Текст книги "Странное происшествие в сезон дождей"

Лучше уж молчать в тряпочку.

Но молчать и поддерживать образ великомученицы из нотариальной конторы становится все труднее. Еще и потому, что скайповая пятница может прийтись на другой часовой пояс, другую часть света или авиаперелет – и тогда сеанс связи обязательно сорвется. А этого страшно не любят ни мама, ни Лерка, воспитанные в духе традиционного папочкиного: «родные люди всегда должны быть в поле зрения друг друга, они единственная ценность, которая у нас есть». К тому же Лерка вдруг начинает проявлять чудеса наблюдательности.

– Что-то тебя не видно в Инете, – в последний раз заявила она. – Раньше не вытащить было, а сейчас вообще не появляешься…

– Ну почему же… Появляюсь.

– Вчера сунула нос в твой журнал. Тебя там полгода не было! С чего бы это?

– Ну… нет настроения писать, вот и все.

– А раньше писала вне зависимости от настроения.

– А сейчас надоело.

– Ну-ну…

– И дел по горло. На работе завал.

– Завал в твоем клоповнике? Не смеши. Мама на днях ходила к нотариусу, одну несчастную бумажку заверить. Так они там еле руками шевелят.

– Так то Сочи. А это Питер. Две большие разницы.

– А по-моему, так никакой разницы нет. Везде одни и те же толстожопые канцелярские крысы.

– Спасибо! Я тоже тебя люблю.

– Я не о тебе. – Сестринское чувство все же не чуждо Лерке. – Я в принципе. А как там поживает твой инет-хмырь?

«Неплохо было бы рассказать об этом Паоло», когда она подумала так? Неделю назад, может быть, две. К чему относилось «неплохо»? К какой-то сценке с уличными музыкантами из Берна? Или это была толпа забавных ортодоксальных евреев, оккупировавших зал выдачи багажа? Только где – в Лондоне или во Франкфурте-на-Майне? При желании можно восстановить в памяти аэропорт. А заодно – и побудительный мотив мысли о Паоло. Но дело совсем не в мотиве: она думает о летчике-камикадзе все реже и реже. Разве что – о куполе рей-сена, призванном сохранить папочку от всех превратностей судьбы где-то там, в Мировом океане. Паоло тоже не проявляет себя, ни единой реплики за все время, ни одного «беспокоюсь молчанием»; еще полгода назад Дарлинг посчитала бы такую ситуацию трагичной, но сейчас она чувствует только облегчение.

– Нормально поживает.

– Да? Его тоже не видно. Забурились в личную переписку? По аськам шляетесь?

– Именно. А как поживает твой сырьевой олигарх?

– Жду со дня на день. На белом коне, с аксельбантами и розой в петлице, – хохочет Лерка по ту сторону монитора. – Нет, ты все-таки странно себя ведешь. Забыла про день рождения тети Нади, не поздравила даже. Она обиделась, между прочим.

Вот проклятье! У старшей маминой сестры было ДэРэ, неделю назад, когда они с Костасом летали как раз во Франкфурт. Обычно Дарлинг отмечалась телефонным звонком, а тут прошляпила, чего отродясь не бывало. В отличие от отвязной Лерки, Дарлинг – эталон внимательности и предупредительности, и заставить ее изменить многолетнюю линию поведения может лишь форс-мажор…

Костас и есть форс-мажор.

– Они теперь только это и обсуждают, мама с теткой. Как ты лажанулась. Думают, что у тебя там что-то происходит.

– Ничего у меня не происходит.

– Мама вот даже всплакнула вчера.

– С чего бы это?

– Переживает, вот с чего. Думает, а вдруг у тебя там какое-то крушение… Жизненное. Мало ли… Говорит, что тебе нужно переезжать в Сочи, чтобы под присмотром…

– Идиотизм.

– Конечно. А тетка грешит на здоровье. Мол, у тебя с ним не все в порядке…

– В каком месте?

– Ну ты же знаешь, что Надин во всем видит происки глистов и неоперабельного рака…

– Неоперабельная глупость еще хуже. Так ей и передай.

– Сама передашь. Заодно и с ДэРэ поздравишь. Лучше позже, чем никогда.

– Лучше никогда, чем бред выслушивать.

– Нет… Ну я тоже думаю, что у тебя там что-то происходит. Ты и выглядеть стала по-другому…

– Ничего не по-другому. Это скайп искажает мой привычный облик.

– А раньше, представь себе, не искажал. Вот сдам сессию и прикачу в ваше сраное болото…

Только этого не хватало! Последний раз Лерка неосмотрительно заглянула в Питер позапрошлой зимой и нарвалась на крещенские морозы, снежные завалы и беспросветную темень, после чего торжественно поклялась, что живьем видит этот злосчастный город в последний раз. И отныне для проявления сестринской любви будут использоваться совсем другие поляны, например, та же Красная, где бывали и президент, и премьер-министр, вэлкам Сочи, Питер – досвидос! И вот пожалуйста… Должно быть, у застигнутой врасплох Дарлинг было не очень счастливое выражение лица, и Лерка сразу насторожилась:

– Ты как будто бы не рада, что я приеду, а?

– Почему… Я рада.

– Ни капельки. Мне и самой не улыбается переть в вашу дерьмовую прорубь, но… Надо же с ним наконец познакомиться.

– С кем?

– С твоим парнем. У тебя кто-то появился, и это серьезно. Печенкой чую, а она меня никогда не подводила. Я же твоя сестра, и меня не проведешь. Кто он?

– Никто.

– Ну это понятно. Исходя из твоих дурацких вкусов, социальный статус у него ниже плинтуса. А такие меня не интересуют, ты же знаешь. Так что не бойся, я его не отобью.

– Я и не боюсь.

– Ну он хоть симпатичный? – На фарфоровом, ничем не замутненном личике Лерки отразилась титаническая работа мысли. – О, я поняла! Твой безумный интернетчик наконец материализовался! Нет?

Спорить с Леркой бесполезно, лучше уж сразу принять ее реальность и постараться ей соответствовать.

– Сдавай свою сессию, а там посмотрим.

– Очень бы хотелось… Посмотреть.

После недолгих раздумий Дарлинг решила не отговаривать сестру: получив вежливый отказ, та припрется из принципа. Ничто так не выводит ее из себя и не побуждает к действию, как твердое «нет». Лучше уж спустить все на тормозах и вообще забыть обо всех Леркиных измышлениях относительно перемен в ее жизни.

Перемены слишком глобальны, чтобы обсуждать их с кем-либо.

Их можно было бы обсудить с Ольгой и получить пару изумительных по глубине, хотя и совершенно бесполезных советов. Но тот разговор в кафе оказался единственным, больше они не встречались, даром что обменялись телефонами и адресами электронной почты. Наверняка Ольга уже родила прелестную девочку, возится с ней сутками напролет и думать забыла не только о Дарлинг, но и о Костасе, в которого была влюблена ровно три дня.

Сама Дарлинг не была влюблена в Костаса ни секунды, даже нелепому курсантику с перегона «Петроградская» – «Черная речка» повезло гораздо больше, чем финансовому консультанту всех времен и народов. Девлюбленность Дарлинг удивляет ее саму, ведь в Костасе есть то, что она всегда тщетно искала в мужчинах:

ощущение тайны.

Конечно же, это не тайна Синей Бороды. Достаточно было один раз побывать в его доме, чтобы убедиться в этом. Случай представился примерно через месяц после начала работы, и Дарлинг с некоторым трепетом открыла дверь большой квартиры на Канале Грибоедова: сейчас она увидит ту часть жизни Костаса, которая до сих пор была скрыта от нее.

На изучение обстановки у нее ушло не более минуты, просто потому, что изучать было особо нечего. Стандартный набор бытовой техники, стандартный набор кожаной мебели, плазменный телевизор на стене, дизайнерский стеклянный стол и такие же стулья. Были еще обитый кожей комод в колониальном стиле и небольшое старинное бюро в углу. Комод и бюро слегка диссонировали с общим хайтечным пафосом, но совсем не утепляли сюжет квартиры. На девственно-чистых поверхностях не было ни пылинки, на них вообще ничего не было: ни тебе безделушек в виде дорогого пресс-папье, каминных часов со сценами охоты или сигаретницы. Ни тебе самурайского меча-катаны на подставке, ни тебе коллекции ножей, ни тебе коллекции вин – ничего, что могло бы выдать пристрастия хозяина, тайные или явные. Впрочем, Дарлинг и понятия не имела о мире мужских привязанностей и удовольствий, но точно могла сказать, чего не хватает ей как женщине: фотографий и милых экзотических вещиц, привезенных с разных концов света. Как женщине, не чуждой интеллекта, Дарлинг не хватило таких же интеллектуальных штрихов: в квартире отсутствовал не то что книжный шкаф – полка с книгами. Одного отдельно взятого тома чего угодно – пусть и английского разговорника для обслуживающего персонала пассажирских судов – тоже не наблюдалось.

Зато был Саорин.

Не четыре полотна, как в рабочем кабинете Костаса, – три. Два в гостиной и одно в спальне, напротив кровати. На всех трех картинах по-прежнему умирали вещи, пусть и не так эффектно, как мотоцикл-иллюзия Хесуса Галиано. И все же во всех этих пыльных бутылках, ржавых банках, обрывках ткани и старых расползшихся башмаках жизни было больше, чем в стерильном быту Костаса.

Да и существовал ли он, этот быт?

Дарлинг почему-то не могла отделаться от ощущения, что квартира обманывает ее, только прикидываясь человеческим жилищем. На самом же деле это всего лишь фантом, плохая декорация… Или, наоборот, слишком хорошая декорация, в которой можно сыграть все что угодно. Просто Костас еще не решил, что именно ему играть.

И для кого.

Побродив по пустому гулкому дому, она наконец нашла подтверждение того, что здесь все-таки живут: туалетные принадлежности, махровый халат и слегка влажное полотенце в ванной, аккуратная стопка Financial Times на полу в туалете; запас коньяка и сигар. Коньяком была заставлена нижняя полка сервировочного столика, стоящего на кухне: три бутылки Camus Cuvee против одной Chabasse Х. О. (соотношение один к трем выдавало в Костасе оптимиста и везунчика). Сигарных коробок оказалось две, но победительных сигар Punch было выкурено на порядок больше, чем упадочных H. Upmann.

Сунув нос в бюро, оказавшееся незапертым, Дарлинг обнаружила там несколько совершенно одинаковых толстых блокнотов, от начала до конца испещренных столбцами цифр. И лишь в одном не оказалось ни одной цифры, зато фигурировали города, самые разные – от Мадрида до Каракаса и Токио. Некоторые из них были зачеркнуты, против других стояли жирные вопросительные знаки.

Закончив инспекцию, не приблизившую ее к пониманию Костаса ни на сантиметр, Дарлинг переместилась к непосредственной цели своего визита – гардеробной, из которой нужно было изъять дорожный саквояж.

Саквояж был не тяжелым, но оставлял чувство приятной для путешественника наполненности. А когда Дарлинг (проклиная себя за излишнее любопытство) попыталась щелкнуть замками – не тут-то было!

Замки не поддались, оставив Дарлинг в неведении, что же там скрывается внутри. Наверное, ничего такого, что могло бы заинтересовать таможню, решила она про себя: все в рамках правил прохода через зеленый коридор. А ее-то как раз интересовало то, что выходит за рамки!.. Оставив в покое саквояж (не взламывать же его, в самом деле), Дарлинг переключилась на изучение гардеробной. Во встроенных шкафах висело около десятка деловых костюмов; несколько десятков рубах, отличающихся друг от друга лишь расцветкой – в гамме от бледно-песочного до василькового. Еще несколько костюмов подходило под определение «яхтенные», еще несколько – «костюмы для гольфа». К костюмам для гольфа прилагались светлые и легкие кожаные мокасины, к яхтенным – такие же легкие и кожаные, но темные. Были еще образцово-показательные кепки-капитанки с якорями и названиями неведомых Дарлинг яхт-клубов. И чистенькие, ни разу не надеванные бейсболки. Вся обувь – от мокасин и кроссовок до дорогих туфель из крокодиловой кожи – тоже производила впечатление только что принесенной из магазина. Ни единого скола на идеально чистых подошвах, ни единой потертости, ни одной царапины.

Вместо того чтобы стать объемным, образ Костаса переместился в плоскость. Теперь он казался Дарлинг не живым человеком, а картинкой из life-style журнала. Фигурой, которая никогда не отбрасывает даже тени. В той жизни, которую проповедовали туфли и костюмы из гардеробной, ровным счетом ничего не происходило. Ни один парус не был поднят, ни один мяч не попал в лунку.

Но ведь дело обстоит совсем не так!

В той жизни Костаса, к которой Дарлинг имеет самое непосредственное отношение, события и страны сменяют друг друга постоянно; она ни секунды не стоит на месте, она пребывает в постоянном движении. И это движение со временем только убыстряется.

Наверное, вся его прошлая жизнь в какой-то момент сошла с дистанции, не выдержав бешеного ритма, предложенного Костасом. А сохранить при себе ее материальные свидетельства он не посчитал нужным, бедный, бедный Костас!..

В самом минорном расположении духа Дарлинг покидает квартиру: теперь ей жаль Костаса и хочется сделать для него что-нибудь приятное, выходящее за рамки профессиональных обязанностей. Будь он ребенком, она повела бы его в цирк. Будь он подростком, она купила бы ему самый навороченный смартфон, но ужас состоит в том, что Костаса невозможно представить ни ребенком, ни подростком. Ни даже юношей, мечтающим о мотоцикле «Харлей-Дэвидсон». Он – только то, что есть сейчас: импозантный мужчина средних лет, человек мира, светлая голова.

Конечно же, Дарлинг так ничего и не придумала насчет «сделать приятное», а через два с половиной часа они уже летели в Берлин: босс, как и положено, – в бизнес-классе, а его личный помощник – в эконом.

Ее никогда не напрягали перелеты, какими бы длинными они ни были, совсем напротив: Дарлинг считала их отличным поводом, чтобы упорядочить мысли. К чему бы они ни относились. С упорядочиванием дело обстояло не слишком гладко – и все потому, что ни одна мысль Дарлинг относительно того или иного человека, события или явления не была конечной. Обязательно вылезали другие, наматываясь друг на друга; вот и получался огромный бесформенный клубок, в котором и концов не найдешь. А если и найдешь, то это окажутся вовсе не те концы, которые нужны в данный конкретный момент.

В один из таких конкретных моментов разношерстные и скачущие, как блохи, мысли так достали Дарлинг, что она волевым усилием решила ограничить их свободу: отныне все будет разворачиваться в рамках заданной на авиаперелет темы. Костас – так Костас, глобальное потепление – так глобальное потепление. Сложные отношения между мужчиной и женщиной – значит, только они, и не стоит приплетать сюда мысли о психологии собак породы лабрадор, мысли о содержании витамина В в растениях-афродизиаках, а также – если бы она, Дарлинг, была кошкой, то кому из знаменитостей ей бы хотелось принадлежать?

Французской актрисе Анук Эме, вот кому!

Но на выходные можно навещать не слишком удачливую и абсолютно недооцененную американскую актрису Минни Драйвер. Быть же кошкой Джин… никогда! Примерять мужские шляпы специально для кошки – такое не придет в голову даже ей. Зато Дарлинг приходит в голову все что ни попадя – для этого и нужны разумные ограничения.

Тема берлинского авиаперелета звучала лаконично: сны Дарлинг.

В последнее время сны Дарлинг стали претерпевать качественные изменения. Во-первых, ей перестал сниться папочка, хотя обычно он фигурировал едва ли не в каждом сне. Обычно папочка проплывал мимо разворачивающихся во сне событий на своем огромном сухогрузе. Если случался кошмар, то сухогруз папочки выглядел самым настоящим «Летучим голландцем» с закопченными бортами и полусгнившим такелажем. Если сон был симпатичным, то и папочкин сухогруз старался соответствовать: белоснежный корпус, гирлянды флажков от носа до кормы и трубы, выкрашенные в цвета национального флага РФ (иногда это была Шри-Ланка, иногда – Антигуа). Но папочка, вне зависимости от жанра сновидений и флага, под которым шел, оставался улыбчивым и доброжелательным, как и положено моряку старой, еще советской закалки. Он будто бы посылал Дарлинг сигнал: все в порядке, Дашура, ничего не бойся, это всего лишь сон, и я с тобой.

Теперь же папочка исчез вместе со своим кораблем и улыбкой. Как исчезли все остальные персонажи, густо населявшие сны Дарлинг: знакомые, полузнакомые и вовсе не знакомые ей люди, странные (в основном вьющиеся) растения, диковинные животные.

Теперь ей снились какие-то многоэтажные, растянувшиеся на километры математические формулы, что было совсем уж дичью: по алгебре у Дарлинг всегда была тройка, не трансформировавшаяся в двойку только благодаря усилиям верного Палочкина. Первым, что Дарлинг выкинула из головы после окончания школы, оказалась алгебра, а заодно ее постылые сводные сестрицы – физика с химией. И не было никаких предпосылок к тому, что они вернутся снова. И вот пожалуйста – вернулись, да еще не одни. В любой формуле из нынешних снов Дарлинг всякий раз спрятана какая-нибудь вещица, иногда совершенно незначительная, будь то почтовая марка (она в жизни не собирала почтовых марок), кольцо (она в жизни не носила колец) или пуговица.

Бывают и вещи покрупнее, самая примечательная из них – кот. Вернее, котов два, оба похожи друг на друга, как близнецы, и оба ненастоящие. Они сделаны из железа, и это очень качественная и очень красивая работа, а никакой не ширпотреб. Коты в отличие от единовременных пуговиц и даже кольца являлись Дарлинг несколько раз, заслоняя вытянутыми хвостами какие-то буквенные элементы формул. И именно после этих безобидных кошачьих маневров она просыпалась в холодном поту и еще долго лежала в постели, не в силах пошевелиться и унять сердцебиение. Ни один прошлый кошмар не шел ни в какое сравнение с этим новым кошачьим кошмаром Дарлинг.

Так что, устроившись поудобнее в самолетном кресле и прикрыв глаза, она принялась размышлять о двух хвостатых железных братцах из сна. Очевидно, подсознание шлет ей какие-то импульсы, которые она пока еще не в силах считать. Очевидно, подсознание пытается предупредить ее о возможной опасности – вот только какой? Ей нужно держаться подальше от котов? От всех котов, включая самых обычных, живых, а не только железных? Еще можно рассмотреть котов как предмет культа, как статуэтки из сумрачных курганов и гробниц, – означает ли это, что Дарлинг стоит опасаться культовых сооружений? Или ей нужно избегать людей, чьи имена и фамилии так или иначе связаны с котами? Тогда под нож пойдут все Котовы, Котеночкины, Котковы и Кисины. Женщин и девушек с именем Екатерина тоже придется послать подальше и никогда не иметь их в друзьях: усеченная Екатерина – это Кэт, и хорошо, что Лерку зовут Леркой, а маму – Люсей, а Коко всегда была Светланой Сергеевной. Фамилия Костаса – Цабропулос, ничего кошачьего на первый взгляд. На русский взгляд. Но как будет «кот» по-гречески, Дарлинг и понятия не имеет. Надо бы выяснить и это. Далее на повестке дня – все семейство кошачьих. Тигры, львы, снежные барсы и гепарды с леопардами. Вероятность быть загрызенной львом ничтожна, но все же она существует. А вдруг ей подвернется какая-нибудь дрянь со звучной фамилией Львов?

Серийный маньяк, в свободное от своих маньяческих подвигов время работающий в охранной фирме «Барс»?

Или навороченный джип с изображением тигра (аэрография) собьет ее непосредственно на пешеходном переходе?..

Ужас нечеловеческий.

Еще более ужасна сама Дарлинг, предающаяся таким несуразным фантазиям.

Окончательно запутавшись в потоке ассоциаций а lа кэт, Дарлинг переключилась на формулы: и какого только рожна ей снятся формулы и что из них следует? Самое удивительное, что формулы не вызывают у Дарлинг никакого протеста, и есть ощущение, что стоит ей лишь слегка напрячься, как она тотчас поймет их суть.

И здесь есть три возможных варианта: либо она в одной из своих прошлых жизней была математиком Гауссом, либо кто-то наверху (тот, кто отвечает за ночную сторону жизни) постоянно путается и посылает ей сны совсем другого человека. Либо…

Она идиотка.

Без присмотра Паоло, держащего ее в постоянном тонусе, в не самых крепких мозгах Дарлинг начали происходить какие-то изменения.

Еще секунда – и Дарлинг погрузилась бы в бесплодное самокопание, но рядом с ней неожиданно возник Костас. До сих пор он никогда не покидал свой бизнес-класс, чтобы взглянуть, что там поделывает Дарлинг во время полета, – быть может, потому, что места рядом с ней всегда были заняты. Но сегодня Дарлинг повезло: на строенных креслах она восседала одна.

– Не помешаю? – спросил Костас.

– Нет.

Усевшись рядом, он прикрыл глаза и скрестил руки на груди. Подумав секунду, Дарлинг сделала то же самое. Так, в полном молчании, они просидели минут десять, после чего Костас все же снизошел до диалога:

– Ну как, Дарья? Уже привыкли?

– В целом да.

– А в частностях?

– Над этим я как раз работаю. Но для полноты картины мне нужно знать одну вещь…

– Какую?

– Как будет «кот» по-гречески?

– Кот?

– Ну да. Самый обыкновенный кот, не аллегорический.

– Неожиданный вопрос. – Костас в задумчивости поскреб идеально выбритый подбородок. – Не уверен, что знаю ответ, но, кажется… Гатос. Да. Гатос.

Ну вот, насчет греческого кота можно успокоиться, «гатос» и близко не тождествен «цабропулосу», но остается имя.

Имя. Как же она сразу не сообразила? Если вытащить из имени Костаса амортизирующую «с», первые три буквы будут выглядеть вполне однозначно.

– А зачем вам понадобился «кот» по-гречески?

– Ну… Иногда меня посещают всякие ерундовые мысли. Про этого кота, например. Или про ключ. Зачем носить в связке ключ, которым ничего нельзя открыть?

– Это раздражает?

– Это просто неудобно.

На земле между Костасом и Дарлинг всегда существует дистанция. Подчиненный не приближается к боссу ближе чем на полметра. Он видит босса исключительно в фас, в крайнем случае – в профиль и никогда – со спины. Расстояния в полметра достаточно, чтобы отдать саквояж, протянуть прозрачную папку с документами и посадочным талоном; с расстояния в полметра не упустишь ни одного слова из фразы «Вы международный человек-загадка». Все, абсолютно все будет услышано. Несмотря на шум от постоянно работающих мощных фильтров на границе полуметровой зоны. Фильтры работают со стороны Дарлинг: ведь это ей приходится постоянно думать, не нарушает ли она субординацию, задавая тот или иной вопрос. Высказывая то или иное мнение.

Костас, впрочем, никогда не интересовался ее мнением, а в остальном он превосходный босс, не самодур и сторонник демократии.

Теперь сторонник демократии находится от Дарлинг гораздо ближе, чем обычно. Полметра ужались до сантиметра или даже нескольких миллиметров, а местами расстояния и вовсе не существует: их предплечья соприкасаются. Неизвестно, что чувствует Костас, но Дарлинг чувствует неловкость. Легкое неудобство. И совершенно ясно, что неловкость и неудобство не разовьются ни в волнение, ни в перебои в работе сердца, ни в ожидание чего-то романтического.

– Простите, Дарья. Каждый раз забываю его снять. Знаете что? Снимите его сами.

– И что с ним делать потом?

– Отдадите мне.

Дарлинг может провернуть эту операцию прямо сейчас: вынуть из сумочки связку, отстегнуть ключ с двумя бородками – и все, тема будет исчерпана навсегда. Но вместо этого она говорит:

– Это какой-то важный для вас ключ?

– Нет. Вы сделали то, о чем я вас просил?

Просьба, которую Костас озвучил неделю назад, касается нескольких антикварных магазинчиков в Берлине. Дарлинг должна была выудить из Интернета адреса лавок, где торгуют «аутентичными вещами». Определение выглядело слишком уж расплывчатым, совсем не в духе Костаса, и, мысленно повертев его со всех сторон, она решилась на уточнение:

– А аутентичные вещи – это что?

– Вам объяснить значение слова «аутентичный»?

– Я примерно понимаю, но хотелось бы конкретики. Может быть, вы ищете святой Грааль, откуда мне знать?

– Святой Грааль я не ищу.

– Копье судьбы?

– Копье судьбы давно найдено другими. А вещи, которые меня интересуют, менее масштабны. Скажем, африканское декоративно-прикладное искусство. Латиноамериканское. Мелкая скульптура. Амулеты. Предметы культа.

– Надеюсь, это не связано с вудуизмом, – фыркнула Дарлинг.

– Вы суеверны?

– Нет, но фильмы ужасов не мой жанр. Как раз потому, что там частенько толкутся вудуисты.

Костас улыбнулся, но как-то неуверенно и грустно:

– Нет, это не связано с вудуизмом.

– Если вас интересует какой-то определенный предмет, проще будет найти его в каталогах.

– Если бы его было проще найти в каталогах, я бы его давно нашел.

Со стороны все это выглядело как «принеси то, не знаю что» или как если бы Костас вообще побаивался озвучить, что конкретно ему нужно. Между африканским и латиноамериканским, даже по мнению непросвещенной Дарлинг, слишком много различий, да еще эти таинственные «предметы культа»! Что это за предметы такие и что это за культы, и не попортят ли они к чертовой матери фэншуй? Обращение к Интернету особого утешения не принесло: большинство культов африканского и латиноамериканского разлива оказались языческими, тесно связанными со смертью и окруженными частоколом из оскалившихся черепов. Чем думать об этих черепах, лучше сосредоточиться на вполне невинном декоративно-прикладном искусстве и мелкой скульптуре, способной безболезненно вписаться в любой интерьер.

Составив список из пары десятков выплывших по ссылкам адресов, Дарлинг потусовалась еще на форумах антикварной направленности, после чего из двадцати адресов осталось только три, но зато верных. Без дешевых сувенирных вкраплений и с таким заоблачным ценником, что сомнений в подлинности товара уже не оставалось.

– …Так вы сделали?

– Да. Нашла даже местечко, где продается вполне аутентичная исповедальня конца семнадцатого века. Дуб, хорошее состояние и разбирается для транспортировки. Это можно считать предметом культа?

– Культа – вряд ли. А еще какие варианты?

– Три адреса, которым вроде бы можно доверять. Два в районе Шарлоттенбурга…

– Отпадает, – неожиданно заявил Костас. – Я уже бывал в районе Шарлоттенбурга, и неоднократно. Ничего интересного для меня там нет.

Дарлинг была так уязвлена, что поначалу даже не нашлась что ответить. Если уж Костас так хорошо разбирается в вопросе, то мог бы и не заставлять ее выполнять лишнюю и бессмысленную работу. Интересно, со своей прежней помощницей он проделывал те же трюки?

– А третий?

– Что?

– Третий адрес.

– Даже не знаю, имеет ли смысл… Лавка на Вильгельмшавенерштрассе. Называется «Мали Ба». Кажется, это район Тиргартена. Подойдет?

– Что-то я не слыхал о сто́ящих антикварных магазинах в районе Тиргартена…

– Поискать другие варианты?

– О’кей, – после секундного раздумья сказал Костас. – У нас будет несколько свободных часов в Берлине. Один из них мы сможем потратить на вашу «Мали Ба».

– Никакая она не моя… Просто прочла о ней несколько интересных отзывов в Интернете…

– И как?

– Феерически. Именно то, что нужно.

Это было вовсе не то, что нужно. И третьим в списке Дарлинг значился совсем другой адрес, пройдя по которому они обнаружили бы гору аутентичных вещей из Центральной и Восточной Африки, возможно даже – «штученек». Именно об этом адресе имелись самые хвалебные отзывы, а не о дурацкой «Мали Ба» на не менее дурацкой и почти не выговариваемой вслух Вильгельм-умри все живое-шавенер-крепись, Дарлинг! – штрассе-уфф. В которой наверняка нет ничего, кроме псевдовинтажных поделок made in China, индийского наспех сляпанного ширпотреба и отпечатанных на плохой бумаге дао-брошюр. «Мали Ба» была спонтанной местью Дарлинг, о которой она тотчас же пожалела. Но не откатывать же все назад!

– А зачем вам там я, Костас? Я не любитель антиквариата и совсем в нем не разбираюсь…

– У вас другие планы на эти несколько часов в Берлине?

– Мы ведь после Берлина сразу же летим в Пномпень, так?

– Исходя из нашего графика – именно так.

– Хотелось бы эти два часа потратить на уточнение всех деталей камбоджийского вояжа. Заглянуть в Интернет, проверить кое-какую информацию. И еще… Прикупить пару полагающихся случаю шмоток. В этом Пномпене жара за тридцать и сезон дождей. Хочу оторвать себе резиновые сапоги, вот!

– Бросьте, Дарья. За полгода я вас хорошо изучил. Вы не из тех, кто, отправляясь в дорогу, не уточнил все мельчайшие детали. А в резиновых сапогах вам будет жарко. Дело ведь совсем не в сапогах?

– О’кей. Вы меня поймали. Дело не в сапогах и не в Интернете. Вообще-то, хотелось бы посмотреть на знаменитого медведя Кнута из местного зоопарка. Давно об этом мечтала.

Известие о медведе озадачило Костаса.

– И насколько он знаменит?

– По популярности приравнивается к Роберту Дауни-младшему. А поскольку Дауни я, по понятным причинам, вряд ли увижу… То хотелось хотя бы медведя.

– Это сильный аргумент…

– Еще бы!

– Вот что. Возможно, я покажусь вам навязчивым, но… вынужден настаивать, чтобы мы поехали на эту… – тут Костас пощелкал пальцами.

– Вильгельмшавенерштрассе, – подсказала Дарлинг.

– Именно. Все дело как раз и состоит в том, что вы не любитель и не разбираетесь. В антиквариате, я имею в виду. Вы новичок, Дарья. А новичкам везет…

– Везет. В подкидного дурака.

– Не только. Собственно, поэтому я и попросил вас найти адреса. Выбрать те, которые вам… именно вам понравятся. Выбор может быть самым иррациональным… Спонтанным…

– Да уж, – вздохнула Дарлинг, вспоминая сумасшедшее количество проштудированных материалов.

– …Но именно этим он и ценен. Обычно я называю это перстом судьбы.

Интересно, сколько раз в этом качестве выступала ее предшественница Ольга? И насколько опыт оказался удачным? Видимо, не очень, если (по словам Ольги) Костас так ничего и не купил.

– Не обижайтесь.

– Я не обиделась, с чего вы взяли?

– Обиделись.

– Хорошо. Я обиделась на то, что вы прокатили мое предложение с исповедальней. Так пойдет?

– Принято. Исповедальней мы займемся в следующий раз.

– А медведь?

– Если успеем – заглянем и к медведю. Или проще будет выписать для вас Роберта Дауни-младшего?

«Костас все же милый», – решила про себя Дарлинг. И вовсе не заслуживает быть обкуренным сомнительного качества благовониями. Будет правильно сказать ему, что пошутила насчет этой дурацкой лавки, не стоит тратить на нее и минуты. Есть и другие, есть другая – невыносимо аутентичная и стопроцентно африканская! С другой стороны, Костас не в первый раз в Берлине и наверняка изучил здесь все вдоль и поперек. И первыми в списке изученных как раз и окажется все невыносимое и стопроцентное. А «Мали Ба», выскочившая из Дарлинг совершенно случайно, как раз и проходит по разряду спонтанности. Ну и что, что визит будет провальным? Всегда можно спихнуть провал на то, что перст судьбы оказался кривоватым. И что в правиле «новичкам всегда везет», как ни печально, существуют исключения.

…К медведю Кнуту они так и не попали.

Зато путешествие в «Мали Ба», поначалу не обещавшее ничего хорошего, оказалось неожиданно занятным. Дарлинг потом долго пыталась соотнести их с Костасом реальность с реальностью этой странной лавчонки, но всякий раз получалось, что никаких общих точек соприкосновения нет. И при этом она не могла отделаться от удивительного ощущения, что, приди они туда по отдельности, толку было бы больше. Вдвоем они только мешали друг другу быть самими собой и увидеть то, что просто невозможно было не увидеть. Еще один плохо перевариваемый вывод состоял в том, что чертова лавка неуловимо напомнила Дарлинг бесполезный бородатый ключ со связки. Знать бы еще, какую дверь она открывает. И во что!..