Текст книги "Кёрклендские забавы"

Я снова попросила его рассказать о Кёрклендских Забавах, и он с готовностью откликнулся, как видно, потому, что уже убедил себя в том, что я приму его предложение и этот дом станет не только его, но и моим.

В моем представлении это был окутанный туманом серый величественный особняк, сложенный из старинных камней. Я знала, что там есть балкон – Гэбриел не раз упоминал о нем, – и рисовала в своем воображении виды, которые открываются оттуда, ибо Гэбриел много раз мне их описывал. Балкон этот, судя по всему, был его любимым местом.

Я знала, что оттуда видно реку, змеящуюся по лугам, леса, кое-где спускающиеся к реке, и в четверти мили от дома – нагромождение древних камней с возвышающимися красивыми арками, которые не смогло разрушить время, а за деревянным мостом, вдали за речкой, дикие, поросшие вереском пустоши.

Но что значат дома по сравнению с людьми, которые в них живут? Постепенно я узнала, что у Гэбриела, как и у меня, нет матери. Зачав его, она была уже немолода, и когда он появился на свет, она этот свет покинула. Сиротство еще больше укрепило связь между нами.

У Гэбриела была сестра, на пятнадцать лет старше его, вдова с семнадцатилетним сыном, и отец, уже очень старый.

– Когда я родился, ему было под шестьдесят, – рассказал Гэбриел. – Матушке – сорок. Некоторые слуги называли меня поздним ребенком, другие говорили, что я убил собственную мать.

Меня тут же охватило негодование, ведь я прекрасно знала, как такие легкомысленные замечания ранят чувствительного ребенка.

– Это же нелепо! – воскликнула я, и мои глаза засверкали, как бывало всегда, когда я сталкивалась с несправедливостью.

Гэбриел рассмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее. А потом произнес серьезным тоном:

– Понимаете, я не могу без вас жить. Вы нужны мне, чтобы защититься от жестоких слов, которые обо мне говорят.

– Вы уже не ребенок, – с легким нетерпением ответила я.

Потом, обдумывая свою нетерпеливость, я решила, что причиной ее было желание защитить Гэбриела. Я хотела, чтобы он был сильным и ничего не боялся.

– Некоторые из нас остаются детьми до самой смерти.

– Смерти! – снова воскликнула я. – Да что вы заладили: «смерть», «смерть»!

– Вы правы, – сказал Гэбриел. – Просто мне очень хочется сполна насладиться каждой минутой своей жизни.

Я не поняла, что он имел в виду, и попросила рассказать еще о его семье.

– Руфь, моя сестра, управляет хозяйством, и будет управлять, пока я не женюсь. Потом, конечно же, этим будет заниматься моя жена, потому что я – единственный сын и Забавы когда-нибудь будут принадлежать мне.

– Когда вы говорите о Забавах, в вашем голосе появляется благоговение.

– Это мой дом.

– И все же… – Я собиралась добавить «вы рады, что покинули его», но вместо этого сказала: – Вам не очень хочется туда возвращаться.

Гэбриел не заметил заминки и пробормотал, словно размышляя вслух:

– Лучше бы я был Саймоном…

– Кто это Саймон?

– Саймон Редверс. Можно сказать, мой родственник. Он тоже Рокуэлл, по линии бабушки, она – сестра моего отца. Он вам не понравится. Впрочем, вы не будете часто с ним встречаться. Келли-Грейндж и Забавы не так уж тесно связаны.

Гэбриел говорил так, будто не сомневался, что я выйду за него замуж и однажды его дом станет моим.

Иногда я удивлялась: неужели в нем нет ни капельки чуткости?

В моем разуме появлялись изображаемые им картины; со временем его дом и семья для меня ожили, и по мере того, как картины делались все более четкими, росло и мое желание увидеть их воочию; нельзя сказать, чтобы это чувство было безоговорочно приятным, но оно определенно побуждало меня принять предложение Гэбриела.

Я мечтала взглянуть на гору серых камней, которую три сотни лет назад превратили в дом; мечтала увидеть развалины, которые, если смотреть на них с балкона, казались не руинами, а древним аббатством, потому что бóльшая часть внешних стен сохранилась.

Жизнь Гэбриела меня захватила. Я знала: если он уедет, мне станет отчаянно одиноко, я окончательно разуверюсь в своей жизни и буду бесконечно сожалеть об отказе.

И вот однажды солнечным днем, выйдя из дому с Пятницей, я встретила на пустоши Гэбриела и мы сели, прислонившись спинами к валуну. Пятница улегся перед нами на траву; его взгляд перебегал с меня на Гэбриела, а голова была наклонена чуть набок, как будто он внимательно прислушивался к нашему разговору. Для пса это была минута полного счастья, и мы знали: это потому, что мы вместе.

– Я вам кое-чего не рассказал, Кэтрин, – промолвил Гэбриел.

Я почувствовала облегчение. Наконец-то он намерен сделать то, к чему так долго готовился.

– Я хочу услышать, что вы станете моей женой, – продолжил Гэбриел, – но пока что вы этих слов не произнесли. Вы не испытываете ко мне неприязни, мое общество вам нравится. Это так, Кэтрин?

Я посмотрела на него и снова увидела складку, пролегшую у него между бровями. В ней я прочитала удивленное разочарование и вспомнила минуты, когда Гэбриел забывал о том, что было причиной его тоски, сбрасывал с себя угрюмость и становился беззаботно весел. Я ощутила сильнейшее желание излечить его от уныния, так же, как излечила Пятницу.

– Конечно же, я не испытываю к вам неприязни, – горячо произнесла я, – и мы счастливы вместе. А если вы уедете…

– Вы будете скучать по мне, Кэтрин, но не так сильно, как я по вам. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Не желаю уезжать без вас.

– Почему вам так хочется, чтобы я поехала с вами?

– Почему? Вы же наверняка об этом догадываетесь. Потому что я люблю вас… потому что не хочу с вами расставаться.

– Да, но… есть и другая причина?

– Какая может быть другая причина? – удивился Гэбриел, но, произнося это, не смотрел мне в глаза, и я поняла, что мне предстоит узнать еще немало о нем и о его доме.

– Вы должны рассказать мне все, Гэбриел, – произнесла я.

Он придвинулся ко мне и обнял за плечи.

– Вы правы, Кэтрин. Вы должны кое-что знать. Я никогда не буду счастлив без вас, и… мне недолго осталось.

Я отстранилась от него.

– Что вы имеете в виду? – резко спросила я.

Гэбриел сел ровно, глядя прямо перед собой, и произнес:

– Я проживу еще лишь несколько лет. Мне вынесен смертный приговор.

Я рассердилась: мне было уже невыносимо слушать эти разговоры о смерти.

– Хватит драматизировать, – выпалила я, – и объясните наконец, что именно все это означает.

– Все очень просто. У меня больное сердце… В нашем роду этот недуг встречается довольно часто. У меня был старший брат, он умер в детстве. Мать скончалась, производя меня на свет, но по той же причине, из-за больного сердца, которое не выдержало напряжения. Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо.

Меня охватило сильнейшее желание его утешить, и Гэбриел понял, как его слова поразили меня, потому что продолжил с тоской в голосе:

– Мне осталось не так уж много лет, Кэтрин.

– Не говорите так! – резко воскликнула я и вскочила, охваченная такими сильными чувствами, что больше ничего не смогла произнести, и торопливо зашагала прочь.

Гэбриел догнал меня и молча пошел рядом. Пятница бежал впереди, то и дело с беспокойством оглядываясь на нас. Казалось, его глаза умоляли нас быть веселее.

Той ночью я почти не спала. Все мои мысли были о Гэбриеле и о том, что он нуждался во мне. Именно это делало его столь непохожим на всех, кого я знала. Ведь до сих пор я не встречала никого, кто был бы обречен на смерть. У меня в голове постоянно звучал его голос: «Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо». Передо мной были его грустные глаза, и я вспоминала минуты, когда он ненадолго становился счастливым. А ведь я могла бы наполнить счастьем остаток его жизни… Только я одна. Могла ли я забыть об этом? Могла ли отвернуться от человека, так сильно во мне нуждавшегося?

В то время я была настолько неопытна, что не знала, как истолковать собственные чувства. Но я не сомневалась: если Гэбриел уедет, я буду по нему тосковать. Он наполнил мою жизнь смыслом, заставил меня позабыть о мрачности и унынии, царивших в нашем доме. Было так приятно проводить время с человеком, которому я была интересна, несмотря на безразличие моего отца, с человеком, который восхищался мной, несмотря на критику Фанни.

Возможно, я не была влюблена, возможно, мои чувства к Гэбриелу произрастали из жалости, но к утру я приняла решение.

В церкви было зачитано объявление о нашем предстоящем бракосочетании; Гэбриел уехал в Кёрклендские Забавы, полагаю, чтобы сообщить эту новость семье, а я начала готовиться к свадьбе.

Перед отъездом Гэбриел официально попросил моей руки, и происходящее привело моего отца в замешательство. Он заколебался, напомнил Гэбриелу о моем юном возрасте и о том, как недолго мы знакомы, но я, ожидавшая подобного, ворвалась в комнату и сумела убедить отца в том, что мое намерение выйти замуж непоколебимо.

Отец заметно нервничал, и я понимала: он жалеет, что рядом нет дяди Дика, с которым можно было бы посоветоваться. Впрочем, я была уверена, что отец не станет противиться, и через некоторое время он сказал: поскольку я настроена решительно, пусть будет по-моему. Затем он задал Гэбриелу полагающиеся в таких случаях вопросы о его положении в обществе, и ответы его удовлетворили. И тут мне впервые пришло в голову, что я выхожу замуж за представителя богатой семьи.

Мне очень не хватало дяди: казалось немыслимым, что он пропустит мою свадьбу. Я не сомневалась, что могла бы обсудить с ним свои чувства и он помог бы мне понять их лучше.

Я сказала Гэбриелу о том, как бы мне хотелось, чтобы дядя Дик присутствовал на нашей свадьбе, но мысль о том, чтобы отложить ее, наполнила его таким отчаянием, что я не стала настаивать.

Желание Гэбриела наполнить смыслом каждый час своего существования трогало меня до глубины души, и я не позволила бы помешать успокоению, которое, по его мнению, могла ему дать. Дяде Дику можно отправить письмо, но никто не знал, когда оно дойдет до адресата и когда я получу ответ. Мой дядя был не мастер писать письма и делал это крайне редко, причем никогда не отвечал на мои, и я даже подозревала, что мои послания не доходят до него.

Но искушения написать Дилис я побороть не смогла.

Случилось нечто в высшей степени неожиданное. Я выхожу замуж!

Как странно, что это произошло со мной раньше, чем с тобой. Мой жених – мужчина, о котором я тебе писала. Мужчина, который помог мне спасти собаку. Он живет в Йоркшире, в чудесном старинном доме рядом с аббатством, и все случилось так стремительно, что я сама не понимаю, как до этого дошло. Не знаю, люблю ли я его. Знаю лишь, что не вынесу, если он уедет и я никогда не увижу его снова. О Дилис, это так волнующе, ведь до того, как это произошло, мне было здесь очень плохо.

Ты не представляешь, в каком доме я живу. Я и сама позабыла об этом за годы, проведенные в школе. Здесь так темно… и я имею в виду не только отсутствие солнечного света… Люди тут ведут мрачную жизнь…

Я разорвала это письмо. Должно быть, я сошла с ума, раз пытаюсь объяснять Дилис то, чего сама не понимаю. Как ей рассказать, что я собираюсь выйти за Гэбриеля, потому что по какой-то неведомой мне самой причине испытываю жалость к нему и знаю, что ему нужна моя помощь; потому что мое сердце отчаянно хочет любить кого-то; потому что отец оттолкнул меня, когда я попыталась проявить свою любовь, не прося ничего взамен; потому что мне не терпелось сбежать из дома, в котором я теперь жила.

Вместо этого письма я отправила Дилис обычное приглашение на свадьбу.

Фанни все еще была настроена скептически. Ей казалось, что спешка тут неуместна. Она то и дело вспоминала разные подходящие, как ей казалось, пословицы, вроде «женишься на скорую руку, да на долгую муку», и заводила разговоры о том, что мне придется «хлебнуть горя большой ложкой». И все же мысль о предстоящем несчастье, похоже, немало ее радовала, и она была решительно настроена сделать все, чтобы мои будущие уважаемые родственники, если они явятся на свадьбу, не были разочарованы праздничным застольем.

Гэбриел писал мне часто, и его письма были полны страсти, но говорилось в них только о его преданности мне и о том, как он ждет нашего союза. О том, как восприняла новость его семья, он не написал ни слова.

Пришел ответ от Дилис. Она писала, что я слишком поздно поставила ее в известность о свадьбе, что у нее столько дел, что уехать из Лондона никак не получится. Тогда я поняла, что наши пути разошлись настолько, что от близости, которая некогда нас соединяла, ничего не осталось.

За три дня до свадьбы Гэбриел вернулся и поселился в гостинице «Королевская голова», менее чем в полумиле от Глен-хауса.

Когда ко мне в комнату вошла Мэри с известием о том, что жених ждет меня в гостиной на втором этаже, я бросилась вниз. Он стоял спиной к камину, глядя на дверь, и как только я отворила ее, шагнул ко мне и мы обнялись.

Гэбриел выглядел возбужденным, моложе, чем перед отъездом, потому что в нем исчезла былая напряженность.

Я обхватила его лицо ладонями и поцеловала.

– Мы как мать и любимое дитя, – пробормотал он.

Это была очень точная характеристика моих чувств. Мне хотелось заботиться о нем, хотелось наполнить абсолютным счастьем время, которое ему осталось. Я не испытывала к Гэбриелу страстной любви, но не придавала этому особого значения, ибо в то время ровным счетом ничего не знала о страсти.

И все же я любила его и, когда он крепко прижал меня к себе, поняла, что ему как раз и нужна такая любовь, какую я к нему испытываю.

Я высвободилась из объятий и усадила Гэбриела на кушетку, набитую конским волосом. Мне не терпелось узнать, как восприняли новость о помолвке его родственники и сколько их приедет на свадьбу.

– Понимаете, – медленно произнес Гэбриел, – мой отец слишком немощен, чтобы куда-то ездить. Что же до остальных… – Он пожал плечами.

– Гэбриел! – ошеломленно вскричала я. – Вы хотите сказать, что никто из них не приедет?

– Ну, у меня есть тетя Сара… Она, как и отец, слишком стара для поездок. И…

– А ваша сестра? И ее сын?

Он забеспокоился, между бровями пролегла складка.

– Дорогая, какое это имеет значение? – сказал Гэбриел. – Это же не их свадьба, правда?

– Но как можно не приехать на свадьбу? Они не одобрили наш брак?

– Разумеется, они не будут против. Но сама церемония – это ведь не так уж важно, правда? Кэтрин, послушайте, мы снова вместе. Я хочу быть счастлив.

Видеть, как на его лицо снова наползает туча, было невыносимо, и я попыталась скрыть охватившее меня беспокойство. Это было очень странно. Чтобы никто из его родственников не присутствовал на свадьбе… В высшей степени необычно. Впрочем, если оглянуться назад, все, что привело нас к этому браку, было довольно необычно.

Тут за дверью послышалось царапание. Пятница узнал, что Гэбриел вернулся, и хотел поскорее его увидеть. Я открыла дверь; пес бросился прямиком на руки Гэбриелу и потянулся мордой к его лицу, пытаясь лизнуть. Тот со смехом уворачивался.

Я сказала себе: не надо думать, что родственники Гэбриела более консервативны, нежели он сам. И очень хорошо, что Дилис отклонила мое приглашение.

– Они думают, что вы их недостойны. – Таков был вердикт Фанни.

Я не хотела показывать ей, как меня тревожит поведение родственников Гэбриела, поэтому просто пожала плечами.

После свадьбы мы с Гэбриелом планировали провести неделю в Скарборо, а потом собирались отправиться в Кёрклендские Забавы. Всему свое время, думала я. Рано или поздно я все равно узнаю, что его родственники думают о нашем браке. Просто нужно набраться терпения.

Мы поженились в нашей деревенской церквушке в июне, примерно через два месяца после первой встречи. К алтарю меня вел отец; на мне было белое платье, в кратчайшие сроки сшитое местной портнихой, белая вуаль и венок из флердоранжа.

На приеме, который мы устроили в гостиной Глен-хауса, гостей почти не было: приходской священник, доктор и их жены.

Мы с Гэбриелом ушли сразу же после того, как подняли тост за наше здоровье. Свадьба была скромной, и мы с радостью покинули немногочисленных гостей, чтобы отправиться на станцию, где сели на поезд до побережья.

В купе первого класса, когда мы с Гэбриелом остались наедине, я впервые почувствовала, что мы похожи на самых обычных жениха с невестой. Прежде необычность нашей свадьбы – ее поспешность, малочисленность гостей, отсутствие родственников жениха на церемонии – придавала всему происходящему какой-то странный оттенок, как будто все это было не по-настоящему, но теперь, когда мы были одни и вместе, нервное напряжение спало.

Гэбриел держал меня за руку, на лице – удовлетворенная улыбка, смотреть на которую мне было приятно. Никогда прежде я не видела его столь умиротворенным и поняла: вот чего ему всегда не хватало – покоя. Пятница ехал с нами. Нам бы не пришло в голову его бросить. Я нашла для него дорожную корзинку, потому что не знала, как он поведет себя в пути. Специально выбрала с крупным плетением, чтобы он мог видеть нас, и объяснила ему, что его заключение продлится недолго. У меня появилась привычка разговаривать с псом и все ему объяснять. Фанни только ухмылялась. Она считала, что я «совсем ополоумела», раз уж разговариваю с собакой.

Через некоторое время мы добрались до гостиницы. В первые дни нашего медового месяца я чувствовала, что моя любовь к Гэбриелу только растет, ведь он так отчаянно нуждался во мне, так хотел, чтобы я избавила его от приступов меланхолии, которые могли охватить его в любую минуту. Эта нужность другому человеку приносила мне ощущение удивительного удовлетворения, которое, как мне кажется, я тогда ошибочно принимала за любовь.

Погода стояла восхитительная, дни были солнечные. Мы много гуляли втроем, ведь Пятница всегда был рядом с нами. Мы исследовали побережье, от Робин-Худс-Бэй[3]3
  Рыбацкая деревушка и залив в графстве Норт-Йоркшир.


[Закрыть] до мыса Фламборо-Хэд. Восторгались чудесными маленькими бухтами, величественными отвесными скалами, гротами и вересковыми равнинами, видневшимися то тут, то там. Нам нравилось совершать прогулки, что мы и делали едва ли не каждый день. Иногда мы брали лошадей и удалялись от моря, исследуя местные равнины и сравнивая их с нашими в Западном Райдинге. Вдоль береговой линии можно наткнуться на осыпающиеся стены древних замков, а однажды мы обнаружили остатки старинного монастыря.

Гэбриела притягивали древние развалины. Очень скоро я поняла, что у этого влечения болезненная природа, и впервые с начала нашего путешествия увидела, что к нему вернулась мрачная молчаливость, от которой я так хотела его избавить. Пятница вскоре заметил, что Гэбриела покидает счастливое умиротворение, в которое он погрузился с началом медового месяца. Однажды, когда мы исследовали заброшенный монастырь, я увидела, как пес трется головой о ногу Гэбриела, глядя на него снизу вверх, словно умоляя вспомнить о том, что мы трое вместе и потому должны быть счастливы.

Именно тогда я заметила первые признаки тревоги, нарушившие мою безмятежность. Я сказала Гэбриелу:

– Этот монастырь похож на Кёрклендское аббатство?

– Все древние развалины похожи друг на друга, – неопределенно ответил он.

Мне захотелось расспросить его подробнее. Я была уверена, что его что-то беспокоит, и причиной этому наверняка являлись Кёрклендское аббатство и Забавы.

Я осторожно продолжила:

– Но, Гэбриел, вам это сходство, кажется, неприятно.

Он положил руку мне на талию, и я увидела, что он изо всех сил пытается сбросить с себя охватившее его подавленное настроение.

Тогда я резко сменила тему:

– Похоже, собирается дождь. Может быть, нам лучше вернуться в гостиницу?

В глазах Гэбриела я прочитала облегчение оттого, что я не стала задавать вопросы, на которые ему пришлось бы давать уклончивые ответы. Уже скоро, сказала я себе, я окажусь в своем новом доме. Там я смогу узнать причину странного поведения своего мужа. Нужно подождать, а узнав правду, я смогу избавить Гэбриела от того, что не дает ему покоя.

Я ничему не позволю омрачить его счастье, сколько бы лет жизни у нас ни оставалось.

Глава 2

Медовый месяц подошел к концу. В последние дни мы оба были напряжены. Гэбриел все время молчал, а я немного сердилась на него. Я не могла понять, как можно сегодня быть веселым и жизнерадостным, а на следующий день – мрачным и угрюмым. Возможно, хоть я и не признавалась себе в этом, я просто волновалась перед встречей с семьей Рокуэллов. Пятница почувствовал наше настроение и заметно приуныл.

– Нас трое, вот что он хочет нам сказать, – произнесла я, обращаясь к Гэбриелу, и мои слова заставили его улыбнуться.

Поездка через Северный Райдинг оказалась долгой, потому что нам пришлось сделать пересадку, и до Кейли мы добрались лишь вечером.

Нас ждала карета, надо сказать, весьма большая и дорогая. И мне показалось, что кучер, увидев меня, удивился. Я подумала: довольно странно, что ему неизвестно о женитьбе Гэбриела, а это явно стало для него новостью, иначе почему бы он дивился тому, что муж приехал вместе с женой?

Пока кучер возился с нашим багажом, украдкой поглядывая на меня, Гэбриел помог мне сесть в экипаж.

Никогда мне не забыть этой поездки от станции. Она заняла около часа, и еще до того, как мы достигли места назначения, сгустились сумерки.

Свой новый дом я увидела впервые в полутьме.

Мы ехали по вересковым пустошам, которые при таком освещении казались глухими и жутковатыми, но они были очень похожи на окрестности Глен-хауса, а я в любой пустоши чувствую себя как дома. Дорога шла вверх, и, несмотря на то что был июнь, в воздухе чувствовалась прохлада. Мои ноздри уловили запах торфа, и я, несмотря на все растущую тревогу, тут же воспряла духом, когда представила, как буду ездить по этим пустошам верхом… Вместе с Гэбриелем.

Теперь мы спускались, и местность вокруг уже не казалась такой уж глухой, хотя то тут, то там нам все еще попадались поросшие вереском проплешины. Мы приближались к деревушке Кёркленд-Мурсайд, рядом с которой и находился мой новый дом, Кёрклендские Забавы.

Трава вокруг стала пышнее, вдоль дороги теперь попадались редкие дома; показались обработанные поля.

Гэбриел наклонился ко мне.

– Если бы было светлее, отсюда можно было бы разглядеть Келли-Грейндж, дом моего кузена. Не помню, рассказывал ли я о нем. О Саймоне Редверсе…

– Да, – кивнула я, – рассказывали. – И, напрягая зрение, разглядела далекий, едва заметный темный силуэт здания справа от нас.

Мы переехали через мост, и лишь тогда я впервые увидела аббатство.

Башня в нормандском стиле, от которой осталась лишь внешняя оболочка, лепящиеся к ней стены, из-за которых с расстояния могло показаться, что башня осталась невредимой, – все казалось величественным, хоть и устрашающим. Впрочем, я тогда подумала, что это настроение мужа передалось мне, заставив вообразить в этом месте нечто пугающее.

Наш экипаж катился по дороге между двумя рядами массивных дубов, как вдруг мы оказались на открытом пространстве и моему взору предстал дом.

У меня перехватило дыхание, потому что он был прекрасен. Первое, что поразило меня, это его размер. Дом походил на вытянутый огромный каменный прямоугольник. Потом я узнала, что здание это было выстроено вокруг внутреннего двора и что, хоть его история началась еще при Тюдорах[4]4
  Тюдоры – королевская династия, правившая в Англии в 1485–1603 гг.


[Закрыть], за прошедшие века оно не раз перестраивалось. Высокие окна со средниками были украшены вырезанными в камне фантастическими фигурами демонов и ангелов, вилами и арфами, свитками и тюдоровскими розами. Это и в самом деле было баронское гнездо. Мне тогда подумалось: каким маленьким, должно быть, казался Глен-хаус Гэбриелу, когда он бывал у нас. С десяток ступеней, истертых посредине, вели к большому каменному портику, украшенному такой же резьбой, как и пространство вокруг окон. Как только я начала подниматься по этим ступеням, тяжелая дубовая дверь с изящными коваными украшениями отворилась и я встретилась с первым членом своей новой семьи.

Это была женщина лет сорока или чуть моложе; ее сходство с Гэбриелом тут же указало мне на то, что это его вдовствующая сестра, Руфь Грантли.

Несколько секунд, не произнося ни слова, она смотрела на меня, взгляд ее был холодным, оценивающим, прежде чем она усилием воли наполнила его теплом.

– Здравствуйте. Надеюсь, вы простите нас, ведь все это стало для нас неожиданностью. Мы узнали эту новость только сегодня утром. Гэбриел, почему ты не сообщил нам раньше?

Она взяла меня за руку и улыбнулась, точнее, растянула губы и обнажила зубы. Я обратила внимание, что у нее настолько светлые ресницы, что их почти не видно. Вообще волосы у Руфи были немного светлее, чем у Гэбриела, однако в первую очередь меня поразила ее холодность.

– Прошу, проходите, – пригласила она. – Но, боюсь, мы не совсем готовы. Вы так нас удивили.

– Да, наверное, – ответила я и вопросительно посмотрела на Гэбриела.

Почему он ничего не сообщил родственникам?

Мы вошли в большой холл с ярко горящим камином, и я тут же почувствовала, что это место очень древнее. Нельзя было не заметить, что дух старины здесь хранят и бережно поддерживают. На стенах пестрели гобелены, несомненно, вытканные руками предков несколько веков назад. Посредине возвышался обеденный стол, на котором поблескивали медные и оловянные приборы.

Я осмотрелась.

– Что скажете? – поинтересовалась Руфь.

– До чего же… волнующе здесь оказаться.

Похоже, мои слова доставили ей удовольствие. Затем она обратилась к брату:

– Гэбриел, к чему эта таинственность? – И, повернувшись ко мне, осуждающе развела руками: – Ума не приложу, зачем ему понадобилось держать нас в неведении до сегодняшнего утра.

– Я хотел сделать вам сюрприз, – сказал Гэбриел. – Кэтрин, вы наверняка устали. Если хотите, можете подняться в свою комнату.

– Конечно, идите, – вставила Руфь. – А с семьей познакомитесь позже. Поверьте, нам всем не терпится узнать вас получше.

Ее глаза вспыхнули, немного выступающие зубы снова обнажились. Пятница неожиданно гавкнул.

– Еще и собака? – произнесла Руфь. – Так вы любите животных… Кэтрин?

– Да, очень. Наш Пятница наверняка всем понравится.

Заметив движение наверху, я быстро подняла глаза и посмотрела на галерею.

– Это галерея менестрелей, – объяснил Гэбриел. – Мы иногда используем ее, когда устраиваем бал.

– В этом доме придерживаются старинных традиций, Кэтрин, – вставила Руфь. – Надеюсь, мы не покажемся вам слишком старомодными.

– О, уверена, что старинные традиции мне очень понравятся.

– Надеюсь. Когда традиции сохраняются…

Мне показалось, что ее голос прозвучал немного язвительно, и я подумала, не намекает ли она на то, что мне не дано понять традиции, которые хранит их семейство.

Из-за не слишком теплого приема, оказанного мне Руфью, не покидавшее меня ощущение тревоги все больше усиливалось, и я снова задумалась о причине, по которой Гэбриел решил скрыть новость о своей женитьбе от семьи.

В комнату вошел слуга, и на его вопрос о багаже Гэбриел ответил:

– Отнесите его в мою комнату, Уильям.

– Слушаюсь, хозяин, – был ответ.

Слуга взвалил на плечо мой чемодан и стал подниматься по лестнице. Гэбриел взял меня под руку, и мы последовали за ним. Руфь отправилась за нами, и я чувствовала, как она смотрит мне в спину, подмечая каждую подробность. Никогда еще я не была так благодарна дяде Дику, как в ту минуту. Мой добротный дорожный костюм из синего габардина придавал мне уверенности.

Первый лестничный пролет заканчивался площадкой, на которой обнаружилась дверь.

– Она ведет в галерею, – пояснил Гэбриел, но открывать ее не стал, к моему разочарованию, ведь мне хотелось увидеть, есть ли там кто-нибудь.

Я была уверена, что заметила в галерее какое-то движение, и хотела узнать, кто из домочадцев предпочел, прячась наверху, наблюдать за мной, вместо того чтобы спуститься и поздороваться.

Лестница была широкая и очень красивая, но в свете масляных ламп казалась полной теней. Пока мы поднимались по ней, меня охватило необъяснимое ощущение, будто все представители рода Рокуэлл, жившие в этом доме последние три сотни лет, неодобрительно наблюдают за мной, девушкой, которую Гэбриел привел сюда, не посоветовавшись с семьей.

– Мои комнаты, – сказал мне муж, – на самом верху. Долго подниматься.

– Ты останешься в них теперь, после женитьбы? – спросила Руфь из-за моей спины.

– Конечно останусь. Разумеется, если Кэтрин там понравится.

– Я уверена, что понравится.

– А если не понравится, у нас есть и другие, – заметила Руфь.

Мы поднялись на третий этаж, и перед нами предстал юноша. Высокий, худощавый, очень похожий на Руфь.

– Мама, они еще не приехали? Что она… – крикнул он, прежде чем увидел нас.

Он замолчал, ничуть не смутившись, когда его взгляд упал на меня.

– Это Люк… мой племянник, – представил юношу Гэбриел.

– Мой сын, – проворчала Руфь.

– Очень рада знакомству, – сказала я, протягивая ему руку.

Люк взял ее и поклонился так низко, что локон его длинных волос свесился ему на лицо.

– В таком случае радость взаимна, – произнес он нараспев. – Так забавно, когда кто-то в семье женится.

Он очень сильно напоминал мать, а значит, и Гэбриела. Такие же аристократические черты, деликатная светлокожесть, расслабленность движений, граничащая с вялостью.

– Что вы думаете о нашем доме? – с любопытством поинтересовался Люк.

– Она не пробыла здесь еще и десяти минут, не увидела еще и десятой части, а если что-то и увидела, то не при дневном свете, – напомнила ему мать.

– Завтра устрою вам экскурсию, – пообещал Люк, и я поблагодарила его.

Он снова поклонился и отступил в сторону, освобождая нам дорогу, но, когда мы прошли, присоединился к нашей процессии и пошел вместе с нами до комнат на четвертом этаже, которые, как мне стало понятно, всегда занимал Гэбриел.

Мы дошли до круговой галереи, и ощущение, что за мной наблюдают, усилилось, ведь здесь висели фамильные портреты, сделанные в полный рост. Горели три-четыре лампы из розового кварца, и в их призрачном свете казалось, будто фигуры на полотнах оживают.

– Пришли, – сообщил Гэбриел, и пальцы на моем локте сжались сильнее.

Я услышала, как в корзине зашевелился Пятница. Он тихонько тявкнул, словно напоминая о своем присутствии. Думаю, пес угадал мое настроение и знал, что я чувствовала себя так, будто меня заключают в тюрьму и мое присутствие здесь вызывает раздражение. Конечно, напомнила я себе, всему виной наш поздний приезд. Если бы мы прибыли ярким солнечным утром, все выглядело бы иначе.

В старинных домах, подобных этому, всегда таинственная атмосфера, и с наступлением темноты людей, у которых слишком живое воображение, начинают преследовать тени. Я оказалась в необычном положении. Мне предстояло стать хозяйкой этого дома, но каких-то три дня назад никто в нем даже не подозревал о моем существовании. Неудивительно, что я вызывала раздражение.