Текст книги "Порог тривиальности. Сказки"

Порог тривиальности
Сказки
Виктория Орлова

Дизайнер обложки Kandinsky Нейросеть

© Виктория Орлова, 2024

© Kandinsky Нейросеть, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-0421-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Про Петрова

Порог тривиальности

«Он решительно переступил порог тривиальности», – прочел Петров и попытался вникнуть в смысл фразы. Смысл оставался темен, однако слово «тривиальность» снова подняло в душе улегшуюся было муть.

Лиза. Лиза все время упрекала Петрова именно в тривиальности – мнений, решений, свиданий, в конце концов. Всякий раз, когда он приносил ей розы, она морщилась как от зубной боли, а предложение сходить в кино неизменно встречала презрительным: «Фу, как пошло – в кино!». И в тот роковой вечер было ровно то же самое.

– Твоя беда, Петров, – говорила Лиза, в том, что ты банален. Невыносимо банален, до свинства прямо.

– Зато я надежный, – вздыхал Петров, зачем-то краснея и опуская взгляд.

– Надежный, да, – язвила Лиза. – С тобой всегда известно, что будет дальше. Я каждый твой шаг предсказать могу. Даже шутки твои дурацкие выучила. Вот давай, пошути про этот арбуз! – и Лиза яростно вонзила нож в полосатый бок. Потом схватила ручку, висевшую на холодильнике, и быстро застрочила что-то на бумажке-липучке, аккуратно прикрепленной рядом

Петров напрягся. Похлопал глазами. Почесал затылок – он не умел вот так, с ходу, шутить, да еще про то, про что шутить не собирался. Наконец, лицо его просветлело.

– Арбуз – это не только ценные полоски, – но и … – замешкался он.

– Вот, я же говорила! – Лиза сунула ему бумажку, – Читай!

– «Арбуз – это не только ценные полоски, но и три-четыре килограмма вкусной, легкоусвояемой мякоти», – прочитал Петров. – Откуда ты…

– Петров, да ты же весь состоишь из штампов! – Лиза нервно кромсала арбуз, – Ты же скучен как… я не знаю… как здание райкома! Серый как слон. Слон и то не такой серый.

– Если я такой серый, – обиделся Петров, – зачем ты тогда замуж за меня выходила?

– А и правда, зачем? – Нож замер. Петров тоже. Он вдруг забыл, как дышать. Потому что Лиза глубоко вздохнула, положила нож на стол и тихо сказала: – Ты прав, Петров. Дура была.

И ушла. Взяла свою сумочку, кинула туда зубную щетку – и ушла! Хлопнула дверью на прощание. Петров еще несколько секунд после хлопка не дышал, боясь поверить, что это не сон. Потом все-таки поверил и кинулся следом.

На улице было людно. Лиза шла вперед, не оглядываясь. Он окликнул ее несколько раз, но она не обернулась. Летела легко навстречу людскому потоку, Петров проталкивался следом, но никак не мог догнать ее. Шлейфом за ней тянулись случайные фразы:

– Я же говорила!

– Капусточки там, картошки….

– Такая, знаешь, скукотища…

– Никогда, никогда, слышишь!

Внезапно Лиза исчезла. Петров метался туда и сюда, но ее нигде не было. Пришлось вернуться домой.

У двери сидела кошка – тощая, ободранная. Петров открыл дверь, кошка метнулась в квартиру и юркнула под кровать. Выгонять ее оттуда Петров поленился.

На столе погибал искалеченный арбуз. Петров уселся на табуретку и стал сосредоточенно есть.

***

На следующий день Лиза не вернулась. И еще через день. И потом. Петров взял отпуск, забил холодильник продуктами и пивом и перестал выходить из дома. Спал подолгу, нехотя вставал, умывался. Выпивал бутылку пива вместо завтрака. Кормил кошку сырыми пельменями, бросая их под диван, откуда она отказывалась выходить, пока он бодрствовал. Снова ложился спать. Ему все время снилась Лиза.

Иногда Петров не мог заснуть, и тогда он заходил в Интернет и блуждал по случайным сайтам. Раньше он никогда так не делал и все ворчал на Лизу, когда она бездарно тратила время в сети. А теперь сам… И тут эта дурацкая фраза. Порог тривиальности, туды его в качель! Знать бы, где он, этот порог. Петров бы его не просто перешагнул, перепрыгнул бы прямо вот отсюда, через окно. Только бы она вернулась.

Вдруг с улицы раздался жуткий вой. Петров выглянул в окно. Перед ним стояла высокая девица в зеленом плаще.

– Ты чего воешь? – спросил Петров.

– Помрешь ты скоро, Петров, – всхлипывая, прошептала девица.

– Это с чего ж ты взяла? – удивился Петров.

– Знаю – и все, – девица снова завыла

– Да ты кто такая? – возмутился Петров.

– Сам не видишь? Баньши я, – девица вспрыгнула на подоконник.

– Кто? – обалдел Петров и плюхнулся на стул перед монитором.

– Тьфу, – обиделась гостья, – ты что, про баньши не знаешь? В Википедии посмотри! – и, удобно расположившись на подоконнике, она испустила особенно трагичный вопль. С удовольствием сама себя послушала и повторила, чтобы закрепить результат.

Петров послушно зашел в сеть, нашел нужную страничку и прочел: «Баньши – дух, предрекающий смерть…».

Дальше он читать не стал – ему стало страшно. «Может, мне это снится? – мелькнула в голове спасительная мысль. Он больно ущипнул себя. Вой продолжался. «Надо лечь в кровать, – решил Петров. – Заснуть во сне, проснуться по-человечески, и все кончится». Стараясь не поворачиваться в сторону баньши, он стал осторожно продвигаться к кровати. Дошел. Лег. Укрылся. Сквозь вой отчетливо слышалось шипение – под кроватью почуяла нечисть кошка. Но и теперь Петров отчаянно отказывался верить в происходящее. Он закрыл глаза и попытался натянуть одеяло на уши. Но одеяло вырвалось и закружилось по комнате.

– Одеяло убежало! – расхохоталась баньши. Хохот ее звучал еще страшнее, чем плач. – Что там дальше у классика? «Улетела простыня»? Улетела! – скомандовала ведьма. Простыня выползла из-под Петрова, не смевшего шелохнуться, и пустилась в пляс вместе с одеялом. – И подушка! Как лягушка! Ускакала! – Подушка сбросила с себя голову несчастного Петрова и скакнула под потолок.

Петров зажмурился изо всех сил. «Все, – понял он. – Конец. Впрочем, Лизу я все равно больше никогда не увижу. Ну и жить мне тогда незачем,» – и вдруг перестал бояться.

Внезапно все стихло.

– Вставай, Петров! – голос баньши стал подозрительно тихим и ласковым. – Пошутила я. Мимо просто проходила, а тут ты, печальный такой. Думала развеселить тебя немножко. Не полагается, конечно, но иногда можно. – Баньши вздохнула. – Вставай. Утро уже. А пивом завтракать не перестанешь – и вправду загнешься, печень-то у тебя слабая.

Петров ей не поверил. Он упорно продолжал лежать с закрытыми глазами и готовиться к смерти. Послышались шаги, и к мокрому от пота лбу Петрова прикоснулись прохладные пальцы.

– Ты меня поражаешь, Петров, – голосом Лизы сказала баньши. – Впервые в жизни, между прочим. Похудел вон как, в доме бардак… Кошку зачем-то завел…. Петров, зачем ты завел кошку?

Петров открыл глаза. И увидел Лизу.

– Я скучала, Петров, – просто сказала она.

– Я скоро умру, – ответил Петров. – Я баньши видел.

– А Ленина ты случайно не видел? – фыркнула Лиза, поглаживая мурчащую кошку. – Ни фига ты не умрешь. Я арбуз притащила и пельмени сварила. Пойдем завтракать.

Тиран-и-деспот в погоне за Солнцем

Петров шел по торговому центру. Шел, можно сказать, ни на что не рассчитывая – подарок хотел дочке купить. У них с Лизой дочка два года как родилась – арбузы любит и пельмени. И машинки еще. Почему-то. Суровая такая девица получилась. Нетривиальная.

Надо было в киоске купить. Но Петров решил, что в приличном торговом центре и машинки поприличнее. Лиза не велела всякую китайскую дрянь в дом таскать – вот он и потащился.

Был день, и народу было немного. Петрова это радовало, толпы он не любил. А тут шел спокойно мимо витрин, и никто не толкал его, не задевал шуршащими пакетами – он и расслабился.

Так расслабился, что чуть не упал, когда на него налетела длинноногая блондинка. Еле удержался. Блондинка тонкими сильными руками вцепилась в лацканы его пиджачка и застонала так, что Петров медленно осел на скамеечку, так кстати оказавшуюся рядом.

Блондинка качнулась на каблучищах и плюхнулась рядом, продолжая стонать и трясти Петрова за лацканы.

– Спасите, спасите меня! Он тиран и деспот, тиран-и-деспот, вы не представляете себе, какое он чудовище!

– Почему вы думаете, что я в состоянии вас спасти? – вибрируя голосом от тряски, спросил Петров.

Блондинка перестала его трясти, замерла, глаза ее округлились.

– А кто еще? Никого же нету больше!

Петров осмотрелся – действительно, ни одного самого завалящего мужика на всем обозримом пространстве. Попал, подумал Петров и вздохнул.

– Что делать-то надо? – спросил он у блондинки.

– Ну я не знаю, он за мной гонится, я боюсь. Что в таких случаях делают настоящие мужчины?

– Морду ему, что ли, набить? – предположил Петров.

– Ну зачем сразу так грубо? – обиделась блондинка.

– А чего тогда?

– Да я-то откуда знаю?

– А может, он и не гонится вовсе за вами? – с надеждой спросил Петров. – Мне вообще-то еще дочери машину покупать…

– Машину? – Глаза блондинки стали еще круглее. Она вдруг резко сменила тон и замурлыкала – у Петрова кошка так мурлыкала, когда жрать просила. Правда, кошка еще об ногу трется, мелькнуло в голове у Петрова. И тут он с ужасом почувствовал, как блондинка следует кошкиному примеру: она положила руку на петровское колено и нависла над ним всем своим третьим размером. – А какую машину?

– Бентли, – брякнул Петров первую пришедшую в голову марку и почувствовал, как рука блондинки ползет по его ноге. Он аккуратно, двумя пальцами отодвинул эту руку, потом отодвинулся от блондинки и сиплым голосом добавил: – У меня жена.

– Жена не стена, – промурлыкала блондинка и придвинулась снова.

– Вас же… спасать, вроде как, надо было? – снова отодвинулся Петров.

– А ты меня уже спас, пуся! – Блондинка обвила Петрова руками, на всякий случай – чтоб наверняка – положила ногу ему на коленку и стала приближаться ко рту Петрова огроменными сверкающими губами, попутно окутывая его сладкими крепкими духами, которые начисто отрезали кислороду путь в легкие несчастного.

– Мама! – пискнул Петров, погружаясь в пучину отчаяния.

И немедленно был вырван из этой пучины божественной дланью.

Длань держала его за воротник, слегка приподняв над лавочкой.

– Это чо? – услыхал Петров волнующий бас. – Солнце, это чо ваще?

Петров попробовал дернуться, но длань встряхнула его, и он понял – не нужно.

– Поставь его на место, тиран! Поставь и не трогай! Между нами все кончено, деспот несчастный! – завопила блондинка

– Чой-то кончено, Солнце? – пробасил державший Петрова.

– Все кончено! Ты мне даже колечка паршивого купить не хочешь, а он Бентли мне купит! Знает меня две минуты – и уже обещал!

– Чо ты ей обещал? – Петрова встряхнуло, развернуло, и он узрел двухметрового мордатого дядьку в пронзительно-синем костюме. Ботинки у дядьки тоже были синие и сверкали. Петров понял: врут про смерть, что она старушка в белом. Она – мужик в синем. Без всякой там косы. Во всяком случае, его, Петрова, персональная смерть. – Чо обещал, спрашиваю? Бентли?

– Я дочке, – пискнул Петров. Синий повернулся к блондинке:

– Видишь, он дочке.

– Сначала дочке, потом мне! – топнула каблучищем блондинка.

– Не, я только дочке, – упорствовал Петров.

– А мне? – возмутилась блондинка.

– А ей? – снова встряхнул Петрова Синий.

– А денег нету, – Петров еле удержался, чтобы не показать язык.

– Нееету? – разочарованно протянула блондинка.

– Нету! – отрезал Петров.

– Солнце, – вдруг заныл Синий. – Ну, на кой он тебе, у него же денег нету!

– Ты тиран и деспот! – вдруг завопила блондинка – Ты меня обманул! Я тебе поверила! Я все для тебя бросила! А ты? Ты мне даже колечка паршивого купить не хочешь!

Блондинка развернулась на каблуках и рванула вглубь ТЦ. Синий отшвырнул Петрова и рванул за блондинкой.

– Солнце, а я чо? Я ж ничо, давай купим! Ну чо там, колечко, не Бентли ж!

– Тиран, тиран-и-деспот! – стенания блондинки становились все тише и, наконец, смолкли.

Парочка повернула за угол и исчезла из поля зрения Петрова. Петров встал, отряхнулся, с удовольствием подумал про Лизу и пельмени и двинулся покупать конструктор. Машинку ему покупать почему-то расхотелось.

Чорный Трамвай

Петрову снился сон. Во сне он стоял на остановке и никак не мог отделаться от ощущения, что является героем пионерлагерной страшилки: вокруг беззвучно качался чорный-чорный лес, едва различимый в чорной беззвездной ночи. Петров стоял и отчаянно надеялся, что его все-таки заберет отсюда какой-нибудь великодушный трамвай для придурков, вовремя не уехавших домой. Невольно вспоминалась песня Окуджавы про последний троллейбус, и Петров даже предпочел бы этот самый троллейбус, но остановка была трамвайная: кольцо, глухой район – и глухая же полночь.

Вообще, Петров любил трамваи. Любил их веселый трезвон, каждый день провожавший его из дома в школу, потом в институт, потом на работу – а восемь лет назад в роддом, за Лизой и красноморденьким орущим червяком, с годами превратившимся в красавицу дочку. Но звонок, который он услышал сейчас, был совсем другой – не веселая трель, а электрический вой, что неизвестно с чего раздается в покинутой всеми школе и ПРЕДВЕЩАЕТ… Думать о том, что он предвещает, Петров не рискнул, решил думать, что слышит обычный трамвайный звонок, и обрадовался.

Трамвай вылетел из темноты и ослепил Петрова фарами. Петров зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, перед ним беззвучно разъехалась стеклянная дверь. Стеклянная дверь, в трамвае? Петров удивился и обозрел трамвай целиком. Страх иголками пробежал по озябшему телу: трамвай был ЧОРНЫЙ. Он сливался с ночным лесом, и только в салоне колыхался зеленоватый медузий свет.

– Сам зайдешь или помочь? – услышал Петров холодный сип. Он поднял глаза и увидел ВОДИЛУ. Водила был тощ, жилист, глазаст как филин и более всего напоминал Уиллема Дефо в роли вампира.

– Ну так чо? – снова спросил Водила и осклабился.

Петров повернулся к нему спиной и побежал.

Он бежал, не разбирая дороги, а за ним мчался бесшумно Чорный Трамвай, и Водила за рулем плотоядно щурился.

Вдруг – как это случается во сне – трамвай оказался поперек дороги, и Петров с разбегу влетел в распахнутую дверь. Та быстро, но плавно закрылась, и трамвай помчался во тьму. Петрова трясло – то ли от страха, то ли рессоры у трамвая были совсем фиговые. Водила высунулся из кабины, подмигнул Петрову и ласково просипел: «Дура, для твоей же пользы!»…

– Коль, ты что? – Лиза трясла его за плечо. – Лялька вон проснулась, орать перестань!

– Чорный трамвай! – простонал Петров и откинулся на подушки.

– Фу, дурак, – обиделась жена. – Иди водички попей.

Петров послушно встал, пил воду на кухне, стуча зубами о стакан. Потом почувствовал дрожание в коленях и опустился на табуретку. За окном – глаз выколи. Петрову снова стало страшно. Но тут на колени ему вспрыгнула Муська, заурчала – и он, внезапно успокоившись, взял ее на руки и, почесывая за ушком, двинулся к кровати. Муська удобно устроилась у него на груди. Последнее, что помнил Петров – ее светящиеся в темноте глаза и урчание, сквозь которое он отчетливо различил: «Для твоей же пользы, дура!» Петров не вынес и потерял сознание.

***

Очнулся он на совещании в родимой конторе. Шеф Семеныч, привычно вытирая лысину платком, что-то бурчал – Петров привык его бурчания не замечать.

Присутствовать на совещаниях ему полагалось по должности. Но присутствовал он всегда «для галочки»: отродясь его никто ни о чем не спрашивал. А сегодня, как назло, шеф остановил взгляд на нем, на Петрове – такое случилось впервые. Петров моментально покрылся холодным потом и судорожно ощупал себя. Нет, все было в порядке – пиджак, рубашка, штаны, даже галстук завязан, а за прическу Петров не беспокоился – у лысины свои плюсы. Уста начальства отверзлись, и над Петровым вдарили громы небесные. Впрочем, это Петрову с перепугу, конечно, показалось. Семеныч, добрая душа, всего-то и спросил:

– А вы, Петров, что по поводу этого проекта думаете?

– Я? – удивился Петров, и, не успев подумать, брякнул: – Черный. Черный, стеклянный, бесшумный, и мерцающий свет внутри.

Воцарилась тишина.

– А вообще, оригинально! – всплыл над толпой голос Татьяны Палны, руководителя дизайнерского отдела. – Черный трамвай – это еще никто не делал! Это, я вам скажу, мысль! Николай Константиныч, а переходите к нам в отдел? У вас мышление такое… креативное.

Петров неопределенно ухмыльнулся. А остальные вдруг загалдели, замахали руками, кто-то даже гикнул от возбуждения.

***

Через год Чорный трамвай представили публике. Завод получил госзаказ на сумасшедшую сумму, Шефа перевели в Москву, Татьяну Палну забрали в Сколково, а Петров, как инициатор, получил премию неприличного размера и неотгулянный отпуск за три года. На премию они с Лизой купили машину и путевку в Хорватию на целый месяц – показать Ляльке море. Петров, правда, волновался, что начальство его не отпустит. Но возражать начальству он еще как-нибудь смог бы. Возражать Лизе было смертельно опасно. Семеныч, действительно, отговаривал – презентация проекта, мол, а инициатора нету, нехорошо будет… Настаивал, в общем, на том, чтобы отпуск перенести. Петров возражал, и Семеныч отступился. Хороший мужик оказался.

***

Наступила осень. Отпуск кончился. Утром в понедельник лощеный Петров вышел из дому, дошел до стоянки, открыл было дверцу новенького «опеля», но, повинуясь нелепому импульсу, закрыл ее и пошел на трамвайную остановку. С удивлением отметил, что народу – никого. Петров опасливо заозирался – и тут из-за поворота вылетел Он. Чорный трамвай. Петров кожей почувствовал, как вокруг сгустилась мгла и закачался чорный беззвучный лес. Проваливаясь в обморок, он вдруг увидел Свет – и услышал знакомое сипение:

– Да что ж ты все трясешься? Сказано ж тебе, для твоей же пользы! А ну кончай дурака валять!

Петров прекратил валять дурака, вошел в Трамвай и поехал в контору.

Про негодяев

Жил-был на свете дяденька. Хороший был такой дяденька, добрый. Бабушек через дорогу переводил, руки тетенькам при выходе из общественного транспорта подавал. В общем, хороший. Да вот беда – вокруг нашего хорошего дяденьки одни негодяи обитали. Просто ни одного порядочного человека! Ну сами судите: продавец в магазине говядины недовесил – кто? Негодяй. Водила автобуса дверь перед носом закрыл – опять негодяй. А уж начальник, когда зарплату задерживает, негодяй – дальше некуда.

И решил наш дяденька от негодяев этих в лес уйти. Кое-как построил там себе шалашик, лапничком еловым покрыл, внутрь залез, лежит, свободой от негодяев наслаждается. Вдруг слышит – шаги. Вышел, а на полянке у шалашика стоит второй дяденька.

Первый его спрашивает: ты кто такой? А тот отвечает: я, мол, жертва негодяев. Кругом, говорит, негодяи. И жена вдобавок у меня негодяйка. Не могу больше. Вот, в лес от них ушел.

Тут первый к нему на шею кинулся. Ты, плачет, как никто меня понимаешь! Ты мне как родной теперь! Входи же в мой шалаш, будь в нем как дома. А для начала хвороста, что ли принеси. У тебя, кстати, спички есть?

Стали жить вдвоем.

И в одно прекрасное утро опять раздались на их полянке шаги. Выскочили они из шалашика, а там – тетенька. Красивая! Но грустная. Они спрашивают: Что это вы, мадам, тут, в темном лесу, одна, такая красивая и грустная, делаете? А она им: все кругом негодяи, муж негодяй и дети у нас негодяйские. Ну, дальше ей даже объяснять не пришлось, они моментально ей рядом отдельный шалашик соорудили.

Живут. День живут, другой живут, а на третий день вечером первый дяденька второму говорит: А, пожалуй, женюсь я на нашей тетеньке. Буду ее от негодяев защищать! А второй ему: а чегой-то ты женишься? Может, я сам на ней жениться хочу! Я на два сантиметра тебя выше и в плечах шире, я ее гораздо лучше от негодяев защитить сумею!

Первый тут как вскочит, как заорет: ах ты, негодяй! У тебя жена, дети, пусть и негодяйские, а ты нашей драгоценной тетеньке мозги пудрить собираешься? А второй тоже вскочил и тоже орет: Да ты сам негодяй! Что ты можешь ей дать? Половину вот этого шалаша? А первый опять: Почему же половину? Шалаш мой, я тебя выселю, все ей отдам!

Тут второй дяденька как зарычит – и на первого с кулаками.

На вопли прибежала тетенька – во флисовой пижаме (холодно в лесу-то, сентябрь). Прекратите, кричит, немедленно! Что тут у вас стряслось? Тут они драку прекратили и на колени перед ней бухнулись. И бубнят: так, мол, и так, хотим оба на тебе жениться, выясняем, кто более достойный.

Тут тетенька тоже заорала: «Негодяи! Оба! А меня вы спросили? Выясняют они тут! Ну и выясняйте, а я пошла обратно к негодяйской своей семье, потому как все вы, мужики, сволочи, и надо вам одного!»

И, как была, в пижаме, потопала обратно в город.

Ну и дяденьки тоже, попыхтели-попыхтели еще друг на друга (но уже вяло как-то), потом решили, что тетенька сама негодяйка изрядная, и разошлись.

Потому что какой смысл жертвовать благами цивилизации, если кругом один фиг сплошные негодяи.