Текст книги "Трансформация демократии (сборник)"

II. Разрушение центральной власти

Во всяком человеческом сообществе друг другу противостоят две силы. Одна из них, которую можно назвать центростремительной, способствует концентрации центральной власти, другая, которую можно назвать центробежной, подталкивает к разделению.

Для целей этой работы нам достаточно сказанного; к сожалению для читателей «Социологии», позволим себе небольшое отступление, чтобы рассказать о взаимоотношениях этих сил с остатками.

В основном они зависят от рода, названного нами устойчивостью отношений человека с другими людьми и местами, а также от некоторых родов класса, названного остатками в отношении социальности.

Нарастание интенсивности остатков семейных и коллективных (в том числе независимых от семьи) отношений близости, потребности в особых социумах, часто связанное с экономическими условиями, ослабление потребности в единообразии, очень часто связанное с остатками чувств, определяемых как религиозные, повышение интенсивности некоторых иерархических ощущений в сравнении с другими укрепляют центробежную силу и ослабляют центростремительную.

В вечном движении точка равновесия этих двух сил постоянно смещается то в одну, то в другую сторону, и все время по-разному, не следуя какому-то правилу; эти колебания проявляются в виде самых разнообразных феноменов. Один из них, наблюдавшийся в Средние века в Европе, получил название феодализм.

Во Франции этот период представляет собой второе и более амплитудное колебание, последовавшее за первым, не столь значимым. Монархия Меровингов, располагавшая довольно сильной центральной властью, распалась при установлении правления Каролингов. Последние восстановили сильную центральную власть, которая снова стала разваливаться при угасании их династии и опять, спустя длительное время, возродилась в другой форме при французских королях.

В исследованиях, посвященных истории разных стран и эпох, были обнаружены похожие периоды, которые в результате использования синекдохи, заменяющей целое частью, также получили название феодальных.

Уже было замечено, что эти явления возникали и затухали, т. е. имели подвижный характер, а точнее, были колебаниями.

Это наблюдение относительно возвращений феодов составляет достоинство теории Вико, но он ошибается, приписывая разным колебаниям одинаковую форму, и ошибается в деталях, пускаясь в фантазии, уводящие за пределы опыта.

Но и в рамках опытного поля существует масса теорий, порожденных феноменом феодализма в Европе. Я не собираюсь их описывать не только по соображениям недостатка места, но и потому, что этого не требуют задачи данной работы; однако стоит привести примеры того, что разные по форме теории имеют нечто общее по существу.

Монтескье приписывал этому феномену прямолинейность эволюции, о которой мы говорили. Он выводил вассальные отношения из обычаев народов древней Германии, которые постепенно трансформировались и привели к появлению феодов. Теории такого рода существуют и в наше время, они особенно по душе немцам, что вполне естественно, ибо люди склонны отдавать предпочтение тем деривациям, которые приятны их чувствам. По той же причине авторы так называемых латинских народов, которые также придерживаются теории прямой эволюции, ищут ее начало не в Германии, а в римском обществе, а именно в прекарии, в клиентских отношениях. В реальности эти теории показывают необходимость особых общественных форм и перемены в остатках социальности. Это относится и к теории Флаша[28]28
  Жак Флаш – автор «Les origines de l’ancienne France» в трех томах – книги, вышедшей в Париже в 1884–1904 гг. – Прим. итал. ред.


[Закрыть], который видит истоки феодального общества XI–XII вв. в клане.

В теории нашего историка Пертиле[29]29
  Pertile. Storia del diritto italiano. Vol. I.


[Закрыть] сильной стороной является критическая, но не позитивная часть. Он пишет (р. 203): «На самом деле, не говоря уже о придуманном Вико вечном законе феодализма, к которому народы обязаны постоянно возвращаться, феоды не были порождением ни античного римского права, ни военных бенефициев империи. И то и другое лишь отчасти напоминает феодальные отношения». Это правильно, но нужно добавить, что проявляется действие сходных сил. «Клиентела состоит в личных отношениях покровительства или защиты, сходных с вассальными и включающих покорность и служение, но она предполагала даже большую близость, чем вассалитет, в частности передачу имени и право наследования между патроном и клиентом[30]30
  В прямых скобках комментарии автора.


[Закрыть] [это различие скорее по форме, чем по существу]; но в ней полностью отсутствует вещный элемент [см. об этом «Социологию», § 1039]. Последний, как и военные черты феода, имеет место в имперских бенефициях, где отсутствует, в свою очередь личный элемент [наш автор должен был счесть это разнообразие обстоятельств второстепенным], и сама воинская повинность предусматривалась в отношении государства, а не правителя. [Разница невелика, поскольку правитель олицетворял государство.] Кроме (р. 204) того, между этими институтами и феодами существует временной разрыв, поэтому не может быть и преемственности. [Справедливое наблюдение по поводу конкретного случая, в котором эволюция не идет по прямой.] Уделы, распределявшиеся у варваров по жребию и очень часто именуемые предшественниками феодов, ничего общего с ними не имеют, как потому что они передавались в полную собственность, так и потому что они не предусматривали установления каких-то правовых отношений между их владельцами и королем и не накладывали на первых никаких обязательств, в том числе военной службы. [Справедливое, но, вероятно, слишком категоричное утверждение.] Неизвестны другие пожалования земель со стороны лангобардской или меровингской казны и подобные бенефициям, которые заставляли бы возводить происхождение феодов к эпохе варварских завоеваний… Из изложенной выше теории происхождения феодов следует также, что с самого начала они были не произвольно отчуждаемы, а выделялись на год, впоследствии пожизненно и наконец стали наследственными, как сообщает февдист и как по сей день считают некоторые авторы».

Аналогичные теории используются для объяснения современного феномена профессиональных союзов. Кто-то изучает римские корпорации, кто-то ставит перед собой более скромную задачу – исследовать средневековые гильдии или ассоциации наемных работников той эпохи. В своей истории тред-юнионизма супруги Вебб справедливо отвергают подобные теории[31]31
  Webb S., Webb B. Histoire du Trade Unionisme, traduit par Albert Métin. Paris, 1897. (В тексте цитаты даются на французском языке, я привожу их в переводе. – Прим. перев.)


[Закрыть].

«(р. 12) Мы уделили столько внимания этим эфемерным ассоциациям наемных работников и братствам поденщиков в Средние века, поскольку кто-то может утверждать не без видимых оснований, что они представляют собой зародыши тред-юнионизма. Довольно странно, что истоки тред-юнионов обычно не ищут именно в этих институтах. Чтобы обнаружить первые (р. 13) признаки современных профсоюзов, обращаются не к ассоциациям наемных работников в Средние века, а к союзам их патронов, а именно к ремесленным гильдиям. Внешнее сходство тред-юнионов и ремесленных гильдий издавна привлекало внимание друзей и врагов тред-юнионизма [обычная ошибка эмпириков, которые останавливаются на поверхности и не пытаются с помощью анализа вскрыть более устойчивые и неизменяемые черты]; но подкрепила расхожее мнение публикация в 1870 г. блестящего очерка профессора Брентано о „Происхождении тред-юнионов“ …

(р. 14) И когда г-н Джордж Хоуэл положил в основу своей истории тред-юнионизма парафраз исследования г-на Брентано о гильдиях, он признал тем самым, что тред-юнионы в своей еще не совсем отчетливой форме вышли из ремесленной гильдии… Предполагаемое происхождение тред-юнионов от старинных гильдий лишено каких бы то ни было доказательств, по крайней мере насколько нам известно. Исторические данные полностью противоречат этой точке зрения». Наши авторы склонны видеть истоки тред-юнионов в «(р. 40) отрыве трудящегося от собственности на средства производства»; однако они немедленно делают вполне разумное добавление: «(р. 42) Мы не претендуем на объяснение происхождения тред-юнионов только с помощью указанного отрыва».

Менее всего следует связывать это происхождение с социальными теориями; скорее наоборот. То же самое относится к теориям феодализма; они стали скорее следствием, нежели причиной феодальных отношений; то же самое можно сказать о теоретизировании по поводу королевской власти, которое было скорее следствием, чем источником ее распространения и угасания феодализма. При всем том нельзя отрицать, что теории, порождаемые некоторыми феноменами, в свою очередь влияют на развитие этих феноменов; речь идет лишь о том, что они не являются единственной (или главной) и важнейшей причиной этого развития. Поэтому нельзя отрицать также, что мифы, о воздействии которых убедительно писал Сорель, активно побуждают людей к действию; нужно только иметь в виду, что они не способствуют накоплению опытных знаний.

Супруги Вебб приводят хороший пример, иллюстрирующий эти положения, которые подробно были рассмотрены в «Социологии».

«(р. 53) Палата общин в подобных ситуациях действовала не так, как сегодня [сегодня, в котором писали супруги Вебб, миновало и сменилось отличающимся от него завтра], когда свобода договорных отношений является общепризнанной…

(р. 54) То, что палата общин никак не участвовала в принципиальном противостоянии законодательным инициативам даже много лет спустя после начала расшатывания средневековой регламентации, доказывает знаменитый случай с шелкоткачами из Спиталфилдса, когда сочли нужным вернуться к старинной практике промышленной регламентации…

(р. 55) Ясно, что парламентские ассамблеи, проголосовавшие за Спиталфилдские акты в 1765 и 1773 гг., не имели никакого представления о политической философии Адама Смита, книга которого „О богатстве народов“, впоследствии считавшаяся английским евангелием свободы договорных отношений и естественной свободы, была опубликована в 1776 г. К этому времени подобные законы были уже настолько исключительным явлением, что когда шедевр Адама Смита (р. 56) попал в руки тогдашних политиков, он должен был казаться им не столько новым словом в промышленной экономике, сколько теоретическим обобщением практических выводов, к которым опыт уже многократно подводил. В конце столетия правящие классы, благодаря новой промышленной политике обретшие источник огромных финансовых прибылей, с готовностью ухватились за новую экономическую теорию для интеллектуального и морального оправдания этой политики». Именно так они поступают и сегодня, прибегая только к тем теориям, которые выгодны для них; тогда им на руку была либеральная теория, теперь они пользуются теорией синдикализма, завтра воспользуются той, которая сможет ее заменить.

А. Ланцилло[32]32
  Lanzillo А. La disfatta del socialismo. Libreria della Voce. Firenze.


[Закрыть] заметил, что события не пойдут по пути, сегодня теоретически указанному синдикализмом, но, напротив, изменится сама теория.

«(р. 269). Перед европейскими нациями встанет задача быть одновременно воинственными и торгующими, демократическими и милитаристскими… Каким образом общество будет на практике приспосабливаться к этим двум равнозначно настоятельным требованиям, мы не знаем (р. 270). Будет это общество свободной торговли или режим настоящего государственного социализма? Будет ли это новый по форме эксперимент, который по сути повторит современный режим?… Каковы будут политические последствия указанных военных нужд? Какими налоговые меры? Какие идеальные, моральные, религиозные представления принесет с собой новая эпоха?… Этот ряд вопросов можно продолжать до бесконечности…

(р. 277). Синдикализм сможет выполнить куда более достойную задачу, помогая создать новую идеологию, являющуюся conditio sine qua non нравственного возрождения западных стран, которые выйдут из войны обессиленными и растерянными».

Можно было бы привести еще немало подобных цитат; достаточно сослаться на слова А. О. Оливетти[33]33
  Pagine libere. Milano. 1920. 15 febbraio.


[Закрыть]: «(р. 2) Синдикализм не собирается навязывать обществу готовый наряд по мерке неудачливых портных из Москвы и Петрограда. Это единственный революционный импульс нашего времени, поскольку он вызревает в повседневном опыте экономической деятельности, он нацелен на органическую, а не надуманную революцию и чурается всех несбыточных, вымеренных планов реорганизации».

Итак, приподняв хотя бы отчасти покровы, скрывавшие от нас действительность, вернемся к последней.

Смещение точки равновесия между центробежной и центростремительной силами происходит следующим образом.

В фазе смещения в сторону центробежной силы центральная власть, будь она монархической, олигархической, народной или плебейской – неважно, ослабевает; так называемый суверенитет этой власти клонится к тому, чтобы стать пустым звуком, она разваливается и скрывает под своими обломками всю страну; возрастает влияние отдельных индивидов и коллективов, формально сохраняющих лояльность, но на практике обретающих независимость. Вследствие этого слабая часть граждан, которая не входит в их число и утрачивает покровительство со стороны государя, обращается за защитой и справедливостью к другим: кто-то вверяет себя могущественному лицу, кто-то открыто или тайно объединяется с такими же слабыми и вступает в члены корпорации, коммуны, профессионального союза.

В ходе этого процесса начинают действовать и противоположные ему факторы. По мере его нарастания покровительство превращается в порабощение; увеличивается число противников существующего порядка, если этому благоприятствуют социальные и особенно экономические условия, их силы умножаются. Лица, причастные к власти, наоборот, теряют авторитет, потому что в них ослабевает страх перед правительством и возрастает соперничество, часто переходящее в неприкрытые столкновения, ведущие к анархии и не прекращающиеся даже в фазе нового укрепления центральной власти.

Общей чертой является необходимость в защите слабых (2180), которая выражается в поисках того, кто может ее оказать: в моменты преобладания центробежных сил – отдельных лиц, а когда преобладает центростремительная тенденция – центральной власти. Когда обстоятельства складываются в пользу второй тенденции, прежнее центральное правительство или новое по форме и по существу, за короткое или длительное время, путем применения насилия или с помощью упорной работы одерживает победу над захватившей власть олигархией и возвращает себе полноту суверенитета.

Существенно, что эта трансформация часто сопровождается одним из так называемых религиозных движений. Так было в Европе на исходе Средних веков, в России во времена Ивана Грозного, в Японии в XIX в. и во многих других странах. Речь идет не о случайном совпадении, а о естественных следствиях связей, о которых свидетельствует опыт, ибо пробуждение религиозного чувства есть проявление повышенной активности чувств, названных нами постоянством агрегатов; это связующий элемент человеческих обществ.

Международные конфликты также воздействуют на процессы в центробежном или центростремительном направлении. Поражение центральной власти в войне может привести к ее падению, т. е. способствовать центробежному движению [в тексте – центростремительному – Прим. перев.]; результат победы может вести к противоположному. Но так бывает не всегда. Если победа была одержана путем огромных усилий и тяжелых жертв со стороны подданных, правительство может в итоге ослабнуть. Во времена ограниченных воинских контингентов, когда воевали профессионалы, этой опасности нетрудно было избежать. Преемники Александра очень долго сражались друг с другом; Римская империя находилась почти непрерывно в состоянии войны, а великие европейские монархии Нового времени на протяжении многих лет могли позволить себе такую роскошь, как постоянные войны, в которых тысячами гибли их подданные. Однако нынешняя мировая война, поставившая под ружье целые нации, значительно подорвала позиции центральной власти как в победивших, так и в побежденных державах[34]34
  В газете «Il resto del Carlino» от 7 марта 1920 г. читаем: «Буржуазия должна понять, что сегодня она пожинает плоды безумной и самоубийственной политики, проводившейся на протяжении пяти военных лет, когда не было такой лжи, которую нельзя было канонизировать во имя национального „сопротивления“. Сопротивление! Попробуй сопротивляться сегодня! Буржуазия тешила себя иллюзиями обеспечить сопротивление трудящихся классов и армии, раздавая направо и налево призрачные обещания, которые не собиралась выполнять. Теперь она запуталась в собственных силках».


[Закрыть].

Она также существенно ускорила процессы, которые в противном случае шли бы гораздо медленнее. Так называемые консервативные империи (Россия, с одной стороны, Германия и Австро-Венгрия – с другой) пали и сменились так называемыми демократическими и им подобными режимами; если бы они объединились, никто не смог бы с ними справиться. В силу раздоров, вызванных чрезмерной алчностью, и благодаря последовавшей за ними затяжной войне зашатался режим демагогической плутократии и буржуазный строй в целом поставлен под вопрос. Правящие круги не столько воспользовались заповедями империализма, сколько злоупотребили ими. Если бы они заключили мир в 1917 г., у них оставалась бы надежда продлить свое существование, но в одном лагере стремились одержать сокрушительную победу, а в другом не хотели признать свое поражение; тем самым правители сами приближали свой крах. Их противники действуют более разумно, предоставляя им бороться с неразрешимыми трудностями.

Можно привести много сходных примеров, иллюстрирующих смещение точки равновесия центробежной и центростремительной сил. Если мы обратимся к положению в Западной Европе между 774 и 800 гг., мы увидим, что центральная власть господствовала безраздельно. Карл Великий диктовал свою волю не только светским подданным, но и Церкви; во всей огромной империи никто не дерзнул бы восстать против него. Затем положение вещей изменилось после смерти последнего императора Каролинга в 899 г. Европа погрузилась в хаос. Колебание точки равновесия между центробежной и центростремительной силами в основном совершилось менее чем за сто лет. В нашествии норманнов видели причину распада империи Каролингов; но почему в таком случае гораздо более грозное нашествие сарацин, напротив, помогло ее основанию? На самом деле действие внешних конфликтов добавилось к действию внутренних обстоятельств, но не отменило его.

В Англии в начале XIX в. точка равновесия была смещена в сторону центростремительной силы. Действительная власть принадлежала парламенту. Было бы смешно противопоставлять ей авторитет ассоциаций, напоминающих наши профсоюзы, как было бы смешно противопоставлять власти сиятельного Карла Великого авторитет мелкого землевладельца, сидящего в своем маноре, как будущие феодалы. Сегодня нас отделяет от эпохи всемогущего парламента, который, как говорили англичане, не может лишь превратить мужчину в женщину, чуть больше столетия, и его власть в значительной степени испарилась, разрушилась, перешла к профсоюзам, которые выступают на равных с парламентом и исполняющим его волю правительством.

10 февраля 1920 г. Ллойд Джордж говорил в палате общин: «Трудность найти дешевое жилье порождена отсутствием рабочих и деятельностью тред-юнионов, которые не разрешают использовать 350 000 демобилизованных рабочих, которые могли бы этим заняться». Следовательно, чтобы приступить к работе, им нужно разрешение профсоюзов. Защитит ли парламент их право на труд? Нет. Ллойд Джордж продолжает: «Рабочая партия должна принять во внимание, что пользе нации следует отдавать предпочтение перед пользой корпорации». Но всего за несколько лет до того говорили другое и считали, что именно парламент, а не гражданские ассоциации, должен следить за тем, чтобы частные интересы не преобладали над общими интересами.

Из этого вытекают странные вещи. В Италии, чтобы предупредить истребление скота, запрещено есть мясо в пятницу и субботу; того, кто потребляет бифштексы по этим дням, наказывают; но если он является членом профсоюза, ему дозволено безнаказанно съесть целого быка. Когда итальянское правительство принимало эти лицемерные запреты, в стране бушевали сельскохозяйственные стачки и бастующие под благосклонным отеческим надзором властей не давали есть и пить скотине, причем даже избивали палками ее хозяина, который пытался это делать. Они также не разрешали продавать животных на мясо.

Подданные Карла Великого непосредственно зависели от него, как от короля франков и императора, и как таковому приносили ему присягу. Его прямой обязанностью было защищать их и вершить правосудие. Развивая и расширяя уже существовавший институт, он рассылал своих missi[35]35
  Missi dominici – представители императоров Каролингской династии в IX–X вв., выполнявшие административные и судебные функции в ходе поездок по провинциям. Обычно их было двое – духовное и светское лицо. – Прим. перев.


[Закрыть] по всей империи[36]36
  Capitulare primum anni dcccii sive capitula data Missis Dominicis, anno secundo imperii. Cap. I.


[Закрыть], «дабы они старательно расследовали, не взывает ли кто-либо об учиненной над ним другими несправедливости», и требовал, чтобы они не склонялись «перед лестью, мздой, доводами родства или угрозой со стороны власть имущих». В другом капитулярии читаем[37]37
  Capitularium Karoli Magni… Lib. II. Cap. XXVI.


[Закрыть]: «Если какой-либо епископ или граф станет пренебрегать своим долгом, пусть они (missi) наставят их с помощью внушения, дабы весь народ знал о том, что всякий не добившийся правосудия по небрежению, нерадивости или недостатку власти графа может пожаловаться сперва им, и с их помощью обрести правосудие; когда же кто-то побуждаемый необходимостью обратится к нам, мы можем уполномочить их разобрать дело».

При преемниках Карла Великого missi dominici все еще существовали, но их власть и значение мало-помалу сокращались и в конце концов сошли на нет. Карл Лысый все еще угрожал прислать тех, кто заставят соблюдать его запрет строить новые замки, но эта угроза остается пустым звуком, замки продолжают умножаться числом и могуществом. Мелкие местные княжества воздвигаются на развалинах центральной власти.

Следует стараться не смешивать действительное и идеальное (правовое, если использовать современный термин) положение вещей. Во Франции действительная власть короля закончилась в момент вступления на трон Капета, но идеальная власть сохранялась всегда, она пережила феодальные бури и впоследствии помогла оправдать и укрепить восстановление действительной власти. Согласно многим теориям порядок вещей был обратным. Они утверждают, что идеальная власть была источником, причиной новой действительной власти, но при этом допускают ошибку, вызванную желанием априорно объяснять факты с помощью идей, в то время как опыт показывает, что чаще всего идеи суть следствия фактов.

Развитие феодализма имеет некоторые общие черты с развитием наших профсоюзов; изучение последнего, разворачивающегося у нас на глазах, помогает лучше понять первое, гораздо более отдаленное и менее известное. И наоборот: то немногое, что нам известно о делах прошлого, небесполезно для более ясного понимания современности.

С оговоркой, что исключительно ради удобства изложения допустимо замещать непрерывные трансформации дискретными, мы можем принять периодизацию истории тред-юнионов, введенную супругами Вебб. Как известно, она такова: с 1799 по 1825 г. – борьба за существование, с 1829 по 1842 г. – революционный период, с 1843 по 1860 г. – новый дух и новая модель, с 1860 по 1875 г. – хунта и ее союзники, с 1875 по 1899 г. – старый и новый юнионизм, с 1892 по 1894 г. – мир тред-юнионов[38]38
  Хунтой супруги Вебб называют влиятельную группу руководителей английских тред-юнионов указанного времени. То, что Парето называет периодизацией Веббов, – это названия глав из их книги. (Английский оригинал: Webb S., Webb B. History of Trade Unionism. L., 1894. Первое издание очень редкое.) – Прим. перев.


[Закрыть]. Следует добавить, что последний период продолжался до начала мировой войны и что после ее окончания начался новый период, который можно назвать триумфом синдикализма. Во всяком случае, налицо значительный прогресс; к тому же он наблюдается и в других странах, т. е. является всеобщим.

Мы живем в такое время, когда пропасть между формой и реальностью в бытовании такого института, как центральная власть, все время увеличивается.

Фюстель де Куланж оспаривал точку зрения, согласно которой статьи в Керси[39]39
  Кьерсийский капитулярий Карла II Лысого закрепил наследственность некоторых феодальных титулов и владений. – Прим. перев.


[Закрыть] 877 г. были исходным пунктом феодального общества[40]40
  Coulanges F. de. Nouvelles recherches sur quelques problèmes d’histoire. Paris, 1891.


[Закрыть]. Его доводы верны применительно к трансформации идеального представления, но неубедительны в отношении реальной трансформации. Он сам признается в этом[41]41
  В другом случае факты вынуждают его согласиться с одним из доказательств изложенной нами теории об отношениях между мыслями и делами. Les transformations de la royauté pendant l’époque Carolingienne. Paris, 1914. Речь идет о конфликте социального устройства Австразии с порядками в Нейстрии: «(р. 178) Не станем, однако, утверждать, что эти люди руководствовались некоей политической доктриной или чистой идеей; каждым из них двигал свой интерес или даже чувство зависти». То же самое можно было бы сказать о наших профсоюзных деятелях, кроме немногих теоретиков, которые не лишены фантазии. Большинство думают о высокой зарплате, о сокращении рабочего дня, о повышении социального и властного статуса и не имеют ни малейшего, самого отдаленного понятия о социальном государстве, к которому идет дело.


[Закрыть], когда пишет: «(р. 473) Теперь, когда мы проанализировали подлинный смысл статей Керси, следует рассмотреть, не приобрели ли они более широкого и (р. 474) всеобъемлющего значения, чем то, которое хотел придать им их автор [лучше сказать: чем то, которое заложено в их буквальном содержании]. Обратимся сначала к обычаям и практике, которые выражены в них. Мы не станем говорить о статье 1-й, свидетельствующей о том заметном месте, которая заняла в государственной системе Церковь [сегодня Церковь заменяет социализм, особенно трансформистский][42]42
  Трансформизмом в итальянском контексте называется политика отказа от крайних взглядов и создания конъюнктурных парламентских коалиций для достижения стабильности. – Прим. перев.


[Закрыть]. Впрочем, это не было новшеством. Мы не будем говорить также о некоторых других статьях, например, 2-й, 5-й, с 18 по 22-ю, где Карл Лысый несмотря на свой повелительный тон выдает собственные опасения в том, что ему не будет оказано повиновение [точно так же наши парламенты и правительства издают законы и указы, хотя знают, что они мало подействуют на профсоюзы. Например, они запрещают бастовать государственным служащим, но профсоюзы обращают на запрет ноль внимания. Во время забастовки власти повышают голос и угрожают бастующим увольнением, а тех только забавляют пустые угрозы. Власти составляют целые своды законов для защиты частной собственности, но терпят посягательства на нее со стороны профсоюзов; более того, они пытаются придать этим незаконным действиям легальный или мнимолегальный вид, уподобляясь человеку, который, упав с лошади, воскликнул: «Я как раз собирался слезть»]. Мы не будем останавливаться на 18-й статье, в которой король вынужден напомнить графам, что они являются чиновниками [именно это говорят наши власти железнодорожникам, но те обращают на их речи еще меньше внимания, чем вельможи времен Карла Лысого на предупреждения их господина] и что на них возложены обязанности правителей и судей, видимо, потому, что они пренебрегают этими обязанностями; похоже, что и сами missi пренебрегают своими [а наши должностные лица?]. Особого рассмотрения заслуживают статья 4 и ответ, данный на нее грандами. Здесь король и его верноподданные обмениваются взаимными обязательствами [именно это можно сказать о сегодняшних мирных договорах между правительствами и влиятельными профсоюзами, например, английским профсоюзом шахтеров или профсоюзами железнодорожников повсеместно]». Дальше следует еще одна аналогия с нашими государствами.

«(р. 474) Король еще произносит слово „подчинение“, но очевидно, что речь уже не идет о том всецелом, безоговорочном, независимом от волеизъявления подчинении, которое предписано подданным по отношению к королю в монархическом государстве [и по отношению к законодательному собранию в республике]. Речь идет только о подчинении, которое накладывает на человека данное им обещание [сегодня можно было бы сказать о подчинении, которое профсоюз оказывает правительству в соответствии с заключенным с ним мирным договором, и только до тех пор, пока считает нужным соблюдать этот договор]».

«(р. 475) Что здесь любопытно, это простота, с которой названные идеи высказываются в качестве общеизвестных, банальных, естественных и неоспоримых истин». Точно так же сегодня договор на равных между профсоюзами и правительством воспринимается как естественная вещь, не подлежащая обсуждению. Железнодорожники, оплачиваемые государством, отказываются перевозить по железной дороге, принадлежащей государству, солдат и карабинеров[43]43
  На станции Ливорно железнодорожники отказались пропустить поезд с 231 пехотинцем. Правительство смирилось с этим и отправило солдат на броненосце Дуилио, который утром 19 апреля прибыл в Геную. Рабочие металлургического завода на моле Джано, наши высокородные и могучие бароны, прервали работу и отправили на борт судна делегацию, чтобы потребовать отказ от высадки. «Ответ был отрицательным. Тогда рабочие высыпали из завода, и забастовка распространилась на металлургов Фоче, Бордо и Кооператива. Позднее забастовали и все категории трудящихся района Скало делле Грацие» (Idea Nazionale. 1920. 21 aprile). Правительство, не имея возможности воспользоваться собственной железной дорогой, не решаясь использовать силу против тех, кто этому мешают, перевезло своих солдат в Турин на грузовиках. Сами по себе эти факты не столь существенны; они важны как показатель настроений, которые распространяются среди людей, все еще номинально работающих на правительство.


[Закрыть]. Здесь мы имеем дело с феноменом, аналогичным средневековому иммунитету – если не фактически, то в принципе. Железнодорожники полагают, хотя, вероятно, и не осознают этого вполне отчетливо, что власть центрального правительства заканчивается на границе их владений, простирающихся на все железнодорожные перевозки. Более или менее сходные мнения формируются и у других профсоюзов.

Явным признаком разрушения центральной власти выступает возможность уклонения от подсудности ей, а обязательное подчинение – признак ее укрепления. В этом случае действительное положение вещей также предшествует идеальному и правовому, которые лишь постепенно трансформируются в заданном им направлении.

Как раз сегодня мы наблюдаем одну из таких трансформаций. Иммунитет профсоюзов еще не обрел четкой формы, которая была присуща во времена Каролингов иммунитету Церкви и светских лиц, но он постепенно движется к ней. Во многих случаях, число и значимость которых растут с каждым днем, профсоюзы с одобрения части общества не позволяют исполнять законы и постановления.

Если бы государство было вынуждено отменять их под давлением, цель профсоюзов достигалась бы при формальном сохранении авторитета центральной власти; но так как решения правительства игнорируются, основы его суверенитета подрываются даже формально. Так называемые стачки солидарности демонстрируют, что рядом с правительством выстраивается множество мелких обособленных источников власти, стремящихся к независимости.

Любое событие, часто малозначащее или ничтожное, может дать профсоюзам и их объединениям повод к сопротивлению и нападкам[44]44
  L’Idea Nazionale. 1920. 8 febbraio. «Самый ничтожный из организаторов усвоил, что достаточно пригрозить забастовкой… чтобы под предлогом этой угрозы министерство пустилось на самые невероятные уступки… Так было во время стачки трамвайщиков и железнодорожников, когда использовался все тот же нечестный прием; ради оправдания выдачи шестидесяти миллионов в год, которые Мортара прибавил к ста сорока или ста пятидесяти, уже согласованным с Комиссией по равным правам, во всех так называемых официальных кругах трубят о возникшей в силу обстоятельств необходимости предотвратить паралич общественного транспорта в такое время как наше [то же самое говорят во Франции и в Англии, только время там другое]. Как будто забастовка все равно не состоялась, и паралич транспорта был отменен; в воскресенье трамвайщики прекратили работу, чтобы услышать от своих профсоюзных боссов отчет о достигнутых успехах, не менее вдохновляющих, чем у ломбардских железнодорожников, которые, до сих пор не известно почему, оставили без транспортного обслуживания всю свою промышленную область! Стыд и позор». «Тем временем ожидается декрет, который должен санкционировать меры, принятые раздираемым противоречиями Советом министров [а парламент? Ему остается только одобрять решения профсоюзов и министров]. Они полностью зависят от организаторов, которые намереваются истолковывать и требовать исполнения декрета, как им заблагорассудится; другим гражданам об этом ничего не известно, особенно главам трамвайных и железнодорожных предприятий, которых намеренно оставляют в неведении». Центральная власть не в состоянии даже утвердить расписание поездов и трамвайных маршрутов. Оно вводит декретное время, отличающееся от астрономического. Независимо от того, что эта мера беспомощна, правительство или парламент вправе к ней прибегнуть. Профсоюзы, не считающиеся с законной властью, попросту отказываются исполнять декрет. По этому поводу «Idea Nazionale» от 16 апреля 1920 г. пишет: «Если декретное время действительно имеет экономический смысл и приносит выгоду, почему правительство не заставит безоговорочно его придерживаться? Если оно не дает никакой пользы, зачем его вводить?» Ответ прост: декретное время было введено теоретической властью, не соблюдается же оно вследствие отсутствия равноценной практической власти. Похожие противоречия наблюдались в эпоху перевеса феодальных властей над королевской властью и наблюдаются всегда, когда над центральным правительством получают перевес другие.


[Закрыть].

Когда во Франции в феврале 1920 г., в соответствии с одной из статей железнодорожного регламента некий сотрудник общества «Париж – Лион – Средиземное море», без разрешения оставивший рабочее место, был отстранен на два дня от службы, этого было достаточно, чтобы профсоюзы объявили и провели всеобщую стачку железнодорожников. В подобных случаях желание соблюдать законы и правила именуется «нарушение профсоюзных свобод», так же как в Средние века толковали о посягательстве на феодальный иммунитет.

Заметна тенденция профсоюзов не ограничивать свои привилегии профессиональными конфликтами, а распространять их на споры между членами профсоюзов и теми, кто в них не входит. Последних привлекают к особому суду, а если центральные власти противятся этому, то оказываются перед угрозой и фактом забастовки. В феодальном обществе вассал не был полностью исключен из королевского правосудия; чтобы прибегнуть к нему, следовало лишь соблюдать феодальную иерархию, его непосредственный сеньор должен был либо свершить суд сам, либо представить вассала на суд вышестоящего сеньора. Возможно, когда-нибудь такие гарантии появятся и в профсоюзном праве, но сегодня их нет.

В результате возник и прогрессирует современный анархический строй, на что пока никто не обращает внимания, хотя он уже отмечен многообразными проявлениями; если начавшееся движение продолжится, конфликты между отдельными профсоюзами будут возрастать и возникнут трения не только между профессиональными союзами трудящихся, с одной стороны, и всем остальным населением – с другой, но и между разными профсоюзами одной отрасли[45]45
  Конференция простых рабочих, собравшаяся в Лондоне, 11 марта 1920 г. приняла повестку дня, в которой говорилось: «Сегодня главными врагами труда являются не капиталисты, а представители трудящихся. Поэтому конференция принимает решение об установлении на всей территории Соединенного Королевства правления советов».


[Закрыть]. То же самое происходило в Средние века, когда вражда разгоралась между теми, кто поделил между собой наследие центральной власти. Пока эта власть сохраняла силу, общие интересы удерживали ее противников вместе или по крайней мере не давали им разделиться. Для знати в эпоху Каролингов важнее всего было освободиться от гнета императорской или королевской власти, а для наших профсоюзов пока что – утвердить себя вопреки авторитету парламента и интересам остальной части населения. 27 января 1920 г. на собрании Международного бюро труда господин Герен заявил, что полномочия парламентов остаются в силе, тогда Жуо[46]46
  Comité national d’études sociales et politiques. 2-e année. Bulletin № 12.


[Закрыть] возразил ему, что Международная организация труда является экономическим парламентом более высокого порядка и ее решения могут быть только ратифицированы отдельными государствами[47]47
  Леон Жуо – французский профсоюзный деятель, с 1909 г. генеральный секретарь CGT (Генеральный совет труда). – Прим. итал. ред.


[Закрыть].