Текст книги "Поймать океан"

– Она была… не такой, как я, – улыбнулась Асин. – Знаешь, тебе бы она, наверное, понравилась. Мне так кажется, – не слишком уверенно добавила она, вытянув руки над головой. На ладони тут же лег мягкий свет разгоревшегося утра.

По правую сторону захрустела зелень – Вальдекриз придвинулся ближе. Поерзал, повел плечами, пытаясь устроиться поудобнее, и повернул голову. Солнце укутало его собой, запуталось в волосах, превратив топорщащиеся пряди то ли в золото, то ли в огонь.

Асин говорила – о матери и не о ней, порой запинаясь на полуслове и заглядывая Вальдекризу в глаза, чтобы понять, не сболтнула ли она лишнего. А он кивал, молча, будто и правда слушал.

И не было вокруг больше никого. Только Тот-Самый-Остров. И живущая в океане мама.

Чижик

За первым полетом последовал второй, а за ним – третий. Асин, которую после неудачного спуска почти не отчитывали, разве что просили быть внимательнее, постепенно привыкала к тяжести ранца. Крылья не срастались с ее телом, были все такими же чужими, просто она потихоньку училась ими управлять – наконец не стоя на земле.

Чужим оставался и Вальдекриз – с ним Асин, можно сказать, поладила, но вне полетов надеялась не встречаться. Она ходила в церковь – но никогда не заставала его там. Она покупала хлеб – и никто не свистел ей, сунув в рот пальцы. Она гуляла одна – и наслаждалась этим одиночеством. Пока не начинались летные тренировки, Вальдекриза словно не существовало вовсе. Однажды, крепко уверившись в этом, Асин даже поделилась мыслями с папой, но тот лишь потрепал ее по волосам и сказал, что она, похоже, совсем утомилась. Она, конечно же, надулась, но согласилась: все-таки люди – не аномалии, они не возникают из воздуха и не растворяются в нем.

Папа все так же вздыхал, покачивая головой, когда она собиралась улетать. Асин чувствовала себя чуточку виноватой в такие моменты: ведь раньше они всегда были вместе. А теперь она улетала, почти большая, почти взрослая, и возвращалась обновленной.

Каждый новый день, пока длились учебные полеты, Асин помнила: вскоре у нее появится то самое право голоса, о котором говорил папа. И вот теперь грамота о том, что Ханна Асин больше не безликая ученица, гордо стояла дома, а на новой жилетке красовалась простенькая, но важная нашивка – птица на фоне штурвала. Только ощущения свободы не было. Да и старшие, в одежде, на которой пестрели значки, не слишком спешили принять Асин в свою команду. Ей говорили «позже», говорили «не сейчас», и она терпеливо ждала. Гуляла по Первому, – не заходя, конечно же, в северную часть, заросшую густыми лесами и кишащую аномалиями, – помогала папе по хозяйству или мечтала о небе, раз за разом перечитывая документ, уже дымящийся от прожигающего взгляда.

Время текло, густое, как мед, и липкое, как ягодный сок. На полях уже вовсю разрасталась пшеница, показались над грядками хвостики моркови и свеклы. В небольшой теплице, напоминавшей огромную белую гусеницу и по праву считавшейся папиной гордостью, закручивали усы и расправляли листья огурцы, собирался зелеными рюшами салат. По хозяйству Асин помогала, но все равно с непреодолимой тоской поглядывала в небо. Раз за разом бегала к причалам смотреть на корабли. И на товары, которые завезли лоточники.

Она ничего не покупала – своих денег не было, а брать у папы не позволяла совесть, – зато могла любоваться. Больше всего на свете Асин мечтала о серьгах, похожих на мутные витражи. Круглые, тяжелые, они ловили в себя солнце и дразняще переливались. Рядом лежали браслеты и кольца. Все вещицы были слегка потертые, а порой и мятые – их ведь поднимали со дна и приносили с пустых островов, еще хранивших следы старого мира. А порой – и с островов заброшенных, оставленных людьми, которые больше не могли получить ничего и покидали быстро сколоченные дома, чтобы отправиться обживать новые, богатые ресурсами земли. Но вещицы брали за большие деньги или меняли на что-то по-настоящему ценное. К сожалению, из ценного у Асин была только она сама.

Иногда к папе приезжали гости, большие люди со Второго, и привозили свой товар или странные угощения: вязкие сладости в белесой пудре, слоеные медовые рулеты с толчеными орехами. Асин приходилось сидеть ровно, как в училище, и изо всех сил держаться, чтобы не потянуться за ними через весь стол. Лишь когда папины знакомые уходили, она набивала рот гостинцами и медленно сползала со стула. Ожидание стоило того.

Большие люди – некоторых Асин помнила по именам, – конечно же, удивлялись, как она выросла. Называли папиной гордостью, хотя ею считалась теплица, и пророчили каждый свое. Чаще всего говорили о загадочном красивом мужчине, который ей обязательно встретится. Никто не называл его имени, возраста или хотя бы места, откуда он должен появиться. Поэтому такие речи Асин слушала вполуха.

По какой-то странной причине гости не говорили о небе, не сплетали судьбу Асин с ним. Будто она перерастет его со временем, как туфельки или платье, которое носила в пять лет. Асин удивлялась, ведь небо было огромным и к нему тянулись многие. Оно объединяло и, даже серое, неспокойное, грозовое, почти не пугало. Но Асин не возражала, разве что немножечко обижалась, и продолжала, качая головой, как полевой цветок на ветру, принимать странные пожелания и поглядывать на угощение.

Асин теперь немного больше походила на мать – так считал папа. Не внешне, нет, но постоянным желанием видеть бесконечную синеву, дышать ею. Папа тревожился, подолгу держал ее руки в своих и растерянно смотрел на ее тонкие пальцы. Он не говорил ничего, но Асин понимала и так, поэтому старалась возвращаться из полетов быстрее и рассказывать о чем-то постороннем – например, о подвесках-солнцах или о мальчишках, гоняющихся друг за другом у церкви. Папа улыбался и благодарил глазами, а потом обещал, что скоро, в один из праздников, обязательно подарит ей какое-нибудь украшение. Возможно, даже привезет со Второго.

А пока Асин повсюду таскала с собой птичку, ту самую, подаренную папой в далеком детстве. Она давно сломалась – трещала, когда ее пытались завести, и недовольно дергала лапками. Поэтому ключ от нее, толстый и полый, Асин оставляла дома, на прикроватной тумбочке. Зато игрушка с изящными металлическими перьями звенела внутренностями в кармане юбки и напоминала о себе, ударяясь круглым боком о бедро. Иногда Асин с ней даже разговаривала, но тихо, чтобы никто не услышал. Папа предлагал заменить лопнувшие шестерни, но пока лишних деталей не было – все уходили в работу. Так и гуляли они вдвоем – Асин и сломанная птица. Пока однажды на пороге их дома не появился Вальдекриз.

Обычно он вылавливал Асин вне дома – а тут вдруг скрипнул калиткой, прошел по выложенной камнем дорожке и несколько раз ударил кулаком в дверь. Тут же взвились собаки – принялись драть глотки, припадать к деревянному полу, скалить клыки. Асин погладила своих защитников и скинула им пару хлебных корок со стола. Псы тут же потеряли интерес к гостю, вывалили розовые языки и, подняв свернувшиеся в колечки хвосты, потрусили к внезапно свалившемуся – в самом прямом смысле – угощению.

– Здравствуй, – пробормотала Асин, распахнув дверь и спрятав руки под передник: она как раз пыталась замесить тесто для лепешек. Мука слетела с бледных ладоней и закружилась в воздухе вместе с пылинками.

– Готовишь, булка? – Даже не поздоровавшись, Вальдекриз перегнулся через порог и осмотрел широкую, залитую солнцем веранду.

Добродушно трещала огнем печка – Асин то и дело мешала кочергой дрова, подкидывала в оранжевое пламя поленца. На подоконниках стояли, забравшись друг на друга, сковороды и котелки, потемневшие и покрывшиеся разводами от времени. А на столе, рядом с глазированной миской для теста и солонкой в виде небольшого деревянного бочонка, сушились хлебные корки – их время от времени сбрасывали на пол собаки, чтобы погонять из угла в угол, а затем и сгрызть.

– Каррэ дома? – спросил Вальдекриз, все еще топтавшийся на приступке.

– А ты к нему? – удивилась Асин. Она сделала приглашающий жест, даже поклонилась, следуя правилам приличия, и отошла в сторону.

– К тебе вообще-то, – улыбнулся он и шагнул вперед. – Просто сомневаюсь, что он будет рад меня видеть. У меня с ним не ладится.

«Интересно, а с кем у тебя вообще ладится?» – про себя вздохнула Асин и только хотела закрыть за Вальдекризом дверь, как мимо, чуть не сбив ее с ног, промелькнули две молнии, подгоняя друг друга лаем. Усмехнувшись, Асин подперла дверь чурбаком – чтобы не закрывалась – и, шурша длинной юбкой, направилась к столу.

– Он ушел по делам. Вернется нескоро. – Она выдвинула ногой стул и кивнула на него. – Чего ты хотел?

Прозвучало не слишком гостеприимно: будто Асин мечтала как можно скорее избавиться от Вальдекриза. От этой неловкости кровь тут же прилила к ее щекам, загорелись уши.

– Что собираешься готовить? – Он не присел – просто наклонился, уперся локтями в столешницу и положил подбородок на кулаки.

Волосы его были заплетены в косу, но все равно рассыпались, лезли в лицо.

– Лепешки-кармашки, – смущенно ответила Асин. – Вообще, я…

– Давай помогу. А ты займешься чем поинтереснее. – На его губах заиграла лукавая улыбка, за которой не пряталось обычно ничего хорошего. Она напоминала коробочку с пружиной внутри: нажимаешь на кнопку, крышка открывается – и на свет появляется непривлекательная истрепанная кукла с пустыми глазами.

В чужом доме Вальдекриз вел себя по-хозяйски. Он живо нашел сито, сидевшее в одной из тарелок, подбросил его в воздух и ловко, тряхнув головой, чтобы смахнуть со лба длинную челку, поймал за ручку. Большой ложкой он насыпал туда муки – как говорят, «на глаз» – и принялся просеивать в миску. Да так проворно! Асин невольно засмотрелась, закусив губу, пока не поняла: она так и не сказала ему рецепт. Руки зашарили по карманам в поисках сложенной вчетверо бумажки.

– Не волнуйся, Ханна. – Вальдекриз словно понял причину ее беспокойства. – Я живу один. И неплохо готовлю. Так что ничего не испорчу. – Он осмотрелся и заметил на печи кособокую железную кружку с черной каймой. – Вода там?

Асин закивала – часто-часто. Лишь спустя мгновение поняла, что́ у нее спросили, и выдала неловкое «да». Удивленный Вальдекриз, уже снявший кружку с печи, тихо засмеялся и покачал головой.

– Ты лучше вон, – он указал на свой широкий матерчатый пояс, за которым виднелся сверток бумаги, перетянутый синей лентой, – почитай. Закончились твои тренировочные полеты, Ханна, пора браться за дела посерьезнее. Ты же понимаешь, как тут все устроено? – Дождавшись очередного глупого кивка, он продолжил: – Тебе не дадут работу, пока у тебя нет опыта. Но у тебя не появится опыта, пока ты не получишь работу.

Пока он говорил, Асин осторожно протянула руку. Накрыв другой ладонью глаза, она резко выдернула сверток у Вальдекриза из-за пояса и отпрянула. Бумага была теплой и пахла скошенной травой – и от этого Асин оробела еще сильнее.

– Но решение есть: выбираешь задание, за которое никто не желает браться, раз-раз – и ты победитель! – Вальдекриз бросил в воду щепотку соли.

А вот и она – та самая кукла из коробки. Выпрыгнула, когда Асин потянула за хвостик ленты. Она остановилась, так и не развязав красивый синий бант до конца. Сама бумага была желтоватой, а на краях темнели следы туши.

– Открывай, – засмеялся Вальдекриз, увидев замешательство Асин. – Ты должна подписать это, а не просто подержать в руках. Теперь лишь от тебя, Ханна, зависит: мечтать о небе и далеких островах – или все-таки идти к этой мечте.

– Почему… – начала она, теребя ленту двумя пальцами.

Пока Асин собиралась с мыслями, пока краснела и терялась, понимая, что ее вопрос никак не относится ни к пугающему свертку, ни вообще к теме их беседы, Вальдекриз осматривал шкафы. Для мира, в котором всё на счету, в этом доме было немало вещей и вещичек. Они томились на полках, столах и кроватях. Посуда, части механизмов, одежда – все это папа честно выменял на свой товар. Многое исчезало так же скоро, как и появлялось, но до этого момента постороннему глазу комнаты казались скорее полными. Асин – скорее пустыми: предметы, которые скоро обретут новых хозяев, она не могла воспринимать частью своего дома.

Вещи должны легко приходить и легко уходить – так учил папа. Поэтому Асин не просила оставить их, даже если очень хотела. Впрочем, бывали исключения, кое-что папа щедро разрешал забрать. Так в комнате Асин появилась шаль, цветочная вода с едва уловимым запахом свежего утра, несколько платьев и светильник. И та самая механическая птичка из детства.

Взяв стаканчик, скорее похожий на наперсток – белый, гладкий, украшенный синими ягодами, – Вальдекриз плеснул туда масла.

– Эй, Ханна, ты о чем там задумалась? – Он щелкнул белыми от муки пальцами перед ее лицом, и она крепко зажмурилась.

– Асин, – выпалила она. – Меня зовут Асин. Почему ты… зовешь меня Ханной? – добавила она чуть тише.

Первое имя Вальдекриз узнал при знакомстве и использовал, если хотел в очередной раз над ней подшутить. Почему его внезапно заменило второе? Ведь если она – перо, то он – ветер, увлекающий ее за собой. Никогда раньше ей не было так тяжело слышать свое второе имя; оно будто подтверждало, что сейчас Асин ввяжется в какое-то пугающее приключение, оставив внизу мелко исписанного листа свою волнистую подпись. Вальдекриз так и будет тянуть ее за собой, как тянул в каждый полет. Казалось бы, так скорее прошел испытательный срок Асин, когда она могла только спускаться на острова и наблюдать – хотя даже это делала старательно. Но ни одно из решений не принадлежало ей: время и место всегда назначал Вальдекриз, а она лишь кивала, не решаясь возразить.

– Знаешь, в чем разница между первым и вторым именем, булка? – Он прищурился.

– В том, что второе несет смысл? – предположила Асин, заранее вжав голову в плечи и подняв брови.

– В том, что первое – для самых близких. Его дают тебе отец и мать. А второе… конечно, это лишь поверье, но именно оно позволяет делить людей на своих и чужих. Неужели ты хочешь, чтобы я звал тебя так же, как отец?

Слова терялись в шуме посуды. Асин щурилась и напряженно ловила каждое. Распрямившись и повернувшись к ней лицом, Вальдекриз с важным видом поднял погнутую алюминиевую ложку, быстро выровнял об стол, обтер о рубашку и вонзил в тесто. Асин все не решалась ответить. Слово «нет» ножом рассекло бы воздух, и ей самой стало бы страшно от такого, пусть и не грозного, но крайне неприятного оружия. Впрочем, скорее всего, Вальдекриз и так все прекрасно понимал, а потому кивнул – ее молчаливый отказ едва ли задел его.

– А что до тебя?

– А что до меня? – удивился Вальдекриз. – Хочешь узнать мое второе имя? Маленькая хитрая бу-улка, – протянул он и улыбнулся.

Асин как-то уж слишком бестолково закивала.

– Давным-давно я отказался от него. Просто взял и решил носить первое. Оно состоит из случайного набора букв, но характеризует меня куда лучше красивого слова из мертвых книг. Я – это я, булка. Я создал себя. И да, слушай, все это очень мило, – оторвавшись от неспешного замешивания теста, он кивнул на сверток, который Асин все еще сжимала, – но я пришел за одной маленькой закорючкой, которую ты должна поставить вон там, под словами о том, что, если мы погибнем, никто не виноват.

Сердце птахой забилось у Асин в горле, захлопало крыльями в ушах. Она посмотрела на лист. Сейчас слово «нет» не казалось ей таким резким и неуместным. Оно хотя бы могло защитить ее, позволить ей остаться в местечке побезопаснее – например, дома, под пледом. Ведь в том, что «задание, за которое никто не желает браться», опасно, она не сомневалась ни капли.

– Не бойся. Со мной тебя никто не обидит. Думаешь, я стал бы предлагать тебе вылазку, с которой один из нас не вернется? – Вальдекриз шлепнул по тесту рукой, и Асин вздрогнула.

– М-м… нет? – пробормотала она.

И это было крайне нетвердое «нет», которое совсем не внушало надежду.

– Я смогу тебя защитить. К тому же, – он повернулся к ней и оперся масленой ладонью о белую от муки столешницу, – я выручил тебя, Ханна. Тогда.

Она кивнула. Не стоило продолжать, она прекрасно помнила, как опозорилась во время первого полета. И если бы не Вальдекриз, она бы в худшем случае умерла, а в лучшем сейчас сдувала бы пыль с библиотечных книжек и дышала запахами сырости и плесени. В безопасности. Вдалеке от договоров, содержащих пункты о твоей возможной гибели.

– Послушай, Ханна, от нас не требуется ничего невозможного. От тебя не требуется. Пришли, сделали все необходимое, ушли. Быстрое такое приключение.

Но слушать она не стала.

– Так если… – Голос сорвался. Асин прокашлялась в кулак, на миг отвернувшись, и продолжила: – Если все настолько просто, почему, – она коснулась пальцами горящего от стыда уха, – никто до сих пор не взялся за это дело?

– Ты задаешь правильные вопросы. Но совершенно не думаешь головой. – Вальдекриз хотел было стукнуть ее ложкой, но она закрылась руками. – Посмотри на себя: ты еще ничего не знаешь, а уже готова отказаться. Почему? Потому что боишься. Люди часто боятся неизвестного. Здесь работает тот же принцип. Когда-то давно там погиб человек. Когда-то давно это видел его близкий друг. Когда-то давно он вернулся, поседевший, трясущийся, с изуродованным лицом. Когда-то давно… Э-эй, ты чего?

Кажется, в этот момент Асин позеленела. По крайней мере, чувствовала она себя именно так. Ноги тряслись, дышать было трудно, голова кружилась. Подскочив, Вальдекриз спешно обхватил ее за пояс, закинул ее руку себе на шею и оттащил к стоящему у двери одинокому стулу. Упав туда, Асин постаралась вздохнуть поглубже. С улицы пахнуло свежестью, травой и… мокрой кошачьей шерстью?

Залились лаем собаки. Они прибежали к крыльцу, припали к земле, угрожающе зарычали, собираясь то ли броситься, то ли просто поругаться на одним им понятном языке. А мимо них, дернув рваным ухом, важно прошел кот. Здоровенный, черный, потрепанный – шерсть кое-где отсутствовала, проглядывали розовые бока, – но такой же непробиваемо спокойный. Он остановился рядом с Асин, выдал свое короткое безразличное «ме» и принялся сверлить ее тяжелым взглядом усталого путника.

– Твой? – спросил Вальдекриз.

– Мой.

И только Асин хотела сказать коту, что не сможет сейчас его покормить, как тот учуял оставшийся в собачьих мисках суп с квадратными кусочками моркови и вразвалку направился туда. Псам вскоре надоело скалиться, они вошли в дом и улеглись неподалеку от жирной черной тучи с коротким хвостом и маленькими треугольными ушками, не спуская с нее глаз.

– Наша с папой бестолочь.

– А я думал, ваша с папой бестолочь – это ты, – мягко произнес Вальдекриз и тут же выставил вперед ладони.

Асин высунула язык, затем закатила глаза и против своей воли улыбнулась. И, хотя приятные запахи улицы сменились вонью бродившего где попало кота, дышать ей стало легче – только руки продолжали дрожать.

– Истории передаются от человека к человеку, Ханна. И каждый раз обрастают новыми деталями. Лишь один знает, что произошло в тот день. Остальным просто хочется сделать именно свой пересказ самым красочным. – Вальдекриз прижал ладонью тесто, собрал со стенок миски и принялся комкать в небольшой, с кулак размером, шар. – Так что будь смелее – и уже завтра вернешься домой с деньгами. Накупишь себе платьев, туфель. И знаешь, иногда для женщин привозят такие маленькие чу́дные носочки, – проговорил он с едва скрываемым удовольствием.

Оставив Вальдекриза наедине с тестом – в компании собак и явно оголодавшего кота, – Асин умчалась наверх, за пером. Гибкий кончик его украшали слова, непонятные, хоть и написанные знакомыми буквами. Значения их Асин не знала, поэтому иногда представляла, что так, например, могло выглядеть ее имя в мире Пока-Острова-Не-Поднялись-В-Небо. На давно перевернутом листе жизни, когда не было ни летающих островов, ни крылатых людей.

Водя острой железной лапкой по своей ладони, Асин медленно, шаг за шагом спускалась по лестнице. Пока в голову не пришла мысль, прятавшаяся за обидой на неуместные замечания о платьях и носочках – будто только это может интересовать девушку.

– Завтра? – спросила она, кажется, слишком громко, и нога соскользнула с нижней ступени. – Но я…

– Не готова? – Вальдекриз звучно шлепнул комок теста в миску. – Так будет каждый раз, Ханна. Пока не превратится в обыденность. Даже не знаю, что лучше: постоянное волнение или вечное недовольство. Ведь когда-то ты устанешь, острова будут казаться тебе похожими один на другой, а мир перестанет удивлять.

– Я ничего не знаю, – прошептала Асин. – Ни о том, куда мы летим, ни о том, что надо делать. Да я даже не знаю, как эти лепешки готовить, мне папа рецепт оставил. А ты просишь меня расписаться.

И все же она вывела на листе подпись – летящую, чуточку неровную. Асин не хотела спорить. И слушать о том, как она останется без крыльев, без денег, без мечты – без всего.

– Я ничего не знаю, Вальдекриз. – Она надавила на бумагу кончиком пера, под которым стала медленно растекаться чернота. – Вообще ничего.

– Тебе и не нужно. Я же говорил: пришла, постояла, ушла. Остальное – не твоя забота. А будешь так переживать, – он быстро подошел к ней и схватил маслеными и белыми от муки пальцами за нос, – оставлю без денег. – Он помедлил. – Ты можешь вообще отказаться, я пришел только за подписью. Ты же знаешь, что на острова не спускаются в одиночку, а так, – он кивнул на лист, – по бумагам нас двое. Если хочешь, отсыпайся завтра. А я все равно полечу. На восходе, – добавил он, будто прекрасно знал: она придет, потому что не сможет иначе.

Свои грязные ладони он вытер о хрустящее после кипячения полотенце, помял его, наслаждаясь звуком, и отсалютовал – приложил два пальца к голове, вскинул руку в воздух. Затем перетянул сверток лентой и отправил за пояс, пока Асин недовольно терла свое лицо, ища в голове хоть какой-то ответ. Но там крутились лишь носочки, платьица. И отвратительно пугающее «завтра».

– Отдыхай, булка. – Вальдекриз накрыл тесто полотенцем и подоткнул края под миску. – Если захочешь, потом скажу, чем вкусно набивать лепешки-кармашки.

Он ушел. Не попрощавшись и не дав Асин ничего сказать. Она стояла, прижимая перепачканные чернилами ладони к щекам, смотрела на приоткрытую дверь, за которой шелестела, пригибаясь от ветра, пшеница. А вечером вернется папа, и Асин за едой непременно ему ничего не расскажет. Ведь так оно бывает у взрослых?

Асин пыталась перекричать ветер. Она стояла, вцепившись в фальшборт несущегося по воздушным волнам корабля, который то тяжело поднимался, то резко падал. Собранные в хвост волосы разлетались, лезли в лицо и в уши, щекотали руки, и Асин то и дело почесывалась, оставляя на бледной коже быстро исчезающие красные полосы.

Погода была отвратительной и прекрасной одновременно. Из-за горизонта выплывал оранжевый круг солнца, рассеивая лучи по бело-голубому холсту неба. Насыщенный свет расстилался по сонной воде. Острова вдали выглядели черными силуэтами, которые совсем скоро обретут цвет; на фоне курчавых облаков беспокойно летали чайки, иногда пикируя к океанской глади. Однако яркие краски тревожили глаза – Асин предусмотрительно скрыла их за летными очками, которые тут же присосались к коже, – а от ветра деревенели пальцы и краснели щеки. К тому же окружающий шум поглощал, наверное, каждое сказанное ей слово – Вальдекризу приходилось то и дело прикладывать ладонь к уху. Впрочем, порой Асин казалось, что он попросту издевается.

После нескольких первых полетов матросы стали привечать ее. Даже сейчас они подходили, хлопали Асин по плечу – из-за этого она вздрагивала – или свистели в спину, чтобы потом помахать рукой или улыбнуться частично беззубым ртом. Она улыбалась в ответ, приветственно складывала ладони вместе, а внутри у нее расцветала гордость. Да, некоторые по-прежнему считали ее заигравшимся ребенком – это легко угадывалось во взглядах и жестах, даже когда они молчали. Но чаще ее, крылатую Ханну, встречали радостно и ждали рассказов о новых местах и странных делах.

За странные дела, конечно же, отвечал Вальдекриз. Он то ли действительно видел многое, то ли умел самозабвенно врать – Асин так и не разобралась. Она и сама каждый раз с интересом ждала очередную историю, хотя внешне старалась не выдавать распирающего ее любопытства. Просто кивала, поддакивала и подбрасывала незначительные детали. Их Вальдекриз умело вплетал в свой рассказ, и тот становился живее. Асин не любила – да и плохо умела – обманывать, потому опиралась на воспоминания папы и свои собственные – когда еще летала с ним на Второй.

Сейчас же, видимо, заметив бледность Асин, Вальдекриз по-быстрому разобрался с желающими познакомиться и пообщаться. Он стоял рядом, одной рукой крепко держась за фальшборт, а другой выстукивая по дереву незамысловатый ритм, который за ветром Асин не слышала.

– А тот изуродованный человек, которого ты упоминал, – она склонила голову к плечу и повернулась к Вальдекризу, надеясь, что ее лучше будет слышно, – это ведь А́тто? – Для верности она провела пальцами по своему лицу, изображая рассекающие его полосы. – Тот, кто учил меня технике безопасности?

– Атто, – бросил слово на ветер Вальдекриз, и оно влетело Асин точно в ухо. – Только раньше звали его иначе. Ни́нген.

Демон?

Так в старых книгах и стенах церкви называли существ, вылезших из самых темных глубин. Жестоких существ, не видевших света и не знавших любви. О них говорили негромко, со страхом. Асин слышала даже, будто именно они утаскивали под воду зазевавшихся рыбаков.

Глаза Асин округлились – да так, что это, кажется, было видно даже за мутными стеклами очков. Вальдекриз криво усмехнулся.

– Когда-то про него говорили, что демона сможет победить только другой демон, людям с ним не совладать.

– А сейчас?

– Булка, подумай своей милой круглой головой. Он встретил своего демона. Такой есть у каждого из нас. У тебя, у меня, – он обернулся и указал пальцем в сторону, – у него. – Вальдекриз приветливо помахал одному из матросов, тот поначалу стал озираться, а затем усмехнулся и сдвинул на затылок шапку, похожую на мешок. – Нинген был легендой среди разведчиков. Он спускался на дно океана, видел затонувшие корабли. И чем дальше заходил, тем меньше в нем оставалось от человека.

Выходит, они направлялись на встречу с существом, сгубившим того, кому покорился даже океан. А ведь глядя на Атто, с его добродушной улыбкой, почти такой же длинной, как папина, и морщинами вокруг глаз, Асин и подумать не могла, что когда-то он был другим.

– Однажды он решил, что может все. Что он поднялся к солнцу. А на такой высоте, Ханна, никто не продержится долго. Кроме бога небесного, – учтиво добавил Вальдекриз, очертив в воздухе круг указательным пальцем. Он не походил на верующего, хотя – это Асин заметила совсем недавно – носил вышитый на манжете диск солнца с пересекавшими его волнами, знак двух богов – Верхнего и Нижнего, Неба и Океана. – И он не просто упал – рухнул камнем, утянув за собой верного товарища, единственного, кто еще мог его выносить. Когда он вернулся, в нем больше не было демона, остался лишь постаревший на целую жизнь Атто.

– У него правда забрали имя? – ахнула Асин.

– Он отдал его сам. Сказал, что больше не демон. Ханна, ведь он, наш старина Атто, совсем не похож на того, о ком я говорю?

Асин замотала головой так, что та закружилась. Ее окутывал свежий морской воздух, запах древесины и – самую малость – рыбы. Казалось, будто она слушает очередную невероятную байку. А может, так и было. Ведь демоны не улыбаются так, что щекочет под ребрами, не треплют по волосам. Асин не слишком нравился этот жест – чересчур вольный для незнакомого человека. Но Атто виделся ей кем-то близким, вроде доброго дядюшки с вечной пригоршней сушеных ягод в кармане, которыми он щедро делился.

Шрамы превратили его лицо в жуткую маску, а вечные синяки под глазами, острые скулы и впалые щеки только дополняли этот пугающий образ. Но прячущаяся за книжками Асин никогда не задавалась вопросами, откуда все это взялось и почему Атто превратился в ходячего бледного мертвеца. Впрочем, даже сейчас она сомневалась, что, попытайся она об этом узнать, Атто ответил бы.

– Он о таком не рассказывает, – усмехнулся Вальдекриз и покачал головой, словно вспоминал о хорошем друге и эта ситуация казалась ему презабавной. – Кто вообще в здравом уме расскажет тебе о самой большой своей ошибке? И я говорю не о тех ошибках, из-за которых ты лишаешься дома или случайно за бесценок продаешь урр и живешь дальше на подачки добрых людей. Я говорю о тех ошибках, после которых человек перестает быть собой. Но ты можешь сказать имя его друга и…

– Это жестоко. – Асин нахмурилась.

– Это груз, с которым он пройдет всю оставшуюся жизнь. И это его вина, Ханна. Странно, что после такого ему позволили обучать новичков. Но, – Вальдекриз фыркнул, – он был лучшим. Заслуги, пусть даже былые, иногда могут ой как помочь. Например, если не хочешь ночевать на улице.

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты злой? – выдохнула Асин, надеясь, что ее не услышат. Но Вальдекриз постучал по мочке уха и закивал, показывая, что все слышал.

Дальше они летели без разговоров. Вальдекриз напевал себе под нос мелодию, которую ветер доносил прямо до Асин. Музыка обволакивала и успокаивала, а мотив казался знакомым. Асин ненадолго потеряла нить мыслей – вроде бы она думала об острове, а может, о молодом Атто – и попыталась вспомнить, откуда же могла знать эту песню. Спрашивать не хотелось, внутри поселилась маленькая обида, свернулась клубком и тихо рычала. А рядом с ней черным лохматым псом опустился страх. Он гонял по рукам Асин мурашки и всячески отвлекал – тем больше, чем дольше они летели.

Остров выплыл будто из облаков. Его огромный темный силуэт висел над океаном, а вокруг парили рваные белые клубы тумана, задевая свисающие корни. У самого края Асин заметила маленький заборчик, кривенький, где-то в половину ее роста. За ним стояло дерево, широкоствольное, густое, шуршащее мелкой листвой. А рядом из травы росли таблички. Асин успела насчитать три, когда Вальдекриз схватил ее за ранец и встряхнул, привлекая внимание. Она недовольно отмахнулась, задела локтем гладкую деревянную ручку, приводящую в движение крылья, и вздрогнула.

– Пора, – без тени усмешки произнес Вальдекриз.

Разбежавшись и оттолкнувшись от перил, Асин прыгнула с корабля вниз и рванула за кольца – оба одновременно. С хлопком расправились крылья, заскрипела деревянная конструкция – и ветер, холодный, свежий, ударил в лицо. По коже – будто это первый полет, каждый раз будто первый, – от кончиков пальцев вверх побежали мурашки. Мир перестал существовать: остались лишь небо, вечное небо, и сама Асин. Мысли вышибло резким потоком воздуха, а в груди раскинула крылья, которым в таком маленьком человеческом теле было слишком тесно, радость, всеми силами пытающаяся вырваться наружу. Асин задержала дыхание, обхватила ладонями рычаги и сквозь полуопущенные ресницы посмотрела на обретающий очертания остров. Хотелось кричать, хохотать во весь голос, но вместо этого Асин отсчитывала удары бешено колотящегося сердца. И почти точно знала, когда опустится на густую траву.