Текст книги "Опороченная Лукреция"

Это была угроза. К Санчи уже направились двое здоровенных охранников. Не пожелав подвергнуться новому унижению и быть вытолкнутой за дверь, она быстро поклонилась и вышла из комнаты.

В своих апартаментах Санча немного успокоилась и через некоторое время пришла к выводу, что поведение Папы было верным признаком опасности, нависшей над страной.

Очевидно, Александр решил твердо стоять на стороне французов. Сегодня ее оскорбили – как же поступят с ее братом? Едва ли Лукреция способна спасти его.

В тот же день ее навестил Асканио Сфорца. Узнав о том, что произошло в покоях Папы Римского, он нахмурился.

– Думаю, вторжение неизбежно, – сказал он. Санча согласилась.

– Что же делать? – спросила она.

– Вам лично – оставаться здесь и следить за обстановкой. Почаще бывать у Лукреции. Через нее узнавать последние новости из Ватикана. Сам я срочно отправляюсь в Милан. Мой брат Лудовико должен начать приготовления к войне – ему понадобится кое-какая помощь. Что касается вашего брата…

– Да, – нетерпеливо сказала Санча, – как быть с ним?

– Трудно угадать, какую ему готовят участь.

– Пока что Папа опекает его, как малого ребенка.

– И в присутствии свиты оскорбляет его сестру.

– Может быть, это я вынудила его. Совсем потеряла рассудок, узнав о вчерашнем несчастье.

– Нет, он не обошелся бы с вами подобным образом, если бы хоть чуть-чуть заботился о благе Неаполя. Не полагайтесь на его доброе отношение к вашему брату. Когда придут французы, а с ними и Чезаре, они постараются избавиться от Альфонсо. Чезаре всегда ненавидел супругов Лукреции, и его ненависть не будет меньше от того, что Лукреция по-настоящему любит своего нынешнего мужа.

– Вы думаете, мой брат скоро окажется в серьезной опасности?

Асканио угрюмо кивнул.

– Как только станет известно о моем отъезде в Милан. Папа знает о наших собраниях – было бы невозможно держать их в тайне от него. Его доносчики и шпионы шныряют повсюду, а потому он сразу поймет, что мы встревожились. Начиная с того момента, как я покину Рим, положение Альфонсо будет становиться все более угрожающим.

– Тогда не лучше ли ему немедленно уехать в Неаполь?

– Постарайтесь убедить его в том, что отъезда нельзя откладывать ни на один день.

– Это будет нелегко. Он не захочет расставаться с Лукрецией.

– Если вы его любите, – тихо произнес Асканио, – то сделайте все возможное, чтобы он уехал отсюда.

Лукреция лежала на постели, а служанки расчесывали ее волосы. Она была на шестом месяце беременности и почти все время нуждалась в отдыхе.

Но усталость не убавляла ее счастья. Еще три месяца – и у них родится ребенок, думала она. У нее уже появлялись кое-какие мысли о колыбельке для младенца.

– Скоро ли ее сделают для моего малютки? – спросила она у служанок. – Почему ее не поставят в моей спальне, чтобы я могла каждое утро смотреть на нее и говорить: «Осталось только восемьдесят четыре дня… только восемьдесят три… восемьдесят два…»

Служанки разом перекрестились.

– Ох, госпожа, лучше не искушать судьбу, – сказала одна из них.

– Но я же знаю – на этот раз все будет хорошо, – проговорила Лукреция и закрыла глаза.

Из счастливого будущего ее мысли внезапно перенеслись в несчастное прошлое. Она увидела себя одетой в просторное белое платье и стоящей перед множеством кардиналов и епископов. Тогда ее беременности тоже шел шестой месяц – и она клялась в том, что была целомудренна… Иначе ей не удалось бы развестись с Джованни Сфорца.

Вот ведь, подумала она, как не везло мне в жизни! Мой первый ребенок похищен у меня и растет у какой-нибудь неизвестной мне женщины. (Пресвятая Богородица, сделай так, чтобы она была добра к нему!) А второго я лишилась еще раньше, чем могла узнать, кто у меня был – девочка или мальчик.

Однако на этот раз все должно быть по-другому. Надо только получше заботиться о ее третьем ребенке.

– Почему все еще нет моего супруга? – спросила она. – Он уже давно должен был прийти ко мне.

– Скоро он придет, госпожа, – уверила ее та же служанка, что говорила с ней.

Но Лукреция ждала, а он все не шел. Наконец она задремала. Затем проснулась – ее разбудил ребенок, зашевелившийся в животе. Она положила руку на плод и нежно улыбнулась.

– На этот раз все будет хорошо, – прошептала она. – Наверняка он окажется мальчиком. И мы назовем его Родриго – в честь самого лучшего из отцов, какие только были у женщин.

Услышав голоса в передней, она села и прислушалась. О чем они так встревоженно переговариваются?

– Госпожа спит. Подождите, пока она проснется.

– Она бы пожелала узнать сразу.

– Нет… нет. Лучше ей оставаться в неведении. Пусть как следует выспится.

Она встала, набросила халат и прошла в переднюю. Там стояло несколько человек. Они молча посмотрели на нее.

– Что-то случилась, – сказала она. – Что именно? Все продолжали молча смотреть на Лукрецию.

– Говорите. Я приказываю, – повысив тон, обратилась она к одному из них.

– Госпожа, герцог Бишельи…

У нее потемнело в глазах. Она пошатнулась и, чтобы не упасть, оперлась о дверной косяк. Какая-то служанка успела подхватить ее под руки.

– С ним все в порядке, госпожа, – быстро проговорила она. – Ничего особенного. Просто он уехал из Рима.

Лукреция повторила, как эхо:

– Уехал из Рима!

– Да, госпожа, – с небольшой свитой, всего несколько часов назад. Видели, как он во весь опор помчался на юг.

– Я… я понимаю, – сказала Лукреция.

Она повернулась и пошла в комнату. Служанки последовали за ней.

От Альфонсо было письмо.

Час спустя его принесли Лукреции. Она жадно схватила этот запечатанный листок бумаги – знала, что супруг не мог покинуть ее, не оставив о себе какого-нибудь известия.

Затем прочитала. Его жизнь без нее не имеет смысла. Но его вынудили уехать. Вокруг них зреет заговор. Если замыслы заговорщиков сбудутся, то он погибнет и его смерть принесет ей величайшее несчастье. В такой ситуации у него нет выбора. Он всегда знал, чем грозит ему пребывание в Риме, но раньше позволял себе наслаждаться счастьем и закрывать глаза на опасность; увы, сейчас угроза слишком велика, чтобы можно было пренебрегать ею. Его сердце разрывается от горя, но он надеется, что их разлука не окажется долгой. И будет ждать ее в Неаполе.

Это письмо Лукреция прочитала несколько раз; по ее щекам текли слезы. Она все еще держала его в руках, когда доложили о приходе Папы.

Его Святейшество попросил ее не вставать. Он подошел к ее постели и присел рядом.

Служанки без лишних напоминаний вышли из комнаты, и тогда она поняла, как прогневал его неожиданный отъезд Альфонсо.

– Дурак! Перепуганный дурак! – бранился он, удивляя Лукрецию столь необычной для него несдержанностью. – Почему он сбежал от такой молодой и очаровательной супруги?

– Отец, он сбежал не от меня.

– Все скажут, что он сбежал от тебя. Не сомневаюсь, Джованни Сфорца будет очень рад – и всему миру поведает о своей радости. А через три месяца у вас должен родиться ребенок! Этот юный кретин не имеет ни малейшего представления о том, к чему его обязывает твое положение.

– Дорогой отец, не судите о нем слишком строго.

– Он причинил тебе страдание и нанес урон престижу всей нашей семьи. С какой же стати превозносить его?

– Отец, что вы собираетесь делать?

– Вернуть его в Рим. Я уже выслал за ним погоню. Полагаю, скоро мы получим возможность лицезреть этого молодого идиота.

– Он тревожится за свою жизнь, отец.

– Тревожится за свою жизнь! Какое он имеет право? Мы что угрожаем ему?

– Отец, его положение весьма серьезно. Дружба Чезаре с французами…

– Моя маленькая Лукреция, не обременяй свою златокудрую головку такими сложными материями. Ей пристало услаждать глаз, а не заниматься политикой. Твой супруг наделал кучу ошибок – потому что пытался разобраться в вещах, которые оказались выше его понимания. Не сомневаюсь, тут замешана его сестра с ее друзьями. Но тебя-то, я надеюсь, они не успели сбить с толку своими коварными измышлениями?

– Отец, а если и впрямь начнется война с Францией?

– В любом случае, я не дам тебя в обиду. И уж конечно, верну твоего супруга. Ты ведь этого хочешь, не так ли?

Лукреция кивнула. Она снова заплакала – знала, что Папа не выносит слез, но не могла удержаться от них.

– Ну, не надо, дочка. Вытри-ка свои чудесные глазки, – сказал он.

Она послушно полезла под подушку, и Папа увидел письмо Альфонсо, лежавшее вместе с носовым платком.

Он потянулся за ним. Лукреция поспешно выхватила его из отцовских рук. Александр нахмурился, и она торопливо произнесла:

– Это письмо от Альфонсо.

– Написанное после отъезда?

– Нет, он приготовил его заранее, а посыльный передал мне. Альфонсо объясняет, почему уехал и… и…

Папа явно желал завладеть письмом и ждал, что дочь отдаст его отцу; она же словно и не замечала его требовательного взгляда, и он решил не настаивать. Александр не желал портить отношений с Лукрецией. Он знал, что ее супруг считает его своим врагом, и не хотел, чтобы Лукреция разрывалась между ними.

– Странно, что он не взял тебя с собой, – сказал Александр. – Сначала разглагольствовал о своей любви, а потом бросил тебя.

– Это из-за нашего ребенка. Он боялся, что ехать придется слишком быстро и что в результате пострадаем я и мое дите.

– И все-таки покинул тебя!

– Он хочет, чтобы я приехала к нему в Неаполь. Александр поджал губы. Лукреция поняла – у него нет никакого желания расставаться с дочерью. Немного поколебавшись, он произнес:

– Едва ли он так печется о твоем состоянии, как я забочусь о нем. А может быть – по молодости не понимает, чем такая прогулка грозит женщине, которая готовится стать матерью. Нет, моя драгоценная дочка, я никуда не отпущу тебя. По крайней мере, до тех пор, пока ты не разрешишься от бремени.

Их глаза встретились, и Александр понял, что Лукреция уже не была настолько наивным ребенком, чтобы поддаться на его уловку. Она знала о существовании заговора и полностью отдавала себе отчет в эгоистическом характере его любви к ней – а сейчас убедилась и в том, что у Альфонсо были все основания не доверять ему.

Лукреция разрыдалась. Она сознавала свое бессилие перед ним.

Александр не выносил слез. Он осторожно поцеловал ее и не спеша направился к двери.

Альфонсо благополучно добрался до Неаполя и, как Папа ни настаивал на его незамедлительном возвращении, продолжал оставаться у себя на родине, а король Федерико, упорно не желал выдавать племянника.

Папа выходил из себя – скоро вся Италия будет гадать о том, насколько серьезны опасения Альфонсо, если он готов даже расстаться с супругой, о его любви к которой знали не только в Риме.

Этим летом Александр чаще, чем когда-либо прежде, страдал от обмороков. Порой у него багровело лицо, на висках выступали узловатые вены, и тогда он едва ли мог сохранять свое обычное хладнокровие и невозмутимость.

Как раз в один из таких случаев, которые обычно предшествовали обморокам, он вызвал к себе Санчу и сказал, что она должна готовиться к отъезду в Неаполь – коль скоро король не отпускает своего племянника, то, надо думать, приютит и ее.

Санча попробовала возражать. У нее не было ни малейшего желания уезжать из Рима. Ей хотелось жить там, где она жила все последние годы. В Вечном Городе.

Он даже не взглянул на нее.

– В этом городе имеют значение не твои желания, а мои, – холодно сказал он.

– Ваше Святейшество, мое место – рядом с моим супругом.

– Твое место там, где я тебе сказал.

– Прошу вас, учтите хотя бы желание моего мужа.

– Я уже учел его и принял решение. Санча не выдержала.

– А я отказываюсь уезжать отсюда, – выпалила она.

– Тогда тебя придется выпроводить силой, – сказал Папа.

Он уже не был прежним дамским угодником! Ее красота ничего не значила для него. Она отказывалась верить своим ушам.

Разъяренная унижением, она выкрикнула:

– Если я уеду, то возьму Гоффредо с собой!

– Гоффредо останется в Риме.

– И Лукрецию! – продолжала кричать она. – Я заберу Лукрецию и Гоффредо! О! Они с радостью согласятся! Лукреция просто мечтает встретиться с супругом! Если мое место в Неаполе, то ее место тоже там!

Александр промолчал.

Тогда она повернулась и с чувством некоторого удовлетворения – он был явно встревожен – вышла из его комнаты.

Великолепный кортеж, с утра стоявший перед дворцом Санта Мария дель Портико, только что тронулся в путь. Толпы горожан издали любовались его сорока тремя изящными повозками и роскошным экипажем с балдахином из дамасского шелка.

В этом экипаже, на розовых атласных подушках сидела Лукреция, а впряженной в него лошадью правил Гоффредо. Ему предстояло привести кортеж в Сполето.

На балконе дворца стоял сам Александр, пожелавший присутствовать при отъезде дочери. Вот он поднял руку и трижды благословил свою любимицу.

Лукреция была рада покинуть Рим. Уж больно нелегкие выдались последние несколько дней. Санчу вынудили вернуться в Неаполь, и Лукреция прекрасно понимала, что ее и Гоффредо отправляют в Сполето, опасаясь их бегства в Неаполь – к супругу и супруге, с которыми они теперь были в разлуке.

Она знала, что многочисленные слуги, сопровождавшие кортеж, ни на минуту не выпустят их из виду, а в случае каких-либо происшествий будут держать ответ перед Папой.

Распорядившись о переезде дочери, Александр сказал, что уже давно собирался сделать ее полновластной правительницей Сполето и Фолиньо. Судя по его словам, она должна была навестить эти города, чтобы познакомиться с ними и заранее расположить к себе их жителей.

Однако Лукреции казалось, что в этих словах заключалась только половина всей правды. Александр боялся ее побега. Он не мог сделать дочь узницей в Риме – и поэтому решил сделать ее узницей в Сполето. Теперь она должна была жить в замке, практически не отличающемся от крепости, а кроме того, расположенном в ста пятидесяти милях к северу от Рима, что намного увеличивало расстояние между ней и Альфонсо.

В огромном замке Сполето ее излюбленным местом стало кресло у самого большого окна отведенных ей покоев. Здесь она сидела часами и смотрела на дорогу, петлявшую между лощиной и склоном горы Луко. Ее губы шептали: «Пресвятая Богородица, пошли мне сюда Альфонсо».

Прошли несколько недель. Август сменился сентябрем, а в ноябре у нее должен был родиться ребенок.

Она не переставала думать о супруге – не верила, что он может не приехать. И вот однажды утром, уже в середине месяца, ее разбудила взволнованная служанка. Из соседней комнаты доносились чьи-то громкие, радостные голоса. Она еще не успела встать с постели, как вдруг дверь распахнулась и через мгновение Альфонсо уже держал ее в своих объятьях.

От счастья у нее из глаз брызнули слезы. Дрожащей рукой она ощупывала его лицо – будто хотела убедиться в том, что встретилась с ним наяву, а не в одном из своих привычных снов.

– Альфонсо, – наконец прошептала она. – Вот… ты и приехал.

Он немного смутился.

– Лукреция, не знаю, как я мог покинуть тебя… Мне казалось, так будет лучше… Я думал…

У нее не повернулся язык упрекнуть его.

– Может быть, это и впрямь было к лучшему, – сказала она; сейчас ей не хотелось вспоминать о том, что он бросил ее.

– Лукреция, я думал, что ты приедешь ко мне. Знал бы я, как долго продлится наша разлука, – поверь, ни за что не покинул бы тебя!

– Не надо, не говори о прошлом. Мы снова вместе, а это главное, – сказала она. – Ах, мой милый Альфонсо, мне кажется, теперь я никогда не позволю тебе отлучаться от меня – ни на одну минуту!

Принесли завтрак, и они принялись за него прямо на постели Лукреции. В покоях было шумно и весело. Вскоре здесь собралось множество знатных горожан. Они танцевали, Альфонсо пел, а Лукреция подыгрывала ему на лютне. Супруги улыбались и обнимались в перерывах между песнями.

В Сполето они жили недолго, но счастливо. Альфонсо ни на шаг не отходил от Лукреции, и не в их правилах было тревожиться мыслями о будущем. Папа не мешал их счастью, а большего им и не требовалось.

Их не беспокоило то обстоятельство, что французская армия уже вторглась на землю Италии. Они будто не слышали известия о том, что Лудовико, не сумевший добиться помощи от австрийского императора Максимилиана – тот сейчас воевал со шведами, – вместе со своим братом Асканио бежал из Милана и таким образом оставил город открытым для французов. Увы, будучи превосходным политиком, Лудовико никогда не мог показать себя хоть сколько-нибудь стоящим воином. Он был способен разработать блестящий план боевых действий, но нуждался в твердой руке, чтобы этот план осуществить. Казалось, Луи предстояло одержать такую же легкую победу, какая несколькими годами раньше выпала на долю Карла.

Впрочем, одна новость все-таки привлекла внимание супругов. Чезаре был в Милане.

– Наконец-то! Скоро я снова увижу моего любимого брата! – воскликнула Лукреция. – Ах, как мне не терпится услышать о его похождениях во Франции!

А Альфонсо, слушая ее, внезапно ощутил какой-то неприятный холодок, пробежавший у него по спине, – как быстро она забыла о своем муже! Тень Чезаре вновь омрачила его жизнь.

Но забыть об этом было нетрудно. Лукреция принесла лютню; Гоффредо вызвался спеть веселую неаполитанскую песню, и Альфонсо с радостью согласился подпевать ему.

Александр ликовал. Чезаре вернулся на родину и совсем скоро мог предстать перед своим любящим отцом. Французы захватили Милан, неаполитанцы встревожились, – а Римский Папа не находил ни малейшего повода для огорчений. Чезаре был родственником французского короля, и Борджа могли не опасаться французов.

Мысленно Александр уже видел будущие владения его семьи. В свое время сюда войдут и Милан, и Неаполь, и Венеция, и все остальные итальянские республики и королевства, общими силами способные противостоять любому иноземному вторжению. Однако сейчас Чезаре возглавит папское войско, чтобы выполнить другую задачу. Для начала нужно образовать объединенную Римскую республику. Такие города, как Имола, Фаэнца, Форли, Урбино и Пезаро (о да, Пезаро – непременно; Джованни Сфорца придется ответить за клевету на семейство Борджа), – такие разрозненные города не устоят перед Чезаре. А ведь на стороне Чезаре будут и французы, его новые союзники!

Пожалуй, только одно досаждало Александру – разлука с любимой дочерью. Вот почему он послал в Сполето распоряжение о том, чтобы Лукреция и Альфонсо срочно перебирались в Непи (тот самый город, что был отдан Асканио Сфорца, поддержавшему Родриго Борджа во время выборов на папское кресло, – а позже отобран у него), где он, Александр, собирался встретиться с супругами.

Кстати, почему бы Чезаре не направиться из Милана прямо в Непи? Там он и Александр могли бы обсудить планы на будущее.

Чезаре выехал из Милана, горя желанием встретиться с семьей. Ему не терпелось повидать Лукрецию – пусть даже с ней будет ее супруг; он хотел вновь чувствовать на себе восхищенные взгляды Гоффредо; но больше всего желал услышать слова, которые приготовил для него отец.

Наконец-то Чезаре делал то, к чему всегда стремился: он был воином, и папские войска ждали его приказа о начале боевых действий.

Родная земля, чистый, бодрящий воздух Италии – все придавало ему уверенности в своих силах. Во Франции он все же чувствовал себя иностранцем, знал о слежке, постоянно ведущейся за ним. Французы не любили его; они подвергли его множеству унижений, а Чезаре был не из тех людей, которые могут простить глумление над собой. Он запомнил всех своих обидчиков и каждое нанесенное ему оскорбление – даже если это был всего лишь мимолетный взгляд или случайно вырвавшееся слово. Глупцы! Они не ведали, над кем смеялись! У Чезаре есть железное правило, и оно гласит: никто не может обидеть его и остаться в живых.

На их счастье, возмездие должно подождать. Сначала ему нужно покорить Италию и осуществить великую мечту своей жизни.

Лукреция увидела брата, когда он еще только подъезжал к замку Непи, и первой вышла встречать его. У нее был огромный живот – до родов оставалось несколько недель, – и Чезаре внезапно разозлился на сестру. Он вспомнил о ее супруге. Ему уже говорили об их любви.

– Ах, Чезаре, вот ты и вернулся! – воскликнула она. – Знал бы ты, как я скучала по тебе!

Он взял ее лицо в свои ладони и внимательно вгляделся в него. Оно-то, по крайней мере, почти не изменилось.

– Тебе нужно было думать о своем супруге и ребенке, – сказал он.

– Чезаре, дорогой мой! Неужели ты не знаешь, что я никогда не перестаю думать о тебе?

Этого ответа он и ждал – именно так она говорила в прежние дни.

К ним подошел Папа. Он обнял и нежно поцеловал сына. Его губы дрожали от волнения.

– Мой ненаглядный сын, наконец-то… наконец-то!

– Отец, лучше бы наша встреча произошла раньше.

– Ничего, уж теперь-то мы будем вместе!

Своему зятю Чезаре едва кивнул. Альфонсо опешил; улыбка застыла на его лице. Он нерешительно посмотрел на Лукрецию, но сейчас она не замечала супруга, с которым провела столько счастливых дней в Сполето. Глаза Лукреции сияли гордостью за своего брата.

Папа и Чезаре заперлись в покоях, отведенных Его Святейшеству. Они склонились над картой Италии, отмечая на ней границы будущего королевства.

– Все эти города один за другим покорятся нам, – сказал Папа. – А некоторые, полагаю, сдадутся без боя. Они испугаются войны.

– Я найду способ испугать их.

– Итальянцы – народ, привыкший к наслаждениям, – продолжил Папа. – Нашествие Карла еще раз доказало это. Они любят маршировать в парадном строю – парады всегда красивы и красочны, а потомки древних римлян, как известно, обожают красоту и краски. Им нравятся карнавалы, потешные бои… но настоящая битва… нет! Думаю, такая задача им сегодня не по силе.

– Зато я справлюсь с ней.

– Ты самоуверен, сын мой.

– Плох тот военачальник, что идет в битву, сомневаясь в своих силах. Неуверенность в себе – верный залог поражения.

– Чадо мое, тебе предстоит стать великим военачальником.

– Не я ли всегда говорил то же самое? Не забывайте, отец, у меня было достаточно времени, чтобы настроиться на решительные действия.

Он с явным осуждением посмотрел на Александра, и тот вздрогнул, внезапно вспомнив про свой преклонный возраст. Папа подумал о том времени, когда ему придется передать бразды правления в руки своего сына.

Александр перевел взгляд на карту и провел по ней указательным пальцем.

– Мы подчиним себе всех баронов Романьи, – сказал он. – Они все будут вынуждены признать папскую власть. Ты – знаменосец церкви, сын мой.

Чезаре пристально взглянул в отцовские глаза. Да, Романья попадет в полную папскую зависимость, а поскольку Папа будет находиться в зависимости у своего сына, то Чезаре станет единоличным правителем этих республик. Но его амбиции этим не удовлетворятся.

Он намеревался объединить всю Италию и править ею как полноправный монарх.

Лукреция проснулась еще до рассвета и увидела, что Альфонсо лежит с открытыми глазами. По его лицу она поняла – у него бессонница.

– Альфонсо, – прошептала она. – Что с тобой?

– Не могу заснуть, – ответил он.

– Почему, Альфонсо?

Он промолчал; тогда она приподнялась на локте и осторожно прикоснулась к его лицу. Он взял ее руку и поцеловал. Его губы дрожали.

– Что с тобой, Альфонсо? – снова спросила она. Поколебавшись, он солгал:

– Не знаю. Наверное, приснилось что-нибудь. Она придвинулась к нему и нежно поцеловала.

Он знал, как горячо она любила своего брата, – и не мог сказать: «Это все из-за того, что в Непи приехал твой брат. Пока он здесь, у меня не будет ни минуты покоя. Мне все время кажется, что замок наполнен призраками – жуткими, чудовищными, – и они медленно приближаются ко мне. Одни хотят предостеречь меня, другие угрожают… Я закрываю глаза – и вижу Чезаре. Он усмехается, а в руке у него сияет меч…»

Весь Ватикан праздновал счастливое событие: Лукреция благополучно разрешилась от бремени, и ребенок оказался мальчиком.

Его назвали Родриго – в честь Папы, который сразу же осмотрел младенца и радостно объявил, что его внук отнюдь не только именем похож на своего деда. С маленьким Родриго на руках он гордо расхаживал по комнате Лукреции и выглядел помолодевшим на десяток лет. Он уже строил планы о будущем мальчика и спрашивал у присутствующих, видели ли они когда-нибудь более здорового и очаровательного малыша, чем его внук.

Лукреция лежала довольная, но обессилевшая – роды были долгими и трудными. Рядом с ее постелью сидел Альфонсо. Он держал в ладонях руку супруги. Ликование Папы вызвало у него добрую улыбку.

Чезаре не поехал с ними в Рим, и Альфонсо смог забыть о своих ночных кошмарах.

За окнами дворца Санта Мария дель Портико, на площади Святого Петра слышалась барабанная дробь. Там маршировали солдаты Его Святейшества. И хотя Папа не переставал радоваться новорожденному, все знали, что его войска готовятся к боевым действиям против людей, приходившихся младенцу родственниками по отцовской линии.

Санча сейчас была в Риме – по просьбе Лукреции Александр разрешил невестке вернуться к мужу. Более того, вняв мольбам любимой дочери, он не только не препятствовал возвращению Санчи, но и встретил ее так, будто между ними ничего не произошло.

С приездом сестры Альфонсо воспрянул духом – в Риме у него было не так много друзей, а ей он доверял не меньше, чем супруге.

В тот же день состоялась пышная церемония крещения младенца. Во дворец Санта Мария дель Портико было приглашено множество знатных гостей, и ни одному из них не пришло бы в голову, что лишь накануне Папа подписал указ, объявивший недействительными все прежние права на владение городами Пезаро, Форли, Урбино, Имола и Фаэнца – на том основании, что их хозяева не уплатили церкви подать за свои титулы.

Из дворца торжественная процессия направилась в Сикстинскую капеллу, украшенную фресками Боттичелли и Перуджино.

Младенца нес прославленный испанский военачальник Хуан Червиллон, которого Лукреция считала одним из своих самых преданных друзей; маленький Родриго, завернутый в отороченную горностаем парчу, мирно посапывал в его могучих руках.

У алтаря архиепископ Козенцкий (Франческо Борджа) принял мальчика у Хуана Червиллона и поднес к купели, а кардинал Карафа совершил обряд крещения.

Затем по желанию Папы младенец был вручен одному из членов семьи Орсини – чтобы все присутствующие могли убедиться в дружеских чувствах, которые Александр питал к этому древнему роду.

Хитроумный замысел Его Святейшества испортил маленький Родриго. Безмятежно спавший все предыдущее время, он вдруг разразился истошным визгом и не переставал надрываться в крике до тех пор, пока его не передали в другие руки.

Кардиналы и епископы многозначительно переглянулись. Дурной знак, решили они. Борджа и Орсини следует остерегаться друг друга.

Затем начались неприятности, и они затронули всех. Даже Лукреция и Альфонсо не смогли остаться в стороне от тревожных событий, последовавших за крещением младенца.

На второй день после той торжественной церемонии к Лукреции зашел ее добрый приятель Хуан Червиллон. Он сказал, что уже давно не был на родине и хочет вернуться в Неаполь, чтобы повидаться с супругой и семьей.

– Непременно езжайте, Хуан, – сказала Лукреция. – Вероятно, ваши родные соскучились по вам так же, как и вы по ним.

– Сегодня я спросил разрешение у Его Святейшества, – задумчиво произнес он.

– И его вам дали?

– Да, но как-то неохотно.

Альфонсо, присутствовавший при их разговоре, заметил:

– Оно и понятно. Вы хорошо служили святому отцу.

– Я никогда не забуду, – сказала Лукреция, – что это вы, мой добрый Хуан, уговорили короля Федерико отпустить Альфонсо ко мне в Сполето.

– Я всего лишь был послом Его Святейшества.

– Но вы многое сделали для нас, Хуан. Пожалуйста, зайдите к нам попрощаться перед отъездом. Не отчаивайтесь, я вас не задержу – только возьму слово, что вы покинете нас ненадолго.

Он поцеловал ее руку.

– Обязательно зайду, дорогая Лукреция, – сказал он.

В тот день приехал Чезаре. Денег, отпущенных Его Святейшеством на военную кампанию, оказалось недостаточно, и он немало времени провел в Ватикане, обсуждая с Папой планы боевых действий.

Навестив Лукрецию, Чезаре сказал, что она неважно выглядит и был резок с Альфонсо – как будто тот провинился перед ним, не уследив за здоровьем его сестры; на младенца он даже не взглянул.

Позже Лукреция услышала, что он настраивал Папу против маленького Родриго.

– Он ревнует, – сказал Альфонсо, и Лукреция заметила, что с приездом Чезаре в его глазах вновь появился страх. – Ему не нравится, что ты любишь меня, а Папа – нашего ребенка.

– А вот и ошибаешься, – возразила она. – Он просто перенервничал – ведь я все еще не оправилась после родов. В нашей семье всегда были сильны родственные чувства.

– Ах, какая дружная семья! – воскликнул Альфонсо. – Настолько дружная, что один брат убивает другого!

Она вздрогнула и посмотрела на него с таким болезненным видом, что он поспешил успокоить ее.

– Прости, Лукреция, я сказал не подумав. Повторил то, о чем болтают сплетники… Пожалуйста, забудь мои опрометчивые слова!.. Давай забудем обо всем и будем помнить только о нашей любви…

Но как можно было забыть об этих и других страхах, когда двумя днями позже случилась такая ужасная трагедия!

Узнав о ней, Альфонсо – бледный, с дрожащими руками – пришел к Лукреции.

– Бедный Хуан Червиллон, – простонал он, – никогда он не приедет в Неаполь, куда так стремился! Жена и дети уже никогда не увидят нашего несчастного Хуана. Его убили вчера вечером, когда он возвращался домой после своего прощального ужина.

– Хуан… мертв? Но ведь он только вчера заходил к нам!

– Увы! В Риме умирают быстро.

– Кто совершил это ужасное злодейство?

Альфонсо не ответил – только затравленно посмотрел на нее.

– Убийцу привлекут к ответу, – сказала Лукреция. Он покачал головой и с горечью произнес:

– В связи с этим событием кое-кто вспоминает смерть твоего брата, герцога де Гандиа. Он тоже погиб, когда возвращался домой с ужина. Хуана уже похоронили – в городском предместье, на кладбище Санта Мария дель Транспонтина. Говорят, никому не позволили даже взглянуть на его раны.

Лукреция закрыла лицо руками. Внезапно Альфонсо закричал срывающимся, почти истерическим голосом:

– Многие слышали, как незадолго перед смертью он едко вышучивал любовную связь Санчи и твоего брата Чезаре! А еще говорят – он знал слишком много секретов Папы!.. Его бы все равно не отпустили из Рима!

Лукреция не отрывала рук от лица. Она не могла видеть отчаянных глаз своего супруга.

Известие о смерти Хуана Червиллона положило начало ужасу, который вскоре охватил весь город. Люди стали гибнуть один за одним – иных находили заколотыми на боковых римских улочках, после наступления темноты; тела других утром вытаскивали из Тибра; третьи умирали при весьма загадочных обстоятельствах. Последние были различны – от внезапного приступа удушья до мучительной агонии, продолжавшейся порой по несколько суток. И только одна закономерность объединяла эти смерти – всем им предшествовало угощение за столом Папы Римского Александра Четвертого.