Текст книги "Дочь обмана"

– Я считаю, у каждого должен быть свой шанс, – настаивала мама.

– Но ведь она приехала в Лондон, – вставила я. – У нее есть сила воли, целеустремленность. Вы сами не раз говорили, что в конечном счете это играет не последнюю роль.

– По крайней мере, мы могли бы посмотреть, что она умеет, – сказала мама.

– Прежде, чем заниматься благотворительностью, вспомните, что у вас занято шесть вечеров в неделю, да еще плюс к тому дневные спектакли.

– Я помню об этом, – сказала мама. – Но я твердо убеждена, что каждому должен быть дан шанс.

Она зевнула.

– Спектакль сегодня удался. Столько раз вызывали, что я думала до утра не отпустят. Приятно, когда аплодируют стоя. Кажется, что «Мауд» уже так давно на сцене.

– И еще кажется, что вам давно пора в постель, – сухо заметила Марта.

– Знаю, – ответила мама. – Завтра, наверное, не смогу подняться.

Какая она хорошая, какая добрая, подумала я. Она так заботится об этой девушке. Несмотря на сегодняшний триумф, ее первые мысли были о ней, и я знала, что мама сделает все возможное, чтобы помочь ей.

Наивысшая добродетель, подумала я, – это любовь к людям. Подчиняясь внезапному порыву, я подошла к ней и расцеловала.

Лайза Феннел пробыла у нас уже больше недели. Мама прослушала ее и пришла к выводу, что у нее очень неплохой голос и ей хватило бы нескольких уроков, чтобы исправить небольшие погрешности. Танцевала она тоже вполне прилично. Мама договорилась, что Лайза будет брать уроки у одного ее знакомого учителя пения.

Когда Дезире овладевала подобная идея, она становилась неудержимой. По словам Марты, в своей благотворительности она не знала никакой меры и нередко делала глупости, пытаясь помочь этим неудачницам. Но ведь это ее экипаж замешан во всей этой истории, настаивала мама, и она должна попытаться хоть как-то загладить эту вину перед бедной девушкой, перенесшей такой удар. Ведь ей и без того приходится трудно – нужда, неустроенность. Поэтому мама считала вполне естественным, что она берет Лайзу под свое крыло. Предполагалось, что она некоторое время поживет у нас, пока не сможет «прилично устроиться».

Ее немногочисленные пожитки были перевезены из каморки, которую она снимала. Бедность этого жилья потрясла меня не меньше, чем маму. Я вполне разделяла мамины чувства по отношению к этой девушке и так же, как она, всей душой стремилась помочь Лайзе. Нам обеим было ее ужасно жаль.

После того, как Лайза отзанималась три раза с учителем пения, мама объявила Марте и мне:

– Не понимаю, почему бы Долли не взять ее хористкой. Мне всегда казалось, что хор у нас несколько жидковат.

– Жидковат! – вскричала Марта. – О чем это вы?

– В том номере, когда девушки кладут руки на плечи друг другу и делают большой батман, они должны стоять ближе друг к другу. Некоторые дотягиваются с трудом, и это портит всю картину.

– Глупости, – отрезала Марта. – Это одна из лучших танцевальных вставок.

– Она могла бы быть еще лучше. Тебе так не кажется, Ноэль?

Я не замечала, чтобы девушкам было трудно дотягиваться, но мне пришлось согласиться с мамой.

– Да, – сказала я, – не мешало бы взять еще одну танцовщицу.

– Я поговорю с Долли, – сказала мама.

Я присутствовала при этом разговоре с Долли.

– Я не хочу, чтобы это происходило при Марте, – сказала мама. – Она, конечно, примет его сторону, а ты, Ноэль, останься. Ты – его слабость и, вообще, он уважает молодость. При тебе он не станет так кипятиться.

И я осталась.

– Долли, – сказала она. – По-моему, хор у нас жидковат.

– Жидковат? – воскликнул Долли.

– Мне так кажется.

– Это всего лишь еще одно из твоих «кажется».

– Эта девушка, – продолжала мама, – она совсем недурна. Для нее это стало бы прекрасным началом и, к тому же, экипаж был все-таки мой. Я подумала, если бы нам удалось протолкнуть ее в хор, это был бы выход для меня и именно то, что ей нужно.

– Ты полагаешь, мне больше нечего делать, кроме как проталкивать хористок в наш кордебалет только из-за того, что они бросаются под ноги твоей лошади?

– Эта девушка так несчастна. Долли, пожалуйста, выслушай меня.

– При условии, что ты не будешь говорить о проталкивании твоей протеже в мой кордебалет.

– Твой кордебалет! Кто сделал спектакль таким, каким он есть? Я.

– Не без моей помощи и еще многих других. У артистов всегда раздутое самомнение.

– Долли, ты ведь не так глуп, каким хочешь казаться. Мы могли бы себе позволить взять еще одну девушку в кордебалет. Ты сам знаешь, что могли бы.

– Нет, – твердо заявил Долли.

– Долли, я прошу тебя.

– Я это прекрасно понимаю. У тебя голова полна бредовыми идеями о помощи всем этим субъектам, которые лезут к тебе с жалостливыми историями. Вполне в твоем духе. Это уже не в первый раз. Дашь работу этой девчонке, а назавтра сотни таких же будут поджидать тебя у двери. Они пачками начнут бросаться тебе под колеса. Вся сцена будет заполнена хористками. Для солистов просто места не останется.

– Долли, я прошу тебя только об одной.

– Послушай, я уже по горло сыт твоей благотворительностью. Занимайся ею сама, если ты без этого не можешь, но только не вмешивай меня в это дело.

– Иногда я тебя ненавижу, Долли. Ты такой самодовольный. Неужели ты не видишь, что расстраиваешь меня? Ты мне сегодня испортишь спектакль.

Долли встал в одну из своих театральных поз, поднес руку ко лбу, на лице появилось выражение отчаяния.

– О, какие муки! Боже всемогущий, желающий наказать меня, чем я провинился, что должен терпеть эту женщину? Как мне вынести эти мучения? Она решила меня разорить, пустить по миру. Она хочет уничтожить спектакль, в который я вложил все, что имею. Она хочет заполнить мою сцену сотнями глупых жеманных хористок!

– Замолчи! – выкрикнула мама. – Кто здесь сказал хоть слово о сотнях? Повторяю, речь идет только об одной. А если вы действительно разоритесь, мистер Доллингтон, вы сами будете в этом виноваты. Из-за вас я чувствую себя совершенно разбитой. Нет, я не смогу сегодня играть. Вам придется пригласить Дженет Дэар. Увидите, как это понравится зрителям. Уж она-то не станет возражать против такого кордебалета, из-за того, что мистер Доллингтон, воображающий себя Гарриком и Кином в одном лице, боится потратить на спектакль несколько лишних пенсов в то время, как другие работают до упаду ради этого самого спектакля. Пойдем, Ноэль, ты поможешь мне поставить компресс с одеколоном на лоб. Я чувствую, что приближается ужасающий приступ мигрени.

Она взяла меня за руку и направилась к двери.

– Ну, ладно, – сказал Долли. – Учти, я ничего тебе не обещаю, но согласен посмотреть девушку.

Мама просияла и заулыбалась. Мигрени как ни бывало.

– Долли, милый! – воскликнула она. – Я знала, что ты согласишься.

В результате Лайза Феннел пела перед Долли в сопровождении Джорджа Гарленда, маминого аккомпаниатора. Марта и я тоже присутствовали при этом.

– Это вполне может понравиться слушателям, – сказала мама.

Лайза спела «Мадам, что вам угодно», довольно точно копируя маму.

Долли что-то проворчал и попросил ее показать какой-нибудь танец, что она и сделала.

Долли опять что-то проворчал, но своего решения сразу не огласил.

– Он просто хочет сохранить лицо, – прошептала мне мама. – Не станем ему в этом мешать. Все будет хорошо.

В тот же день Долли известил нас, что Лайза Феннел может приступить к работе в кордебалете со следующего понедельника. А до этого она должна отрепетировать танцы.

Лайза была на вершине блаженства.

– Я не могу в это поверить, просто не могу поверить, – без конца повторяла она. – Подумать только, что я буду выступать в одном спектакле с великой Дезире!

Не меньшую радость испытывала и мама.

– Я знаю, тебя ждет успех. В тебе есть воля к победе, а это именно то, что нужно.

– Подумать только, что если бы меня не сбила лошадь и я чуть не умерла…

– Такова жизнь, дорогая моя. Случается что-то ужасное, а потам оно оборачивается для тебя добром.

Лайзу приняли в кордебалет, и было совершенно оче видно, что она просто боготворит маму.

– Она подражает твоему голосу, ходит твоей походкой, с этим особым покачиванием. Ты для нее – образец, ее идеал, – сказала я.

– Она помешана на театре, и этим все сказано. Я уже добилась успеха, а она еще только стремится к нему.

– Она так благодарна тебе. Ты ей подарила ее шанс.

– Да, теперь уже никто не скажет, что у нее совсем нет опыта.

Однажды Лайза сказала мне:

– Я искала себе комнату. Мне хотелось найти что-нибудь поближе к театру. Однако, это почти безнадежно. Все так ужасно дорого. Но, думаю, я сумею кое-как наскрести денег. Твоя мама такая замечательная. Но я чувствую, что не могу больше злоупотреблять ее гостеприимством.

Я передала ее слова маме.

– Наверное, ей хочется быть независимой. Люди всегда стремятся иметь свой угол. Долли просто старый скряга. Он говорит, что не может выплачивать баснословные суммы девушкам из кордебалета и если то, что они получают, их не устраивает, пусть отправляются на все четыре стороны.

– Еще она упоминала о том, как дорого сейчас снять комнату.

– Она ведь не мешает здесь, правда?

– По-моему, нет. Она спокойная, всем рада помочь, со всеми ладит.

– Отлично. Тогда скажи ей, если она хочет, пусть остается. Наверху есть одна комната. Скажи, пусть не сомневается, мы все равно ею не пользуемся, и там ей никто не будет мешать.

Когда я сказала об этом Лайзе, радость осветила ее лицо.

– Для меня это не только освобождение от непосильных расходов. Это еще означает быть здесь, рядом с твоей мамой, в самом центре событий.

– Мама говорит, ты можешь жить там, наверху, совершенно независимо.

– У меня просто нет слов. Никто еще не был так добр ко мне. Дезире – настоящий ангел.

– Она замечательный человек. Думаю, многие смогли в этом убедиться.

Когда Лайза пришла благодарить Дезире, та сказала ей:

– Если захочешь, ты найдешь, чем отплатить мне. Не подумай, что я требую с тебя платы. Повторяю, мне не менее чем тебе приятно знать, что ты занимаешься тем, к чему стремилась. Ты многого добьешься, и тогда я первая поздравлю тебя.

– Я знаю, если бы не вы, этого бы никогда не произошло.

– Ах, в жизни все бывает, дорогая.

Потекли дни, заполненные обычной, будничной суетой. Я не часто виделась с Лайзой Феннел. Думаю, она не хотела вмешиваться в нашу жизнь. В ее распоряжении теперь была большая комната в мансарде, со скошенным с обеих сторон потолком. Там она и жила в мире и довольстве. Случалось, она пела куплеты из «Графини Мауд», и я часто думала, что это поет мама.

Прошло уже три месяца после премьеры «Графини Мауд», а зрители все еще валом валили в театр. Некоторые ходили по нескольку раз. Это означало полный триумф.

Лайза обычно приезжала домой вместе с мамой и Мартой. Не думаю, что Марта была в восторге от такого нововведения. Она очень ревниво относилась к маме, и я была уверена, что ее возмущает мамино участие в судьбе Лайзы.

Лайза догадывалась об этом и изо всех сил старалась не вызывать ее раздражения. Вообще, мне казалось, что Лайза многое понимает и ведет себя крайне осмотрительно, боясь настроить против себя кого бы то ни было.

Я как-то поделилась этими мыслями с мамой, и она сказала:

– Да, возможно. Бедняжка так боится потерять свою работу. Она не хочет никого огорчать. Я ее прекрасно понимаю. Мы должны постараться сделать так, чтобы она чувствовала себя увереннее.

А потом случилось нечто, имевшее немаловажные последствия. Однажды днем Дженет Дэар пошла за покупками на Роджент-стрит, поскользнулась на мостовой и сломала ногу в двух местах. После такой травмы нечего было и думать, что она скоро вернется в театр.

Дженет участвовала в хоре и кордебалете, а, кроме того, была дублершей. Без нее кордебалет стал таким же, каким был до прихода Лайзы. И если с этим еще можно было смириться, то дублерша, хотя в ее помощи нуждались очень редко, все же была необходима.

Я видела, как засветились надеждой глаза Лайзы.

Прежде всего она подошла к маме.

– Я знаю все куплеты, все танцы. Я видела все ваши спектакли.

– Мне это известно, – сказала мама. – Думаю, ты бы подошла на это место, но я не могу решать за Долли. Если я предложу ему тебя, он непременно станет возражать.

– Но я в самом деле знаю эту роль… Я буду работать, репетировать…

– Все знаю, дорогая. Ты – именно то, что нужно. Положись на меня. Я подумаю, что тут можно сделать.

Вопреки ожиданиям, Долли был на удивление сговорчив. Думаю, он и сам понял, что Лайза Феннел – это наилучший выход. Она стремилась быть точной маминой копией, знала все куплеты. Итак, он не выдвинул никаких возражений, и вопрос был решен.

Лайза Феннел теперь была не только артисткой хора и кордебалета, но и дублершей Дезире.

Дублерша

Несколько раз я виделась с Родериком Клеверхемом. Эти встречи всегда были случайными и происходили в те дни, когда мама играла в дневных спектаклях.

Я обычно выходила из дома вскоре после маминого отъезда в театр, а он поджидал меня на улице. В этом всегда было что-то волнующее, ведь я никогда наверняка не знала, встречу ли его на этот раз.

Хотя в душе была почти уверена, что встречу.

Думаю, нам обоим нравилось, что эти встречи происходят как бы случайно. Наверное, мы оба чувствовали, что их следует держать в тайне, учитывая отношения между нашими родителями.

Эти встречи доставляли мне огромное удовольствие. Мы много бродили по улицам, пили чай в нашем маленьком кафе, а потом он провожал меня до театра, где я встречалась с мамой, и мы все вместе – мама, Марта, Лайза и я – возвращались в экипаже домой.

Иногда мы с Родериком спускались по Пикадилли к Грин-парку. Там мы присаживались отдохнуть и понаблюдать за прогуливающимися людьми.

Я многое узнала о его доме. Он рассказывал об интересных людях, посетивших Леверсон Мейнор после того, как там были обнаружены древнеримские развалины. Я, конечно, тоже рассказывала ему о себе.

Я понимала, что этот период в наших отношениях должен был когда-то кончиться. Мы не могли продолжать встречаться таким образом – почти что тайно. Я ничего не рассказывала маме о продолжении нашего знакомства, что было совершенно необычно для меня, потому что раньше я была с ней абсолютно откровенна. Полагаю, он тоже ничего не говорил своему отцу.

Я была права, когда говорила себе, что это не может больше так продолжаться. Мне хотелось, чтобы он бывал у нас в доме, ему хотелось пригласить меня к себе в Кент. Я и сама мечтала побывать там, испытывая при этом жгучее любопытство к леди Констанс, любопытство даже более сильное, чем к древнеримским развалинам.

Был вторник, и мама по обыкновению занималась со своей портнихой, ей хотелось обновить костюмы к спектаклю. По ее мнению, им следовало быть немного ярче. Накануне я сказала Родерику, что в этот день буду свободна, и он предложил встретиться.

Гуляя, мы дошли до Грин-парка и присели отдохнуть. И тут Родерик спросил:

– Что мы будем делать, Ноэль?

– В каком смысле?

– Я хотел сказать, как долго мы еще будем так встречаться? Ты ведь не говорила об этом маме, правда? Я тоже не сказал о наших встречах отцу. Но ведь это странно. Почему мы так поступаем?

– Наверное, мы оба понимаем, что это может поставить их в затруднительное положение.

– Да, что касается моего отца, так оно и будет.

– Ну, мою маму не так уж легко смутить. Возможно, она подумает, что это вполне нормально. Не знаю.

– Получается, что мы оба скрываем это от своих родителей, но это просто абсурд. Их отношения не должны нас касаться.

– Дело в том, что твоя мама ничего не знает о дружбе между твоим отцом и моей мамой, а если бы она знала, то, конечно, не одобрила бы ее.

– Разумеется. И отец вовсе не хочет, чтобы она об этом узнала.

– Вот из-за этого нам и приходится держать все в тайне.

– Нет, я хочу открыто бывать в вашем доме. Я хочу, чтобы ты приехала в Леверсон. В конце концов, мы с тобой друзья. Во всяком случае, я бы хотел надеяться, что это так.

– Я тоже.

– Ну, раз мы оба на это надеемся, так и должно быть. Так как же мы поступим, Ноэль?

– Я в самом деле не знаю.

– Понимаешь, ты и я, мы…

– Как, это ты, Ноэль?

Я остолбенела. К нам направлялась Лайза Феннел. Я почувствовала, что краснею. Она не сводила любопытных глаз с Родерика.

– Познакомься, это мистер Родерик Клеверхем, сын мистера Чарли Клеверхема, – сказала я.

– Ах! Очень рада познакомиться.

– А это Лайза Феннел. Она тоже играет в спектакле «Графиня Мауд».

– А я тут прогуливалась, – сказала она, – хотела немного передохнуть перед вечерним спектаклем. Погода сегодня замечательная, не правда ли? Я обожаю лондонские парки. Можно мне присесть с вами?

– Пожалуйста, садитесь, – сказал Родерик. Она уселась по другую сторону от него.

– Мне кажется, я никогда не видела вас в доме, – сказала Лайза.

– Нет, я заходил однажды, – возразил Родерик. – Не так давно.

– Думаю, это было еще до тебя, Лайза, – заметила я.

– Ноэль рассказывала вам, как случилось, что я оказалась в этом доме?

– Да, она как-то говорила об этом.

– Это просто чудо какое-то. Прямо как в сказке. Представьте, я чуть не погибла тогда.

– Но экипаж ехал не так уж быстро, – сказала я.

– Вот с этого-то все и началось. Дезире – знаменитая актриса – была так добра ко мне, – ее голос слегка дрогнул. – Она самый замечательный человек в мире.

– Да, я много слышал о ее доброте.

– Вы живете в Лондоне?

– Нет, за городом, но у нас есть небольшой домик в Лондоне. Моему отцу это необходимо – он часто бывает в Лондоне по делам. Так удобнее.

– Конечно, так удобнее, я в этом не сомневаюсь. Я люблю Лондон. Такой древний и в то же время современный. Удивительное сочетание! Вам так не кажется?

Родерик с ней согласился.

– У мистера Клеверхема есть кое-что весьма древнее в своем собственном доме, – сказала я Лайзе. – На их землях нашли остатки древнеримского поселения.

– Потрясающе! – воскликнула Лайза и повернулась к Родерику. – Расскажите же мне об этом!

Слушая его рассказ, я одновременно думала о том, что мне говорил Родерик, когда она нас прервала. Мне показалось, он хотел сказать что-то важное. Как жаль, что она появилась в такой момент.

Она слушала, просила рассказать поподробнее. Как видно, ей и в голову не приходило, что она нарушила наш тет-а-тет. Родерик был слишком хорошо воспитан, чтобы показать свое недовольство, но я была уверена, что он сейчас так же досадует на нее, как и я. Наконец я сказала:

– Ну, ладно. Я должна идти.

– Я тоже, – сказала мне Лайза. – Не думала, что уже так много времени.

– Ну, тогда пойдем, – сказала я.

Мы подошли к дому все вместе. Родерик попрощался и ушел.

– Очаровательный молодой человек! – воскликнула Лайза, когда мы вошли в дом. Глаза ее сияли от восторга. – Ну и Чарли! Имеет такого сына и прячет его от нас!

Вскоре вернулась из театра мама. Она только что обсуждала со своей портнихой новые туалеты для спектакля и хотела рассказать об этом мне. В первом акте голубое платье она меняет на темно-сиреневое, а в последнем акте ей непременно следует быть в красном.

– Эти цвета лучше выделяются. Кроме того, это придаст спектаклю новое звучание. И всем нам пойдет на пользу, а то мы уже немного «заржавели». Как ты считаешь? Знаешь, я навещала Дженет Дэар. Ах, бедняжка! Она просто сходит с ума, так ей хочется поскорее вернуться. Если в этом деле хоть что-то зависит от нее самой, она скоро будет опять на сцене.

Я подумала, что должна сказать маме о встрече с Родериком. Лайза может упомянуть в разговоре, что видела нас вдвоем, и маме покажется странным, что я сама не рассказала ей об этом.

Когда мы остались одни, я сказала, как бы между прочим:

– Кстати, ты помнишь Родерика Клеверхема, сына Чарли? Однажды он заходил к нам.

– Да, конечно. Очень милый молодой человек.

– Я виделась с ним раза два. Случайно.

– В самом деле? Очень интересно.

– Вообще-то, мы и сегодня с ним виделись. Лайза тоже была с нами.

– Ах, да, Лайза… Я как раз вспоминала о ней, когда была у Дженет Дэар. Она так рада работать хористкой и дублершей.

– Она бесконечно благодарна тебе. Ведь это ты все устроила, правда?

– Я бы ничего не смогла сделать, если бы у нее не было способностей.

– Она старается во всем подражать тебе.

– Это потому, что она мечтает сыграть «Графиню Мауд». Возможно, когда-нибудь ей представится такой случай, упаси Господи. Но когда выйдет Дженет, это будет для нее ударом. Бедная девочка уже спит и видит, что она дублерша.

Я подумала, что у меня нет причин испытывать угрызения совести из-за моих встреч с Родериком. Мама не проявила к этому особого интереса и, казалось, ее совсем не волнует, как это может повлиять на ее отношения с Чарли.

Несколькими днями позже ко мне в комнату поднялась Джейн и сказала, что мама хочет меня видеть, и я немедленно должна пойти к ней.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Да на ней лица нет, мисс Ноэль.

Я поспешила к маме в комнату и, увидев ее, встревожилась не на шутку. Она действительно выглядела плохо как никогда.

– Мне было так дурно, – проговорила она. – Должно быть, это рыба, что я ела вчера вечером. Но все началось сразу же после завтрака. Меня тошнит и очень кружится голова.

– Может быть, тебе лучше полежать?

– Я уже полежала. И что самое ужасное, судя по всему, я не смогу сегодня выступать.

– Если будешь себя чувствовать, как сейчас, конечно, не сможешь. Думаю, нужно вызвать доктора Грина.

– Ах, нет, не нужно. В этом нет необходимости. Просто я что-то съела. Это скоро пройдет. Но, думаю, тебе все же надо отправить записку Долли. На всякий случай. Может быть, все обойдется, но нужно быть готовыми.

– Томас может отвезти ее прямо сейчас, – сказала я. Через полчаса Долли в страшном волнении уже был у нас.

– Что случилось? Что-то съела? О, Боже всемогущий, чем я это заслужил?

– Перестань разыгрывать трагедию, Долли. Сейчас не время. Если вечером я не смогу играть, нам нужно уже сейчас продумать, что мы будем делать, если в этом будет необходимость. А, может быть, и не будет, но мы должны быть готовы. Тогда, наверное, придется вместо меня выпустить Лайзу.

– Эту дилетантку?!

– Она не дилетантка. Сейчас она уже очень неплохо справляется. Ты сам это говорил, хотя легче было бы выжать воду из камня, чем заставить тебя признать это.

– Ты так легко рассуждаешь, как будто это пустяк. Позволь тебе объяснить, это настоящее несчастье, катастрофа. И мне придется умиротворять всех этих людей, заплативших за то, чтобы увидеть Дезире, а не дилетантку из провинции.

– Можно подумать, тебе впервые приходится выпускать дублершу. Ничего ужасного не случится, только не впадай в истерику и попытайся рассуждать здраво. Тебе нужно, не откладывая, взяться за дело, Долли. Разумеется, скорее всего я поправлюсь, до спектакля еще два часа. Но, пока что…

– Эта девушка здесь? – спросил Долли.

– Да, – ответила я. – Позвать ее сюда?

– Немедленно.

Я поднялась к Лайзе в комнату. Она выжидающе взглянула на меня.

– Мама не здорова, – сказала я. – У нее страшная рвота и головокружение. Приехал Долли. Она боится, что сегодня не сможет играть.

Лайза пристально смотрела на меня, безуспешно пытаясь скрыть свою радость. Впрочем, я понимала, что это вполне естественно.

– Она, что – совсем разболелась?

– Нет, это только приступ разлития желчи. Ей нужно полежать – когда она встает, у нее кружится голова. Сомневаюсь, что она сможет играть сегодня. Тебе нужно сейчас же спуститься вниз. Долли как тигр в клетке мечется по комнате, а мама пытается его успокоить.

– Он, наверное, в ярости.

– Как обычно, ты же знаешь Долли.

– Он не доверит мне это.

– Придется, – сказала я. – Если бы он считал, что ты с этим не справишься в случае необходимости, он бы не поставил тебя дублершей.

– А твоя бедная мама, как это ужасно!

– Не думаю, что это что-нибудь серьезное. Она считает, что съела что-то неподходящее. Поторопись. Чем дольше ты заставишь ждать Долли, тем больше он рассвирепеет.

Она поспешила вниз, а я пошла к себе.

Конечно, может быть, это счастливый шанс для Лайзы. И вполне естественно, эта мысль затмевает сейчас для нее все остальное.

К вечеру мама почувствовала некоторое облегчение, но не настолько, чтобы ехать в театр. Мне хотелось остаться возле нее, но она сказала, что я должна быть с Лайзой и подбадривать ее перед выходом.

– Бедная, я знаю, как она сейчас переживает. Но должна сказать, у нее крепкие нервы. И они ей сегодня пригодятся.

– Она настроена очень решительно.

– И правильно. В нашем деле, чтобы добиться успеха, нужно действовать решительно и с полной отдачей, можешь мне поверить. Однако, излишняя самоуверенность тоже ни к чему. Хотя этого у нее нет. Она все время опасается, что сорвется на верхних нотах или упадет лицом вниз на пол вместо того, чтобы попасть в объятия своего жениха. Какая-то смесь страха и уверенности, с этим нелегко справиться. Кто-кто, а я это хорошо знаю! Но это ее шанс, возможность показать себя. Выступит хорошо – Долли ее приметит, а провалится – так и останется в кордебалете до конца своих дней. Пожелаем ей удачи. Она знает все вокальные номера, все танцы. Конечно, это вращение в конце первого акта – весьма коварный момент, я и сама несколько раз на этом чуть не сорвалась.

Итак, я поехала в театр переживать за Лайзу.

Занавес вот-вот должен был подняться. Сидя в ложе рядом с Робером Бушером, я оглядывала зал. В течение этих нескольких минут мы были единственными зрителями, знавшими о том, что должно произойти.

Раздвинули занавес, и на сцену вышел Долли.

– Леди и джентельмены, с большим сожалением должен сообщить вам, что Дезире больна и не может быть сегодня с вами.

По залу прокатилось дружное «ах!». Пройдя через партер, ропот достиг балкона и галерки. Я с опаской глядела на зрителей. Эти люди, действительно, заплатили за то, чтобы видеть Дезире.

– Всего несколько минут назад, перед тем как отправиться сюда, я был у нее, – продолжал Долли. – Дезире крайне огорчена тем, что она вынуждена разочаровать вас. Она просила меня передать вам ее искренние извинения. Кроме того, она умоляет вас, любящую и любимую ей публику, дать возможность Лайзе Феннел показать, на что она способна. Дезире полностью доверяет Лайзе и, я уверен, после сегодняшнего спектакля вы будете придерживаться того же мнения. Я знаю, как вы все любите Дезире, но вы ведь не хотите, чтобы она больная была сейчас здесь, на сцене, вместо того, чтобы лежать в кровати. Она передает вам всем привет. Она также жаждет встречи с вами, как стремитесь к этому вы. Но она искренне надеется, что вы дадите Лайзе ее шанс и не будете разочарованы.

Занавес взлетел вверх. Началась первая танцевальная вставка и появилась Лайза, очень точно имитируя Дезире в «Мадам, что вам угодно?».

Это был хороший спектакль. Я следила за каждым движением Лайзы, особенно в самых каверзных местах, таких, как вращение в конце первого акта. Зал аплодировал. Некоторые из зрителей, наверное, понимали, как нелегко приходится сейчас бедной девушке и, отбросив свое разочарование тем, что перед ними не Дезире, старались ободрить дебютантку.

– По-моему, все идет хорошо, – шепнула я Роберу.

– Она так похожа, – прошептал в ответ он. – Копирует ее, да? Это как тень Дезире, ты меня понимаешь?

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – ответила я. – Но мне кажется, зрители не разочарованы.

– О, нет, нет! Однако они не забывают, что платили за то, чтобы увидеть Дезире! В определенном смысле Лайзе не повезло, что ей приходится подражать именно Дезире. Если бы кому-нибудь другому, кому-то… Как бы это сказать? Не имеющему такой яркой индивидуальности, не столь выразительному, ей было бы легче. Нет, конечно, все совсем неплохо, но это – не Дезире.

Я его понимала. Она старалась как можно точнее подражать Дезире, жертвуя ради этого собственной индивидуальностью. Если бы она попыталась быть самой собой, а не бледной копией Дезире, она произвела бы лучшее впечатление. А сейчас она была как бы Дезире, но без ее неподражаемого пленительного обаяния.

Я вернулась домой в экипаже вместе с Мартой и Лайзой. Лайза казалась вконец измученной, но довольной.

Зрители шумно аплодировали ей в конце, а кто-то в партере даже кричал «браво!».

– Там были репортеры, – сказала Лайза. – Что они завтра напишут, хотела бы я знать.

Я отнеслась к ней с сочувственным пониманием. Она придает этому слишком большое значение, думала я. Возможно, в газетах появится две-три строчки, но в них будет больше о болезни Дезире, чем о Лайзе в образе графини Мауд.

Лайза по всей видимости полагала, что ее «боевое крещение» и несколько возгласов «браво» в партере должны были потрясти весь театральный мир.

Мама ждала нас. Выглядела она уже значительно лучше и горела нетерпением поскорее все узнать. Как реагировал зал? Как получился у Лайзы этот коварный пируэт в конце первого акта? Легко ли дались ей верхние ноты в дуэте «Даже будь ты продавщицей, я б все так же любил тебя»? И как ее па совпали с движениями жениха?

Все прошло лучше, чем она могла мечтать, заверила ее Лайза.

– Ну, теперь я могу спать спокойно, – сказала мама. – Милая моя девочка, я уверена, что ты была великолепна. А Долли, что он сказал?

– Он что-то проворчал, – сказала Лайза.

– А что это было за ворчание? Мы всегда узнаем, в каком он настроении по тому, как он ворчит.

– Он удовлетворенно ворчал, – сказала я.

– Ах, слава Богу! Думаю, он остался доволен, иначе он был бы уже здесь и топал ногами.

– Пора ложиться спать, – сказала я, – Лайза совершенно без сил, – и, повернувшись к маме, добавила, – а ты еще болеешь. Так что, спокойной ночи, мама, дорогая.

– Спокойной ночи, мой ангел.

Мы расцеловались, а Лайза стояла и смотрела на нас. Потом она тоже подошла к маме и обняла ее.

– Благодарю вас, – сказала она. – Благодарю вас. Я всем обязана вам.

– За сегодняшний вечер ты должна благодарить не меня, моя милая, а эту мерзкую испорченную рыбу, – сказала мама.

Мы все засмеялись, а мама продолжала:

– Я рада за тебя, моя милая. Это был твой шанс, и ты сумела не упустить его. Вот так и надо действовать.

На лице Лайзы отразилось раскаяние.

– Мне очень жаль, что это случилось из-за вашей болезни.

– Ах, перестань. Не упускай возможностей и будь за них благодарна. А откуда они на тебя свалились – какая разница.

На этом мы и разошлись по своим комнатам.

На следующее утро сообщений в газетах было немного – всего лишь несколько строчек о том, что Дезире больна и что ее заменяла дебютантка Лайза Феннел. Комментариев к ее выступлению не было.

К нам заглянул Долли, и мне не терпелось услышать его приговор.

– Она прилежно выполнила все, что нужно, – сказал он. – Но должен вам сказать, она – не Дезире.

– Зрители хлопали, – заметила я.

– Они всегда хлопают дебютантам. Даже зрители изредка бывают сентиментальны.

– Вы думаете, дело только в этом?

Он кивнул и повернулся к маме: