Текст книги "Из жизни карамели"

Виктория Платова
Из жизни карамели

© Платова В. Е., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Все персонажи романа вымышлены, любое сходство с реально существующими людьми, медийными и прочими персонами – совершенно случайно. И за их безнравственное поведение, дурные поступки и сомнительные высказывания автор никакой ответственности не несет.

Часть первая
Нгылека

Глава первая

в которой читатель знакомится с Сашей Бархатовым, по прозвищу Рыба-Молот, а также его немногочисленным окружением, привычками и пристрастиями, сомнительным настоящим и невнятным будущим

…Нынешнее бегство Рыбы-Молота было пятым по счету и самым глупым. Глупее не придумаешь. Стоило ли уезжать за тысячи километров от дома в поисках работы, чтобы вернуться обратно несолоно хлебавши всего лишь спустя три дня? Без выходного пособия, с разбитым сердцем и оторванной напрочь мочкой левого уха.

Мочку было особенно жалко.

Хотя она и не отличалась особой красотой и на ней время от времени вырастали два жестких белых волоска. Которые с таким же постоянством вырывались – что символизировало цикличность жизненных процессов вообще и наличие самой жизни в частности. Потеряв мочку, Рыба-Молот тут же стал рассуждать, что мог бы с ней сотворить, останься она при хозяине. На ныне покойный крохотный кусок Рыбьей плоти можно было навесить серьгу. На нем можно было вытатуировать диковинное животное, или рептилию, или кельтский орнамент. Также можно было оправить его в золото или платину и украсить бриллиантами. Ничего, ровным счетом ничего не жаль для такой ценной части организма, коей является чертова усопшая мочка! Хоть бы оторвали правую – так нет же, покусились на левую, любимую. Любимейшую!.. За что теперь Рыба будет хвататься, остужая пальцы? А студить пальцы при его профессии приходится довольно часто.

«Не хрен было шастать по всяким, прости господи, салехардам», – коротко резюмировала Кошкина, первая жена Рыбы-Молота.

«И еще скажи спасибо, что только ухо, а не, к примеру, яйца!» – прислала электронное соболезнование Рахиль Исааковна, вторая жена Рыбы-Молота.

С обеими своими бывшими Рыба-Молот поддерживал самые теплые, чтобы не сказать – родственные, отношения. Это было несложно, учитывая, что Кошкина проживала в Москве, Рахиль Исааковна – в Хайфе, а сам Рыба-Молот давно и прочно осел в Питере. До Питера в его пестрой биографии значились: Веймар (город босоногого детства), Шахрисабз (город прыщавого отрочества), Ташкент (город мятежной юности). А также с десяток других, по образному выражению Кошкиной, «муркиных задниц»: населенных пунктов, куда нормальный среднестатистический человек может попасть исключительно по недоразумению. Или (что вероятнее) – с большого бодуна. Отстав от поезда в глухой степи, без денег и документов, с трефовым королем в правой руке и обглоданной куриной булдыжкой в левой.

Впрочем, в карты Рыба-Молот не играл, даже в дурака, а спиртное употреблял вполне умеренно. Без излишней надломленности и высечения негатива. Рыба-Молот вообще был человеком, лишенным каких-либо видимых недостатков. Собственно, именно эта его стерильность и привлекла в свое время Кошкину с Рахилью Исааковной. Но она же и оттолкнула их – спустя довольно непродолжительное время после начала совместной жизни.

– Ты скучный, – заявила на прощание Кошкина.

– Тебе даже изменять не в кайф. Никакого морального удовлетворения, – заявила на прощание Рахиль Исааковна.

Еще одной причиной, по которой женщины сначала льнули к Рыбе-Молоту, а потом отдалялись от него со стонами, воплями и проклятиями, была профессия. На всех бейджах (а их к тридцати пяти годам у Саши Бархатова скопилась целая коллекция) значилось «ШЕФ-ПОВАР» –

с незначительными вариациями, касающимися шрифта и языка. В общей сложности «шеф-повар» был воспроизведен на пяти, включая собственно русский, а также грузинский, турецкий, иврит и – совсем уж экзотический – бурятский. В Бурятии, в райцентре Кяхта (он же – «Песчаная Венеция», он же – «Забалуй-городок», население 18 тыс. чел., прядильно-трикотажная фабрика, медицинское училище, музей Сухэ-Батора, банно-прачечный комбинат) и состоялось боевое крещение Рыбы в качестве шеф-повара. Оттуда же он бежал – под покровом ночи, не предупредив работодателя и не получив окончательный расчет. Тот первый бурятский побег стал моделью всех остальных побегов Рыбы-Молота, о которых Кошкина с Рахилью Исааковной, а также все остальные, неравнодушные к его судьбе люди говорили: «Вечно ты так, начинаешь за здравие, а кончаешь за упокой».

Связи и браки шеф-повара Бархатова тоже заканчивались за упокой. Как говорилось выше – по причине его профессии. Чтобы ублажить жен и подруг, чтобы привязать их к себе как можно крепче, Рыба-Молот начинал готовить как ненормальный – жарить, парить, тушить и запекать. Сочинять блюда – одно калорийнее другого. Коньком Рыбы-Молота были соусы и сладости, в первую голову – конфеты и шоколад ручной работы. Отказаться от них было невозможно, и потому спутницы молотовской жизни пухли как на дрожжах, раздавались вширь, обрастали лишними сантиметрами на талии (а некоторые, особенно восприимчивые и впечатлительные, так даже двойными подбородками).

– Ну тебя в жопу! С тобой такими темпами скоро в двери пролезать не будешь! – заявила на прощание Кошкина.

– Ну тебя в жопу! С тобой такими темпами скоро грузовая платформа понадобится для передвижения по квартире! – заявила на прощание Рахиль Исааковна.

Нельзя сказать, что обе бывшие сдались без боя. Некоторое время они честно пытались бороться с шоколадно-соусным форс-мажором и искали всяческие компромиссы, при которых можно было бы сохранить и фигуру, и Рыбу-Молота с его растреклятыми вкуснющими конфетами. Так, Кошкина после обильных ночных возлияний отправлялась в сортир, на ходу засовывая в рот два пальца. А Рахиль Исааковна всерьез рассматривала вариант с привлечением в организм некоторого количества паразитов – чтобы совместными с глистами и цепнями усилиями противостоять напасти и поднять метаболические и пищеварительные процессы на новый качественный уровень. О таком кардинальном способе корректировки веса она узнала из какой-то телепередачи, оказавшейся впоследствии псевдонаучной и антигуманистической. Вообще Рахиль Исааковна была страстной телеманкой, называла телевизор «иконой» и проводила подле него все свободное и несвободное время – в ущерб многим социально значимым вещам, включая супружеские обязанности. Шутила Рахиль Исааковна в духе «Аншлага» и «Смехопанорамы», политические события в стране и мире рассматривала сквозь призму авторской программы «Однако», а за здоровьем (своим собственным и Рыбы-Молота) наблюдала исключительно с покосившейся пожарной вышки «Малахов +».

В отличие от Рахили Исааковны Кошкина телевизор терпеть не могла, но фанатела от радиостанций FM-диапазона. Особенно тех, которые специализировались на отечественной попсе. Причем тройка любимых исполнителей Кошкиной, как правило, оставалась неизменной:

Валерий Леонтьев,

Валерий Меладзе,

Валерий Сюткин.

Все остальные места в кошкинских топах и чартах тоже принадлежали мужчинам и юношам из наскоро склепанных мальчиковых групп. К женщинам на эстраде Кошкина питала стойкую неприязнь и каждое их появление в радиоэфире встречала презрительным: «О! Кружацца письки!» Очевидно, корни этого выражения восходили к некогда популярной серии альбомов «Кружатся диски». До этого Рыба-Молот допер сам, без пояснений со стороны Кошкиной. Первая жена осталась в памяти Рыбы генератором всяческих неологизмов – они (придуманные, заимствованные, беззастенчиво украденные) изливались в таком изобилии, что ни ее, ни его жизни не хватило бы, чтобы объяснить каждый. Кличку «Рыба-Молот», впоследствии заменившую Бархатову и имя, и фамилию, тоже сочинила Кошкина. При этом она руководствовалась исключительно внешностью мужа, а именно – широко расставленными и максимально приближенными к вискам глазами. Настолько незамутненными, ясными и небесно-голубыми, что первой мыслью каждого, в них заглянувшего, было: э-э, а не дурачок ли ты, часом, милейший? Не даун ли? Не олигофрен?

Идиотизмом, а уж тем более синдромом Дауна, а уж тем более олигофренией Рыба-Молот не страдал. Напротив, в нем присутствовал даже налет интеллектуальности. Во всяком случае, он – единственный из шеф-поваров от Кяхты до хохлацкого Мелитополя – покусился на квазидзэн-буддистскую книжку Р. Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Покушение готовилось три с половиной года, но в самый ответственный момент что-то обязательно мешало ему свершиться. То Рыбу не устраивал формат издания, то переплет (слишком мягкий или, наоборот, слишком твердый – так что и в карман не сунешь). Отсутствие иллюстраций, присутствие иллюстраций, размеры шрифтов; картинка с чайкой на первой странице обложки (слишком натуралистичная), картинка с самим писателем (слишком ненатуральный, перестарались с ретушью!). После того как через руки Рыбы-Молота прошло как минимум семь Джонатанов Ливингстонов, у него возникла стойкая уверенность, что книжка вроде бы уже прочитана. Но как отличить прочитанное от непрочитанного? – в дзэн-буддизме рекомендаций по этому поводу нет. А если и есть – то так завуалированы, что без ста грамм не разберешься. А норма непьющего Рыбы не превышала пятидесяти. Единственное, что он знал точно: чайка по имени Джонатан Ливингстон – мужского рода, а не женского. Но по инерции продолжал называть чайку – «она». Так было привычнее и удобнее, и никакими дзэн-буддизмами эту привычку не сковырнешь. Впрочем, Джонатан Ливингстон был единственным проколом: Рыба неплохо разбирался в джазе, автомобильной электрике, комнатных растениях и истории папства в цифрах и фактах. И со временем собирался издать сборник кулинарных рецептов. Название для сборника придумалось само собой: «Из жизни карамели и не только». Сокровенной мечтой о сборнике Рыба-Молот поделился с обеими своими женами – на девятый и сороковой день знакомства соответственно. Кошкина (с самого начала относившаяся к прожектам и начинаниям Рыбы со здоровым скептицизмом) заметила тогда:

– Ну вот, куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

– В смысле? – беззлобно удивился Рыба-Молот.

– В смысле, что сейчас все стряпают кулинарные книги. Все кому не лень, я имею в виду. От горе-сочинительниц детективов до артистов, фигуристов и прочих звездюлѐй. Тьфу, пакость!.. Разве что винторогие козлы из зоопарка не отметились. И тигры-альбиносы.

– А при чем здесь тигры-альбиносы? Они и писать не умеют. У них вообще – не руки, а лапы.

– Бедный ты мой! – Кошкина посмотрела на тогда еще потенциального мужа особенным взглядом, в котором смешались презрение и жалость. Впоследствии этот (ставший фирменным) взгляд настигал Рыбу-Молота довольно часто. – Тигры-альбиносы – это художественное преувеличение. Призванное оттенить весь маразм кулинарной вакханалии. Ферштейн?

– Ферштейн, – с готовностью подтвердил Рыба-Молот и больше с Кошкиной на тему сборника «Из жизни карамели» не заговаривал.

Эта тема всплыла много позже, когда он закрутил роман с Рахилью Исааковной. Рахиль Исааковна восприняла известие о еще не написанном карамельном талмуде без особого энтузиазма, поскольку считала, что кулинарных шоу на любезном ее сердцу ТВ развелось как собак нерезаных. А это идет в ущерб телеаналитике, телепутешествиям, телевикторинам, а также программам из жизни богатых и знаменитых и программам из жизни членистоногих, чешуекрылых и пресмыкающихся.

– Я и название уже придумал, – сообщил Рыба-Молот, успокоенный снисходительным молчанием Рахиль Исааковны, которое можно было принять за одобрение и поддержку.

– Какое же?

– «Из жизни карамели и не только»… По-моему, здорово. Необычно и свежо. А по-твоему, как?

Стоило ему произнести гипотетическое название, как глаза Рахили Исааковны остекленели, кончик носа забавно подогнулся, а по краям дотоле чистого лба волнами пошли морщины, почему-то напомнившие Рыбе-Молоту харизматичные морщины физика Альберта Эйнштейна. И вообще… – тут же подумалось ему, – если состарить Рахиль Исааковну лет на сорок, приклеить ей усы и определенным образом взбить и зачесать волосы – как раз и получится Эйнштейн. Точная его копия. Клон.

Об Эйнштейне и его научной деятельности Рыба-Молот знал не больше, чем знает простой обыватель, а именно – ничего или почти ничего. Кажется, Эйнштейн был автором фундаментальной теории… э-э-э… относительности (докопаться до ее смысла человеку без спецобразования невозможно, это вам не дзэн-чайка по имени Джонатан Ливингстон); кажется, Эйнштейн время от времени показывал язык фоторепортерам и имел проблемы с завязыванием шнурков на ботинках. Кроме того, он был нетерпим к критике, волочился за каждой ладно скроенной и хорошо сшитой юбкой и то и дело наставлял рога своей жене (женам). Вдруг Рахили Исааковне передалась хотя бы часть этих несомненных достоинств?..

Не передалась. А если и передалась – то относительно, без всякой там фундаментальности.

Рахиль Исааковна не носила ботинок, кроссовок и прочей обуви со шнурками: она предпочитала модельные туфли летом и модельные сапоги зимой и в межсезонье. Показать кому-то язык? Фи, это не ее, Рахили Исааковны, случай – Рахиль Исааковна безупречна. Вне макияжа, укладки, педикюра с маникюром и чисто выбритых подмышек, ног и лобка она не существует. Критика ею приветствуется, но только конструктивная. А лучше – абстрактная, не переходящая на личности. Еще лучше – если критикуют не ее, а гнуснейшие козьи морды из телевизора, имя которым – легион. Изменяла ли она Рыбе-Молоту, будучи замужем за ним? Неизвестно. Скорее всего – нет, разве что в мыслях. Стоя под контрастным душем. Поднимаясь по лестнице на их с Рыбой седьмой этаж, потому что лифт в доме вечно не работает. Рыба-Молот даже вычислил мужской тип, по которому втайне сохла Рахиль Исааковна. Никаких бицепсов, трицепсов и износостойких полиуретановых задниц. Никаких греческих профилей и двуличных ямочек на подбородке. Ничего от Аполлона, но всё – от Винни-Пуха, Квазимодо и Сирано де Бержерака. Чем хуже, тем лучше. Трехдневная щетина – почему бы и нет? Выпирающий кадык – и пес с ним! Перхоть, кариес, волосы в носу – переживем и это, куда деваться, что выросло – то выросло. Главное, чтобы избранник был с ней предупредителен, нежен и мягок, как тесто. Не качал права, не покушался на телевизионный пульт, был в состоянии забить гвоздь и поменять прокладку на кране. А также безропотно сопровождал ее по магазинам в сезон распродаж и давал дельные советы относительно косметики, парфюмерии и шмоток. И – главное – не дергался, как свинья на веревке, при виде других баб. Это у Кошкиной был миллион подруг с миллиардом проблем, и она добросовестно вникала во все, и Рыбу заставляла вникать. А у Рахили Исааковны подруг отродясь не водилось. Была лишь сестра Юдифь Исааковна, двумя годами моложе Рахили. Ничего хорошего о Юдифи Исааковне Рыба-Молот не слышал, а слышал характеристики одна нелестнее и паскуднее другой: Юдифь-де – сластолюбица, нимфоманка и охотница до чужих мужей. Ни рожи ни кожи, а вот поди ж ты – пользуется бешеной популярностью у мужиков, причем семейных, о чем это говорит?

– О чем? – всякий раз спрашивал Рыба-Молот.

– О том, что все мужики – козлы. К тебе это, конечно, не относится, пỳпочка моя. Ты у меня – исключение, лишь подтверждающее правило. Ты ведь исключение?

– Вроде того.

– Но если я узнаю, что ты где-нибудь, когда-нибудь, с кем-нибудь…

– Никогда, нигде, ни с кем…

– Смотри у меня! А то все закончится, как в фильме «Музей восковых фигур».

Кровавый финал «Музея восковых фигур» был не единственным вариантом развития событий, имелись и другие, не менее одиозные. Сборная солянка из «Пилы», «Возвращения реаниматора» и «Поворота не туда». Сплошной ужас-ужас-ужас, конченый трэш-трэш-трэш. Ужас и трэш настигали Рыбу-Молота три раза в месяц, в ночь с понедельника на вторник, когда основные телеканалы уходили на профилактику и скорбящая по мерцанию экрана Рахиль Исааковна включала DVD.

Ничего, кроме ужастиков, она не смотрела. Лишь однажды Рыба-Молот заикнулся о том, что неплохо бы разнообразить репертуар какой-нибудь мелодрамой или, на худой конец, лирической комедией – и тотчас же был обвинен в пошлости, отсутствии вкуса и поиске легких путей в искусстве.

Каким образом фильмы ужасов способствуют развитию этого самого вкуса, Рахиль Исааковна не пояснила. Но это не суть важно. Важно то, что «с-с-страшное кино» вырабатывает декалитры адреналина, а Рахиль очень нуждается в адреналине. Конечно, она могла бы добывать его другими способами: прыгая с парашютом, например. Играя на бирже, играя в казино, подворовывая шмотки в бутиках и продукты в супермаркетах. Сюда же можно добавить занятия экстремальными видами спорта, стрингерство, дайверство, посещение горячих точек в составе группы правозащитников и полеты рейсовым «Як‐40» по маршруту Дудинка – Воркута. Но такого рода эксперименты над личностью Рахиль Исааковна отвергает напрочь:

а) из-за риска разбиться, разориться, утонуть, быть оплеванной альтернативной группой правозащитников;

б) из-за риска сломать шею;

в) из-за риска сломать ноготь;

г) из-за риска попасть в каталажку, что выглядит бесславным само по себе.

Ночные просмотры подобных угроз не несли, а если кто и страдал, так только Рыба-Молот. В самый ответственный момент расправы над жертвой Рахиль Исааковна крепко зажмуривала глаза и хватала Рыбу за руку. Пронзая кожу острыми и твердыми, как у тираннозавра, когтями экстремальной длины.

– Ну, рассказывай, что там происходит! Только в подробностях! – требовала она.

– Он к ней подходит, – содрогаясь, блеял Рыба-Молот.

– С тесаком?

– С тесаком и с ножом.

– А она?

– Она ничего не подозревает.

– Ну! Не молчи!

– Теперь заподозрила.

– И?

– Бежит.

– А он?

– Бежит за ней.

– А она?

– Кричит как резаная.

– Я и сама слышу, что кричит, не отвлекайся. Чего она делает-то?

– Вызывает лифт.

– Лифт, конечно, застрял между этажами. Старая хохма, могли бы что-нибудь поинтереснее придумать…

– Все, лифт пришел.

– Двери заклинило?

– Открылись.

– И?

– Она уже внутри, но двери не закрываются. Нет, вроде поползли…

– А он?

– Машет тесаком сантиметрах в двадцати от кабины.

– Ну, не идиот ли? Надо было ногу подставить, чтобы кабину заблокировать!..

– Так и сделал…

– Ну, слава богу, дотумкал! Теперь чего?

– Орет и глаза пучит.

– Кто пучит? Он?

– Она.

– Еще бы не пучить, ведь конкретный пипец котенку! Пипец или нет еще?

– Почти… Он уже в кабине, рубит по башке.

– Тесаком?

– Угу.

– А нож почему не задействовал?

– Ножом вроде тоже тыркает… Все. Отмучилась, бедняжка…

– Кровищи много?

– Хватает.

– Фу, мерзость!..

Убедившись, что эпизод подошел к логическому концу, Рахиль Исааковна переводила дух, открывала глаза и углублялась в происходящее на экране – вплоть до очередного момента с нападением, расчлененкой и освежеванием туш. После сеанса начинался разбор полетов: каким образом можно было бы избежать столкновения с маньяком, а столкнувшись – спастись (по законам жанра выходило, что никаким). Так же, в жанровых рамках, серьезно обсуждалась проблема повышения маньяческой производительности труда. В одной упряжке с производительностью рассматривалась и многовариантность подхода к жертве: Рахиль Исааковна кляла недостаточно, по ее мнению, изобретательных хламоделов-создателей.

– Ножи, топоры, бензопилы, струны от карниза… Рутина, блин, муть лодейнопольская! Станция Дно, приехали-слазьте! Никакой фантазии! Никакого полета! А ты как думаешь, пупочка?

– Полностью с тобой согласен, кисонька, – всякий раз отвечал Рыба-Молот, с тоской вспоминая Кошкину. Кошкина подобные мясницкие экзерсисы терпеть не могла, предпочитая им авторское кино. Или «арт-хаус», как она его с придыханием называла. Рыбе хватило пары просмотров, чтобы убедиться: это отнюдь не альтернатива фильмам ужасов, скорее – еще одна их разновидность. Но, во всяком случае, обходилось без зажмуривания и хватания за руки. На арт-хаус Кошкину подсадили две ближайшие подруги – Палкина и Чумаченко. Палкина слыла адепткой европейского независимого кино, а Чумаченко – американского. В этом было их единственное различие, во всем остальном они являлись точной копией друг друга: кошмарные старые девы, разнузданные анархистки, феминистки с уклоном в суфражизм, вегетарианки со стажем, активные борцы за права животных и секс-меньшинств. Больше всего Рыба-Молот боялся, что либеральные шахидки втянут его женушку в какую-нибудь запендю похлеще арт-хауса. Поволокут на митинг протеста против всего на свете, заставят клеить прокламации на водосточные трубы, заседать на антигосударственных форумах в Сети и жрать печеную брюкву вместо медальонов из телятины под соусом бешамель.

Рыбу-Молота Палкина с Чумаченкой терпеть не могли, называли жлобом, бычарой, пейзанином, недотыкомкой и – почему-то – вонючим бюргером. Последнее определение казалось Рыбе особенно оскорбительным: за собой он следил не хуже какого-нибудь метросексуала, брился по два раза на дню, не жалел денег на одеколоны, кремы и гели, а однажды решился даже на депиляцию волос на груди.

Чертова депиляция прошла настолько болезненно, что Рыба едва не отдал концы. Кошкина (ради которой все и затевалось) мужнина подвига не оценила. Напротив, тут же пришпилила ему кличку «бруталь-фаталь», с коей Рыба и проходил до тех пор, пока волосы снова не отросли.

Нет, если кто и был самым настоящим вонючкой, – так это милые кошкинскому сердцу Палкина с Чумаченкой. Палкина, несмотря на весь свой евроатлантический интеллектуализм, никогда не мыла рук ни после туалета, ни до него. А Чумаченко, несмотря на Д. Аронофски ¹1
  Американский режиссер. (Здесь и далее – примеч. авт.)


[Закрыть] и гори, Голливуд, гори! благоухала потными подмышками. И вот с этими монструозными дамочками Рыба-Молот был вынужден делить соседние кресла в Доме кино, куда Кошкина с завидным постоянством таскала его на арт-хаусную блевотину.

Вылазки в ДК назывались «культурологическим ликбезом» и опускали Рыбу на приличную сумму: за посиделки в местном кинематографическом буфете неизменно расплачивался «жлоб» и «недотыкомка».

– А что же ты хотел, рыбѐц мой золотой, – увещевала мужа Кошкина. – Ты ведь среди нас единственный мужчинка. Тебе и платить.

– Ну, не знаю – единственный ли… Водку твои стервы хлещут так, что призадумаешься, – кто из нас больше мужик.

– Подумаешь, выпили рюмочку-другую для поднятия тонуса. А ты и напрягся не по-детски.

– «Рюмочку-другую», как же! Они по пол-литра на рыло выжирают в один присест.

– Будь великодушен к женским слабостям, и тебе зачтется.

– Где это мне зачтется?

– На том свете. Реинкарнируешься в арабского шейха.

– Была охота…

– Тогда в чемпиона Формулы‐1. Хочешь быть чемпионом?

– Хочу пореже видеть твоих барракуд. Это возможно?..

Просьба не выглядела запредельной, более того, она была вполне законной, – но Кошкина почему-то воспринимала ее в штыки. Чего только не выслушивал Рыба в такие моменты! – что он черствый, косноязычный, малообразованный и, вместо того чтобы расти над собой, предпочитает тихо разлагаться в собственном невежестве.

А это – чудовищно! Фу, мерзость!..

Далее следовал пассаж о том, что если уж судьба послала Рыбе-Молоту умниц, интеллектуалок и просветительниц, то он должен воспользоваться этим шансом на всю катушку, а не кочевряжиться. Не выдрючиваться. Не выделываться, как вошь на гребне.

Воображение у Рыбы было не так чтоб очень богатым и перенасыщенным образами – оттого и выделывающуюся на гребне вошь он представлял в виде сильно уменьшенного в размерах Валерия Леонтьева (иногда – Валерия Сюткина с саксофоном, иногда – Валерия Меладзе с подтанцовкой). Забыть об этих деятелях шоубиза не давала и сама Кошкина. Отправляясь с Рыбой на встречу с фуриями, она наставляла мужа:

– Помнишь, что надо держать рот на замке относительно… сам знаешь кого?

– Угу.

– А про кого можно говорить?

– Про Ива Монтана.

– Еще про кого?

– Про Жака Бреля.

– Еще про кого?

– Про Жоржа… э… как его там…

– Про Жоржа Брассенса, неуч! Повтори три раза!

– Жорж Брассенс, Жорж Брассенс, Жорж Брассенс.

– Смотри не перепутай! А как называется моя любимая песня у Ива Монтана?

– Э-э… «Ля бисиклетте».

На самом деле у Кошкиной было три любимых песни, и все они не имели никакого отношения к французскому шансону: про дельтаплан, про девушек из высшего общества, которым «трудно избежать одиночества». И про часики, где безыскусное «тик-так» рифмовалось с еще более безыскусным «люби просто так». Но заикнуться про гребаные «Часики» в присутствии Палкиной с Чумаченкой смерти подобно. Сразу получишь черную метку и будешь заклеймен, как инфузория, примитив, квинтэссенция пошлости и светоч дурновкусия. Вот Кошкиной и приходилось тщательно скрывать свое истинное лицо – не хуже шпиона, работающего под прикрытием. Зачем ей это нужно и зачем вообще нужны встречи с людьми, с которыми ты не можешь быть самим собой, Рыба-Молот так и не понял. А Кошкина не удосужилась объяснить. Вернее, она честно пыталась это сделать, но логику жены Рыба все равно не постиг.

– Пусть не думают, что я какая-нибудь дура! – вопила она на кухне после возвращения с очередного просмотра очередной кучи дерьма под названием «короткометражное кино Тринидада и Тобаго».

– Никто и не думает, кисонька. – Рыба, как мог, пытался успокоить Кошкину. – Лично я считаю, что ты очень-очень умная.

– А твое мнение вообще никого не волнует, рыбец!..

Это была чистая правда. Достаточно обидная для Рыбы-Молота. Будь он не таким мягким и спокойным по характеру, давно бы поставил вопрос ребром: выбирай, кисонька, – или я, или твои подруги. Причем речь шла не обо всем миллионе кошкинских подруг (женщин, стоящих на разных ступенях интеллектуального развития, но при этом – милых и славных в большинстве своем). Речь шла только об этих двух вырожденках, биче рода человеческого вообще и женского в частности. Но именно они – к большому сожалению Рыбы – имели на Кошкину влияние: тотальное и совершенно иррациональное по сути. Ноги этого влияния, возможно, произрастали из детства и юности Кошкиной: Палкина с Чумаченкой присутствовали и там, сначала в качестве одноклассниц, а затем – однокурсниц по университету. По словам Кошкиной, за ними ухаживали лучшие университетские умы, которые теперь занимают о-го-го какие должности в государственных и бизнес-структурах. Только ш-ш-ш (палец к губам и закатившиеся под веки глаза), упоминать конкретные имена мы не станем!

– Ну и почему никто из этих умов на них не женился? – задавал вполне резонный вопрос Рыба-Молот.

– Потому что… Потому что… – Тут Кошкина набирала в легкие побольше воздуха. – Потому что они неординарные. Незаурядные. Блистательные, вот! И любому мужику сто очков вперед дадут. А мужики этого терпеть не могут. Скажешь, нет?

– Нет, конечно. Взять, к примеру, меня…

– Вот только давай не будем брать тебя, – морщилась Кошкина. – Тоже, сравнил писюн с коробкой передач! Вот если бы ты был Нобелевским лауреатом… Знаменитым писателем похлеще Захер-Мазоха… Этим… как его… лидером мнений… Тогда можно было бы отнестись с уважением к тому, что ты там квакаешь… Нет, лучше молчи, не раздражай меня.

– Я и так молчу, кисонька. Скушаешь оладушков?.. Свеженьких напек.

Кошкина, снедаемая душевными муками, с остервенением набрасывалась на оладьи и была в эти минуты так хороша (горящий взор, лоснящиеся губы, зверский аппетит), что Рыба-Молот сожалел обо всем сразу. Что он – не лауреат Нобелевской премии, не писатель Захер-Мазох, не выдающийся ум, который заседает где-то там, в тропосфере, на перисто-кучевых облаках бизнеса и власти. Тогда две прошмандовки Палкина с Чумаченкой сразу бы заткнулись, а авторитет его жены Кошкиной взмыл бы до небес – во все ту же тропосферу. Или даже – в стратосферу. Или даже – в глубины космоса. И засиял там, затмевая солнце.

У самого Рыбы таких проблем с друзьями не было – по причине отсутствия последних. Имелся, правда, закадычный приятель по армии, Колян Косачёв, но Колян исчез с горизонта лет десять назад. Вроде бы он, спасаясь от свинцовых мерзостей российской жизни, ломанулся в Европу, и не куда-нибудь, а во Францию. И даже поступил в Иностранный легион, чтобы со временем выцыганить себе французское гражданство. Получилось это у него или нет, история умалчивает. Лишь однажды пришла от Коляна пожеванная открытка с изображением львиного прайда на фоне саванны и стершимся, маловразумительным штемпелем. Послание в четыре строки состояло из сплошного ненорматива, так что понять, хорошо ли Коляну, или он, наоборот, загибается, не представлялось возможным. Более-менее адекватной выглядела концовка:

«Некисло бы увидеться, Санёк, да хер его знает когда».

«Не кисло бы», – подумал Рыба-Молот, страшно разволновавшийся по поводу нецензурного львиного прайда. Ему тотчас захотелось выпить чего-нибудь слабоалкогольного и предаться воспоминаниям о времени, когда они с Коляном были салагами-первогодками, – времени стремном, жоповатом, но и прекрасном одновременно.

Предаваться воспоминаниям (по любому поводу, а не только связанному с армией и Коляном) Рыба-Молот предпочитал на нейтральной территории, у второго своего приятеля и соседа по лестничной клетке – Людвига Эмильевича, по прозвищу Агапи`т.

Людвига Эмильевича последовательно и совершенно искренне ненавидели обе Молотовские жены. И три официальных жены самого Агапита, и четыре гражданских (задерживавшихся у него на сроки, редко превышающие месяц). И еще пара десятков человек – преимущественно женщин. Притом что Агапит был существом тишайшим, нежнейшим, непьющим и некурящим, не лишенным юмора и непритязательным в быту. Своими познаниями об Эйнштейне Рыба-Молот был обязан именно Людвигу Эмильевичу. Он же, как профессиональный физик, попытался скормить Рыбе и теорию относительности во всей ее первозданной красоте.

– Нет уж, Агапитыч, – взбунтовался Рыба. – Эту мутотень я не потяну. Давай уж лучше про своих пионэров шарманку заводи.

«Пионэры» – вот что являлось корнем зла! Вот что отпугивало от Агапита всех поначалу лояльно и оптимистически настроенных женщин. Ведь Агапит был страстным фанатом космической дилогии «Москва – Кассиопея» и «Отроки во Вселенной», выпущенной на экраны страны в далеком и почти уже неправдоподобном 1974 году. В дилогии повествовалось о семерых подростках, отправившихся на звездолете «Заря» к далекой звезде Шедар в созвездии Кассиопеи. Экранные подростки скакали, как козлы, сквозь гиперпространство, вступали в контакт с терпящей бедствие инопланетной цивилизацией, одерживали победу над злодеями-роботами, пели песни под гитару в кают-компании и перманентно выясняли свои, подростковые отношения. Хотя, в общем, любили друг друга. А Агапит любил их – всех вместе и каждого по отдельности. Любил гораздо больше, чем своих жен и родственников из плоти и крови. «Пионэры», а заодно и инопланетяне, а заодно и роботы-исполнители с роботами-вершителями были для него реальностью. А остальной мир – нет. О чем бы ни говорил Агапит, он – рано или поздно – обязательно сбивался на несовершеннолетний экипаж звездолета «Заря». И на размышления о том, в какой точке Вселенной он находится в данный момент.