Текст книги "Cоло"

Том

Том Фроззи закрыл за собой дверь и поставил чемодан на пол. «Дом – это там, где нас любят» было написано на большом плакате в коридоре. Он взглянул на эти слова, которые раньше были смыслом всей его жизни, и крепче обхватил папку с документами.

Том услышал эту фразу от своей одногруппницы тридцать лет назад. Тогда он ещё верил, что всё это просто юношеская влюблённость. Но теперь сказанные ею слова висели на стене дома его родителей и напоминали, насколько всё оказалось непросто.

***

Её звали Надя, у неё были янтарные глаза и волнистые каштановые волосы. Том влюбился в неё с первого взгляда, и это было так просто и естественно, что он сам испугался. Они учились в одной группе и по нелепой случайности стали лучшими друзьями.

Том помнил, как Надя скучала по дому и каждые выходные садилась на электричку и уезжала к родителям. А он не разделял её привязанность к одному месту. Это раздражало его, иногда выводило из себя. В родном городе ему не хватало воздуха, было тесно, холодно и неуютно. Родители давно развелись и теперь пытались создать какую-то новую, более счастливую версию жизни друг без друга, и им было не до сына.

Он встречал и провожал Надю на перроне, встречал и снова провожал, и всё надеялся, что однажды они всё-таки сорвутся с места и уедут отсюда. Он ждал, а Надя продолжала твердить, что дом – это там, где нас любят, и вбегала в вагон.

«Так я люблю тебя», – бросал он ей вслед. Шёпотом, потому что ещё не пришло время.

А потом она встретила Филиппа, старшекурсника из сборной по баскетболу, и стало слишком поздно. Тогда-то Том решил, что уедет отсюда сразу после выпускных экзаменов. Этот город причинял ему только боль, а городу можно простить всё, что угодно, но только не это.

– В жизни может быть только одна любовь, – сказал ему отец, сидя напротив в маленьком кафе.

За то время, что они не виделись, его волосы отросли ещё на несколько сантиметров и уже касались плеч.

– И как мне понять? – Том нервно смотрел на часы, боясь опоздать на поезд.

– Поймёшь, – громко рассмеялся мужчина и отхлебнул кофе из кружки. – Это чувство обязательно будет вопреки всем твоим страхам.

За всю жизнь Том не слышал более грустного смеха.

***

Мужчина растерянно улыбнулся и дёрнул плечом, отгоняя подступающий страх. Том не хотел, чтобы сегодня он взял над ним верх. Пожалуйста, только не сегодня. Потом – сколько угодно. Но сегодня он должен быть максимально собранным, максимально спокойным.

По итогам выпускного экзамена Том Фроззи получил квалификацию, которая не позволяла ему работать судьёй, и ему предложили место судебного консультанта. Он стал тем человеком, который беседует с подозреваемым перед отправкой в суд, рассказывает им о правилах поведения и о возможном развитии их дела.

Вся его жизнь заключалась в поездках по стране, ночёвках в мотелях и завтраках в дешёвых забегаловках. Приезжаешь по вызову психолога, получаешь от него протокол беседы с подозреваемым и на основании всех улик принимаешь решение, в какой суд отправить очередного несчастного: справится окружной или нужно подключать центр. Работа не особо амбициозная и очень низкооплачиваемая, но зато и не пыльная, без всех этих мучительных заседаний, собраний и бумажной волокиты. То, что нужно для человека, который не любит сидеть на одном месте.

Том давно не был дома и сегодня приехал в город на рассвете, на пункте досмотра показал полицейским удостоверение работника Министерства и результаты последнего тестирования эмоций. Он надеялся, что окажется здесь и останется равнодушным, но теперь смотрел на плакат и чувствовал тот самый безысходный страх.

Том прислушался к себе: сердце в панике колотилось о грудную клетку, вдруг не выдержит. Отец умер от сердечного приступа, и врачи предупредили Тома, чтобы тот задумался о собственном здоровье. Это было три года назад, и за это время сердце ни разу не подвело Тома, всегда было послушным и внимательным. Но сегодня, накануне слушания, которое предстояло вести Тому в роли судьи, он впервые испугался по-настоящему.

В висках стучало, во рту стоял какой-то металлический привкус. Будет так глупо умереть прямо в день заседания. А может быть это станет лучшим выходом из сложившейся ситуации.

Том прошёл в гостиную и положил чёрную папку на стол. В темноте комнаты она стала невидимой. Мужчина потёр вспотевшие ладони и убрал документы о продаже дома в верхний ящик стола.

Пора было со всем этим заканчивать: с этим городом, с этим домом и с этой безумной любовью.

Дом был хороший: два этажа, большие комнаты, аккуратная деревянная лестница. Огромный отцовский стол, будто бы вырезанный из цельного ствола дерева, стоял в углу гостиной. Спустя столько лет столешница, кажется, всё ещё пахла табаком и готова была унести в вечность прикосновения намозоленных рук. Сбитые края напоминали о том, как часто эту громадину передвигали из одной комнаты в другую под ворчание матери, которая больше всего на свете любила свободу. Она бросала мужу «Я ведь однажды сожгу это произведение искусства!», а он улыбался, глядя, как она бегает за рабочими, прикрывая собой дверные косяки.

Отец был прав: любовь сильнее страха.

Том постучал по столешнице, и в ту же секунду, будто бы эхом, раздался стук в дверь. На часах было шесть утра. Мужчина медленно вышел в коридор и прислушался. В дверь ещё раз постучали.

Том посмотрел в глазок и увидел женщину, которая стояла на крыльце его дома. Она переминалась с ноги на ногу и то и дело оглядывалась на дорогу. Страх сковал мысли, и только тело как-то бессознательно подалось вперёд, дёрнуло за дверную ручку. В лицо ударил холодный воздух.

Женщина сделала осторожный шаг навстречу, и детектор эмоций в гостиной подал пронзительный сигнал. Гостья увидела плакат, и звук прекратился.

Отец был прав: любовь будет сильнее страха. И ты никогда не забудешь блеск этих янтарных глаз.

Надя стояла посреди коридора и молчала. Долго. Достаточно долго, чтобы Том нашёл, что сказать, но он никогда не умел разговаривать с женщинами, а уж тем более с женщинами, которых любил. Поэтому он просто захлопнул дверь и нажал на выключатель. И свет сделал заметными двух людей, застигнутых врасплох.

Что важного вы скажете друг другу спустя столько лет?

Том начал перебирать в уме годы, чтобы подсчитать, когда они виделись в последний раз, но Надя не выдержала первая. Она никогда не умела ждать. Облокотившись о стену, женщина опустилась на корточки и закрыла лицо руками. Том прекратил вести в голове бессмысленные подсчёты и медленно подошёл ближе, постарался заглянуть в её лицо, будто щенок, который впервые видит, как его хозяин плачет.

Это было не по-мужски, Том знал, но и дальше молча стоял рядом ошарашенный своим бессилием. Вот так растёшь: набираешься веса, роста, опыта, ума, а потом видишь, как любимому человеку больно и понимаешь, что ничем не можешь ему помочь. И всё, что ты до этого считал признаками взрослости, вдруг становится каким-то бессмысленным и смешным. И ты сам.

– Я увидела твою машину возле суда, – её голос был охрипшим и пробирался сквозь слёзы.

Том кивнул. Любое его слово могло сделать только хуже, а никак не наоборот.

– Я и не надеялась, что они вызовут тебя. Слышала, что ты консультируешь сейчас на другом конце страны. Я не думала, что они вызовут тебя и не придерутся к твоей квалификации… А ты здесь…

Она окинула коридор затуманенным взглядом.

– Почему ты здесь?.. – Надя подняла на Тома красные от слёз глаза, и он не выдержал.

Подошёл ближе, опустился на корточки и коснулся её плеча, предусмотрительно убрав прядь каштановых волос. Он чувствовал, как Надя напряглась, потому что в последний раз они виделись на выпускном, когда Том признался ей в любви. Прошло много времени, но она не знала, как долго болят безответные чувства, и можно ли верить человеку, которому ты однажды причинил боль. Зачем он здесь?

Надя смотрела прямо и продолжала беззвучно плакать. Она твердила что-то о своей глупости и эгоизме, и Том ничего не отвечал. Она так много говорила о себе, он так по этому скучал.

В верхнем ящике отцовского стола лежали документы о продаже дома, и теперь Том точно знал, что больше никогда сюда не вернётся. Не как в тот день выпускного, когда на его «Ты знаешь, я всегда любил тебя» она ответила «Я знаю, друг всегда это знает, прости». Не как тогда, а по-настоящему. Поэтому он просто сидел напротив, не замечая, как начинают затекать ноги, и смотрел на неё. Это были последние минуты, когда между ними всё было просто.

Том знал, что эта женщина теперь ни с кем не позволяет себе быть слабой. Их студенческая дружба подарила ей эту силу, которую она так усердно направила на учёбу и семью. Дружба с Томом сделала Надю достаточно смелой, чтобы на одной из железнодорожных станций она вышла замуж за попутчика. Безрассудно, да. Несправедливо.

Это Том всегда учил её, что нужно делать то, что велит сердце, а не жить по своду обязательств.

«Ты никому ничего не должна».

– Девятнадцать лет, – сквозь слёзы произнесла Надя. – Том, ведь нам было столько, когда мы встретились…

«В девятнадцать ты вышла замуж», – хотел сказать он, но промолчал.

Надя посмотрела на лестницу, закрытую целлофаном.

– Сколько ты не был здесь?

– Достаточно долго, – кивнул Том.

– И почему они пригласили именно тебя?..

Это был главный вопрос. Мужчина поднялся, потёр шею.

– Ты же знаешь, в Министерстве не предлагают ни единого шанса для отказа. Если бы я мог, я бы отказался… Но я не мог…

– Я знаю, – перебила его Надя, – но почему они вызвали именно тебя? Ты же даже не судья.

Том отступил от неё на шаг.

– Если они и находят нам замену, то обычно выбирают тех, на чьё решение можно повлиять.

Он смотрел на Надю, хотел запомнить её мимику, эти глубокие морщины вокруг глаз, которые так украшали её лицо. Он хотел запомнить, как она повзрослела, чтобы, наконец, признать и свой возраст, свой опыт.

Широкие брови недоверчиво изогнулись, и Том разглядел в этом движении испуг. И отражение своей обиды. Её губы были слегка приоткрыты, она дышала ртом, пытаясь остановить слёзы.

Кажется, они молчали слишком долго.

Надя поднялась, гордо вытянула спину, и Том испугался. Ещё не зная, придёт ли она, он уже боялся, что наступит момент, когда ей придётся уйти. Этот момент приближался слишком стремительно, и Том, струсив, внезапно шагнул вперёд и как-то неловко обнял Надю. На миг её тело даже расслабилось от его прикосновения, но только на миг.

– Ты наш единственный шанс, Том, – она высвободилась из объятий и с силой сжала его ладонь. – Ты скажешь своё слово, я верю в это!

Она снова посмотрела на лестницу, вгляделась в темноту гостиной.

– Понимаешь?

Том кивнул.

– Ты же из тех, кто принимает независимые решения, – напомнила она.

– Я не беру взятки, если ты об этом, – он отвёл глаза и уставился на маленькую царапину на полу.

– Я знаю, знаю.

Её ладонь бегала по его предплечью, расправляла складки на рубашке. Том чувствовал, как Надя так невовремя снова начинает ему доверять. Их глаза встретились, и он перебрал в голове все выдуманные оправдания, чтобы миновать правду.

– Что? – Надя в надежде тронула его за плечо.

Он больше никогда её не увидит.

– Есть кое-что, – начал Том, и Надя вжала шею, от чего её плечи стали острыми.

– Нет, нет, не говори, – она медленно замотала головой, продолжая смело смотреть в его глаза. – Я вернулась к жизни, когда увидела твою машину!.. Я решила, что не всё потеряно, если ты здесь… Ты же скажешь, что Леон не виноват!

– Так и есть, – силы начали покидать его. – Я скажу.

– Чем они могли тебя подкупить, Том?! Объясни!

– Послушай…

– Просто скажи! – её голос сорвался на крик.

Это было нечестно, но Том не мог соперничать с её эмоциями. Все слова, которые томились в его груди, казались ничтожными в сравнении с этим непониманием, слишком быстро перерастающим в ненависть.

– Послушай, я скажу, что он не виноват, только если он не скажет присяжным обратного.

– Он ни за что этого не скажет, – на выдохе произнесла Надя. – Он не признает свою вину!

– Он сказал это мне. На консультации.

Женщина запустила руки в волосы, и Том испугался, что она задохнётся, что для неё это слишком больной удар.

Но нет. Больше ни с кем она не позволит себе быть слабой.

Надя поджала губы, кинула на Тома холодный взгляд. Он предал её надежду, а это всегда очень сложно простить.

Женщина набрала побольше воздуха в лёгкие, собираясь сказать о своей ненависти, но не смогла. Что-то остановило её. Может быть слова матери, или их с Томом прошлое, а скорее всего то, что ненавидеть кого-то сильнее, чем себя, она уже не сможет.

Надежда Соло прошла мимо плаката, вышла из дома и закрыла за собой дверь. Она больше никогда сюда не вернётся. Решено.

Том остался в тишине большого дома. Дома, которому посчастливилось узнать любовь. Он оставит новым жильцам этот плакат, чтобы они помнили, как это важно.

Любить.

Если от ненависти к Тому, Наде станет легче, он будет только рад. Но ей не станет легче. Сегодня в Суде будет слушание по делу её сына. И ей не станет легче.

Том почувствовал, как сердце отозвалось болью. Он не представлял, как оно справляется, как оно справится.

Утро на площади

Такого количества людей площадь перед зданием Суда ещё никогда не видела. Казалось, этим утром здесь собрались все жители города и окрестностей. Было очень шумно, и то и дело раздавались недовольные голоса.

– Пропустите! – громко кричал пожилой мужчина, безуспешно пытаясь выйти к дороге.

Кто-то в толпе сбил с его головы шляпу, и когда он нагнулся, чтобы поднять её, раздался крик.

– Машина, машина, – люди мгновенно ринулась к проезжей части, и серая шляпа оказалась затоптанной десятками пар ног.

Эрл присел на корточки, и мимо него пробежали цветные подолы юбок, загнутые манжеты брюк, яркие носки, поношенные кроссовки и отполированные туфли. Пожилой человек боялся подняться и кончиками пальцев держался за шершавую брусчатку Центральной площади, выжидая, когда толпа поредеет.

И ждать пришлось очень долго.

Сегодня здесь собрался весь город, это было правдой.

Для Эрла Томпсона, хозяина книжного магазина, сегодня начался совершенно обычный день.

С утра он не допил свой некрепкий кофе, съел одно печенье из открытой пачки, надел плащ и вышел на улицу. С недавних пор он одевался не по погоде и выходил из дома один раз в неделю, чтобы дойти до ближайшего супермаркета.

Каждое утро в городе начиналось с привычной суеты: вдоль торговой улицы открывались магазины, разнорабочие распаковывали товары на продажу, а курьеры уже стояли у порога пекарен.

В Городе все друг друга знали. Может быть никогда не встречались вживую, но заочно были знакомы благодаря слухам, благодаря друзьям друзей. Так вышло, но мало кто из новеньких переезжал сюда, и так же мало было тех, кто уезжал. Дети предпочитали учиться в окрестных университетах, потом поступали на работу в местные заведения и продолжали этот круговорот фамилий и судеб.

С недавних пор у Эрла не было никого, кроме книг, и дни напролёт он проводил за чтением в своём маленьком магазине на первом этаже дома. Он много молчал и много слушал, и только так узнавал все главные новости.

– Доброе утро, Эрл!

Сегодня утром молодой мужчина живо помахал ему из окна грузовика, припаркованного у магазина.

– О, доброе утро, Лёш. Как ты?

– Да я-то что! Вы посмотрите, что с городом!

Эрл добродушно улыбнулся и огляделся по сторонам.

Жалюзи на окнах магазинов были спущены, и даже фургон с кофе, который всегда открывался раньше других, безжизненно стоял на обочине. Мужчина удивился, почему это сразу не бросилось ему в глаза.

По тротуарам один за другим торопились люди. Кто-то по одиночке, кто-то целыми семьями. Уступив дорогу соседу, который выскочил из дома, на ходу надевая пиджак, Эрл растерянно посмотрел на парня в грузовике.

– Что же это такое?

– Я так и знал! – он от всей души засмеялся и повернулся к человеку на пассажирском сиденье. – Я же говорил!

– Что?

– Все идут к зданию Суда, Эрл! Ходят слухи, что сегодня привезут этого… сына судей Соло. Ну помнишь, он сбежал из дома, а вы ещё говорили…

– Леон нашёлся? – в растерянности произнёс мужчина, глядя на толпу прохожих.

– Он не то что нашёлся, Эрл, – парень высунулся из окна и заговорил шёпотом, как о самой страшной тайне, – говорят, что он… преступник.

Как ни старалось здание Центрального Суда прятаться за деревьями, оно продолжало быть символом и привлекать наблюдателей каждый раз, когда в Город прибывал очередной подсудимый.

Люди встречали это событие по-своему: кто-то принимал безучастный вид, кто-то распространял слухи, кто-то им верил, а те, кто был посвободнее, вставали с утра пораньше и торопились на площадь.

Но событие сегодняшнего дня не оставило равнодушным никого, кто знал последние новости. А знали их все.

На главной площади Города жители резко стали одним целым. Говорят же, что несчастье объединяет. Это было чьё-то несчастье, а не их собственное.

Люди делились мыслями по поводу произошедшего, пытались понять настрой присяжных, которые заходили в Суд через боковой вход, ругались с охранником, пытающимся освободить площадь для машины с подсудимым.

Кто-то вдруг показал на маленькие окна под самой крышей, будто бы различив там фигуру осуждённого, другой тут же одёрнул его и со смехом объяснил, что в камерах нет окон. Кто-то встретил на площади старых знакомых, резко развернулся и задел их плечом; женщины держали маленьких детей на руках, мужчины прижимали к груди гладкие кожаные дипломаты.

Кто-то как Эрл Томпсон просто не мог преодолеть толпу, чтобы выйти на противоположную сторону площади и дойти, наконец, до супермаркета.

Кто-то как Эрл Томпсон не мог понять, что эти люди хотят увидеть, для чего они здесь собрались, зачем им чужая боль.

Но супермаркет закрыт. Все здесь, Эрл.

Город был обязан Суду своим возникновением.

Когда-то на этом месте в небольшом здании разбирались самые тяжёлые преступления против человеческой жизни. На этой площади казнили, жестоко осуждали и не менее жестоко обсуждали. И как-то незаметно вокруг здания Суда возникло поселение тех, кто не представлял свою жизнь без подобных зрелищ. Судебные заседания проводились достаточно часто, и однажды судьи решили не уезжать, приехали торговцы, и началась жизнь.

Со временем изменилось законодательство, изменилось само здание Суда, и теперь в центре Города разбирались самые тяжёлые преступления против человеческой души.

Многое изменилось, но как и прежде, жизнь в городе начиналась с гудком прибывшего поезда и продолжалась как городской хаос с толпами зевак. К высоким ступеням центрального входа в Суд подъезжала чёрная машина с тонированными стёклами, и охранник сбегал вниз, чтобы принять никому не известного человека. Кто-то в толпе обязательно выкрикивал «Преступник», а кто-то напоминал ему, что нужно держать эмоции под контролем.

Те, кто приходил на площадь, считали, что никто не имеет права безосновательно осуждать других. Но считали они так ровно до дня суда, когда опираясь лишь на вид подсудимого, его осанку, походку и, конечно, собственный опыт, эти же люди запросто делали выводы и вешали ярлыки.

И как им можно после этого доверять?

Так было всегда.

Несмотря на погоду, люди собирались на площади, повинуясь врождённому влечению к месту зрелища. И это любопытство задавало настроение города, было его ритмом, и где-то кому-то, наверное, было выгодно, чтобы человек пришёл на площадь, посмотрел на подсудимого и и спрятал свои чувства ещё глубже.

Где-то и кто-то искренних чувств боятся больше всего.

Сегодня утром солнце пыталось высушить брусчатку после прошедшего накануне дождя, поредевшая листва на деревьях дышала влагой, и на площади перед зданием Суда собрались даже те, кого не так часто встретишь на улицах Города.

Все с нетерпением оглядывались на дорогу в ожидании, когда из-за угла появится автомобиль. Тот самый.

Здесь все знали друг друга слишком хорошо и поэтому помнили, как Леон Соло сбежал из дома в свои четырнадцать лет.

Дурак. Смельчак. Псих. Бедняга.

Возвращение домой

С того дня, как Леон ушёл по этим улицам на поиски приключений, прошло пять лет. Тогда он знал, что однажды придётся вернуться, но никак не представлял своё возвращение, не строил ожиданий. На это просто не было времени и сил.

Он просто знал, что вернётся, и был к этому готов.

Леон прижался к прохладному стеклу автомобиля и ясным взглядом посмотрел на знакомые городские пейзажи.

Увиденное казалось ему нереальным, будто бы кадр за кадром ему показывали то, из чего он стремительно вырос и что так же быстро разлюбил. Поездка больше походила на какую-то компьютерную игру, и Леон, который не спал всю ночь, уже не старался собраться с мыслями.

Бесполезно.

Он просто возвращается домой.

Автомобиль проехал большой перекрёсток и свернул на узкую торговую улицу. Жалюзи на окнах были опущены, мокрые стулья стояли на столиках закрытых кафе.

Город казался безлюдным, и Леона это никак не смущало. Было раннее утро, и ему было глубоко всё равно, пора или нет жителям приниматься за работу.

Парень вырос в этом городе, и понимал, каким событием может стать его возвращение. Не так сложно догадаться, что все будут ждать «сына судей Соло» с таким неидеальным образом чувств.

Он не оправдал их ожиданий, но, что ещё страшнее, он напомнил людям, что так было можно. Убежать, когда было совсем невмоготу. Им не хватило смелости.

Водитель, которого было видно через прямоугольник толстого коричневого стекла, громко выругался, и Леон посмотрел на дорогу.

По пешеходному переходу медленно шёл пожилой мужчина в серой шляпе. Он нарочно не торопился, и, поравнявшись с машиной, встретился взглядом с пассажиром.

Он посильнее запахнул тонкий плащ, его руки дрожали. Мужчина смотрел на Леона несколько секунд, и парень точно не знал, видит он его или нет, но всё равно поднял руку в жесте приветствия.

Водитель громко посигналил, и старик, дёрнув плечом, зашагал дальше. Леон успел заметить, как на его губах застыла растерянная грустная улыбка.

Супермаркет закрыт, Леон. Они все там, ждут тебя.

Эрл шёл в сторону своего дома, и от одного вида этого пожилого человека, Леона на пару призрачных секунд почувствовал себя дома.

Всего на пару секунд, пока автомобиль с громким гулом не помчался дальше, прибавляя скорость. На экране навигатора высветилось предупреждение о задержке, и водитель заторопился, осыпая проклятиями «старого идиота».

С дедушкой Эрлом Леона связывало много тёплых воспоминаний. В детстве он любил читать и часто приходил в его книжную лавку, где пахло сыростью, пылью и солёными крекерами.

На стеклянном прилавке рядом с допотопным кассовым аппаратом всегда лежала открытая пачка печенья, и Эрл, вручая сдачу, всегда угощал ими посетителей. Из вежливости мальчик всегда отказывался. Всегда, кроме того дня пять лет назад, когда он пришёл за книгами для своего «путешествия».

– Возьму несколько, – тонкими пальцами Леон нырнул в шуршащую упаковку и вытащил несколько квадратиков печенья. – Вкусное?

– Ооочень, – протянул Эрл и одарил его улыбкой с парой золотых зубов.

– Тогда возьму.

– Голоден?

– Придётся поголодать, скорее всего, – бросил Леон через плечо, открывая дверь книжного магазина.

– Скажу твоей маме, чтобы лучше тебя кормила, – пожилой мужчина залился тёплым смехом.

Тёмное помещение наполнилось мягким звоном колокольчиков, и эти звуки теперь всегда напоминали Леону о доме. Где бы он ни был.

Автомобиль приближался к Центральной площади, и улицы становились всё более оживлёнными.

Леон рассматривал прохожих, и вдруг так отчётливо вспомнил голос матери, взгляд её карих глаз. Откинувшись на сиденье, парень растерянно уставился перед собой. Он впервые за утро задумался о родителях.

Любимыми словами матери были «Дом там, где нас любят», любимыми словами отца – «Ты же мужчина, держи свои чувства под контролем». И если первые слова Леон берёг в сердце всё детство, вторые засели в нём незадолго до побега. «Путешествия», – поправил он себя.

Мозг старательно не подпускал эти воспоминания.

У него была семья, дом, но в путешествии это никак ему не помогало, а, наоборот, всё усложняло. Леон нарочно сделал эту часть своей жизни бессмысленной, и сегодня уже не был уверен, имело ли это смысл хоть когда-нибудь. Хоть для кого-нибудь.

Леон о многом постарался забыть, а что-то с лёгкостью вычеркнул из памяти, кроме взгляда карих глаз матери. Это он запретил себе вспоминать, потому что тогда бы ни за что не сбежал. А теперь вот вспомнил. Видимо, было пора.

Мама была его непреложной истиной. Только вот та бетонная коробка, построенная родителями, не заменила ему их любовь. Увы.

Главные надежды, которые Леон не оправдал, были надежды отца. Филипп достаточно пережил с двумя дочерьми, поэтому когда, наконец, родился сын, он хотел выдохнуть, расслабиться, больше не переживать за чьи-то чувства, не отвечать ни за чьи эмоции. Ему говорили (он слышал), что мальчики умеют (должны) держать эмоции под контролем, но он посмотрел в глаза новорождённого сына и увидел, что это правило не работает.

Мальчик был открыт миру, всем его радостям и несчастьям, и Филипп ему этого не простил. Он запрещал всё, на что хватало сил. Он хотел развить в сыне жестокость, равнодушие, потому что так понимал мужественность, так понимал безопасность.

Но Леон рос и с ним становилось всё сложнее. В отличие от средней дочери он не отвечал жёсткостью на жёсткость, а просто уходил из дома: сначала гулял до полуночи, потом возвращался под утро, а в четырнадцать собрал вещи и уехал.

Жители города прозвали Леона «ёжиком» за стрижку и характер и считали, что этот парень просто неправильно воспитан. «Выбился из рук родителей», – так они это назвали, но никто не задумался о том, что эти руки просто никогда не держали его ласково, принимающе.

Его главным оружием стала ненависть к этой взрослости, которой наделяют себя старшие, когда учат тебя жизни, когда говорят тебе, каким ты должен быть. Его раздражало, что родители не хотят двигаться навстречу, что не принимают этот равнодушный мир, но и не пытаются его изменить.

Только вот ненавидел Леон так же сильно, как и любил, и это было самым сложным. Вот, почему всё это время, он не вспоминал о своей семье. И вот, что из этого вышло.

Он надеялся, что уйдёт и станет собой, что там ему это позволят. Но оказалось, что пяти лет катастрофически мало, когда четырнадцать лет до этого тебе затыкали уши, чтобы ты не услышал, о чём говорит твоё сердце.

Родители были не виноваты в том, что ему пришлось заговорить с тем незнакомцем в баре. Они были не виноваты, но он их винил.

Машина остановилась возле здания Суда, и Леон вслед за конвоирами вышел на площадь. Воздух пах детством, и парень поморщился, и все это заметили.

Он неуверенно шагнул на громоздкие мраморные ступени. Охранник вытолкал с лестницы пару зазевавшихся зрителей, и на площади воцарилась тишина. Леон видел, какая там собралась толпа. Они ждали его.

Чего они ждали?

Леон чувствовал взгляды каждой клеточкой своего тела и не ощущал себя дома. Они не были его домом, они никогда его по-настоящему не любили.

Люди смотрели на него без тени того милосердия, которым любили хвататься, Леон боялся обернуться и взглянуть им в глаза. Конечно они знали, что этим всё и закончится.

Леона окружил гул голосов, из которого было невозможно понять, о чём говорят, но парень и так догадывался. Он слишком хорошо знал этих людей и, если постараться, даже мог расслышать знакомых. Но напрягать слух не хотелось, ему не хотелось тратить на это силы.

Охранник отогнал подальше от лестницы самых любопытных жителей, и тогда конвоиры встали по бокам подсудимого и синхронно шагнули вверх по ступеням. Леон ненароком посмотрел назад: с кем-то из присутствующих он обсуждал новости, когда подрабатывал разносчиком газет, кто-то угощал его бесплатной выпечкой, когда Леон работал доставщиком, кого-то он даже считал своим другом.

Сегодня все эти люди пришли сюда и заполнили собой огромную площадь, по которой маленьким мальчиком Леон Соло гонял мяч. Они пришли сюда не для того, чтобы его поддержать. «Что ж, всем привет», – прошептал парень, и один из конвоиров заметил заминку в движении и окликнул его.

– Слышишь? Ты!

Часы на здании Суда показывали восемь утра.

Мужчины в форме переглянулись и остановились на несколько ступеней выше Леона. Спускаться им было не положено по протоколу. Молодой конвоир посмотрел на старших по званию и повернулся к подсудимому.

– Соло!

По протоколу было запрещено озвучивать имя и фамилию прибывшего в Суд, но молодой практикант растерялся. Он безумно боялся сделать что-то не так и поэтому сделал это.

Жители не сразу узнали подсудимого: он подрос, его волосы стали длиннее, на лице появилась щетина. И когда тихий голос конвоира накрыл площадь, отозвался эхом в густой кроне деревьев, люди вдруг синхронно замерли и затаили дыхание. Их догадки подтвердились: этот парень на ступенях Суда – всё-таки тот самый Леон, сын судей Соло. Конечно, они знали, что этим всё и закончится.

В резкой тишине кто-то из толпы громко воскликнул. Леон медленно поднялся, поравнялся с конвоирами, и они вчетвером зашагали дальше. Практикант сутулился, стараясь стать незаметным, на лице старших по званию не дрогнула ни одна мышца. Вот, что значит профессионализм.

Люди на площади переглядывались, хотели увидеть ю эмоции соседей и напомнить себе, что собственные чувства нужно тщательно скрывать. Они вспоминали, как когда-то по своей человеческой доброте угощали этого странного паренька выпечкой или сигаретой, как они шли ему на помощь.

Накажут ли их за это?

В этот раз никто не стал раздавать ярлыки и нарекать Леона «преступником», но никто и не заступился за него. Каждый вдруг вспомнил о себе, о своей семье и не смог отделить радость за свою спокойную жизнь от искреннего сочувствия.

Людям необходимо напоминать, кто они и что для них по-настоящему дорого, от чего они никогда не откажутся.