Книга: Банкетный зал (сборник) - Виктория Токарева

Мы, редакция «ПРУФТ», решили использовать этот повод – выход новой книжки (хотя по уму – мы должны были это сделать до выхода. И не только наше с В. Токаревой интервью запустить, но протрубить по всем возможным каналам. Но… не пришло ещё время, не п-р-и-ш-л-о время быстрого возврата денег на инвестированный капитал) и поговорить по душам с писательницей (или – писателем? Кофе – мужской род или какой ещё? После приставки, заканчивающейся на согласную, корень, начинающийся на «и», меняет «и» на «ы»? О, сколько нам вопросов чудных готовит капитала дух!) …

С Викторией Самуиловной (или, как говорит один из персонажей одного из произведений сборника, Шурик, еврей по происхождению, маскирующийся под коренного жителя нашей многонациональной страны, систематически забывающий, что он по происхождению – еврей, кстати, так бы и забывший, но, видимо, специально обученные казачки напоминают ему о «родовой отметине» (или – травме? Кто их, евреев, там поймет!) …. Да, так что там говорил этот персонаж «Сентиментального путешествия» по поводу отчества? А что «Срулевич» - ну никак не прокатывает для того, чтобы, повзрослев, окружающие называли бы его по … отчеству.

Ну, кажется, добрались до самой Виктории Самуиловны! В смысле, кажется, она на подходе... А, подождите, мы так и не представили сотрудника отдела маркетИнга и менеджмЕнта нашего издательства! Это – Иван Иванов (по отчеству тоже – Иванович) – зацените маркетИнговый ход: никогда не забудутся редкие идентификационные признаки сотрудника: 3И!

Пока ВС не подошла, позвольте ещё несколько слов, субъективных, так сказать, наблюдений, впечатлений от написанного-напечатанного.

О чём писать, если ничего не происходит? Ни землетрясений, ни террористов, ни ураганов «Катрина» и иже? Нет ни забастовок, ни нищих, как говорит героиня «Сентиментального путешествия»? Ничего. Ну, видимого, по крайней мере. Может, что-то происходит ин профондис? В глубине? «В глубине» чего и кого? Например, того, что является надличностной целью каждого советского человека – построение коммунизма? Что с коммунизмом? Да ничего не происходит со стройкой, ну, в смысле, она идет своим чередом. О чем говорит телевизор, радио и газеты. Да и сами мы, каждый на своем участке, участвуем посильно в строительстве. Но правда состоит вот в чем.

С каждым днем и годом стройка не только замедляется – или нам так казалось тогда? Кажется и сегодня? – она тускнеет. Её смысл всё больше сосредотачивается у тех, кто где-то там, наверху. Но, судя по некоторым признакам (концовка «Сентиментального путешествия»), и там уже не всё здорОво. Усталость и … то ли здравый смысл, то ли коррозия некогда нержавеющего металла нашего фнудамента… Одним словом, «силовик» отпускает нашу героиню без всяких для неё последствий. Авторский коммент, вложенный в уста уже упомянутого Шурика, что если ТАМ – устали, ничем хорошим это не кончится … не, не катит, поздняя вставка. Ну, или год написания нужно тщательнЕе посмотреть.

На самом деле «Сентиментальное путешествие» - это об этом. Усталости металла. В её концентрированном виде, потому как пассажиры советского корабля, пустившегося в плаванье по капиталистическим водам, - это «совесть нации» - креативная интеллигенция, творцы. Со всем тем, через что пройдет весь советский народ: «ну, конечно, там – рай, ну, конечно, здесь – ад», - как пел известный лидер известной группы (в Союзе, кстати, подобные коллективы называли ансамблем, не группой). Через все эти заблуждения «прекрасного далека». Ну всё это будет не скоро. Даже по сюжету повести.

Уходит не только глянец с обложки, уходит сквозь пальцы разума сам смысл всех движений – общественных и, в меньшей степени, личностных. И это чувствовали не только креативщики, это чувствовали все советские люди. Каков был ответ на потерю ясной когда-то цели? Личная жизнь. Об этом – рассказы сборника.

Личная жизнь не «эпохи перемен», нет. Её предтечи – так называемого застоя. Личная жизнь конкретной эпохи, 70-е годы 20 века; конкретных людей – горожан и горожанок – большого города; конкретного мира внутренних ощущений, чувств и мыслей, внешними обстоятельствами вызванных.

«Банкетный зал» - концентрация всех «противоречивых» тенденций советского общества, где творческая элита Союза, собравшись в центре своей столицы на западной территории (шведского посольства) так вот и ощущает себя, так представляет себя, так рассуждает о траве газона, растущей не абы как, а системно, с регулярным уходом и проч.

Дальше – персонажи «попроще». «Обычные» люди, просто люди. Уже почти не страдающие от материальных лишений, не борющихся со стихией на стройках коммунизма. Они – борцы экзистенциального фронта, где нет коллективных атак на смысл жизни, а всегда и почти исключительно – рукопашная то ли за смысл, то ли во имя его постижения.

Какой он, советский горожанин 70-х? Образованный – и в этом проблема, «наша проблема»: не просто добросовестного исполнять служебные обязанности, но видеть смысл тобой делаемого. Без этого – мы залезаем в клетку с гималайским медведем («Гималайский медведь») из-за мучительного желания быть хоть кому-то интересным, быть хотя бы кем-то замеченным («он пришел в клетку, чтобы взорвать свои чувства и человеческие привычки»).

Без этого – покупаем шапки-невидимки по 1.60 («Рубль шестьдесят – не деньги»). Оказывается, нужно купить невидимку, вернуться к когда-то оставленной женщине ночью, навестить её. Чтобы услышать две фразы и снова почувствовать себя и счастливым («счастье видеть тебя каждый день»), и талантливым («ты можешь сконструировать всё, что угодно»). И … да, вернуться снова домой, где, видимо, нет слов о каждодневном счастье. Частый токаревский мотив: живем не с тем, кого любим, кого любим – не делаем счастливым.

Бессмысленное стояние в очереди не понятно за чем (как оказалось, «дают» японские зонтики), затем полет на этом самом зонте («Японский зонтик»), свободное парение и направленный полет, чтобы усесться на крыше и поговорить с птичкой, - что это? Обычное городское одиночество, настолько обычное, что оказалось тотальным. Только вот наш младенческий возраст, в котором саморефлексия невозможна по определению, списывала свет на тот самый тоталитаризм. А идеологический официоз собственной тупостью помогал в подобном осмыслении действительности, что дана нам, как говорили классики марксизма-ленинизма, в ощущениях. Нужно было разрушить всю страну, чтобы понять и такую частную вещь, как имманентность одиночества человека. Где бы и когда он бы не жил.

Поскольку «бригантина» давно не поднимает паруса, то «Пираты в далеких морях» - это тот же гималайский медведь, то же самое желание встряхнуть чувства и человеческие привычки только вполне себе домашним способом: отравить того, кого Кира – возлюбленная без взаимности – любит. Просит отравить возлюбленного того, кому не отвечает взаимностью. И отравитель, и его жертва, вполне себе интеллигентно разговаривают, обсуждая акт, имеющий, по идее, летальный исход. Договариваются. И яд – ненастоящий. Одним словом, всё продолжается как и было.

«Скажи мне что-нибудь на своем языке» - хоть что-нибудь, но скажи! Почему? Оглушительное безмолвие города. «Я – никакая», - говорит о себе героиня. Кстати, в этом рассказе коннотация народного слова «крыша», совсем иная, нежели та, что будет через 12 лет. «Я – никакая… Мне и делиться нечем».

Господи, ну пошли хоть что-нибудь в жизнь этих чуть более, чуть менее 32-летних москвичей! Хоть что-нибудь! Как они все ищут хоть чего-нибудь, что можно было бы засчитать за событие! Хоть что-нибудь! Посмотрите, как пишет ВС о такой узнаваемой штуке, таком символе городского пейзажа и пожизненной определенности всего: «Гастроном был в том же доме, что и почта, только с другой стороны, а с третьей и с четвертой сторон размещались: химчистка, комбинат бытового обслуживания, столовая и парикмахерская с косметологическим кабинетом» («Стечение обстоятельств»). Это тот самый рассказ, где апофеоз одиночеству передан фразой: «По вечерам тётя Клава усаживалась с петухом перед телевизором и смотрела все передачи подряд».

Конечно, петух-цыпленок улетит. Через форточку, как улетают дети и внуки, становясь на крыло. А что остается взрастившему? Да-да, именно так! Одиночество.

Эта «помойная» книжка оказалась совсем иной, нежели «Ничего не меняется». Повесть и рассказы – в аккурат о 70-х, что так хорошо вписалось в малюсенький цикл, начатый «Целиной» Л.И. Брежнева. Читается книжка за вечер. С подчеркиванием и выпиской слов и фраз, за вечер. Хорошо, что есть ещё, что сказать и о ВС, и о её книжках: на помойке их оказалось предостаточно.

«Гималайский медведь»: «Никитину было 32 года, и он привык к своим привычкам». Жена – Никитину: «Мне хотелось внимания, поклонения. Жизнь уходит».

«Рубль шестьдесят – не деньги»: «А нужно ли знать о себе всё?» «Инструктор по плаванью»: «Я себя не нашла, и меня никто не нашел».

«…при этом у меня вид попранной женственности. Такой вид часто бывает у хорошеньких продавщиц, которые собирались завоевывать мир, а попали за прилавок».

«Мы сидели на одной постели отчужденные, будто были мужем и женой и прожили вместе двадцать лет».

«Уют современных мещан, которые живут медленно и невнимательно».

«Стечение обстоятельств»: «Базар всегда волновал её, как когда-то в молодости её волновала танцплощадка: возможностью выбора и ожиданием удачи, счастливого случая».

«Сентиментальное путешествие»: «37 лет – возраст хороший, но впереди мало молодости».

«Нигде и никогда Христос не изображен смеющимся».

«А что такое Христос, избежавший креста? Это Христос без христианства. А зачем он нужен? Значит, Иуда был необходим. Иуда тоже пошел на смерть. Добровольно. Его миссия тоже велика. Но он поруган. Он проклят на все времена».

«Романова в этот вечер (после порнухи в кинотеатре) не прочь была принять новый сексуальный опыт. С женщиной».

P.S. На той же самой помойке, в то же самое время (обеденный перерыв), подобрал ещё одну "мадам Брошкину". На сей раз "Структура научных революций". Томас Кун. Трандец.