.

– Бедный пес, – сказал стоявший рядом молодой человек, держа в руке поводья. – Жизнь его не щадила.

– Даже не знаю, как вас благодарить, – сказала я ему. – Подумать страшно, что было бы, если бы вы не появились. Она ни за что не отдала бы его мне.

– Давайте не будем думать о плохом. Теперь у нас есть пес.

Меня тянуло к Гэбриелу, потому что я чувствовала, что судьба собаки ему так же небезразлична, как и мне, и с той минуты этот маленький пес связал нас.

– Заберу его себе, буду выхаживать, – произнесла я. – Как думаете, он поправится?

– Разумеется. Он крепкий малый. Но вряд ли он из тех собак, которые любят понежиться на бархатных подушках хозяйки.

– Мне нравятся такие, как он, – ответила я.

– Думаю, его нужно кормить регулярно и часто.

– Именно этим я и собираюсь заняться. Как только вернемся домой, напою его теплым молочком. Буду давать по чуть-чуть…

Пес понимал, что мы говорим о нем; еда и возбуждение отняли у него остатки сил, и он лежал почти неподвижно. Мне не терпелось отвезти своего нового маленького друга домой и окружить его заботой, но в то же время не хотелось прощаться с молодым человеком. Тоскливое выражение лица, которое, как мне подумалось, вполне могло быть для него привычным, исчезло, когда он торговался за собаку и вручал ее мне, и мне ужасно захотелось узнать, что случилось с мужчиной, столь щедро одаренным благами жизни, что повергало его в уныние. Он пробудил мое любопытство, и еще больше меня возбуждало то, что я испытала его ровно в ту минуту, когда во мне проснулся интерес к собаке. Я разрывалась между двумя желаниями: мне хотелось остаться и узнать побольше об этом мужчине и одновременно не терпелось отвезти домой собаку и накормить ее.

Конечно же, я понимала, что выбора на самом деле нет, ведь собака была в шаге от голодной смерти.

– Мне нужно ехать, – промолвила я.

Гэбриел кивнул.

– Я повезу пса. Вы позволите? – ответил он и, не дожидаясь моего согласия, помог мне взобраться в седло.

Садясь на свою лошадь, он вручил собаку мне, потом, уже сидя верхом, снова забрал у меня несчастное создание и, сунув его под мышку, спросил:

– В какую сторону ехать?

Я показала направление, и мы поскакали. Через двадцать минут, почти не разговаривая, мы достигли Гленгрина. У ворот Глен-хауса мы остановились.

– На самом деле он ваш, – заметила я. – Ведь это вы за него заплатили.

– В таком случае примите его от меня в подарок. – Глаза Гэбриела улыбались мне. – Однако я оставляю себе права на него. Хочу знать, выживет ли он. Вы позволите мне приехать, чтобы его проведать?

– Конечно.

– Завтра?

– Если угодно.

– И кого мне спросить?

– Спросите мисс Кордер… Кэтрин Кордер.

– Благодарю. Мисс Кордер. Гэбриел Рокуэлл навестит вас завтра.

Появление в доме пса привело Фанни в ужас.

– Теперь повсюду будет собачья шерсть! Мы станем находить в супе собачьи усы, а в постелях блох.

Я промолчала. Кормлением собаки я занялась сама: до конца дня несколько раз давала ему понемногу хлеба и молока и еще раз покормила ночью. Я нашла корзину и поселила пса у себя в спальне. То был счастливейший день после возвращения домой, и я задумалась, почему в детстве не просила завести собаку. Наверное, потому что понимала: Фанни ни за что бы этого не позволила. Но теперь это не имело никакого значения, ибо собака у меня уже была.

Пес с самого начала распознал во мне друга. Он лежал в корзине, слишком слабый, чтобы шевелиться, но по его глазам было видно: он понимает, что я желаю ему добра. Эти глаза, уже влюбленные, пристально следили за мной, когда я ходила по комнате. Я не сомневалась, что теперь он до конца дней будет моим другом.

«Как бы его назвать?» – размышляла я. У него должна быть кличка. Мне не хотелось больше думать о нем как о псе цыганки; потом я вспомнила, что нашла его в пятницу, и решила: он будет Пятницей. Так у этой собаки появилось имя.

К утру Пятница пошел на поправку. Я же ждала появления Гэбриела, ибо теперь, когда тревога о собаке улеглась, больше думала о мужчине, с которым вчера познакомилась. Утром он не приехал, и я немного расстроилась, а потом и вовсе загрустила, потому что подумала, что он к этому времени, наверное, уже позабыл о нас. Мне хотелось поблагодарить его, ведь я не сомневалась: Пятница обязан жизнью его своевременному появлению.

Гэбриел приехал днем. Было три часа, и я была в своей комнате с собакой, когда услыхала лошадиный топот. Пятница навострил уши, его хвост дернулся, словно он почувствовал приближение еще одного человека, которому будет вечно благодарен.

Я выглянула в окно, но осторожно, стоя на некотором расстоянии, чтобы Гэбриел не увидел меня, если бы случайно посмотрел вверх. Безусловно, он был красив, но какой-то утонченной красотой, не свойственной йоркширским мужчинам. Было в нем что-то аристократическое. Еще вчера вечером я заметила это, но потом усомнилась, не показался ли он мне таким из-за разительного контраста с цыганкой.

Мне не хотелось, чтобы в нашем доме его приняли неприязненно, поэтому я поспешила вниз.

В ожидании Гэбриела я надела свое лучшее платье – из синего бархата, а косы уложила венцом вокруг головы.

Когда я вышла из дома, мой новый знакомый как раз подъехал к крыльцу. Он сдернул с головы шляпу, жестом, который Фанни назвала бы дурацким, но который показался мне весьма элегантным и в высшей степени галантным.

– Вы приехали! – сказала я. – Пятница поправится. Я весь день ухаживала за ним.

Гэбриел спрыгнул с лошади, и в этот миг появилась Мэри. Я велела ей позвать конюха и попросить его позаботиться о лошади.

– Проходите, – пригласила я, и когда Гэбриел проследовал в холл, мне показалось, будто в доме стало немного светлее. – Если позволите, я проведу вас в гостиную и велю принести чаю.

Он пошел следом за мной по лестнице, а я стала рассказывать, как выхаживала Пятницу.

– Я приведу его. Вы увидите, что ему уже гораздо лучше.

В гостиной я отдернула шторы и подняла жалюзи. Теперь комната выглядела гораздо веселее, впрочем, возможно, мне так показалось из-за присутствия Гэбриела. Когда он сел в кресло и улыбнулся мне, я поняла, что в синем платье, с уложенными в прическу волосами я мало походила на девушку в амазонке.

– Рад, что вам удалось его спасти, – сказал Гэбриел.

– Это вы его спасли.

Похоже, ему приятно было это слышать; я позвонила в колокольчик. Джанет появилась почти мгновенно.

Она воззрилась на гостя и, когда я попросила принести чаю, посмотрела на меня так, словно я велела ей достать с неба луну.

Спустя пять минут вошла Фанни. В ее взгляде полыхало негодование, и я рассердилась. Пора бы ей понять, что хозяйка в доме теперь я.

– Значит, у нас гости, – неприязненно процедила она.

– Да, Фанни, у нас гость. Пожалуйста, проследите, чтобы не задерживали с чаем.

Фанни поджала губы. Она хотела что-то сказать, но я отвернулась от нее и обратилась к Гэбриелу:

– Надеюсь, вам недалеко пришлось добираться.

– Из Томблерсбери, из «Черного оленя».

Я знала Томблерсбери. Это была крошечная деревушка, во многом похожая на нашу, милях в пяти-шести от нашего дома.

– Вы остановились в «Черном олене»?

– Да. Ненадолго.

– Приехали отдохнуть?

– Можно сказать и так.

– Вы родом из Йоркшира, мистер Рокуэлл? Впрочем, я задаю слишком много вопросов.

Фанни вышла из комнаты. Должно быть, направилась в кухню или в кабинет к моему отцу. То, что я сама принимала джентльмена, казалось ей неслыханным. Пусть думает что хочет. Настало время и ей, и отцу понять, что жизнь, которую мне здесь навязывали, была не только чересчур уединенной, но и совершенно не подходила для юной леди с моим образованием.

– Что вы, – успокоил меня Гэбриел, – прошу вас, задавайте столько вопросов, сколько пожелаете. Если я не смогу на них ответить, так и скажу.

– Где находится ваш дом, мистер Рокуэлл?

– Мой отчий дом называется Кёрклендские Забавы и стоит в деревне, точнее, на краю деревни Кёркленд-Мурсайд.

– Кёрклендские Забавы! Какое веселое название.

Лицо Гэбриела изменилось, всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы я поняла: мои слова заставили его почувствовать себя неуютно. Однако это указало мне и на кое-что еще. Гэбриел не был счастлив в домашней жизни. Что кроется за его унынием? Мне бы следовало усмирить любопытство к его личной жизни, но, как оказалось, сделать это было чрезвычайно трудно.

Я быстро прибавила:

– Кёркленд-Мурсайд… Это далеко отсюда?

– Миль тридцать, я думаю.

– А в наших краях вы отдыхаете. Значит, вы просто прогуливались на лошади по пустоши, когда…

– …когда случилось наше маленькое приключение. Я не меньше вашего рад, что это произошло.

Почувствовав, что временная неловкость преодолена, я сказала:

– Если позволите, я принесу Пятницу, чтобы показать его вам.

Когда я вернулась с собакой, в комнате уже был мой отец. Должно быть, это Фанни настояла на том, чтобы он к нам присоединился, да и сам он, пожалуй, еще не забыл правила приличия. Гэбриел рассказывал ему, как мы заполучили собаку, и отец старался не ударить в грязь лицом: слушал внимательно, и я была рада, что он проявляет такой интерес, хоть и не верила в то, что это искренне.

Пятница, лежавший в корзинке и слишком обессиленный, чтобы подняться, все же попытался это сделать. Он явно рад был видеть Гэбриела, длинные, элегантные пальцы которого ласково погладили его ухо.

– Вы ему понравились, – заметила я.

– Но главное место в его сердце занимаете вы.

– Я же первая его увидела, – напомнила я. – Оставлю его у себя. Позволите вернуть вам деньги, которые вы отдали той женщине?

– Даже слышать об этом не желаю, – отрубил Гэбриел.

– Мне бы хотелось знать, что этот пес только мой.

– Он и так ваш. Это подарок. Однако я соглашусь на определенную благодарность. С вашего позволения, я хотел бы приезжать сюда и справляться о его здоровье.

– Завести собаку – отличная идея, – сказал отец, подойдя к нам и посмотрев в корзину.

Пока мы так стояли, вошла Мэри, вкатив тележку с посудой. На подносе лежали горячие пышки, бутерброды с маслом и печенье, и я, усевшись у серебряного чайника, подумала, что сегодня самый счастливый день после моего возвращения из Франции. На душе у меня было так же радостно, как бывало, когда приезжал дядя Дик.

Лишь позже я поняла, что причиной тому было появление в доме существа, которое я смогу любить. У меня был Пятница. Тогда я еще не думала о том, что теперь у меня был и Гэбриел. Это пришло позже.

Следующие две недели Гэбриел регулярно наведывался в Глен-хаус; к концу первой недели здоровье Пятницы полностью восстановилось. Раны его затянулись, а хорошая кормежка сделала остальное.

Он спал в своей корзине или следовал за мной повсюду. Я постоянно с ним разговаривала. С тех пор благодаря ему изменился наш дом и моя жизнь.

Пятница хотел быть не только моим спутником, но и защитником. В его блестящих глазах, когда он глядел на меня, светилось обожание. Пес помнил, что обязан мне жизнью, и, будучи существом преданным, никогда бы этого не забыл. Мы прогуливались вместе, он и я, и только отправляясь на конную прогулку, я оставляла Пятницу дома, а когда возвращалась, он бросался ко мне, радуясь так, как прежде радовался мне только дядя Дик.

Но был еще и Гэбриел.

Он продолжал жить в «Черном олене». Не знаю почему. В Гэбриеле было много такого, чего я не могла понять. Бывало, он рассказывал о себе, но даже тогда меня не покидало ощущение, будто он чего-то недоговаривает. Мне казалось, что он вот-вот откроется мне, что ему очень хочется это сделать, но он не может себя заставить и его гложет какая-то темная тайна, быть может, нечто такое, чего он сам до конца не понимает.

Мы стали близкими друзьями. Моему отцу Гэбриел, похоже, нравился, во всяком случае, он не возражал против его частых визитов.

Слуги привыкли к его присутствию, и даже Фанни перестала возмущаться, если только мы с Гэбриелом не оставались наедине. Через семь дней он сказал, что собирается возвращаться домой, но в конце второй недели все еще оставался с нами.

Меня не покидало чувство, что он каким-то образом обманывает себя, дает себе слово поехать домой, но постоянно находит причины не делать этого.

О доме я его не расспрашивала, хотя мне было ужасно интересно узнать о нем побольше. Этому я тоже научилась в школе. Там меня часто ставили в неловкое положение расспросами, и я для себя решила, что никогда не буду причинять подобные неудобства другим. Я не заводила откровенных разговоров и все ждала, когда же Гэбриел сам захочет мне что-нибудь рассказать.

Мы разговаривали обо мне, ибо Гэбриел не отличался в отношении меня подобной щепетильностью, и, как ни странно, я была совсем не против. Я рассказала ему о дяде Дике, который был для меня кем-то вроде героя, и, думаю, даже дала ему возможность живо вообразить дядюшку с его искрящимися зелеными глазами и черной бородой.

Как-то раз, когда я предавалась воспоминаниям о дяде, Гэбриел заметил:

– Вы с ним, должно быть, очень похожи.

– Да, думаю, между нами есть большое сходство.

– Послушать вас, так он из тех людей, которые берут от жизни все. Я хочу сказать, что он действует, не думая о последствиях. Скажите, вы такая же?

– Может быть.

– Я так и думал, – улыбнулся Гэбриел, и в его взгляде появилось нечто такое, из-за чего я могла бы назвать его отстраненным. Словно он смотрел на меня, но не так, как если бы мы стояли рядом в эту минуту, а так, будто мы находились в каком-то ином месте, в каких-то иных обстоятельствах.

Мне показалось, что сейчас Гэбриел что-нибудь добавит, но он продолжал молчать, и я не настаивала, потому что уже начинала чувствовать, что его беспокоят слишком частые попытки что-то разузнать, слишком много вопросов с моей стороны. Нужно подождать, интуитивно поняла я, когда он расскажет обо всем сам, без уговоров.

И еще я осознала, что в Гэбриеле было нечто необычное, и это должно было бы предотвратить меня от сближения с ним. Но мне было так одиноко, атмосфера, царившая в доме, казалась такой угнетающей, мне так не хватало друга-ровесника, и странность Гэбриела меня увлекла.

Наверное, именно поэтому я отказывалась прислушиваться к внутреннему голосу и мы с Гэбриелом продолжали встречаться.

Нам нравилось кататься по пустошам или, привязав лошадей, растянуться на земле в тени какого-нибудь валуна, закинуть руки за голову и смотреть на небо, предаваясь неторопливой, почти бессвязной беседе.

Фанни, должно быть, видела в этом верх неприличия, но я была полна решимости отказаться от правил. Я знала, что Гэбриелу по душе такое мое отношение, и вскоре смекнула почему.

Каждый день я выезжала из дому и встречалась с ним где-нибудь в условленном месте, потому что мне не нравилось ловить на себе косые взгляды Фанни, когда Гэбриел бывал у нас. В нашем маленьком закрытом обществе невозможно было встречаться с молодым человеком ежедневно, не вызывая при этом определенных домыслов.

В начале нашего знакомства я часто думала: осознавал ли это Гэбриел? И еще: чувствовал ли он такое же смущение, как и я?

От Дилис не было вестей несколько месяцев, и я предположила, что она слишком занята своими делами, чтобы мне писать. Но теперь я сама захотела написать ей, ведь сейчас мне было чем с ней поделиться. Я поведала о том, как мы нашли собаку и как я привязалась к псу, но на самом деле больше всего мне хотелось рассказать о Гэбриеле. Моя любовь к Пятнице была вполне объяснима, однако чувства к Гэбриелу оставались для меня не вполне понятными.

Он был интересен мне, и я ждала каждой нашей встречи не просто с нетерпением одинокой девушки, наконец обретшей друга. Я понимала причину этого – я все время ждала от Гэбриела какого-то откровения, которое меня поразит. Гэбриела, вне всякого сомнения, окружал ореол таинственности, и я снова и снова говорила себе, что он вот-вот поделится со мной какой-то тайной, которую ему очень хочется мне открыть, но он все никак не решается. Я убедила себя, что он, подобно моему отцу, нуждается в понимании, но если у отца я вызывала неприязнь, то Гэбриел, когда придет время, будет рад моей готовности разделить с ним его тревоги.

Доверить это все легкомысленной Дилис, конечно же, было невозможно, тем более что я сама не была во всем этом уверена. Поэтому я написала ей многословное и легкомысленное послание, радуясь, что со мной случилось нечто достойное рассказа.

Прошло три недели после нашей встречи, когда Гэбриел принял решение, и день, когда он начал рассказывать мне о своем доме, ознаменовал собой перемену в наших отношениях.

Мы были в пустоши, лежали, растянувшись на земле, и он, выдергивая траву пучками, заговорил:

– Интересно, как бы вам понравился наш дом?

– Да, он должен мне понравиться. Он ведь очень старый. Меня всегда увлекали старинные здания.

Он кивнул, и в его глазах снова появилось отстраненное выражение.

– Забавы, – тихо произнесла я. – Какое милое название. Как будто люди, которые придумали его, собирались повеселиться на славу.

Гэбриел печально усмехнулся и, немного помолчав, начал рассказывать, причем говорил с такой интонацией, будто пересказывал заученный текст.

– Дом построили в середине шестнадцатого века. Когда Кёрклендское аббатство упразднили, здание передали моим предкам. Они разобрали его и из этих камней выстроили дом. Поскольку это было место, где должно было царить веселье… Похоже, мои предки были веселыми людьми: они назвали дом Кёрклендские Забавы в противоположность Кёрклендскому аббатству.

– Так значит, ваш дом сложен из камней, из которых раньше было построено аббатство?

– Тонны камней, – негромко произнес Гэбриел. – Немалая часть аббатства сохранилась до наших дней. С моего балкона видны его древние серые арки. При определенном освещении может показаться, что это вовсе и не руины… и даже трудно поверить, что это руины. Иногда кажется, что я вижу, как среди этих камней безмолвно бродят монахи в серых облачениях.

– Интересно. Представляю, как вам это нравится.

– Это место завораживает каждого, кто его видит. Как, впрочем, и все старинное. Только представьте, самому дому каких-то триста лет, но камни, из которых он выстроен, были обтесаны еще в двенадцатом веке. Конечно, это не может не производить впечатление. Вы тоже это почувствуете, когда…

Он замолчал, и я заметила, как его изящно очерченные губы тронула медленная улыбка.

Я по натуре человек прямой и никогда не умела ходить вокруг да около, поэтому сказала:

– Вы предлагаете мне его увидеть?

Улыбка на его губах стала шире.

– Я же был гостем в вашем доме. И был бы рад, если бы теперь вы посетили мой. – И тут его словно прорвало. – Мисс Кордер, скоро мне нужно будет возвращаться.

– А вам этого не хочется, да, мистер Рокуэлл?

– Думаю, мы с вами успели стать близкими друзьями, – промолвил он. – Во всяком случае, я это чувствую.

– Мы знакомы каких-то три недели, – напомнила я.

– Но обстоятельства исключительные. Прошу, зовите меня Гэбриел.

Поколебавшись, я рассмеялась.

– Что значит имя? Наша дружба не может стать крепче или ослабнуть, зови я вас хоть по имени, хоть по фамилии. Что вы собирались мне сказать, Гэбриел?

– Кэтрин! – почти прошептал он, повернулся на бок и, опершись на локоть, посмотрел на меня. – Вы правы. Я не хочу уезжать.

Я не глядела на него – боялась, что мой следующий вопрос прозвучит грубо, но не удержалась и все же задала его:

– Почему вы боитесь возвращаться?

Гэбриел отвернулся.

– Боюсь?! – воскликнул он. – Кто сказал, что я боюсь?

– Значит, мне показалось.

Между нами на несколько секунд повисло молчание, потом он произнес:

– Как бы мне хотелось показать вам Забавы… аббатство. Как бы хотелось…

– Расскажите о них, – попросила я и прибавила: – Если хотите… только если хотите.

– Я хочу рассказать вам о себе, Кэтрин.

– Так сделайте это.

– Последние недели были самыми интересными, самыми счастливыми в моей жизни, и все благодаря вам. Причина, по которой мне не хочется возвращаться в Забавы, проста. Мне придется расстаться с вами.

– Мы могли бы встретиться снова.

Гэбриел снова повернулся ко мне.

– Когда? – спросил он, и в его голосе послышались – или мне это показалось – сердитые нотки.

– Когда-нибудь. Знаем ли мы, сколько нам осталось?

– Как странно вы говорите… Как будто думаете, что кто-то из нас… или мы оба… можем завтра умереть. – Его щеки немного зарумянились, отчего глаза как будто загорелись еще ярче. – Никто не знает, когда придет его смертный час.

– Какие мрачные речи. Мне девятнадцать. Вы говорили, что вам двадцать три. Люди нашего возраста не думают о смерти.

– Но, очевидно, не все. Кэтрин, вы выйдете за меня?

Должно быть, потрясение, которое я испытала в тот миг, со всей очевидностью отразилось на моем лице, потому что Гэбриел рассмеялся.

– Вы посмотрели на меня как на полоумного. Вам кажется странным, что кто-то хочет на вас жениться?

– Я не могу отнестись к вашим словам серьезно.

– Вы должны, Кэтрин. Я спрашиваю в высшей степени серьезно.

– Но как вы можете говорить о браке после столь краткого знакомства?

– Мне оно не представляется таким уж кратким. Мы с вами встречались каждый день. Я знаю, что кроме вас мне никто не нужен, и хочу только одного: быть с вами.

Я замолчала. Что бы там ни думала обо мне Фанни, до сих пор у меня не возникало мыслей о браке с Гэбриелом. Мы с ним стали близкими друзьями, и я бы затосковала, если бы он уехал, но когда я задумалась о замужестве, он показался мне почти незнакомцем. Гэбриел пробуждал во мне любопытство, был не похож ни на кого из тех, кого я знала, и благодаря таинственности, окутывавшей его личность, меня к нему влекло. Но до сей минуты я воспринимала его исключительно как человека, посланного мне провидением в важную для меня минуту. Я так мало знала о нем и ни разу не встречалась с его родственниками. Более того, когда речь хотя бы ненадолго заходила о его доме, я тут же начинала чувствовать, что Гэбриел отстраняется от меня, как будто в его жизни были тайны, которые он не готов со мной разделить. Ввиду всего этого мне показалось очень странным, что он вдруг решил сделать мне предложение.

Гэбриел продолжил:

– Каков ваш ответ, Кэтрин?

– Мой ответ: нет, Гэбриел. Мы многого не знаем друг о друге.

– Вы хотите сказать: вы многого не знаете обо мне.

– Может быть, это я и хотела сказать.

– Но что вы желаете знать? Мы оба любим лошадей и собак, нам приятно общество друг друга. С вами мне весело и радостно. Можно ли хотеть от жизни чего-то большего, чем ощущать радость и быть счастливым?

– А с другими… у вас дома… С ними вам невесело? С ними вы счастливы?

– Только с вами я чувствую себя полностью счастливым. Ни с кем другим я не смеялся так искренне.

– Не самый прочный фундамент для семейной жизни.

– Вы осмотрительны, Кэтрин. Вам кажется, что я слишком тороплюсь.

В это мгновение я вдруг почувствовала, как одиноко мне будет, если он уедет, и я торопливо произнесла:

– Да, вы правы. Просто мне кажется, что мы слишком спешим…

– Во всяком случае, – ответил Гэбриел, – мне не нужно опасаться соперника. Не говорите «нет», Кэтрин. Подумайте о том, как сильно мне этого хочется… и попытайтесь сами хоть немного этого захотеть.

Я встала. У меня пропало желание оставаться в пустоши. Гэбриел не возражал, и мы поскакали в деревню, где он со мной и попрощался.

Подъехав к конюшне, я увидела Пятницу. Он ждал меня. Пес всегда знал, когда я уезжаю на прогулку, и неизменно встречал меня в конюшне.

Терпеливо дождавшись, пока я передам Ванду одному из конюхов, Пятница бросился ко мне, изо всех сил показывая радость от моего возвращения. Многие собаки обладают этим чудесным качеством, но у Пятницы оно было развито сильнее, чем у других, потому что соседствовало с необычайной покорностью.

Он стоял рядом, когда мое внимание было устремлено на что-то другое, терпеливо дожидаясь своей очереди. Думаю, у него навсегда остались воспоминания о былых несчастьях, и потому в его неуемном обожании всегда чувствовались глубокая покорность и благодарность.

Я взяла пса на руки, и он принялся самозабвенно обнюхивать мою одежду.

Я обняла его. С каждым днем я привязывалась к Пятнице все сильнее, и любовь к нему почему-то усиливала мои чувства к Гэбриелу.

Войдя в дом, я задумалась о том, какой была бы моя семейная жизнь с Гэбриелом. Я уже начинала чувствовать, что могу размышлять об этом, не испытывая отвращения.

Какой станет моя жизнь в Глен-хаусе после отъезда Гэбриела? Я буду кататься на Ванде, гулять с Пятницей, но это ведь не может продолжаться вечно. Придет зима, а в здешних вересковых пустошах зимы суровые. Бывают такие дни, что и из дому не выйдешь, а если выйдешь – рискуешь замерзнуть насмерть во время снежной бури. Я представила себе долгие мрачные дни в доме… утомительная, монотонная череда. Да, может вернуться дядя Дик, но его визиты не бывают продолжительными, и я прекрасно помнила, что после его отъездов жизнь начинала мне казаться еще более беспросветной.

Я подумала, что должна бежать из Глен-хауса. И мне предлагали способ это сделать. Если я откажусь – не буду ли жалеть об этом до конца своих дней?

Гэбриел время от времени заезжал к нам на обед. Когда это случалось, отец всегда выходил к столу и даже старался вести себя как радушный хозяин. Я видела, что он не испытывает неприязни к гостю. Когда в доме появлялся Гэбриел, губы Фанни складывались в насмешливую улыбку. Я знала: ей казалось, что он пользуется нашим гостеприимством и, когда придет время покинуть наши края, тут же позабудет о нашем существовании. Фанни, которая никогда ничего не давала, всегда боялась, что у нее что-нибудь отнимут.

Хватало и скрытых намеков на мои «надежды» в отношении Гэбриела. Фанни никогда не была замужем и не сомневалась, что если женщина желает вступить в брак, то это потому, что рассчитывает быть обеспеченной едой и одеждой до конца жизни. Что же до мужчин, чьей обязанностью это является, то, разумеется, они лишь ищут возможность «взять то, что хочется» (это выражение Фанни), даже не стараясь дать взамен что-то большее. Ценности Фанни были исключительно материальными. Мне страстно хотелось сбежать от них, и я понимала, что с каждым днем отдаляюсь от отца и Глен-хауса и все больше приближаюсь к Гэбриелу.

Был май, дни стояли теплые и солнечные, и я с радостью уезжала из дома в пустоши. Теперь мы с Гэбриелом разговаривали о нас и в нем появилась какая-то лихорадочность. Он казался мне похожим на человека, который то и дело оглядывается, словно ища преследователя; часто Гэбриел с горечью отмечал, как быстро бежит время.