Текст книги "Трансформация демократии (сборник)"

В Италии проект закона депутата Фальчони[58]58
  Альфредо Фальчони (1868–1936) – депутат парламента левой фракции с 1900 по 1924 г., заместитель министра внутренних дел с 1911 по 1914 г., затем министр сельского хозяйства и юстиции в правительстве Нитти. С 1929 г. сенатор. – Прим. итал. ред.


[Закрыть] о латифундиях и земельных концессиях для крестьян нанесет нашей плутократии не больше ущерба, чем нанесли его римской плутократии аграрные законы Гракхов, если не считать быстро пронесшейся бури. Большую опасность могут представлять планы народников[59]59
  «Итальянская народная партия (Partito Popolare Italiano) – партия христианско-демократического толка, основанная в 1919 г. упоминаемым в книге доном Л. Стурдзо. – Прим. перев.


[Закрыть] по увеличению количества мелких собственников (если они осуществятся), поскольку именно этот сельскохозяйственный класс является единственным грозным противником плутократии.

До тех пор пока накопление сбережений не претерпит серьезного урона, продажа хлеба по заниженной цене, предоставление дешевого жилья и другие благодеяния, оказываемые плутократией своим союзникам и подданным, не помешают ей отхватывать жирные куски, как и те хлебные законы, которые принимала Римская республика, а вслед за ней в еще более широких масштабах империя.

Это сходство обстоятельств и шагов отнюдь не случайно, поэтому оно будет наблюдаться в дальнейшем, так что упадок римской плутократии может послужить хотя бы отчасти прообразом будущего нашей плутократии.

Очевидно, что мы находимся сейчас в точке, которая позволяет проводить прямую аналогию с положением римской плутократии на закате республики. В высшей степени вероятно, исходя в том числе из подобных же циклов, наблюдавшихся в другие эпохи и в других странах, что после прохождения вершины начнется спад.

Эта констатация мало что дает, хотелось бы знать больше; но лучше знать мало, чем ничего, и сегодняшнее недостаточное знание не исключает, а наоборот, подводит к завтрашнему более полному знанию. И только экспериментальная наука может быть надежным проводником к нему.

IV. Чувства

В предыдущей главе мы рассматривали конкретный пример того, каким бывает действие чувств. Теперь нам следует обратиться к ним самим, поскольку именно в них кроется суть феномена.

Сами чувства скрыты от нас, мы можем судить о них только по доступным нашему наблюдению внешним проявлениям[60]60
  См. «Социологию», § 1767 и след., § 178 и след., § 2083.


[Закрыть]. Наша задача требует не задерживаться на качественной стороне этого предмета и исследовать, насколько это возможно, его количественную сторону. С точки зрения логико-экспериментальной науки мнение одного индивида может быть очень существенным, но с точки зрения достижения социального равновесия оно практически равно нулю. В вопросах небесной механики мнение Ньютона перевешивает мнение миллиона его тогдашних сограждан, но с точки зрения оценки экономического и социального состояния Англии имеет значение лишь последнее.

При поверхностном взгляде на сегодняшнее общество мы различаем отдельные токи мнений, высвечивающих чувства и интересы, т. е. те силы, которые воздействуют на социальное равновесие. В этом качестве их и следует изучать, не уделяя излишнего внимания наружности и исключительным случаям, малопонятным с точки зрения разума и опыта. В этих случаях эмоции принимают форму религии, в промежуточных ситуациях – метафизическую и псевдоэкспериментальную форму, но общим для них является желание приблизиться к абсолюту и не подчиниться стечению обстоятельств.

Тому, кто склонен к такому образу мысли, чужды сомнения и труд научного изыскания; он может определенно судить обо всех переменах в обществе с помощью некоторых априорных принципов, предлагаемых этикой, метафизикой, теологией. Такова современная защита права и справедливости[61]61
  Когда 8 июня Ллойд Джордж пытался оправдать в палате общин перемену своего отношения к Советской России, то, желая говорить без обиняков и несколько отстраняясь от моральной стороны дела, он заявил: «Если бы Англия не желала иметь сношений с людьми, повинными в жестокости, разве стояла бы она на первом месте в мире по торговым связям с каннибалами?» Прекрасно, но похоже, что компания каннибалов не самая подходящая для защитников права и справедливости. Немало государственных мужей уподобляется Ллойд Джорджу, на словах, правда, не выражаясь с такой же, как он, прямотой.


[Закрыть], привилегией на которую пользуются теперь не без выгоды для себя некоторые люди, уподобляясь в этом мусульманам, единственным приверженцам истинной веры, ради распространения коей Бог позволил им захватывать обширные территории, впоследствии, увы, утраченные. Таково роковое наступление демократии, правящей всем миром и приверженной «святости пролетариата», в которую вдруг уверовало множество народу – кто искренне, кто из корыстных побуждений, но все они изрыгают анафемы против творений ума, как поступали и первые христиане в отношении языческой литературы и науки; таков патриотизм, который сперва вооружал друг против друга соседние города – Спарту против Афин, Флоренцию против Пизы, а затем побуждал к войне целые нации, вдохновляя империализм. Такова, наконец, неприкосновенная гуманность, появляющаяся еще в патриотическом обличье уже в рассуждениях Исократа[62]62
  Исократ – знаменитый древнегреческий (афинский) оратор и преподаватель риторики. – Прим. перев.


[Закрыть], а затем, освобождаясь хотя бы отчасти от телесных покровов, как Беатриче перед Данте, возрождающаяся в многочисленных, но пока безуспешных попытках провозгласить всеобщий мир; из них заслуживают упоминания призывы Канта, а сегодня их венчает многообещающая Лига наций.

Мы будем рассматривать все эти идеи и теории извне, не поддаваясь соблазну одобрять или осуждать их, а тем более защищать или опровергать, пропагандировать их или бороться с ними; мы толкуем о фактах и стараемся постичь их связь, не более того.

Среди адептов всех религий есть те, кто отличается пылкой и искренней верой, те, кто верит добросовестно, но не столь рьяно, те, кто сомневается и склонен к скептицизму, те, кто не очень верит и вынужден прибегать к лицемерию, есть чистые притворщики и явные ханжи.

Для тех, кто поддается эмоциям, наличие лицемеров среди верующих является аргументом для отрицания данной религии, часто для ее осуждения; но для того, чьи рассуждения основаны на опыте, это признак могущества веры, ибо притворяться заставляет истинная преданность ей большинства. В этом смысле очень правдива новелла Боккаччо, в которой рассказывается об израэлите, перешедшем в католическую веру вследствие того, что ее не смогли разрушить дурные поступки римских прелатов. Сегодня верным признаком могущества демократической веры является наличие у нее множества притворных последователей, а об упадке аристократической веры свидетельствует их полное отсутствие. Давно замечено, что ереси возникают, когда религия процветает и полна жизненных сил, и исчезают в период ее упадка и увядания.

Итак, откажемся от легковесной критики упомянутых религий, к которой побуждает тот факт, что для многих они являются средством зарабатывать на жизнь и даже приобретать богатство, почести и власть. Если, например, шумный патриотизм был выгоден плутократам, если война стала для кого-то прибыльным делом и многих обогатила, это не значит, что многие другие не совершили военно-патриотических подвигов из чисто идейных побуждений, пожертвовав своим имуществом и жизнью, и что последних было намного меньше, чем первых. Великие течения мысли должны оцениваться независимо от махинаций и обманов, которые их нередко сопровождают.

В обществе время от времени возникают межклассовые конфликты[63]63
  Конфликты, которые мы сейчас рассматриваем, соответствуют остаткам, в «Социологии» причисленным к классу IV (остатки по отношению к социальности) и классу V (целостность индивида и его связей). К последнему принадлежит чувство ненависти, сыгравшее такую роль во время войны. Общество разнородно, существует много обществ разного уровня, восходящих к более высоким ступеням и в конце концов к человечеству в целом. Соответственно, отдельные общества имеют определенное отношение к обществам более высокого уровня, как и индивиды, которые защищают свою целостность и испытывают определенные чувства по отношению к обществу. В «Социологии» мы говорили об общих законах (о единообразии) остатков. Если бы мы придерживались дедуктивного метода, нам следовало бы исходить из этих законов и изменить порядок изложения, поместив главу о распаде власти после этой; сначала рассмотреть колебания в целом, затем отдельные их виды, которые сейчас изучаем. Но в этом есть что-то искусственное. Можно уверенно идти по этому пути, если прочные основы дедукции были заложены многочисленными исследованиями. Но до тех пор необходимо придерживаться пути индукции, подкрепив затем результат дедуктивным способом.


[Закрыть], чередующиеся согласно общим законам ритма: они то разгораются, то угасают. Сейчас преобладает следующая тенденция. Среди рабочего класса, или, если угодно, пролетариев, наблюдается растущее чувство ненависти к имущему классу и к тем, кто превосходят их культурой или еще чем-то; достигая своего предела у большевиков, оно широко распространено во всем мире. Однако у имущих классов и вообще в верхах не заметно проявлений враждебности к низшему классу, во многих случаях они уступили место лести, напоминающей прошлые восхваления абсолютных монархов. С одной стороны, трубят трубы и призывают к штурму, с другой – склоняют головы и капитулируют, а то и переходят на сторону врага, предавая своих за тридцать сребреников. Остается выяснить, как соотносятся эти проявления с чувствами.

Что касается низших классов, возможно, отсутствие каких-либо преград, в прошлом мешавших этим проявлениям, заставляет воспринимать их гораздо острее, чем если бы они точно соответствовали росту указанных настроений; но и с такой оговоркой получается существенный остаток. В отдельных случаях это хорошо заметно, например, если в Тоскане сравнивать чувства испольщика к землевладельцу пятьдесят лет назад и сегодня, или чувства, которые испытывает по отношению к государству мелкий правительственный служащий теперь и чувства его предшественников, в том числе хорошо показанных в литературе королевских чиновников в Пьемонте. Знаменитая комедия «Несчастья мсье Траве»[64]64
  Комедия Витторио Берсецио (1828–1900) на пьемонтском диалекте, впервые поставленная в 1863 г. и рассказывающая о служащем низкого ранга, который занимается однообразной и пустой работой. – Прим. итал. ред.


[Закрыть] сегодня кажется археологической древностью. Такие же изменения явно претерпели настроения других социальных категорий. Это прослежено на примере промышленных рабочих, и причиной этого феномена называли переход от мелкой индустрии к крупной, но так как он наблюдается и там, где такого перехода не произошло, он дает лишь частичное объяснение. Несомненна общая перемена в рядах представителей рабочего класса, которые, если выражаться на современном жаргоне, более сознательны и более развиты.

Множество представителей высшего класса также преимущественно развито, но в прямо противоположном смысле по сравнению с трудящимися.

Многие из имущих пали духом и терпеливо сносят любые нападки, угрозы и притеснения. Они смиренно подчиняются своим противникам и целуют обирающие их руки. Они надеются достичь своих целей исподтишка и не рассчитывают на силу и смелость. Во время стачек они вербуют штрейкбрехеров, раздавая несбыточные обещания. По окончании стачек они трусливо оставляют штрейкбрехеров на милость бастующих. Даже если капиталисты побеждают, они боятся действовать решительно и поэтому идут на уступки, чтобы умиротворить рабочих. Поскольку рабочие в такой ситуации никогда не уступают, умиротворение фактически способствует разжиганию конфликта.

Богачи утрачивают инстинкты самосохранения и собственности. Социальная функция собственности превратилась в неопределенные социальные обязательства, в то время как труд стал правом. В некоторых областях Италии, например, трудящиеся захватывают земли сельскохозяйственного назначения и выполняют на них бессмысленные работы под предлогом, что у них есть право на труд, а землевладельцы соответственно обязаны платить крестьянам за любую работу, которую те пожелают произвести. Многие из имущих одобряют такое положение дел.

Аристотель замечает по поводу олигархов тех времен, что «в некоторых городах они приносили клятву враждовать с народом и вредить ему как можно больше. Вместо этого им следовало бы поступать наоборот и давать обещание не ссориться с народом»[65]65
  Аристотель. Политика (v. 7, 19, 1310). Мы говорим об олигархах, описанных Теофрастом. Характеры (XXVI).


[Закрыть]. Совет Аристотеля в XIX – начале XX в. некоторыми был принят всерьез. Многие богатые люди полагают сегодня, что они следуют призыву Аристотеля править великодушно. Другие, в особенности плутократы, только притворяются, что верят в великодушие своих вождей.

Когда в 1614 г. во Франции собрались Генеральные штаты, третье сословие задалось целью избавиться от своего приниженного положения по отношению к дворянству и духовенству. Депутаты от дворянства были разгневаны такой дерзостью, и барон Сенесе изъявил их претензии на аудиенции у короля. «К своему стыду, Ваше Величество, я вынужден сообщить вам об очередной нанесенной нам обиде. Третье сословие утверждает, что церковный чин является старейшим, наш – более молодым, чем церковный, а их – самым младшим. Они говорят, что дома разоряют старшие, а восстанавливают младшие… Им недостаточно называть себя нашими братьями, они замахиваются на возрождение государства»[66]66
  Aug. Thierry. Essai sur l’histoire de la formation et des progrèdu Tiers État. P. 153.


[Закрыть]. Сегодня дела обстоят как раз противоположным образом. Рабочих раздражает, что их сравнивают с капиталистами, а не наоборот. Так происходит в Советской России и повсюду.

Хорошо известно и вполне очевидно, что между средневековыми итальянскими республиками без конца возникали разногласия. Несмотря на то что хитрость и обман были нечужды тем временам, в республиках процветали храбрость и сила. Это относится как к простому народу, так и к знати. Но есть немало явных свидетельств о колебаниях разного рода. Муратори так описывает городскую жизнь: «Знатные люди, претендующие на должности и почести, часто считали необходимым вступать в цехи, чтобы добиться этих целей. Вступив в цеховое сообщество, нобили получали доступ ко многим должностям. Они могли управлять плебсом [так же, как наши плутократы в XX веке управляют трудящимися], поскольку уже их присутствие в это среде приносило им уважение. Возможно, сегодня [в 1790 г.] нобили постыдились бы заходить так далеко, но знать старых времен была не столь деликатной. Она уступала, чтобы продвинуться как можно дальше»[67]67
  Muratori. Dissertazioni sopra le antichità italiane. Roma, 1790. Vol. 3. Sez. 1. Diss. 52.


[Закрыть].

Сейчас (в 1920 г.) мы снова возвращаемся к эпохе, описанной Муратори. Когда новая элита придет к власти, она станет действовать, по всей вероятности, как та элита, о которой говорил Муратори.

Произошли также существенные изменения в чувствах, относящихся к налогообложению. Некогда считалось правильным, чтобы налоговое бремя ложилось непосредственно на бедных, а богатые избегали уплаты налогов. Сегодня дело обстоит противоположным образом, что свидетельствует, мимоходом заметим, о необычайной доброте этой дамы – юстиции, которая никогда не отказывает власть имущим в своей помощи. Свободным когда-то называли такое устройство, при котором плательщики налогов сначала высказывали свое согласие на это[68]68
  Соблюдение этого принципа в Англии и пренебрежение им во Франции было одной из причин, обусловивших разницу в судьбе монархий этих стран в XVIII в. De Tocqueville, L’ancien régime et la révolution: «(р. 147) В XIV веке максима „Не облагай того, кто этого не хочет“ казалась незыблемой как в самой Англии, так и во Франции. О ней часто вспоминают: поступать иначе – означает действовать тиранически; следовать ей – соблюдать право». Сегодня все наоборот. «В эту эпоху можно обнаружить… массу сходного между нашими и английскими политическими учреждениями. Но затем пути народов разделяются и все более расходятся с течением времени». Сегодня они снова сошлись.


[Закрыть]; сегодня свободным считается режим, при котором налоги устанавливают те, кто их не платит, или почти не платит; все это доказывает, что понятие «свободный» столь же растяжимо, как и «справедливый».

Следует отметить разницу между чувствами, которые выражаются одними и теми же понятиями, будучи при этом неодинаковыми, противоположными.

В прошлом народ выступал не столько против налогов вообще, сколько против способов их обложения; сегодня имущие классы соглашаются с системой, используемой для их ограбления, довольствуясь уловками, которые позволяют отчасти смягчить его последствия. Они никогда не объединяются для борьбы с ним, но каждый старается переложить бремя на соседа, и эти разногласия еще больше ослабляют их. Правительство же действует в том направлении, где встречает, как ему представляется, меньшее сопротивление. В прошедшие столетия облагали поборами народ, теперь обирают зажиточных людей.

В 1715 г. финансы французской монархии находились примерно в таком же состоянии, как финансы современных государств. Герцог Сен-Симон[69]69
  Mémoires… du Duc de Saint-Simon. Paris, Hachette, in-18. T. VII.


[Закрыть], желая оправдать свой отказ председательствовать на заседаниях финансового совета, писал: «(p. 404) … я вижу только такую альтернативу: продолжать собирать и даже еще увеличивать по мере возможности все налоги, чтобы оплатить все огромные долги, и в конце концов все разрушить, или объявить публичное банкротство от имени власти, признав будущего короля свободным от оплаты векселей и не обязанным расплачиваться по долгам своего деда и предшественника, что было бы чрезвычайно несправедливо и погубило бы множество семей…». Тем не менее, как меньшее зло, Сен-Симон предпочитает именно эту меру: «(р. 404) Чем больше будет жалоб и стенаний, отчаяния в связи с крахом стольких состояний и стольких семей, как непосредственно вследствие нее, так и по цепочке, а следовательно, беспорядка и расстройства в делах такого множества частных лиц, тем осмотрительнее станет себя вести каждое из них в будущем». Он полагает, что такое разочарование возымеет «(р. 404) два необыкновенно полезных последствия: король больше (р. 405) не сможет собирать такие огромные суммы, чтобы тратить их как заблагорассудится… и не сможет принудить к этому умеренное и разумное правительство, которое не позволит превратить его царствование в эпоху крови и разбоя, в эпоху бесконечных войн… Второе следствие этой невозможности освободит Францию от враждебного ей народца, неустанно пожирающего ее богатства с помощью всяческих затей, которые только способна изобрести алчность, превращающая их в роковую систему; с помощью уймы разных налогов, раскладка, взимание и разнообразие которых еще более пагубное, чем сам их размер, порождает эту многочисленную публику, лишенную каких бы то ни было полезных для общества функций и занятую только его развалом, обкрадыванием частных лиц, подрывом всякого рода коммерции, внутреннего благополучия семей и вообще правосудия в силу помех, чинимых им через составление бумаг и прочие жестокие ухищрения…». Это описание применимо и к нашему времени: здесь ничего нельзя ни прибавить, ни убавить.

Другое сходство заключается в том, что тогда легкость заработка на обирании народа с помощью налогов и создания долгов была одной из причин, погубивших французскую монархию; теперь же легкость заработка с помощью прогрессивного обложения имущих классов, образования долгов, печатания бумажных денег – легкость столь огромная, что, похоже, все искусство управления сегодня сосредоточилось в подобных уловках, – вероятно, внесет свою лепту в угрожающий буржуазному государству крах[70]70
  De Tocqueville, loc. cit.: «(р. 149) Когда король впервые взялся утверждать налоги своей властью, он понял, что сначала следует выбрать из них один, внешне не затрагивающий непосредственно знать; поскольку знать, в то время представлявшая опасный и соперничавший с королевской властью класс, не потерпела бы столь невыгодного для себя новшества; поэтому был избран налог, не распространявшийся на нее; это была талья… С этого момента по мере возрастания запросов государственной казны и полномочий центральной власти талья увеличивается и диверсифицируется: вскоре она удесятерилась и все новые налоги стали тальями». Замените знать неимущими и талью прогрессивным налогом и вы получите точное описание современного явления. Много похожего можно было наблюдать в греческих республиках.


[Закрыть].

Что касается действия правительств, то у нас они близки к банкротству и оплачивают свои долги обесцененными бумагами, но если говорить о чувствах буржуа, среди последних трудно отыскать такого, кто писал или даже думал бы, как Сен-Симон; конечно, не потому, что они считают бесполезным предостерегать людей от кредитования правительства, широко субсидирующего врагов буржуазии, но потому, что подобное предостережение не вяжется с предрассудками и скромными притязаниями наших имущих классов.

Чтобы объяснить и оправдать нынешний образ действий, они находят множество предлогов, частично сводящихся к следующему: «Мы были вынуждены вести войну в целях обороны; теперь приходится за это платить, так что все должны идти на жертвы».

Если мы вдруг пожелаем принять это рассуждение всерьез, что, впрочем, бессмысленно, потому что оно целиком сводится к эмоциям и лишено логики, то увидим, что на цели обороны ссылаются обе стороны и непонятно, откуда берется оборона, если нет нападения; кроме того, по справедливости никак нельзя называть обороной стремление победить и покорить весь земной шар, а также нежелание пойти на некоторые потери, чтобы добиться мира; затягивание войны и большая часть связанных с ней расходов были вызваны именно такими планами и расчетами.

Затем надо сказать, что утверждение о расстройстве финансов только вследствие военных расходов никак не соответствует действительности. Причиной этого стало расточительство правительств, которые, чтобы привлечь сторонников и утихомирить противников, выдавали всевозможные субсидии, делали политические скидки, затевали ненужные общественные работы, без конца тратили на войну, в то время как невозможно было или не следовало бы более терпеть всякого рода беспорядки и перебои в производстве; также и расточительство населения, которое при попустительстве правительств предавалось безделью, неповиновению, выдвигало непомерные требования, хотя их невозможно было удовлетворить; нувориши выставляли свою роскошь напоказ, невзирая на войну, потому что власти в них нуждались. Эти люди в точности уподоблялись Тримальхиону[71]71
  Персонаж романа Петрония «Сатирикон», богатый вольноотпущенник. – Прим. перев.


[Закрыть], но тот нажил свое богатство торговлей, а не войной, и наслаждался им во времена изобилия, а не всеобщей нужды.

Из-за войны производство сократилось, но все – и богатые, и бедные – захотели больше потреблять. Как это возможно?

Что касается богатых, то придумывают предполагаемый рост доходов, вызванный войной и подтверждаемый неточной или слишком угодливой статистикой[72]72
  Единственный вывод, который можно сделать на основании этой статистики, был известен уже Аристотелю и заключается в том, что богатство, оцениваемое в денежных единицах, далеко не соответствует его экономическому содержанию. Бедный Мидас убедился в этом на собственном опыте.


[Закрыть], а также говорят об уменьшении трат, вызванном законами о роскоши, которые, по правде говоря, сегодня столь же неэффективны, как и в прошлом.

Если говорить о бедных, то экономическая проблема подменяется моральной; с помощью такого трюка вместо того, что есть, рассматривается то, что должно быть. Но ахиллесовой пятой этих доводов является утверждение, что повысить уровень потребления неимущих классов можно с помощью снижения потребления богатых. Но это нелепо, потому что малое не заменит многого.

Какое отношение к расходам собственно на войну имеют дотационные цены на хлеб, увеличивающие его потребление; пособия по безработице для людей, не желающих работать по рыночным ценам; увеличение заработной платы и сокращение рабочей недели для рабочих, служащих, ремесленников и т. д.; истребление скота и урожая забастовщиками; кризис общественного транспорта, ставшего слишком дорогим для большинства; безмерные выплаты, восьмичасовой рабочий день, праздность, нежелание работать, нерадивость, странные претензии ответственных лиц, мотовство биржевых акул, спекуляции, заменяющие под разными видами производство?

Пусть все это косвенно связано с войной и вытекает из перемены настроений и действий правительства, вызванных военным временем, но именно поэтому те, кто в силу своих настроений, расчетов, поступков способствовали указанным явлениям, не могут быть оправданы ссылками на прямые или отдаленные последствия войны; это допустимо только по отношению к другим, а не к этим людям. Отметим еще, что не существует этих всех, кто обязаны выносить тяготы войны, ибо заметно, что некоторые работают меньше, а получают больше, некоторые едва сводят концы с концами, а некоторые лишились имущества; государство же, вместо того чтобы быть общим делом, res publica, все больше становится делом лишь части населения, пролетариата, как говорят, – но в действительности тех, кому удается им завладеть; однако это, по правде говоря, не новость. В бюджете правительств предусмотрены средства для пропаганды займов; и поскольку, есть плательщик, должен быть и получатель; ясно, что не все проповеди в пользу кредитов (и добавим: налогов) произносятся безвозмездно; некоторые из них оплачиваются разного рода почестями и привилегиями. Поэтому подобные проявления следует отфильтровывать, чтобы обнаружить в них чувства, но все равно их будет немало, и было бы серьезной ошибкой полагать, что все проповедники или большинство из них движимы корыстью; они просто дают волю своему пристрастию к некоторым мифам и часто выступают в роли самых успешных их апостолов.

Тот факт, что даже после войны диктатура министерств не вызывает протеста, может навести на мысль о наличии чувств, благоприятствующих усилению центральной власти; но история опровергает подобные умозаключения и показывает, что правительства, склонные к абсолютизму, часто слабы[73]73
  Фюстель де Куланж великолепно описывает эти явления, некогда во многом напоминавшие современные. Ср.: Les transformations de la royauté pendent l’époque Carolingienne: (p. 665) «Как раз в тот момент, когда монархия достигла предела могущества и все подчинила себе, она рухнула».


[Закрыть], а политикам хорошо известна польза, которую приносит оппозиция, только укрепляющая правительство.

Из всего сказанного, по-моему, следует, что в плане чувств народная партия намного превосходит партию имущих классов. Ее сторонники более сплочены, преданны, они храбрее, энергичнее, самоотверженнее в отстаивании своих идеалов, они более упорно и последовательно движутся к поставленной цели. Правда, они уступают по части лисьих уловок, но в смутное время этот недостаток возмещается силой.

Точно так же некогда в прошлом они добились (и поэтому, возможно, добьются в будущем) лучшей участи для общества, обеспечив ему после тяжелых потрясений длительное благоденствие. Таковы были Средние века в Греции, Средние века после падения Римской империи, такими могут быть новые Средние века.

Чтобы понять размах и силу эмоций, нужно обратить внимание на энергию и упорство, с которыми трудящиеся и служащие добивались установленного теперь восьмичасового рабочего дня. Они поставили перед собой реальную цель и боролись за нее сплоченно и преданно, никогда не уступая, притом во всех странах. Они не обращали внимания на карканье своих противников, взывавших к патриотическому жертвенному духу, и говорили: «После войны мы хотим жить лучше, чем раньше, а вы устраивайтесь, как хотите и можете». Никто из правящего класса не предлагал сотоварищам работать побольше на благо зажиточного слоя, хотя последний приглашают финансировать правительство, чтобы оно могло изливать щедроты на рабочий класс и плутократию, что является естественным следствием правления демагогической плутократии. У народной партии и у зажиточного класса есть свои штрейкбрехеры, только первая преследует и ненавидит их, а второй оправдывает и часто воздает им почести.

Благодаря значительной силе эмоций народная партия сумела навязать повышение заработной платы и жалований. Никто из ее адептов не изыскивает всевозможных способов перевалить налоги на сотоварищей, как происходит среди имущих классов, которые еще не поняли, что отнятое у правительства – отнято у противника.

Народная партия чувствует, что те, кто склонен к крайностям, на которые многие ее сторонники не готовы идти (по крайней мере сегодня) могут быть полезны ей как союзники; поэтому она повсеместно, как правило, благоволит большевикам. Партия имущих не решается противопоставить ей крайность иного рода, и поистине комичен тот ужас, который охватывает ее при одном упоминании о «милитаризме». В прошлом образчик такого подхода явил Цицерон, не сумевший понять, что в его времена стояла проблема выбора между площадными бунтами и силой легионов, и напрасно рассчитывавший на приход к власти оптиматов при поддержке народа, хотя это и делает ему честь.

Из двух соперничающих в обществе сил сейчас берет верх народ, и это расшатывает буржуазное государство, чья власть тает на глазах; демагогическая плутократия ощущает слабость своего первого элемента и укрепление второго; назревают перемены, время наступления которых и масштабы нам, однако, не дано предвидеть.

Мы воздерживаемся от суждений об изложенных нами фактах, как уже было сказано, т. е. от их одобрения или порицания, а также от рассмотрения вопроса о том, какую ближайшую или отдаленную пользу они сулят обществу. Мы упомянули о них лишь для того, чтобы извлечь из этого понимание глубины и напряженности чувств, испытываемых соперничающими партиями.

Мы начали с изучения поверхностных явлений и пришли к некоторым предположениям, а затем углубились в предмет и дошли до рассмотрения чувств; таким образом, наши предположения подтвердились, перед нами предстала с большой вероятностью общая картина трансформаций, которые ожидают наше общество.