Текст книги "Незримая жизнь Адди Ларю"

IX

13 марта 2014

Нью-Йорк

Еще час до закрытия букинистического Адди ждет на ступеньках. Генри запирает магазин, затем поворачивается, и Адди готовится снова встретить пустой взгляд, подтверждающий, что предыдущий разговор был всего лишь сбоем, пропущенным швом в ее вековом проклятии.

Но Генри смотрит на нее и узнает. Адди в этом совершенно уверена.

Брови, приподнявшись, скрываются под спутанными локонами, словно он не ожидал ее увидеть. Но раздражение сменилось чем-то другим, и это «что-то» смущает Адди еще больше. Что-то менее неприязненное, чем подозрение, более сдержанное, чем облегчение, и все же это чудесно, ведь все это означает узнавание. Встреча не первая, а вторая или даже, скорее, третья, и на сей раз Адди не единственная, кто помнит.

– Итак? – говорит Генри и протягивает руку, но не предлагая ее Адди, а веля показывать дорогу.

Адди послушно идет вперед. Несколько кварталов они шагают в неловком молчании. Адди украдкой бросает на своего спутника взгляд, но это ничего ей не дает, кроме представления о линии его носа и очертаниях подбородка.

У Генри голодный хищный взгляд. Он не слишком высок и все же сутулится, словно желает казаться ниже и незаметнее. В другой одежде и другой обстановке… Возможно, возможно. Но чем дольше Адди на него смотрит, тем меньше Генри похож на ее незнакомца.

И все же…

Что-то заставляет продолжать смотреть на него, не дает двигаться, как свитер, зацепившийся за гвоздь.

Он ловит ее взгляд дважды и хмурится.

Она ловит его взгляд и улыбается.

В кофейне Адди просит своего спутника занять столик, а сама отправляется за кофе. Генри колеблется, словно порывается заплатить сам или боится, что отравят, но все же направляется в угловую кабинку.

Она заказывает ему латте.

– Три восемьдесят, – говорит девушка за стойкой.

Поежившись от дороговизны, Адди вытаскивает из кармана несколько купюр – последние из позаимствованных у Джеймса Сент-Клера. На два кофе налички не хватит, а просто стащить нельзя, потому что парень ждет. И он помнит.

Адди бросает взгляд за столик, где сидит Генри, сложив руки и уставясь в окно.

– Ева! – выкрикивает бариста.

Вздрогнув, Адди понимает, что позвали ее.

– Итак, – говорит парень, когда она садится за столик, – значит, ты Ева?

«Нет», – думает Адди.

– Да, – отвечает она вслух. – А ты…

«Генри», – мысленно подсказывает она.

– Генри.

Имя подходит ему, как пальто, сшитое по размеру. Генри: мягкий, поэтичный. Генри: тихий, сильный. Темные кудри, светлые глаза за тяжелой оправой. Адди знала десяток Генри в Лондоне, Париже, Бостоне, Лос-Анджелесе, но этот ни на одного из них не похож.

Он бросает взгляд на стол, на свою чашку и пустые руки Адди.

– А себе почему ничего не взяла?

Та только отмахивается.

– Не хочу пить, – врет она.

– Очень странно.

– Почему? Я обещала угостить тебя кофе. – Адди пожимает плечами и, запнувшись, продолжает: – Ладно, я потеряла бумажник. На две порции не хватило.

– Так ты поэтому украла книгу? – хмурится Генри.

– Я ее не крала, просто хотела обменять. К тому же я извинилась.

– Разве?

– Кофе, – кивает она на чашку.

– Кстати об этом, – вздыхает Генри, поднимаясь с места. – Что тебе взять?

– В смысле?

– Кофе. Не выношу пить его в одиночку, чувствую себя полным придурком.

– Тогда горячий шоколад, – улыбается Адди. – Горький.

Генри снова приподнимает брови. Он идет к стойке, говорит что-то баристе, отчего та хохочет и подается вперед, как цветок к солнцу. Вскоре Генри возвращается со второй чашкой и круассаном. Поставив все это на столик, усаживается на свое место, снова ставя их в неравное положение. Маятник сместился в одну сторону, остановился посередине и качнулся в другую. Адди сотни раз играла в эту игру, она состоит из множества крошечных шагов навстречу, когда по ту сторону стола тебе улыбается незнакомец.

Но это не ее незнакомец, и он не улыбается.

– Итак, – говорит Генри, – что это было сегодня?

– Честно? – спрашивает Адди, обнимая ладонями чашку. – Я думала, ты меня не вспомнишь.

Вопрос эхом отдается у нее в груди, гремит, словно мелкая галька в фарфоровой миске, дрожит внутри, угрожая выплеснуться наружу.

Как ты сумел запомнить? Как? Как?

– В «Последнем слове» мало покупателей, – признается Генри. – И еще меньше пытаются уйти без оплаты. Так что ты произвела неизгладимое впечатление.

Впечатление.

«Впечатление» похоже на след…

Адди проводит пальцем по молочной пенке на горячем шоколаде и наблюдает, как отметина исчезает, когда она убирает руку. Генри этого не замечает, но ее-то он заметил, ее он запомнил.

Как же так вышло?

– Что ж… – говорит он, но дальше не продолжает.

– Что ж, – эхом повторяет Адди, потому что не может произнести то, что хочется. – Расскажи о себе?

– Да что там рассказывать, – прикусив губу, отвечает он.

– Ты всегда хотел работать в книжном?

Лицо Генри принимает задумчивое выражение.

– Вряд ли кто-то может назвать это работой мечты, но мне нравится.

Он подносит кофе ко рту, но тут кто-то проходит мимо и задевает стул Генри. Тот успевает отодвинуть чашку, но мужчина принимается рассыпаться в извинениях. И никак не останавливается.

– Боже, простите, – виновато произносит он.

– Все нормально.

– Я пролил ваш кофе… – взволнованно продолжает мужчина.

– Вовсе нет, – отвечает Генри, – все хорошо.

Если он и замечает, что мужчина слишком усердствует, то не подает вида. Генри по-прежнему не отводит взгляда от Адди, словно пытается прогнать человека.

– Странно… – замечает Адди, когда тот наконец уходит.

Генри лишь пожимает плечами.

– Просто случайность.

Адди не то имела в виду, но мысли несутся как поезд, нельзя позволить себе сойти с рельсов.

– Итак, – продолжает она, – мы говорили о букинистическом. Он твой?

– Нет, – качает головой Генри. – То есть, по сути, наверное, да, потому что я один там работаю, но магазин принадлежит Мередит, она почти все время разъезжает по круизам. А я – наемный служащий. Ну а ты? Чем ты занимаешься, когда не крадешь книги?

Адди обдумывает вопрос, множество вариантов ответов, каждый из которых – ложь, и останавливается на наиболее правдоподобном.

– Я – скаут талантов, – отвечает она. – В основном среди музыкантов, но и вообще среди людей искусства.

Генри принимает серьезный вид.

– Надо познакомить тебя с моей сестрой.

– Неужели? – Адди уже жалеет, что не соврала. – Она художница?

– Я бы сказал, она деятель искусства. Адепт.

Ей нравится взращивать потенциал, – улыбается Генри. – Формировать нарратив творческого будущего.

Адди и впрямь хотелось бы познакомиться с его сестрой, но об этом она помалкивает.

– А у тебя есть братья или сестры? – интересуется Генри.

Адди качает головой, отрывая кусочек круассана. Генри к нему и не притронулся, а у нее живот урчит.

– Везучая, – говорит Генри.

– Одинокая, – возражает она.

– Тогда добро пожаловать к нам. У нас есть Дэвид – врач, грамотей и заносчивый осел, а также Мюриэль. Она… Она – Мюриэль.

Он смотрит на Адди, и в его взгляде снова появляется та странная напряженность. Возможно, дело лишь в том, что в большом городе люди так редко смотрят друг другу в глаза, но Адди упрямо кажется, что Генри что-то ищет в ее лице.

– Что с тобой? – спрашивает она, и Генри начинает отвечать, но вдруг меняет тему.

– Твои веснушки похожи на звезды.

– Все так говорят, – улыбается Адди. – Мое собственное маленькое созвездие. Первое, что замечают люди.

Генри неловко ерзает.

– А что ты замечаешь, когда глядишь на меня?

Звучит несерьезно, но в вопросе скрывается нечто тяжелое, словно камень в снежке. Генри специально ждал, чтобы его задать. Ответ имеет значение.

– Я вижу парня с темными волосами, добрыми глазами и открытым лицом.

– И все? – слегка хмурится Генри.

– Конечно, нет, но я пока плохо тебя знаю.

– Пока… – эхом повторяет он, и в голосе его будто таится улыбка.

Адди поджимает губы, заново рассматривая нового знакомого, и на какой-то миг посреди шумного кафе за их столиком воцаряется тишина. Проживи достаточно долго – и научишься разбираться в людях. Читать их, как книгу: некоторые отрывки подчеркнуты, кое-что прячется между строк.

Адди изучает его лицо, тонкую морщинку, оставленную привычкой хмурить и приподнимать брови, складку губ, то, как он трет ладонь, будто старается унять боль, как подается вперед, устремляя на собеседника все внимание.

– Я вижу кого-то неравнодушного, – медленно говорит она. – Возможно, даже чересчур. Того, кто чувствует слишком много. Кого-то потерянного и изголодавшегося. Таким людям кажется, что они чахнут в мире, полном еды, потому что не могут решить, чего хотят.

Генри безмолвно таращится на нее, улыбка давно покинула его лицо, и Адди понимает – она оказалась слишком близка к правде. Адди нервно смеется, и окружающие звуки возвращаются.

– Извини, – просит она, качая головой. – Слишком глубоко копнула. Наверное, надо было просто сказать, что ты красивый.

Генри кривит губы в улыбке, но глаза остаются серьезными.

– Что ж по крайней мере ты считаешь меня красивым.

– Как насчет меня? – спрашивает Адди, пытаясь ослабить внезапно возникшее напряжение.

Но Генри впервые не хочет на нее смотреть.

– Я плохо разбираюсь в людях.

Отодвинув чашку, он встает, и Адди думает, что она все испортила. Он сейчас уйдет.

Но Генри вдруг поднимает взгляд и говорит:

– Я проголодался. А ты голодна?

И она снова может дышать.

– Всегда! – отвечает Адди.

На сей раз, когда он протягивает руку, Адди знает, что та предназначена ей.

X

29 июля 1719

Париж, Франция

Адди открыла для себя шоколад. Его достать труднее, чем соль, шампанское или серебро, и все же маркиза держит возле кровати целую банку темных сладких хлопьев. «Интересно, – размышляет Адди, посасывая тающую полоску, – пересчитывает ли их хозяйка каждую ночь или замечает пропажу, лишь нащупав дно банки?..» Маркизы нет дома, у нее не спросишь. Впрочем, будь она здесь, Адди вряд ли полеживала бы на пуховой перине.

Но маркиза и Адди никогда не встречались. Она надеется, что и не встретятся. В конце концов, у маркизы и ее супруга довольно насыщенная общественная жизнь, и в последние несколько лет их городской особняк стал одним из ее приютов. Той, что живет подобно призраку, требуется приют.

Дважды в неделю аристократы приглашают на ужин друзей, каждые две недели устраивают роскошные суаре, а раз в месяц, как сегодня, отправляются в экипаже через весь Париж поиграть в карты с другими членами благородных семейств и не возвращаются до самого утра.

К настоящему времени слуги уже удалились в свои покои и, без сомнения, предаются там кутежу, а также наслаждаются мгновениями покоя. Они договорились о посменных дежурствах, и пока остальные отдыхают, у подножья лестницы стоит часовой. Возможно, они тоже играют в карты или просто радуются тишине опустевшего дома.

Адди кладет на язык еще кусочек шоколада и снова падает в кровать маркизы, ныряя в облако воздушного пуха. Здесь больше подушек, чем во всем Вийоне, и в каждой из них – вдвое больше перьев. Наверное, вся знать хрупкая как стекло – упаси бог, разобьются, если укладывать их на слишком твердую поверхность. Разбросав руки, точно ребенок, что делает на снегу силуэты ангелов, Адди вздыхает от удовольствия.

Около часа она провела, рассматривая обширный гардероб маркизы, но у Адди не хватит рук, чтобы влезть в любое из ее платьев, поэтому она завернулась в шлафрок синего шелка. Никогда ей не доводилось владеть настолько прекрасной вещью!

Платье красновато-бурого цвета с кремовой кружевной отделкой она сняла и бросила на кушетку. Глядя на него, Адди вспоминает свой свадебный наряд из белого льна, который оставила в траве на берегу Сарта, словно змея старую кожу.

Воспоминания липнут, как паутина.

Адди плотнее кутается в шелк, вдыхает аромат роз, которым он пахнет, закрывает глаза и воображает, что это ее постель, ее жизнь, и на несколько минут этого довольно. Но в комнате слишком тепло, слишком тихо, и Адди пугается, что если еще немного полежит на мягкой перине, то утонет. Или еще хуже – заснет, и ее застукает хозяйка дома. Ужас, что будет, ведь спальня находится на втором этаже!

На то, чтобы выбраться из кровати, уходит целая минута. Руки и колени вязнут в перине, пока Адди ползет к краю и некрасиво плюхается на коврик. Держась за дубовый столбик с изящно вырезанными ветками, она поднимается и разглядывает спальню, думая, чем бы заняться. Остекленная дверь ведет на террасу, деревянная – в холл. Комод, кушетка, туалетный столик с полированным зеркалом.

Адди опускается на банкетку перед туалетным столиком и начинает перебирать склянки с духами и баночки с кремом, мягкий пушок пуховки, серебряные шпильки для волос в вазочке.

Шпилек она набирает пригоршню и рассеянно принимается скручивать локоны, сворачивая их кольцами, убирая назад и закрепляя вокруг лица, будто не имея ни малейшего представления о том, что делает. Нынешний стиль напоминает воробьиное гнездо, пучок кудрей. Зато пока не требуется носить парик, чудовищное напудренное сооружение, похожее на башню из безе, которое войдет в моду через пятьдесят лет.

Прическа готова, но требуется последний штрих. Адди берет жемчужный гребешок в форме перышка и вставляет зубья в локоны прямо за ухом. Странно, как меняет все впечатление крошечная деталь.

Сидя на мягком стуле в окружении роскоши, закутанная в чужой шлафрок синего шелка и с уложенными в прическу локонами, Адди почти забылась, почти сумела ощутить себя кем-то другим. Юной дамой, хозяйкой дома, что может передвигаться свободно, чья репутация незапятнанна.

Из образа выбиваются лишь веснушки на щеках – напоминание о том, кем была Адди, кто она есть и всегда будет. Но веснушки легко скрыть.

Адди тянется за пуховкой и уже почти подносит ее к лицу, как воздух трепещет от легчайшего дуновения, и вокруг разливается не аромат Парижа, а запах чистого поля.

– Я бы предпочел смотреть, как облака заслоняют звезды, – произносит голос.

Адди бросает взгляд в зеркало и отражающуюся в нем комнату. Двери на террасу еще закрыты, однако спальня уже не пуста. С таким видом, словно стоит там уже давно, к стене прислонился призрак. Адди не удивлена встрече – он навещает ее каждый год, – однако встревожена. Она всегда будет нервничать в его присутствии.

– Здравствуй, Аделин, – говорит мрак. Он в другом конце комнаты, но слова задевают ее кожу, словно опадающие листья.

Адди поворачивается, хватаясь свободной рукой за незастегнутый воротник шлафрока.

– Уходи.

Призрак разочарованно цокает языком.

– Прошел год, а тебе больше нечего сказать?

– Нет.

– Тогда я слушаю.

– Я имела в виду «нет», – отрезает Адди, – это и есть ответ на твой вопрос. Единственная причина, по которой ты ко мне являешься. Хочешь узнать, уступлю ли я, и я говорю: нет.

Его улыбка, дрогнув, исчезает. Джентльмен растворился, пришел волк.

– Моя Аделин, ты отрастила зубки…

– Я не твоя!

Вспышка предупреждающего белого цвета, и волк снова притворяется человеком. Мрак ступает в круг света, но тени по-прежнему цепляются за него, размазывая грани образа.

– Я даровал тебе бессмертие. А ты по вечерам лопаешь сладости в чужих постелях. Мне казалось, ты способна на большее.

– И приговорил к меньшему. Явился позлорадствовать?

Призрак проводит рукой по деревянному столбику балдахина, поглаживая ветки.

– У нас годовщина, а ты плюешься ядом… Я хотел лишь пригласить тебя на ужин.

– Не вижу угощения. К тому же я не желаю ужинать в твоей компании.

Он быстр, словно ветер. Только что стоял в другом конце спальни – и вот уже возле Адди.

– На твоем месте я бы не стал так презрительно отказываться, – заявляет он, касаясь длинным пальцем гребня в ее волосах. – Другой компании у тебя никогда не будет.

Адди не успевает отшатнуться, как он уже исчез – снова стоит напротив, держась за шнурок звонка у двери.

– Стой! – восклицает Адди, вскакивая на ноги, но уже поздно. Мрак дергает за шнур, и вскоре тишину дома нарушает звон колокольчика. На лестнице раздаются шаги, и Адди шипит: – Будь ты проклят!

Она уже поворачивается, чтобы подхватить свое платье в попытке сберечь хоть немногое, прежде чем пуститься наутек, но мрак ловит ее за руку, принуждая остаться на месте, словно непослушное дитя.

Горничная мадам открывает дверь. При виде пары незнакомцев в господском доме она должна бы испугаться, но девушка не выказывает потрясения. На ее лице нет ни удивления, ни гнева, ни страха. Вообще ничего. Лишь некая рассеянность и спокойствие, каким отличаются мечтатели и зачарованные люди. Со склоненной головой и сложенными руками горничная ждет приказаний. Адди с ужасом и облегчением понимает, что служанка околдована.

– Сегодня мы ужинаем в гостиной, – по-хозяйски распоряжается мрак.

В его голосе новая тональность, призрачная, словно паутина, покрывающая камень. Она дрожит в воздухе, окутывает горничную, и Адди почти чувствует, как чары – тонкие, неуловимые – скользят по ее собственной коже.

– Да, господин, – слегка поклонившись, отвечает девушка.

Она поворачивается, чтобы сопроводить их вниз по лестнице.

– Идем, – улыбается мрак, изумрудные глаза самодовольно блестят. – Говорят, у маркиза один из лучших в Париже поваров.

Он протягивает Адди руку, но та ее не принимает.

– Ты же не думаешь, что я и вправду буду ужинать с тобой.

Призрак задирает подбородок.

– Ты же не позволишь пропасть такому великолепному угощению только потому, что придется разделить трапезу со мной? Полагаю, твой желудок куда сговорчивее твоей же гордости. Решай же сама, дорогуша. Оставайся в чужой комнате и наслаждайся украденными сластями, а я поужинаю в одиночестве.

С этими словами он удаляется прочь, а Адди разрывается между желанием захлопнуть дверь за его спиной или пойти. Примет она приглашение или нет, ночь в любом случае испорчена. И даже останься она в спальне, душой последует в гостиную за призраком.

Поэтому Адди отправляется с ним.

Спустя семь лет Адди будет смотреть на парижской площади кукольный спектакль в повозке с занавесом, за которым актер держит на вытянутых руках деревянные фигурки. Он тянет за веревку, а их конечности дергаются. И Адди вспомнится эта ночь и ужин.

Прислуга хлопочет вокруг них плавно, молча и бесшумно, словно подвешенная на ниточки, с той же сонной легкостью. Отодвигаются стулья, разглаживаются салфетки, открываются бутылки шампанского, и игристое льется в подставленный хрусталь.

Но угощение подают чересчур быстро, первую перемену блюд приносят, когда бокалы еще полны. Какие бы чары ни наложил мрак на прислугу особняка, он сделал это еще до того, как появился в спальне. До того, как позвонил в колокольчик, вызвал горничную и пригласил Адди отужинать.

В изящной гостиной особняка призрак должен бы выглядеть неуместно. В конце концов, он бог лесной ночи, демон мрака, однако восседает здесь со спокойствием и грацией дворянина и наслаждается угощением.

Адди осторожно трогает серебряные приборы, позолоту на тарелках…

– Наверное, я должна быть потрясена?

Мрак с другого конца стола бросает на нее взгляд.

– А это не так? – интересуется он.

Слуги кланяются и отступают к стенам.

Если честно, Адди напугана. Ее тревожит эта демонстрация. Адди и без того известна его сила (по крайней мере, она так думает), но заключить сделку – это одно, и совсем иное – наблюдать, как под власть призрака попадают другие. К чему он может их принудить? Для него это столь же легко, как дергать за ниточки?

Перед Адди ставят первое блюдо: крем-суп бледно-оранжевого цвета, оттенком напоминающий рассветное небо. Пахнет чудесно. Шампанское пузырится в бокале, но Адди не позволяет себе коснуться ни того, ни другого.

У нее настороженный вид.

– Попробуй, Аделин, – говорит мрак, заметив это, – только фейри заманивают в западню едой и питьем. Я не из их породы.

– Однако за все приходится платить.

Мрак разочарованно вздыхает, глаза его вспыхивают бледной зеленью.

– Ну, как пожелаешь, – бормочет он, беря бокал и делая большой глоток.

Подождав немного, Адди в конце концов сдается и подносит хрусталь к губам, отпивая игристое. Ничего подобного она никогда не пробовала. Тысячи пузырьков лопаются на языке, сладкие и острые. Окажись она в другом месте, с другим мужчиной в любую другую ночь, растаяла бы от удовольствия.

Вместо того чтобы смаковать каждый глоток, она одним духом опорожняет бокал, и к тому времени, как ставит его на стол, у нее немного кружится голова. Слуга уже наливает следующий.

Мрак потягивает шампанское и молча наблюдает, как Адди ест. Тишина в гостиной становится гнетущей, однако Адди не спешит ее разбивать, сосредоточенно поглощая сначала суп, затем рыбу, а после – запеченную говядину. Она в месяц съедала меньше, а бывало – и за год, и наконец ощущает блаженную истому не только желудком. Насытившись, она принимается рассматривать человека, вернее, не человека, который сидит напротив, а за его спиной извиваются тени.

Они впервые проводят столько времени вместе. Прежде были лишь короткие мгновения в чаще, несколько минут в грязной комнате, полчаса прогулки вдоль Сены.

Но сейчас он первый раз не крадется за ней, словно тень, не мелькает, как призрак на краю поля зрения, а сидит на противоположном конце стола, на виду. И пусть Адди изучила черты лица незнакомца, сотни раз нарисовав этот образ, ей все же любопытно посмотреть на него в движении.

И призрак ей это позволяет. Он совершенно не выказывает стеснения. Похоже, ему даже нравится внимание. Разрезав ножом мясо на тарелке, мрак подносит кусочек к губам. Черные брови приподнимаются, дергается уголок рта. Не человек – набор отличительных черт, выписанных старательным художником.

В будущем это изменится. Мрак будет шириться, расти, заполняя пробелы между штрихами нарисованного ее рукой портрета, пока окончательно не присвоит картинку. Адди даже усомнится, что та когда-то была создана ею. Но пока что единственная черта в нем, которая полностью принадлежит ему, – это глаза.

Адди представляла их сотни раз. О да, они всегда виделись ей зелеными, но в ее сновидениях носили одинаковый оттенок: спокойной летней зелени.

У мрака глаза другие – поразительные, изменчивые. В них и только в них отражается малейшая перемена его настроения. Годы спустя Адди научится понимать их язык. Узнает, что от веселья они становятся оттенка летнего плюща, а от раздражения светлеют, как кислое яблоко. От наслаждения же темнеют почти до черноты, непроглядной, как ночная чаща, лишь по краям остается зеленый ободок.

Нынче же они цвета мокрой травы, что полощется в русле ручья. К концу ужина они еще сменят цвет.

Есть нечто томное в его позе. Призрак облокачивается на стол, рассеянно глядя в никуда, голова чуть склонена набок, словно он к чему-то прислушивается, а изящные пальцы поглаживают подбородок, будто незнакомец наслаждается собственным телом.

Сама не понимая, что делает, Адди нарушает тишину:

– Как тебя зовут?

Призрак переводит взгляд на нее.

– Зачем мне имя?

– У всех есть имена, – настаивает Адди, наклоняя бокал в его сторону. – Имена имеют смысл, они имеют силу. Ты это знаешь, иначе не стал бы отнимать мое.

Уголок рта призрака приподнимается в улыбке – волчьей, довольной.

– Если это правда, зачем мне называть тебе свое? – спрашивает он.

– Я же должна как-то звать тебя, когда порой вспоминаю. Пока что на ум приходят одни непотребства.

Мраку, похоже, плевать.

– Зови как хочешь, мне все равно. Как ты называла незнакомца в альбоме, по образу и подобию которого меня вылепила?

– Ты сам себя вылепил, чтобы всласть надо мной поиздеваться. Мне бы хотелось, чтобы ты принял другой образ!

– Во всем ты видишь жестокость, – морщится призрак, поглаживая бокал. – Я сделал это, чтобы тебе было привычнее.

В душе Адди разгорается гнев.

– Ты уничтожил единственное, что у меня оставалось.

– Как печально, что у тебя оставались лишь сны.

Адди страстно хочется выплеснуть шампанское ему в лицо, но она этого не делает. Знает, толку не будет. Она бросает взгляд на лакеев у стены и протягивает бокал, чтобы тот наполнили. Но слуги не двигаются с места – ни один из них. Они подчиняются воле мрака, а не Адди.

Что ж, она встает и берет игристое сама.

– Как звали твоего незнакомца?

Адди возвращается на свое место, наполняет бокал, рассматривая тысячи шипящих пузырьков, поднимающихся на поверхность.

– У него не было имени, – говорит она.

Ложь, разумеется. Мрак смотрит на нее, словно об этом знает. Правда в том, что она примеряла десятки имен – Мишель, Жан, Николя, Анри, Винсент. Ни одно не подошло. А потом как-то ночью оно само у нее вырвалось. Адди свернулась клубочком в постели, кутаясь в его призрачные объятия, а длинные пальцы незнакомца играли с ее волосами. Имя слетело с губ, легкое, как дыхание, естественное, как воздух.

Люк.

Она думала о нем как о Люсьене, но напротив сидит мрак, и ирония ситуации, весь этот фарс похож на обжигающий напиток, что янтарем горит у нее в груди.

Люк. Люцифер. Слова эхом отзываются в ней, будто ветер.

Я дьявол или тьма…

Адди не знает и никогда не узнает, но имя все равно испорчено. Так что пусть забирает.

– Люк, – бормочет она.

Призрак ослепительно улыбается, цинично изображая радость, и поднимает бокал, точно желает сказать тост.

– Пусть будет Люк!

Адди снова осушает бокал. Ей нравится головокружительная легкость, которую дарует шампанское. Конечно, это скоро пройдет, с каждым глотком чувства притупляются, однако Адди решительно сопротивляется, стараясь удержать это ощущение, выжать из ситуации все, хотя бы ненадолго.

– Ненавижу тебя, – говорит она.

– Ах, Аделин, – ухмыляется призрак. – Что бы ты без меня делала?

Он покручивает между пальцами хрустальную ножку бокала, и в его гранях Аделин видит другую жизнь – свою и чужую одновременно. Ту, где свадьба состоялась, Адди не убежала в чащу на закате и не вызвала тьму, чтобы освободиться.

Она видит себя – прежнюю себя, какой могла бы стать, – с землистым от усталости лицом, рядом стоят детишки Роже, на руках младенец. Вот она лежит с мужем в холодной постели, вот – склонилась над очагом, в точности как склонялась ее мать. Такая же, как у матери, скорбная морщина прорезает лоб, боль в суставах мешает зашить прорехи на одежде, да и баловаться рисованием больше недосуг. Росток ее жизни увял, она спешит коротким путем, столь знакомым в Вийоне каждому, – узкой дорогой от колыбели до могилы. Маленькая церковь уже поджидает, серая и застывшая, словно надгробие.

Адди рада, что мрак не спрашивает, хочет ли она вернуться, согласна ли променять нынешнюю жизнь на прежнюю, потому что, несмотря на все горести и безумие, потери, голод и боль, картинка в хрустале ее все еще пугает.

Ужин окончен. Прислуга стоит в тени, ожидая приказаний хозяина – лица пусты, головы покорно склонены.

«Заложники», – думает Адди.

– Я хочу, чтобы они ушли.

– Хотеть тебе не позволено, – отрезает он.

Но Адди видит его взгляд и не отводит свой. Теперь, когда призрак обрел имя, это легко. Отныне она воспринимает его как мужчину, а с мужчиной можно спорить, и после небольшой паузы мрак вздыхает, поворачивается к ближайшему лакею и велит прислуге взять бутылку игристого и проваливать.

Наконец они остаются наедине.

– Пожалуйста, – ворчит Люк.

– Когда маркиз с супругой вернутся домой и обнаружат прислугу пьяной, их накажут.

– Интересно, а кого обвинят в пропаже шоколада из господской спальни? Или синего шелкового шлафрока… Думаешь, когда ты крадешь вещи, никого не наказывают?

– Ты не дал мне выбора! – покраснев, огрызается Адди.

– Я дал тебе то, что ты просила, Аделин. Неограниченное время. Свободную жизнь.

– И обрек меня на забвение.

– Ты просила свободы – нет большей свободы, чем у тебя. Можешь бродить по миру беспрепятственно. Без ограничений, не связанная обязательствами.

– Хватит притворяться, что желал мне добра.

– Я заключил с тобой сделку, – тяжело опустив руку на стол, возражает призрак. В глазах его быстрой молниеносной вспышкой вспыхивает желтый огонек раздражения. – Ты явилась ко мне, просила, умоляла. Ты дала обещание, я назвал условия. Пути назад нет. Но если ты устала – только скажи, я жду.

И снова в душе вскипает ненависть, за которую куда проще держаться.

– Зря ты проклял меня. – У Адди развязался язык, но она не знает – виновато шампанское или она приспособилась к мраку, привыкла к его присутствию, как тело привыкает к чересчур горячей воде. – Если бы ты просто дал мне то, о чем я просила, я бы со временем перегорела, насытилась жизнью, и мы оба остались бы в выигрыше. А теперь, как бы я ни устала, никогда не отдам свою душу.

– Упрямая! – скалится призрак. – Но даже камни рассыпаются в прах.

Адди подается вперед.

– Воображаешь себя кошкой, играющей добычей? Но я не мышь и едой никогда не стану.

– Надеюсь, нет, – разводит руками Люк. – Давно мне не попадался такой твердый орешек.

Игра. Все это для него игра.

– Ты меня недооцениваешь.

– Неужели? – Он делает глоток, приподнимая черную бровь. – Полагаю, мы вскоре узнаем.

– О да, – говорит Адди, прихлебывая игристое. – Узнаем.

Сегодня призрак преподнес ей дар, хотя Адди сомневается, что он это понимает. У времени нет лица, нет формы, с ним невозможно сражаться. Но своей издевательской улыбкой, насмешливыми словами мрак дал ей то единственное, в чем она по-настоящему нуждается: врага.

Линия фронта очерчена.

Должно быть, первый выстрел прогремел еще в Вийоне, когда вместе с душой Адди призрак украл ее жизнь, но здесь и сейчас начинается война.