Текст книги "Cоло"

Cоло
Виктория Александровна Миско

«Keep your head high

Cause everybody loves you»

Jenn Grant

© Виктория Александровна Миско, 2022

ISBN 978-5-0055-9758-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если честно, у тебя есть шанс всё исправить. Всегда есть этот шанс, «пока не закончились титры».

Приятно познакомиться.

Леон

Над серым поездом, который спешил из окружного города, парили чайки, и их перья отражали звёздный свет. Небо было похоже на волшебное покрывало, усыпанное гирляндами. В этот вечер оно было одинаково прекрасно над каждым из семьи Соло.

В тишине леса вокруг железнодорожных путей громкий гудок паровоза вызвал волнение. Звук заплутал в соснах, несколько птиц вспорхнули и разразились недовольным криком.

Леон сидел на холодном полу вагона и смотрел в маленькое окно, закрытое решёткой. Скрежетание колёс, холод и смех за стенкой составляли его новую реальность, но это ночное небо было самым прекрасным, что он видел за последнее время.

Всё-таки возвращение домой имеет особую силу. Каким бы ты ни возвращался.

В этот раз мерные покачивания поезда не усыпляли его и не навевали размышления о смысле жизни. Он просто смотрел на тёмное небо и медленно моргал. Леон так и не принял это настоящее, но оно его больше не волновало. Он сделал всё, что мог.

– До чего же красиво, – произнёс он осипшим голосом.

За стеной без умолку болтали трое конвоиров, которые встретили Леона на перроне. Они вели его к поезду и перекидывались шутками между собой.

Один из них – худощавый практикант из академии – ещё плохо знал протокол сопровождения преступников. Парень боязливо смотрел на Леона сквозь толстые стёкла очков и еле поспевал за старшими по званию. Те не упускали возможности поддеть новичка, и даже сейчас было слышно, как два грубых голоса хохочут над очередной шуткой.

– В свои девятнадцать лет я интересовался девчонками и дешёвым алкоголем, а ты зануда, – мужчина протянул звук «у» и закашлялся.

Леон сочувственно покачал головой. Недавно и ему исполнилось девятнадцать лет, и он прекрасно помнил тот день, когда в баре к нему подсел незнакомец и предложил угостить выпивкой.

– Не стóит, – тем утром Леон решил, что пора бы завязывать с алкоголем. – Я не пью.

– Брось ты, – молодой мужчина выразительно приподнял бровь. – Не выпьешь в свой День Рождения?

Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.

– Помню мне в мои девятнадцать отец сам предложил бокал шампанского.

Леон уткнулся в тарелку и повёл плечом.

– Отлично, рад за вас.

– Так ты почему один?

Леон точно помнил, что не собирался продолжать этот разговор и долго игнорировал вопросы незнакомца. Он отодвинул тарелку и уже собирался уйти, когда мужчина вдруг сделался максимально серьёзным.

– Если ты сейчас уйдешь, то снова проведёшь день рождения в одиночестве. А я сам нашёл тебя.

Леон не слышал, как раздался сигнал устройства, но чувствовал, что оно рядом. Прошло пять лет, «долгожданный» прогресс дошёл и до окраины страны.

«Ну что ж», – промелькнуло тогда в уставшем разуме.

– Хотите поговорить? Пожалуйста…

Поезд, который отправлялся один раз в три недели с окраины страны в центр, состоял из двух вагонов. В одном горел яркий свет, велись беспричинные беседы и пахло железнодорожной едой, а второй был отведён для тишины, назойливого чувства голода и подмигивания тусклых лампочек под потолком. Время от времени здесь перевозили почту или небольшие партии товаров, а в купе помещали преступников, вызванных на слушание в центральный Суд. К слову, он прослыл самым справедливым судом в стране. И при упоминании этого факта Леон всегда испытывал чувство гордости.

Сегодня его соседями по вагону были несколько мешков рисовой муки, коробка с приглашениями на свадьбу и три конвоира.

Леон сделал глубокий вдох и понял, что поезд приближается к океану. Это был запах детства, это была приятная, почти необходимая боль. Он смотрел на звёздно-белокрылых чаек, то взлетающих, то падающих на фоне неба.

Это несправедливо, что нужно так стараться, чтобы заметить прекрасное. Напрячь все чувства, дойти до тёмного дна, с силой оттолкнуться, чтобы разглядеть небольшой кусочек закатного неба.

Это несправедливо, что нужно так стараться, чтобы стать собой. Уйти из дома в четырнадцать лет, попрощаться со всем, что любишь, оказаться лежащим на холодном асфальте после какой-то нелепой драки, искать кем-то забытую мелочь в баре, чтобы купить чёрствый батон, угнать машину хозяина аптеки, чтобы пережить осень и зиму.

Он ходил по краю, чтобы проверить этот мир на прочность, чтобы испытать весь спектр чувств, чтобы вырасти. Ему просто нужно было чуть больше времени, чуть больше свободы. Он не успел.

Конечно, Леон знал, что разговаривать с незнакомцем в баре категорически запрещено. Он очень хорошо это знал, и именно поэтому заговорил.

Ему исполнилось девятнадцать лет, и за всё это время он понял только одно: этих лет катастрофически мало, чтобы хоть что-то о себе узнать. И сегодня в этом вагоне с известным направлением у него на душе не было ничего, кроме неадекватного чувства радости.

Может быть вернуться домой станет его лучшим решением.

Надя и Филипп

Мужчина с поседевшими волосами взглянул на жену поверх горлышка бутылки. Она смотрела во двор и держалась за подоконник, будто бы боясь упасть.

– Я делал это недавно, – хмуро бросил он.

– Но почему тогда качели скрипят?

В дождливых сумерках внутренний двор представлял собой особенно грустную картину. Детский городок, для которого Надя специально выбрала место под окнами кабинета, был похож на забытые декорации к детству: покосившаяся горка, пустая песочница и качели, которые так назойливо, так жестоко скрипели. Надя так хорошо помнила, как они с мужем выбрали для площадки этот жёлтый цвет, который со временем потерял сочность и превратился в грязно-коричневый.

***

– Цвет солнца, – Филипп показал жене малярный валик. – В детстве я мечтал о собственной площадке!

– В твоём детстве почти ничего не было, – ответила Надя, продолжая покачивать коляску.

– Тогда мы ходили на общественные, а у них будет своя. Это удобно!

– И безопасно, – кивнула Надя.

– И безопасно, – он потрогал карман куртки и оглянулся на дом. – Только посмотри, какой он!

Двухэтажная серая коробка возвышалась над ними, бросая большую тень.

– Мама безумно рада, что мы успели, – улыбнулась Надя. – Говорит, участки под дома так быстро разобрали, и уже ничего не осталось.

– А на океане?

Надя удивлённо посмотрела на мужа.

– Им не осилить эту покупку. Бешеные деньги!

– Это да, – Филипп задумался. – Я бы для Лизы…

Надя посмотрела на мирно спящую девочку, укрытую разноцветным пледом.

– Ей всего три.

– До четырнадцати ещё много времени. Может быть успеем?

– Что успеем, Филипп?! Это бешенные деньги! Как ты собираешься их заработать?

– Ради неё, – он повёл плечом. – Ради её безопасности.

Надя расстроено покачала головой.

– Думаю, она справится!

– Надя…

– Она справится, говорю тебе. Она сильная.

***

Диван скрипнул. Женщина отвела взгляд от окна, отгоняя грустные воспоминания. Филипп стоял рядом с ней и тоже смотрел во двор, крепко держа початую бутылку за горлышко.

– Надя, – взгляд его бледных глаз был как всегда прямолинеен, – я же сказал, что смазывал качели недавно. Не нужно делать это каждый день, особенно в такую погоду. Это глупо.

– А разве не глупо всё это? – она ткнула пальцем в прохладное стекло. – Для кого мы всё это бережём? Для чего нам это напоминание?!

Филипп удивлённо посмотрел на жену, громко хмыкнул и ткнул бутылку ей в бок.

– Выпьешь?

– Ладно, Филипп, я поняла, – раздражённо мотнула головой Надя. – Я просто, знаешь, вспомнила нас молодыми. Лиза была маленькой, и мы красили этот городок в ярко…

– … и тогда-то, – мужчина театрально поднял указательный палец к потолку и задрал голову, – тогда-то я был совсем другим!

– Мы, – поправила мужа Надя и отошла от окна. – Всё было другим.

– Прошу, – его ноги в старых клетчатых тапках шаркнули по полу, и он медленно опустился на диван. – Просто закрой шторы и не выглядывай во двор, а на днях я вызову рабочих, и они уберут этот городок, если он так на тебя влияет.

– И таким способом ты решаешь все проблемы.

Надя наклонилась к его ногам, и Филипп напрягся, подтянул колени к груди. Женщина собрала пустые бутылки и посмотрела на мужа снизу вверх.

– Думаешь, если будешь пить, то забудешь, что ты всё это начал?

В её глазах вспыхнула яркая, звонкая обида.

– Ты что, никогда мне это не простишь? – пробурчал мужчина.

– Главное, чтобы ты себе это простил.

Её взгляд скользнул по рабочему столу в углу кабинета. Филипп выпрямил ноги.

– Мне неудобно, Надя, прошу, встань, – он потянул её за руку.

Его прикосновения отзывались в теле яростным желанием причинить ему боль.

– Ты много выпил…

– Я в отличной памяти, – он посмотрел на кипу бумаг на столе. – Завтра выходной, и я в кои-то веки имею право выпить без твоих упрёков. Конечно, руки тянулись ознакомиться с завтрашним делом, но я себя остановил. Я устал.

– Ты что… – её голос дрогнул, – не ознакомился с делом?..

– Надя, прошу… – мужчина с тяжёлым вздохом облокотился на подушки, – не трогай меня. Я и в руки не брал этих бумаг. Они лежат там с утра. Не наше дело и не наше слушание. В конце концов!

– Просто это дело с окраины страны…

– Надя, – он строго отчеканил каждое слово, – пожалуйста.

И тогда она сделала то, что умела лучше всего, то, чему её научили все предыдущие поколения женщин, – замолчала. Ей хотелось сорваться, но она себе не позволила. Снова. По крайней мере никто не запрещал ей причинять боль тем, кого не знаешь, как любить.

Филипп раздражённо закатил глаза.

– У меня давно не было выходных. Вечно то заседания, то бумаги, то проверки! – он поднялся с дивана и подошёл к окну. – Почему я не имею права…

Дверь захлопнулась.

Филипп не любил, когда она так делала: вся сжималась, прятала глаза и уходила. Он не любил, когда она молчала и делала вид, что его не существует. Ему хотелось броситься следом, заговорить первым, рассмешить её, напомнить, что любовь должна быть сильнее, выше, милосерднее. Но сил на это не было. Тем более он правда был виноват, а она продолжала быть рядом. Это много для него значило.

Мужчина пошире открыл окно и сделал глубокий вдох. Небо было пасмурным, но одна яркая звезда подсвечивала контур облаков, делая их объёмными. Пахло сырой землёй и листьями. Головная боль начала понемногу отступать, и он окинул взглядом качели, которые так не нравились его старшей дочери. Он пытался усадить её в них сотни раз, но она стояла на своём.

Лиза родилась серьёзной, и ещё младенцем смотрела на родителей рассудительным, внимательным взглядом. Филипп сразу разглядел в ней это: открытость чувствам, беззащитность, уязвимость. Она казалась равнодушной, но он видел, как внутри эта девочка переживает всё в тысячу раз сильнее. Он пытался её остановить, переделать, запретить чувствовать то, что не положено, но, как и с качелями, дочь не хотела ему уступать.

Филипп закрыл глаза и постарался отогнать воспоминания.

– Нужно выключить свет и уснуть, – он подошёл к столу и потянулся к лампе.

Тень упала на толстую папку с завтрашним делом. Филипп так и не понял, зачем им привезли эти документы, но по профессиональной привычке потянулся к документам.

Чёрная обложка указывала на то, что преступник прибудет издалека. Насколько Филиппу было известно, только недавно до окраины страны добралась автоматизация контроля за эмоциями, и теперь людей оттуда доставляли в Суд всё чаще и чаще. Понадобилось больше пяти лет, чтобы детекторы чувств прошли контроль и стали поставляться в другие точки страны.

Он дотронулся до папки.

– У меня выходной, в конце концов! – он раздражённо отдёрнул руку и ударил по выключателю лампы.

В кабинете стало темно.

Надя была права: он так и не простил себе веру в то, что контролировать эмоции – это путь к безопасному и деятельному существованию. Всё оказалось гораздо сложнее. Филипп устал получать эти папки с делами как доказательства того, что он участвовал в создании мира, где людям нельзя делиться своими чувствами. Он верил, что это поможет, пока не стал отцом.

Его неправильно поняли, а потом он уже не смог ничего остановить.

Лиза

Шум океана заглушал голоса.

– Лиза, мне нужно ехать…

– Иду, – девушка поднялась с песка и отряхнула пальто.

До большого дома было несколько метров, и можно было разглядеть идеально обставленные просторные комнаты. Раньше, когда люди ещё не прятались за плотными шторами, Лиза любила заглядывать в окна, замечать свет, движение, жизнь. Это ей помогало, держало на плаву.

Девушка в чёрной кожаной куртке остановилась на пороге дома.

– Прости, что так получилось. Позвонил отец…

– Что-то в больнице? – Лиза заинтересованно приподняла брови.

– Я не уверена, что могу тебе это говорить.

Кристина посмотрела на устройство с мигающей красной лампочкой, которое лежало на тумбочке.

– Эта штука…

– Да, не стоит, – кивнула Лиза. – Тебе ещё ехать в город, там контроль.

Кристина поёжилась от холода и виновато улыбнулась.

– Алан оставляет эти устройства, чтобы следить за уровнем моих эмоций. Я, – Лиза неловко пожала плечами, – ещё не до конца оправилась.

– Прошло пять лет, – прошептала Кристина.

– Не будем об этом, – кротко улыбнулась девушка. – Иди.

– Ты справишься?

– Иди, Крис.

Девушка медленно спустилась по лестнице. Ступеньки были скользкими, и она крепко держалась за перила. Ступив на песок, Кристина ещё раз взглянула на хозяйку дома.

– Завтра я приеду!

– Всё хорошо, Крис, иди!

Лиза посмотрела на океан. Трудно было различить, где заканчивается вода и начинается небо. Два тёмных полотна, словно отражения друг друга, встречались на горизонте, где мерно мигал маяк. Девушка закрыла дверь и ввела код сигнализации на планшете. Хоть этот дом был единственным в радиусе десятков километров, его охрана подразумевала обратное.

По сигналу на окнах опустились жалюзи. В доме стало тихо, и Лиза зашла в гостиную, включила телевизор. Яркая говорливая женщина рассказывала о комбайне для замешивания теста. Всё, что угодно, лишь бы не оставаться в тишине.

Она забралась на диван и посмотрела на часы. Кристина ушла 5 минут назад, в доме стало слишком тихо. В груди снова возник тяжёлый ком и стал давить на сердце, которое часто-часто колотилось в груди.

Прибор в коридоре издал тихий сигнал.

– Пожалуйста… – Лиза быстро подошла к окну и открыла жалюзи.

Прибор замолчал. Сердце сбросило обороты. Девушка опустилась на пол и прислонилась затылком к прохладному стеклу. Лиза всегда мечтала жить у океана.

Это отец подарил ей эту мечту. Он знал, что делает. Однажды это спасло её.

Лиза посмотрела в окно.

– Спасибо, – тёмные волны разбивались о берег белой пеной. Она видела их, они – её.

Всё в этом доме было сделано во благо безопасности: охранная сигнализация, отсутствие новостных каналов, расположение вдали от автомагистрали и соседей. Вот уже пятый год Лиза жила здесь. После того, как брат ушёл из дома, город стал местом боли, которая перестала помещаться внутри.

Лиза всегда была чувствительной, «нежной», как говорил отец. Она оказалась не готова к потере близкого человека – мальчика, который появился в их семье и стал воплощением свободы. Леон сбежал, Лиза не выдержала: бросилась в город, искала, с кем поделиться болью, пока за ней не приехал Алан, сашин друг, и не увёз её в этот дом.

Вот уже пять лет Лиза жила у океана. И теперь её мечтой было знать о жизни только всё самое хорошее, светлое, тихое, безупречное. Чтобы снова не сорваться. Чтобы остаться хотя бы так. Только ради чего?

«Мечта – это то, что тебе необходимо, – говорил Филипп, присаживаясь на кровать дочери перед сном. – А, значит, должна сбыться».

Он смотрел на дочь прямо и старался скрыть свой страх за неё, но девочка всё чувствовала. Видела это в его глазах, в вечно поджатых губах, искусанных пальцах рук. Она до сих пор не понимала, как он справился с родительством и зачем вообще пошёл на это. Матери было легче: Надя внушила себе, что дети справятся, если она окружит их достаточной любовью. Именно она передала дочери то знание, которому учили её все предыдущие поколения женщин, – нужно молчать о своих чувствах, не выносить сор из избы, никому не доверять и ждать боль. Никто не знает, будешь ли ты к ней готова, но она обязательно придёт.

Каждое утро Лиза открывала глаза в своей сбывшейся мечте и начинала заново привыкать к жизни. К жизни, где то, что она чувствует, давно списано как преступление. К жизни, к которой она оказалась не готова, как бы ни старались родители. Всё менялось слишком стремительно.

– Город – это скопление самых разных человеческих эмоций, это накал страстей. Здесь нельзя никому доверять, – сказал ей Алан по дороге сюда.– Никто не знает, что за эмоции подарит тебе другой человек. Насколько будет опасно то, что он чувствует и чем поделится с тобой.

– Но человеку нужен человек. Мы нужны друг другу.

За окнами автомобиля мелькали песчаные дюны, шумели волны. Лиза открыла окно.

– Можно разговаривать только с теми, кого мы любим и кто любит нас, – кивнул Алан. – Любовь ещё способна справиться.

Лиза стала серьёзной.

– Он умел любить лучше всех.

– О ком ты?

Устройство, которое лежало на панели автомобиля, издало сигнал.

– Хотя нет, постой, не говори мне.

Машина свернула на песчаную обочину и остановилась.

– Вот этот дом. Если хочешь, я буду навещать тебя.

– Ты живёшь не здесь?

– У меня квартира в городе. Да и я с работы не вылезаю, если честно.

– Представляю, – Лиза разглядела большой дом с панорамными окнами. – Как-то же ты должен был накопить на этот участок. Его не могли купить 30 лет.

– Остался единственный, – равнодушно кивнул Алан. – Я всегда мечтал о доме не океане. Просто теперь даже времени нет бывать здесь.

Лиза открыла дверь и ступила на сухой песок. Солнце стояло высоко, океан был прозрачно-голубым.

– Это лучшее решение, – сказал он напоследок.

Она до сих пор не была в этом уверена.

В тот день Лиза хотела сбежать вслед за братом, но в четырнадцать лет сделать это гораздо легче, чем в двадцать пять. В двадцать пять все ждут от тебя каких-то более серьёзных поступков: занять социальную нишу, найти работу, любовь, как-то закрепиться в обществе, но не убегать. Все ждут, но никто не учит, как это сделать. Нет никаких подсказок. Легче убежать, правда.

Саша

В вагоне электрички мужчина опустился на свободное кресло и тронул соседку за плечо.

– Это моё место, прошу прощения, – он крепко держал кожаный дипломат и виновато улыбался.

Девушка поставила плейлист на паузу и окинула взглядом пустой вагон.

– Здесь много свободных мест.

– Я бы хотел сесть здесь. Я часто езжу и не хочу изменять привычке.

– Всегда ездите по ночам?

Мужчина пристально посмотрел на сидящую перед ним девушку. Тёмно-розовое пальто лежит на коленях, кофта с большим капюшоном, широкие чёрные джинсы, белые кроссовки. Он вырастил двух детей, но так и не смог понять эту молодёжную моду. Что они хотят сказать этими несуразными вещами на два размера больше?

Карие глаза смотрели прямо на него.

– Что вы хотите?

Девушка пересела в кресло напротив и показала рукой на свободное сиденье.

– Пожалуйста.

Мужчина не сдвинулся с места.

– Вы сами хотели сесть сюда. Пожалуйста.

Его взгляд стал холодным, отстранённым. Саша оценила это умение справляться со своими эмоциями.

– Я врач, – сказал он. – Если вызывают на дежурство, то приходится ехать ночью. Машины нет. Продал.

Саша нахмурилась.

– Вы неправильно меня поняли. Я ничего такого не хотела.

– Я и без вас знаю, что разговаривать с незнакомцами, особенно, в ночном поезде, запрещено. Не хотел бы, не заговорил.

Он встал и прошёл в конец вагона. Сел возле окна спиной к Саше, открыл дипломат, достал книгу, которую не мог дочитать вот уже который год. Всё не было времени. И настроения.

Саша посмотрела на его седой затылок, напряжённые мышцы шеи, помятый воротник рубашки. Что это поколение хочет сказать тем, что носит такую неудобную одежду, которую нужно гладить, чтобы выглядеть социально приемлемым?

На свободном кресле лежала карточка с изображением большого серого здания с маленькими окнами под крышей. Саша потянулась к ней, когда снова услышала голос попутчика. Мужчина стоял в проходе, прижав дипломат к груди. Коричневые брюки висели на худом теле, ботинки с маленькими трещинками и заломами были идеально начищена, а на безымянном пальце блестело кольцо с инициалами.

– Это моё, – строго сказал он. – Я обязан носить её с собой, чтобы все знали, что мой родственник находится в Суде.

– Но я в порядке, – добавил он после небольшой паузы, и Саша протянула ему карточку.

– Я ничего такого не хотела, – снова повторила она.

Устройство в её рюкзаке подало тихий сигнал, и они оба его расслышали. Быть внимательным стало жизненно необходимыми навыком.

– Но я лучше пойду.

Саша поднялась и стала на голову выше мужчины. Она видела, как он старается спрятать свою тоску за надуманной броской злостью. Его глаза внимательно смотрели сквозь стёкла очков. Он старался. Старался из последних сил, и Саша заторопилась.

– До свидания.

Она вышла в тамбур и вдохнула прохладный ночной воздух. В окне в двери вагона было видно небо: яркая луна выглядывала из-за облаков, соперничала со светом придорожных фонарей.

В темноте было сложно разглядеть местность, по которой ехал электропоезд, но вдали поблёскивала гладь воды, значит, ехать осталось меньше получаса. Саша не представляла, что будет делать в городе посреди ночи, но ехать утром не хотелось. Очень не хотелось, чтобы кто-то её узнал.

Саша достала из кармана джинс карточку с изображением серого здания с маленькими окнами под крышей. Очень не хотелось, чтобы кто-то увидел, как она показывает этот документ на посту охраны.

Саша отлично умела скрывать свои чувства. Это был её профессиональный навык. В университете будущих психологов первостепенно обучали именно этому. Вторым условием было ни при каких обстоятельствах не показывать свою любовь. В идеале, не чувствовать её, чтобы не быть уязвимыми, слабыми и открытыми для манипуляции.

И если с первым Саша ещё как-то научилась справляться, то этой ночью, по дороге домой, не любить было сложнее. Любовь становится осязаемой, когда мы перестаём в неё верить, а потом находим. Это факт.

Саша включила музыку в плеере, который отец сохранил каким-то неведомым образом.

«Keep your head high Cause everybody loves you».

Но пять лет. Спустя пять лет запрещать себе любовь становится привычкой. Она знала это наверняка. У неё получится.