Текст книги "Варкалось. Роман"

Глава 22. Свечка

Оставив детей во дворе, Маша отперла дверь и задохнулась от дыма. Горело где-то в глубине, в комнате – кухня-коридор не была задета огнём. Набрав побольше воздуха, она шагнула внутрь. Языки пламени лизали ножки стола и детскую кроватку, тлела постель и ещё какие-то вещи, не разобрать. Дым повалил на лестницу и от сквозняка немного прояснилось, но зато занялась занавеска, и Маша бросилась в кухню – схватила ковшик, набрала воды и, вернувшись, плеснула в огонь. Она уже сделала несколько рейсов к мойке и обратно, когда услышала пожарную сирену…

Два часа спустя она сидела посреди своего пепелища и, глядя на горящую на окне свечу, пыталась собраться с мыслями. Электричества не было – где-то выгорела проводка, и этот крохотный язычок пламени казался издевательской ухмылкой укрощённого, но не сдавшегося пожара.

Игорёк спал в её, единственной уцелевшей, постели, которая хоть и пропиталась гарью, но была, по крайней мере, сухой. Старших детей забрали свёкры, им позвонили соседи – у Маши телефона в квартире не было – и Наталья Леонидовна любезно предложила ей вот эту свечку (купила несколько штук и, по забывчивости, возила в машине). По счастью, огонь не успел проникнуть в шкаф, пострадала только последняя стирка, сложенная на стуле в ожидании утюга. Дверцы гардероба обуглились, на них потрескался лак, но всё, что было внутри, уцелело, хотя свекровь, бросив брезгливый взгляд в его деревянную утробу, бросила: да и сгорело бы, невелика беда! Всё равно там ничего приличного…

Надо было что-то делать, но никак не получалось сообразить, что именно. Как пишут в старинных романах: силы покинули её, она просто сидела на стуле посреди комнаты и не отрываясь смотрела на оплывающую свечу…

Очнулась на полу – видно, задремала и завалилась на бок – в комнате было уже совсем темно, кончик свечного фитиля дотлевал в своём парафиновом кратере. Маша забралась под одеяло прямо в одежде, обняла Игорька и провалилась в сон.

……….

Проснулась как от толчка и, лёжа в кромешной темноте, вся в холодном поту, отчётливо вспомнила, как участковый, составляя протокол, спросил: «Где ваш утюг?» Она указала на шкаф – утюг всегда убирала туда, подальше от детей. «Командир, – отозвался один из пожарных, сидевший на корточках, – это не утюг…». Участковый подошёл и присел рядом. На полу лежала кучка пепла, которую Маша сначала приняла за одну из сгоревших тряпок. Пожарный поворошил в кучке и указал на обломок кирпича, потом на форточку. Они посмотрели друг на друга: поджог? Оба повернули к Маше совершенно одинаковые лица. Как близнецы, подумала ещё она.

– Страховка есть?

– Что? – она очнулась и вздрогнула. – Какая страховка?

– Жильё, имущество – что-нибудь застраховано?

– Нет…

Участковый поднялся и что-то записал в своём блокноте.

– С соседями ссорились?

Она помотала головой.

– А с кем? Муж, к примеру, имеется?

Маша замешкалась. Есть ли у неё муж? Теоретически вроде бы да…

– Имеется. Но он здесь не живёт. – И зачем-то добавила: – Мы разводимся.

Участковый кивнул и захлопнул блокнот, велев завтра подойти в отделение, подписать протокол.

И вот теперь Маша припомнила это совершенно отчётливо. Выходит, кто-то закинул в форточку этот обломок, предварительно завернул его… во что? В газету? Скорее всего. Завернул, поджёг и… всего делов-то – попасть в форточку! Несмотря на холодную погоду, она всегда оставляет форточку открытой, иначе воздух бывает сырым и тяжёлым, соседка говорит: перекрытия старые и тянет из подвала. Она отчётливо представила, как он держит в руке свёрток и ждёт, когда как следует займётся бумага, увидела эту некрупную руку с тонкими пальцами, узнала её. Алексей?! Но зачем ему это? И неужели он на такое способен?! Если так, то он просто сошёл с ума…

Заворочался Игорёк. Маша ощупала его попку в ползунках – мокрый, намокла и её, под ним, простыня, и бок её вязаной юбки. Надо было его переодеть, но все сухие пелёнки сгорели. Может быть, что-то осталось в гардеробе? Искать пришлось наощупь: свеча догорела без остатка. Она погрузила руку в ворох детских вещей и принялась ощупывать каждую, по размерам, фактуре и швам пытаясь представить, чем это может быть: ползунки, колготки, крохотные носочки и рубашечки… Пелёнок не было, но в самом углу обнаружился пакет, судя по всему, запечатанный. Маша рванула упаковку и развернула что-то большое, пахнущее новизной. Рука наткнулась на какие-то оборки и тесёмки, но разбираться было некогда, малыш уже плакал в голос. Набросив вещь на изножье кровати, Маша взяла его на руки, стянула мокрые ползунки вместе с переполненным, тяжёлым подгузником, который упал на пол с глухим стуком. Потом обернула сына краем своего одеяла и, подтянув кофту к подбородку, приложила к груди.

Теперь, когда возбуждение прошло и остыла вызванная им испарина, Маша начала зябнуть. Её единственные, в рубцах швов на пальцах и пятках, колготки были бесполезны и годились разве что для приличия, да и то если убрать ступни в стоптанные ботинки. Она стирала их с вечера и вешала на батарею, чтобы утром надеть снова. В качестве альтернативы имелись старые, ещё студенческие джинсы, которые не носила, так как к ним требовался пояс – без этого их то и дело приходилось подтягивать: похудела! В другое время это её бы обрадовало, но теперь стало проблемой. Кроме того, с джинсами требовались носки, а носков-то… Маша потёрла одну о другую озябшие ноги и осторожно забралась в постель. Отыскала сухое место, накрылась свободным концом одеяла и откинулась на подушку.

Чтобы согреться, она свернулась уютным калачиком, досадуя на поздний питерский рассвет. Будильник, единственный в доме хронометр, сгорел – расплавился! – и можно было только гадать, который теперь час. Судя по тому, что Игорёк проснулся голодный, должно быть где-то около шести, плюс-минус час. Скорее минус, если судить по тишине за окнами.

Игорёк сосал вяло, как-то быстро бросил грудь и заскулил. Маша переложила его на другую сторону – история повторилась. Она сдавила сосок – ни капли! Куда делось молоко? Несмотря на миниатюрные формы, его у неё всегда было в избытке, в роддоме, помимо своего, всегда подкармливала и других малышей… Маша попыталась вспомнить, когда она последний раз ела или хотя бы пила – пожалуй, вчера днём, перед тем как идти на работу. Может, поэтому?

Между тем ребёнок отчаянно требовал молока. Она положила его на кровать, подоткнув пару полотенец. В кромешной темноте зажгла плиту, поставила чайник. В кухонном шкафчике отыскала упаковку из фольги, встряхнула. Слава Богу, осталось немного сухого молока! Развела его в кружке и, над раковиной, как могла аккуратно перелила в бутылочку, из которой поила ребёнка водой. Игорёк принялся жадно сосать и затих. Надо теперь искать детское питание, подумала Маша. Мысленно провела инвентаризацию уцелевшего имущества и вздохнула: много что ещё надо! Но сначала в домоуправление, позвать электрика. Которому, конечно, придётся заплатить. Только чем?

За окном проехал первый автобус.

Глава 23. Изумрудное платье

Рассвет не торопился. Уже давно за окном хлопали двери, шаркали подошвы, цокали каблуки, прокашливались прохожие, пыхтели автобусы и урчали, прогреваясь, легковушки, когда небо наконец-то начало сереть. В окне, как на кусочке фотобумаги в растворе проявителя, медленно проступали очертания: дерево, угол двора, в котором она всё лето выпалывала крапиву, чтобы дети могли играть у неё на глазах. Кусок кирпичного забора и глухая стена напротив…

В комнате же было по-прежнему темно – день обещал быть сереньким и хмурым, в такие дни в домах до самого вечера не гасят свет. Между тем следовало привести комнату хотя бы в минимальный порядок, но для этого хорошо бы иметь представление о том, как выглядит поле деятельности. В ожидании скудного дневного света Маша заварила себе чаю, достала кусок хлеба. В углу чернел распахнутый зев размороженного холодильника, небогатые остатки скоропортящихся продуктов были вывешены в пакете за окно – спасибо соседке! Там оставался плавленый сырок и тот самый окорочок, который теперь, должно быть, оттаял, и его следовало отварить. Мысль проворно побежала протоптанной тропинкой: придётся просить Рангуловых подержать детей у себя, пока она здесь разберётся и приведёт комнату в божеский вид. Или хотя бы в пригодный для жилья. Учитывая все обстоятельства, оставлять их там надолго не хотелось, но, по крайней мере, они будут сыты. Она отворила окно и втащила пакет.

Сырок «Дружба» на чёрством хлебе оказался необычайно вкусным, а чай ароматным и сладким – проголодалась! После завтрака она повеселела, собрала лужу под холодильником, развела мыльную воду в ведре и протёрла все закопчённые поверхности, до которых смогла дотянуться. Отнесла в мусорный контейнер безнадёжно испорченные вещи, в числе которых оказались библиотечные институтские учебники – так и не открыла, а теперь ещё придётся возмещать: неизвестно как здесь, а в её родном институте следовало либо купить точно такой же, либо внести стоимость в десятикратном размере. Она охнула, но тут же задвинула эту проблему в угол: есть дела поважнее.

Когда вернулась с помойки, обнаружила проснувшегося Игорька, он сполз с кровати и сидел на полу в собственной лужице. Увидев мать, улыбнулся и радостно взвизгнул, взмахнув ручонками. Боже мой, надо помыть пол, подумала Маша. И постирать оставшиеся штанишки. И где-то раздобыть новые, взамен сгоревшим… Но эти мысли потеснила другая: молоко! Она ощупала грудь – пусто. Впервые за столько лет! Заглянула в пакет с сухим молоком: раза на два, на три ещё хватит, и, пока грела воду, посчитала: Вера ещё просила грудь перед сном, когда она забеременела Петькой, а едва тому исполнилось три, родился Игорёк, итого пять лет, теперь шестой. Слава Богу, что малыш не возражает против бутылочки! Пока он сосал, она глядела в окно. Открылся магазин напротив – значит, уже девять. Часы. Надо где-то раздобыть часы! И что-то стелить в кроватку. Если её повернуть к стене обгоревшей стороной, то кроваткой вполне ещё можно пользоваться. Хорошо, что складные кровати, на которых спала она и старшие, были железными! Краска местами сошла, но это пустяки. Интересно, удастся ли просушить матрас?..

В скудном свете наконец-то наступившего дня Маша оглядела комнату. Обои местами выгорели, не хватало занавесок на одном окне и обуглился подоконник, всё насквозь провоняло дымом, но, в общем-то, могло быть и хуже. Она втянула воздух. Сквозь липкую гарь просочился запах высохшей детской мочи – от юбки, в которой она спала – и её собственного пота. Брезгливо морщась, она стянула с себя грязную одежду и, умостившись в детскую цинковую купель, которую поставила прямо в коридорчике, между входной дверью и кухонной мойкой, долго мылилась и поливала себя горячей водой. Одеваясь в чистое, припомнила вчерашнюю реплику Натальи Леонидовны и печально констатировала: свекровь права, все её вещи – жалкое тряпьё, штопаные и застиранные лохмотья. А теперь ещё и прокопчённые! Ну, как бы там ни было, других у неё нет и в ближайшее время вряд ли будут, а те, что есть, придётся все перестирать.

Стоя в одном белье, Маша перебирала в шкафу и пыталась вспомнить, когда у неё была последняя обнова. Ею оказалось изумрудного цвета платье из джерси, отданное свекровью незадолго до отъезда. Оно было сшито на заказ, но Наталья Леонидовна, по её собственным словам, «слегка прибавила в весе», и платье без пользы висело у неё в шкафу. Маше, раздавшейся после родов, платье, напротив, пришлось как раз впору, но надела она его тоже всего раз, на какое-то из семейных торжеств, как она теперь понимала – чтобы не ударить в грязь лицом перед Рангуловскими гостями. Что ж, в этом был резон: все остальные вещи куплены ещё в студенчестве, либо когда она ходила беременной – по необходимости и главным образом для удобства. Маша уже выложила на кровать свои старые джинсы, отыскала к ним задрипанный Алексеев ремень и его же носки, почти целую водолазку. Но, увидев это платье, вдруг испытала горячее желание почувствовать себя хоть чуточку красивой. Она облачилась в изумрудное джерси и, отворив вторую, с ростовым зеркалом, дверцу шкафа, взглянула на своё отражение.

Оно очень шло к её глазам и волосам, но теперь было, пожалуй, великовато – не беда, можно ушить! И волосы требовалось привести в порядок. И к платью нужны были колготки, а хорошо бы и туфли. Единственные колготки висели сейчас на батарее, а о туфлях говорить не приходилось. Где-то должны быть её белые свадебные лодочки на шпильке, очень красивые, но – белые! Надеть же такое платье к её разбитым коричневым ботам немыслимо. Всё равно что перечеркнуть…

О чём это я, опомнилась вдруг она, стою посреди обгоревшей квартиры с пустым холодильником – и мечтаю о нарядах! Стянула платье, влезла в старые джинсы и мужнины носки и, затянув ремень, принялась одевать сына: сначала в ЖЭК, потом в милицию, потом на работу, потом в магазин, купить хотя бы молока и хлеба. И, наверное, свечей, сегодня уже вряд ли получится что-то сделать с проводкой… И придётся занять у кого-то денег!

Глава 24. На пепелище

Очередь в ЖЭКе была немногочисленной, человека три-четыре, но двигалась медленно. Точнее, не двигалась вовсе: за полчаса из двери кабинета не вышел никто. Сновали туда и обратно только сотрудники, с какими-то бланками и вопросами, посетители обречённо сидели и стояли вдоль стен. Маше захотелось уйти, тем более что ещё надо на работу, но уйти было нельзя, и ей не осталось ничего другого, как последовать примеру остальных. Которые всем своим видом они давали понять, что наличие ребёнка очерёдности не меняет – вон, застегнулись на все пуговицы, окопались каждый в своём, глаза как окна с закрытыми ставнями, за которыми идёт никому не известная своя жизнь. Прошла целая вечность и за Машей заняли ещё два человека, пока посетитель наконец вышел и один из сидевших в очереди вошёл наконец в заветную дверь, освободив стул. Маша с облегчением села – малыш, к счастью, спал в своём «кенгуру», но был уже довольно упитанным, и у неё заныла спина. Она откинулась на спинку стула, прикрыла глаза и незаметно задремала – разбудил настойчивый голос над самым ухом:

– Девушка, вы идёте?

Её встретила неприветливая усталая женщина, потребовала документы и принялась заполнять какие-то бумаги. Маша рассказала о пожаре, о сгоревшей проводке и спросила об электрике. Женщина отреагировала вяло, только однажды подняла на неё глаза, взглянула без всякого выражения, как на неодушевлённый предмет, и продолжила что-то писать. Игорёк у Маши на руках забеспокоился, завозился, принялся кряхтеть и повизгивать, тянуться к груди. Она достала из сумки бутылочку. Женщина составила кучу всяких бумаг и, когда Маша их подписала, небрежно бросила в сторону двери:

– Следующий!

– Простите, а что насчёт электрика?

– Ждите завтра в течение дня.

– А сегодня нельзя? Я с детьми вторые сутки без света…

– Нельзя, – отрезала та, – где я вам возьму его сегодня? Он на вызовáх! Хотите быстрее – ищите по объявлениям. Если есть лишние деньги…

– И нелишних нет, – вздохнула Маша. На всякий случай спросила: – Хотя бы примерно, сколько это может стоить?

Женщина окинула Машу оценивающим взглядом, словно ремонтировать предстояло именно её.

– Это надо смотреть. По тарифу, а там как договоритесь…

К участковому она уже не успела. Рассудив, что это дело несрочное, забежала домой, переодела и помыла ребёнка, сполоснула его бельишко и, раскидав по батареям, с коляской отправилась мыть свой этаж.

На вахте её ждала записка свёкра. Она развернула листок. На нём значилось только одно слово: «Позвони!» Она и сама понимала, что надо – даже просто узнать, как дети, не надо ли чего – но, с тех пор как Алексей получил повестку о разводе, её мучила непонятная вина. Словно бы это она не оправдала возложенных на неё ожиданий, не справилась и огорчила их всех. Маша уговаривала себя, что это глупо, что если кто и должен испытывать угрызения, то никак не она. Однако всякий разговор со свёкрами давался ей не без внутренней борьбы. Кроме того, трубку мог снять Алексей, а этого ей хотелось меньше всего. Она попыталась высчитать график его дежурств: вроде бы в день пожара (Когда это было? Только вчера? Не может быть!), когда свёкры забирали детей, Наталья Леонидовна что-то говорила о том, что ему завтра на дежурство… Завтра – это сегодня. Можно звонить.

Трубку снял Игорь Семёнович. Услышав её голос, воскликнул:

– Ну наконец-то! Где ты вообще бываешь? Я два раза заезжал, ждал тебя в институте…

Маша ответила как могла коротко, извинившись, что детей она забрать пока не может, света ещё нет, и ещё вопрос, будет ли завтра. При этом мысленно молила: спроси про деньги! Попросить сама она не смогла бы ни за какие блага, но если бы он предложил…

Не предложил. Коротко ответил, что с детьми всё в порядке, но «Наташа уже устала». Маша извинилась, обещала забрать детей, как только наладят проводку. Что ж. Значит, придётся идти к Свете…

Закончила работу она позже обычного, подумала: зато Света точно будет дома. Маша позвонила в дверь коммуналки, и ей повезло: Света открыла сама, сосредоточенное лицо её разгладилось при виде подруги, они расцеловались, и Света увлекла её в свою комнату. Стол у окна, как обычно, был завален бумагами, зато появилась новая лампа – прежняя, с прогоревшим и оплавленным абажуром, доставляла хлопот. Её место заняла добротная рабочая лампа на удобном кронштейне.

– Подрос, разбойник! – Света улыбнулась Игорьку, сняла с него шапку и пригладила светлый вихор на его макушке. – Ну, садись, рассказывай. Постой, я только чайник поставлю…

– Не надо, я ненадолго, – пыталась возражать Маша, – у тебя работа, а мы ввалились без предупреждения.

– Не говори глупостей, я всё равно собиралась устроить перерыв. Хорошо, что пришла.

Пока Света собирала на стол, болтали о том, о сём. Маша не очень умело обходила молчанием её вопросы: потом, лучше расскажи, как у тебя. как дочка, внуки? Света глянула пристально, однако пытать не стала, заговорила о своём: за прежнюю квартиру наконец-то расплатились, а дочка устроилась дворником, и ей предложили казённое жильё, комнату от ЖЭКа, платить только коммуналку. Внучка пошла в школу, малыш пока с Мариной… Слушая Свету, Маша вдруг подумала: ведь не старая ещё женщина, могла бы устроить и свою жизнь! Ладная, не расплывшаяся фигура, приятное лицо. И, не умея держать в себе, спросила:

– Света, сама-то ты как? Почему бы тебе не выйти замуж?

Света застыла с чайной ложечкой в протянутой руке. Так и не зачерпнув сахар, сложила руки на коленях. Ответила привычно:

– Да куда мне замуж, – но задумалась, вздохнула. Собралась было что-то сказать, но только махнула рукой.

Было, подумала Маша, что-то, пожалуй, было. Да не случилось, как теперь говорят? – не срослось.

Помолчали. Света внимательно оглядела подругу.

– Ты похудела… Выкладывай! Вижу, что полный рот новостей.

Маша отпила из чашки и, надкусив щедро сдобренный вареньем хлебный ломоть, стала жевать, оттягивая неизбежное. Рядом, на диване Игорёк самозабвенно мусолил сушку зудящими голыми дёснами. Света не торопила.

– Бесподобное варенье… Я развожусь. И у меня был пожар…

Маша вдруг растерялась. Столько всего, а она не знает, что дальше говорить! Её упорный стоицизм внезапно дал трещину, она попыталась вдохнуть поглубже – и вдруг завыла в голос, как маленькая, не в силах остановиться. Захныкал, испугавшись, Игорёк, Света взяла его на руки, села рядом, гладила её согбенную спину, приговаривая: «Мама плачет, маленький, мама плачет. А мы вот маму пожалеем, и всё пройдёт…». Маша затихала, но потом накатывало снова, и она, пряча лицо в подсунутое Светой полотенце, кричала в него яростно, по бабьи: «Ой, мамочки моииии, да что ж это такоеее!..»

Прошло довольно много времени, пока она выплакалась досуха и затихла. Всхлипывая и икая, но уже бесцветным канцелярским голосом стала перечислять факты. Её глаза шарили по окружающим предметам, но было понятно, что видят они совсем другое, и Света не мешала.

– …Сгорела большая часть детских вещей, половина постельного и полотенец. Библиотечные учебники. Занавески. Будильник расплавился. А главное – проводка. Света нет. Хорошо хоть холодильник пустой, а то бы всё испортилось… И у меня пропало молоко!

Света решительно намазала маслом толстый ломоть хлеба, положила сверху сыра и колбасы и накрыла ещё одним куском. Подвинула тарелку Маше:

– А ну-ка ешь!

– Не поможет, – отозвалась Маша, – это стресс. Теперь ещё и детское питание искать. – Но с жадностью, за которую самой стало стыдно, впилась зубами в бутерброд.

– С этим я тебя выручу, – Света достала из шкафчика две коробки, одна из которых была распечатанная. – Вот, бери. Для Павлика покупала, ему уже не надо.

Маша попыталась благодарить, но, с полным ртом, не вышло – отхлебнула чаю и чуть не поперхнулась, выступили слёзы.

– Молчи уж, – приказала Света, – лучше жуй как следует.

И принялась намазывать подруге ещё один бутерброд.

Маша сыто откинулась на спинку дивана.

– Ну я и наелась! Как теперь домой пойду? Засну по дороге под каким-нибудь кустом. – Она улыбнулась, её улыбка отразилась и на Светином лице. Потом, вспомнив, погрустнела. – А ведь я к тебе не за этим пришла! – Она замолчала из-за мучительной неловкости, которую испытывала в тех редких случаях, когда приходилось занимать – отец говорил: дочка, никогда не делай долгов, живи по средствам! Если уж совсем никак, скажи нам с матерью… Милый папа, подумала она с теплотой и горечью. А ведь правда, почему ей не пришло в голову обратиться к родителям? Подумала – и удивилась самой себе: за последние несколько дней она едва ли хоть раз о них вспомнила. Нет, неверно, ей не было нужды вспоминать: чем бы она ни была занята, отец с матерью всегда стояли за её плечами, как два безмолвных архангела, были её советчиками и судьями. Как они там?

– Ну? Говори, – прервала молчание Света.

Завтра же схожу на переговорный пункт, решила Маша и сказала:

– Ты не можешь занять мне немного денег? На днях должна быть зарплата… Собственно, должны были дать ещё в конце недели, но что-то задерживают. И Алексей не приносит, не знаю почему… Может, злится из-за развода. А может, и ему задерживают.

Света молча достала из шкафа свою большую сумку, в которой носила бумаги, достала аккуратное портмоне (как ты к деньгам, так и они к тебе!), отделила пару купюр, остальные положила перед Машей на стол.

– Вот, бери. На какое-то время хватит.

– Спасибо! – беззвучно выдохнула Маша. Сглотнула ком и сказала уже нормальным голосом: – В зарплату верну!

– Не к спеху, когда сможешь, – Света махнула рукой, думая о чём-то другом. Видимо додумав, подошла к окну и из лежавшей там пачки писчей бумаги вынула пару листов, вместе с ручкой положила их перед Машей: – Пиши!

– Что писать? – растерялась та.

– Всё, что сгорело. Чего вообще не хватает. Самое необходимое. Мы в храме собираем нуждающимся, люди приносят кто что может.