Текст книги "Трансформация демократии (сборник)"

Значение одного эпизода[106]106
  Il Resto del Carlino. 1920. 10 settembre.


[Закрыть]

Против ожиданий события очень скоро подтвердили прогнозы, которые были сделаны благодаря беспристрастному исследованию фактов. В журнале «Ривиста ди Милано» мы говорили о развале центральной власти, и происходящее сегодня как нельзя лучше подтверждает этот тезис. В выпуске этой газеты от 19 августа, повторяя многократно высказанные гипотезы, мы отмечали великую вероятность того, что проблемы, стоящие перед настоящим общественным порядком, не смогут быть решены без бурных столкновений. Эта вероятность возрастает с каждым днем, а надежда достичь спокойствия путем все больших уступок оказывается тщетной; каждая из таких уступок становится лишь шагом на пути к следующим.

Добрые буржуа жалуются на правительство, которое их не защищает, но и они нисколько не помогают ему. На что же может опереться власть, как не на существующие в этой стране силы? Если одна сторона отказывает в поддержке, власть неизбежно должна идти на уступки другой.

Пытаясь оставаться нейтральным, правительство сделало все что могло в надежде убедить рабочих, что захватывать предприятия бессмысленно, а буржуа – что им стоит подумать о защите. Но надежда может быть тщетной. Рабочие вняли убеждениям, но в противоположном желаемому смысле: их хотели заставить обратиться вспять, но они двинулись вперед; захват фабрик бесполезен сам по себе, ему должны сопутствовать другие, более решительные поступки. Что касается буржуазии, то известно, как трудно вселить смелость в того, кого мать-природа ее лишила. Самое сильное из доступных для него средств – горячие припарки.

Все до сих пор изобретенные ухищрения на практике оказались напрасными. Тяжелейшие налоги, конфискации ведут лишь к расточению экономических ценностей и росту стоимости капиталов, которому они должны были противостоять. Франция взяла кредит у Соединенных Штатов под 8 процентов. Сколько придется заплатить Италии, чтобы получить деньги, в которых она с каждым днем все больше нуждается?

Чему послужили обыски у биржевых маклеров, целью которых было остановить падение ренты? Остановилось нечто другое.

Займы должны спасти государство, стабилизировать обменный курс, снизить дороговизну, стать выгодной сделкой для вкладчиков. Государство шатается, курс упал, дороговизна выросла, заемщики потеряли на ценных бумагах не менее 10 пунктов.

Более пяти миллиардов в год тратится на то, чтобы продать хлеб ниже себестоимости людям, получающим высокую зарплату; многие миллиарды тратятся на восьмичасовой рабочий день, на повышение жалований и окладов; сегодня говорят о выделении миллиарда и более рабочим-металлургам. Это повышение обоснованно не больше и не меньше чем другие, уже осуществленные, и те, которые будут осуществлены. Откуда взять на все это деньги?

Споры о том, сможет ли металлургическая промышленность вынести бремя миллиарда в год, совершенно бесполезны. Безусловно сможет, если курс лиры по отношению к другим валютам снизится. Сегодня он составляет 0,28 швейцарского франка; если он снизится до 0,10, то на повышение зарплаты рабочим можно будет истратить еще многие миллиарды лир, а если лира последует примеру рубля, можно будет дать им намного больше.

Не так уж важно, что лира обесценится вследствие эмиссии бумажных денег или в результате заимствований, повышения налогов, конфискаций и т. д. Производителям достается та стоимость, которую они произвели, за минусом того, что пускается на ветер; если при том же уровне производства траты растут, производители по необходимости получают меньше.

Население не может получить всего, чего ему хотелось бы, по нарицательной стоимости лиры, во всяком случае в виде материальных благ, если не повторится чудо с хлебами и рыбой.

Какое-то время можно жить иллюзиями, но наступает момент прозрения. Какое-то время можно продержаться за счет традиции уважения к закону, существующей в цивилизованных странах, но в один прекрасный момент традиция рушится и происходит возврат к варварству.

Навряд ли кто-то станет утверждать, что отношения собственности в Италии регулируются законом. Нашествия на предприятия разрешены или запрещены? Вскрывать сейфы можно всем или только некоторым лицам? Кто именно наделен привилегией выполнять работу по своему выбору и получать за нее деньги? И так далее. Полностью отсутствует норма, «номос» греков, «лекс» римлян; древнее право отжило, новое еще не родилось.

Некий свод правил, каким бы он ни был, необходим в жизни не только цивилизованных, но и полукультурных народов, и не только для их процветания, но хотя бы во избежание крайней нищеты, поэтому нельзя сомневаться, что он будет выработан. Остается лишь узнать, продиктует эти правила Катилина или Октавиан Август, будут они навязаны площадными бунтами или силой легионов.

Антифранцузская кампания[107]107
  Une campagne anti-française // L’action nationale. 1920. Septembre. P. 289–295.


[Закрыть]

Во многих странах назревают важные события: настоящая кампания развернута против Франции, которую обвиняют более или менее открыто в том, что она является главной причиной сегодняшних бед Европы, поэтому народы и правительства должны быть начеку.

Именно этому феномену я собираюсь посвятить статью, опираясь на научно-экспериментальный подход, с единственной целью – определить, подтвердит или опровергнет будущее принципы, которые я изложил в «Трактате по общей социологии» и которые были выведены на основе изучения прошлого.

В 1915 г. мною было опубликовано подобного рода исследование об истоках войны: это позволило отметить многие совпадения. Для начала необходимо как можно более сжато изложить суть нескольких из упомянутых принципов, о которых пойдет речь.

Социальные явления зависят главным образом от чувств и интересов и лишь во вторую очередь от логических и опытных выводов. Иные соображения, напротив, играют очень важную роль, например софистические умозаключения, хотя их значение несоизмеримо ниже по сравнению с простым проявлением развития определенных чувств и определенных интересов.

Когда речь заходит об одном и том же, нужно дать этому чему-то название. Поэтому, с позволения читателя, такие проявления я буду называть, как уже делал это в своей «Социологии», деривациями.

В качестве иллюстрации обратимся к предмету, который нам предстоит разобрать. Сегодня часто приходится слышать или читать утверждение о том, что Франция является единственной реакционной великой державой в Европе. Чтобы понять, следует нам принять или отвергнуть это тезис, необходимо установить смысл термина «реакционный». Итак, если мы предпримем такое изыскание, то скоро заметим, что в данном случае слово реакционный означает просто того, кто не поддерживает большевиков и их союзников. Следовательно, наш тезис было бы правильнее сформулировать таким образом: «Франция является единственной великой державой в Европе, которая не симпатизирует большевикам и их союзникам». Правда, в этом случае, несколько теряя в убедительности, но выигрывая в ясности, эта фраза может бить мимо цели, заключающейся в том, чтобы настроить против Франции чувства массы граждан, для которых слово реакционный выступает в качестве пугала.

Бесполезно возражать, ссылаясь на то, что Франция вовсе не собирается возвращаться к учреждениям прошлого. Скудость результата подобных усилий может оказаться ошеломляющей. На успех этих попыток можно рассчитывать не больше, чем пытаясь отвратить влюбленного от предмета его воздыханий или игрока от игры. Но если каким-то чудом своими доводами вы сумеете опровергнуть доводы противника, он тут же заменит их другими, подсказанными теми же чувствами и теми же интересами. Он скажет, например, что Франция не на высоте социального прогресса или что она проникнута духом милитаризма, империализма, ложного патриотизма. Можно не сомневаться в одном: подобных аргументов будет в изобилии.

Единственный результат, которого можно добиться, разрушив одну деривацию, – это, как правило, ее замена другой, почерпнутой из того же неисчерпаемого арсенала.

Другой пример познакомит нас с очень распространенным правилом.

В газетах одного направления, а иногда в одной и той же газете можно встретить доводы такого рода: 1) Франция заслуживает порицания за то, что она воспользовалась своей победой над Германией. Оправданием ей никак не могут служить перенесенные несчастья. Детей нельзя наказывать за грехи отцов; 2) Большевиков не следует порицать за то, что они истребляют буржуазию. У них есть на это веская причина, а именно страдания, которые причинили им высшие классы и сторонники свергнутого режима в особенности. Дети наказаны за проступки, совершенные родителями.

Очевидно, что речь идет о прямо противоположных утверждениях. По логике они несовместимы, но прекрасно уживаются друг с другом в логике чувства. Впрочем, противоречие здесь чисто формальное, поскольку оба тезиса основаны на чувствах и интересах. Так как мы постоянно вынуждены упоминать о чувствах и интересах, попытаемся хотя бы в общих чертах охарактеризовать эти понятия.

Сначала скажем об интересах. Существует политический интерес чрезвычайной важности – интерес Англии, заключающийся в том, чтобы не позволить ни одной стране завладеть гегемонией на европейском континенте. Англия всегда более или менее открыто выступала против любой державы, которая внушала ей такие подозрения.

История предоставляет нам множество подтверждений этого факта. Особенно поучительна эволюция отношений Англии с Францией, начиная с Крымской войны до франко-германской войны 1870–1871 гг. Во времена Крымской войны Англия была с Францией в союзе и после ее окончания также демонстрировала по отношению к этой стране свое благорасположение. Затем началось охлаждение, которое переросло в недоброжелательность. Накануне войны 1870–1871 гг. и во время нее высказывания значительной части английской прессы, в частности газеты «Таймс», стали откровенно враждебными. Что же произошло на этом отрезке времени? Франция всего-навсего после войны в Италии приобрела в Европе, по мнению Англии, слишком большой вес. После войны 1870–1871 гг. до разразившейся недавно новой войны можно было наблюдать сходный процесс. Но на этот раз недоверие Англии стала постепенно возбуждать Германия, представлявшая для нее прямую угрозу на море и косвенную – на континенте. Прежде неумеренно расхваленная и превознесенная до небес Германия в течение нынешней войны и после нее оказалась растоптанной и уничтоженной, хотя в последнее время появились некоторые признаки смягчения.

Очень вероятно, что мы находимся в начальной стадии новой эволюции, подобной тем, что уже имели место. Этот вопрос заслуживает подробного рассмотрения, но в рамках не газетной статьи, а целой книги.

Описанные нами примеры эволюции свидетельствуют о том, что действие более глубоких и неизменных причин оказывается в конечном итоге сильнее, чем всех прочих. Наполеон III мог выбирать между союзом с Англией и с Россией. Одержимый воспоминанием о кончине своего дяди на острове Святой Елены, он предпочел первый в надежде застраховать себя от неприятностей, но жестоко обманулся. Он мог бы строить куда более верные прогнозы, если бы прислушался к урокам истории, ведь враждебность Англии к Наполеону I и ее равнодушие к судьбе Наполеона III в 1870 г. были продиктованы теми же самыми интересами.

Еще один интерес, представляющий великую важность для Англии, – это безопасность ее азиатских владений – как новоприобретенных, так и прежних. Она видит угрозу для них в распространении большевистской пропаганды, но еще не решила, противостоять ей силой или помешать путем заключения договора. Именно этим объясняется неопределенность английской политики последнего времени. Если Англия остановится на последнем решении, ее пути неизбежно разойдутся с Францией, интересы которой лежат в другой плоскости и не отличаются такой же сугубой утилитарностью.

Мощный поток политических интересов смешивает свои воды с рекой интересов финансовых. Среди последних необходимо различать уже устоявшиеся интересы и только намечающиеся.

Если говорить об отношении к России, то первые преобладают во Франции, вторые – в других странах. Эти страны не могут простить Франции ее претензий на получение долга по кредитам. Поэтому ее рассматривают как помеху на пути плодотворного сотрудничества во всем мире. За это ее осыпают упреками, обвиняют в ростовщичестве и пренебрежительно обзывают Шейлоком. Она считается защитницей капитализма, противницей труда, представителями которого в открытую выступают пролетарии, но подспудно могут быть и финансисты, везде собирающие по зернышку и с нетерпением рвущиеся «спасти» Россию, получив там концессии на прибыльные предприятия. Все эти интересы прикрываются иногда непроницаемой, иногда прозрачной завесой многочисленных дериваций, а хорошо оплачиваемое производство набирает обороты.

Перейдем теперь к чувствам. Мы не станем говорить о многочисленных друзьях Франции, которые не забывают, в каком долгу находится перед ней культура современных народов. Займемся только чувствами, которые прямо или косвенно работают на антифранцузскую кампанию.

В 1885 г. сэр Генри Самнер Мэйн[108]108
  Франц. пер.: Essais sur le gouvernement populaire. Paris, Thorin éd. P. 71.


[Закрыть] охарактеризовал важную категорию чувств, заметив по поводу одной статьи Лабушера, что речи этого автора, «как, впрочем, и речи многих граждан, полагающих, что правительства обладают неограниченными возможностями делать людей счастливыми, подразумевают убеждение в наличии некоего неисчерпаемого по количеству фонда земных благ, хранящихся, так сказать, на огромном складе или на антресолях и в настоящее время распределяемых неравномерно и несправедливо. И именно эту неравномерность и несправедливость со дня на день должен устранить демократический закон». Интенсивность подобного рода настроений была чрезвычайно усилена войной, которая даже снабдила их некоторым практическим обоснованием благодаря подчинению экономической жизни произвольным решениям правительств. Экономический ущерб, нанесенный этими решениями, тяжелым бременем лег на население, но оно не связывает эти вещи, наоборот, ожидает окончательного облегчения от новых произвольных решений. С точки зрения значительной части граждан, они должны привести к перераспределению богатств и реорганизации производства, в то время как спекулянты хотели бы заменить прежние источники доходов, иссякшие с окончанием войны, новыми.

Правительства должны считаться с этими настроениями. Нет необходимости рассматривать вытекающие отсюда выводы, так что мы ограничимся указанием лишь на те, которые относятся к нашей теме.

В Европе наблюдается любопытное явление, которое мы разбирали в других работах. Похоже, что древний континент погружается в состояние анархии, чем-то напоминающее ситуацию после падения каролингской империи. Центральная власть и суверенитет распадаются, а организации, подобные профсоюзам, пользуются результатами этого распада. Совсем недавно мы могли констатировать, комментируя внутренние события в Венгрии и русско-польскую войну, что внешняя политика разных государств стала ареной противоборства двух сил – власти центральных правительств и власти профсоюзов. Обе власти проводили собственную внешнюю политику: наряду с политикой конституционного и законно сформированного государства и вопреки ей вырабатывается другая, основанная на реальной власти, но официально еще не оформленная, по крайней мере в области внешних сношений. Примечательно, что парламенты, за исключением французского, по-видимому, смирились с подобным унижением.

Точно так же можно наблюдать зарождение внутренней реальной власти, противостоящей государству и конкурирующей с ним на равных. Повсюду, за исключением опять-таки Франции, ее представляет персонал, контролирующий пути сообщения; в Англии к нему присоединяются шахтеры; в Италии – рабочие и другие лица, которые пытаются образовать государство в государстве. Пока что их объединяет общее дело, но уже проскакивают искры будущих конфликтов.

Все эти и им подобные факты сегодня выглядят случайными; возможно, они преходящи, тем не менее это результат проявления каких-то глубинных сил.

Эти силы в разных странах действуют по-разному. Во Франции их интенсивность не так велика, как в других местах. В этих последних антифранцузская кампания находит своих сторонников прежде всего среди приверженцев нового положения вещей, затем среди тех, кто желает воспользоваться обстоятельствами или попросту видит в ней политическое средство.

Но есть более важная и трудноразрешимая проблема.

Объединение Германии стало возможным благодаря поражению Франции в войне 1870–1871 гг. Почему же победившая теперь Франция не пытается уничтожить Германию, а напротив, усиливает ее? Искусство управления заключается в использовании существующих настроений и лишь отчасти – в их изменении или подогревании новых. Партикуляризм все еще очень силен в Германии. Почему же им пренебрегают?

Я не собираюсь заниматься здесь решением этой проблемы. Впрочем, для этого недостает знания многих вещей. Тем не менее мне представляется, что в силу самой постановки подобных вопросов можно заключить о наличии могущественных чувств и значительных интересов, препятствующих принятию решений, которые дали бы Франции гарантии, навряд ли достижимые иным способом. Среди источников этих чувств следует назвать, безусловно, идеологию Лиги Наций и подобные принципы, хотя опыт прошлого учит нас, что они имеют вес лишь в сочетании с другими, более важными чувствами и более существенными интересами. Именно эти чувства и интересы следует учитывать, но представленный нами очерк лишь приоткрывает край прячущей их завесы.

Проблемы контроля[109]109
  Il Resto del Carlino. 1920. 29 settembre.


[Закрыть]

Чтобы понять происходящие события, необходимо правильно разместить их в ряду других, а для этого следует напомнить о наличии циклов, описанных в общем виде в «Социологии», опубликованной в 1916 г., и об особенностях сегодняшней фазы, охарактеризованной несколько месяцев назад в журнале «Ривиста ди Милано». Наше общество переживает фазу, завершающую упадок господствующей группы, которой пока является демагогическая плутократия.

История знает немало похожих периодов, в частности период падения Римской республики. К ряду аналогий, отмеченных нами ранее, можно добавить еще одну, хотя и не столь важную, связанную с нынешней распрей по поводу контроля над промышленными предприятиями и напоминающую борьбу между всадниками и сенаторами за судебную власть, которая была не самоцелью, а лишь средством получить финансовые и политические преимущества, и играла заметную роль в римской истории.

В целом можно говорить о разных фазах постоянно тлеющего конфликта, в который открыто или закулисно вступают партии правящей элиты и управляемых, которые намереваются свергнуть власть. В первой фазе правящая партия только противится новшествам; во второй она идет на уступки, сохраняя за собой рычаги управления; в третьей пытается перехватить инициативу у противников, лишить их народной поддержки, дать даже больше, чем просят, но и в этой фазе, как и в предыдущей, старается уступать лишь по форме, чтобы оставить за собой главное. Наконец, наступает четвертая фаза, в которой все эти приемы становятся бесполезными и класс правящей элиты вынужден уйти со сцены. После этого начинается новый цикл, отчасти сходный с предыдущим.

Мы провели границу между периодами только ради удобства изложения; в действительности переход от одной стадии к другой незаметен; следует также иметь в виду, что перемены в образе мысли не совпадают с реальными изменениями, а чаще всего предшествуют им.

Обращаясь к многочисленным примерам, ограничимся современной историей Италии. Начало XIX в. было периодом буржуазного сопротивления. В Пьемонте Альбертинский статут ознаменовал переход к следующему этапу. Движение крепло и ширилось; консервативная буржуазия превращается в либеральную, затем из либеральной в демократическую, а из демократической в социалистическую. Наступил нынешний век, с которым начался решительный переход к третьей стадии.

Господствующий класс рассчитывал в ходе войны увеличить свою власть и финансовые доходы; это произошло, но ненадолго. Теперь борьба идет уже не за приращение власти и доходов, но за их удержание. Как разрушение Карфагена и завоевание Греции некогда стали вершиной взлета римской плутократии и началом ее движения вниз, так и падение консервативных режимов в Германии и в России может стать таким же знаковым в истории нашей демагогической демократии.

Относительная длительность существования тех или иных режимов имеет первостепенное значение: все они преходящи и, однажды возникнув, должны исчезнуть, но последствия долгого существования этих режимов заметно отличаются от короткого варианта.

Если начавшийся сегодня фактически после многих лет идейной подготовки период продлится долго, то не только отдельные лица, но плутократия и буржуазия в целом смогут сохранить по крайней мере часть своих привилегий; если он будет коротким и скоротечным, вряд ли что-то удастся спасти.

Для индивидов и коллективов время течет по-разному. Иуда мог распорядиться тридцатью сребрениками быстрее, чем враги Христа воспользоваться плодами своей победы. Отдельные плутократы, которые сегодня изменяют своему классу, могут гораздо скорее припрятать неправедно нажитое, чем вся плутократия сумеет обеспечить себе спокойную жизнь.

Расчистив, таким образом, почву, мы можем перейти от общих рассуждений к более конкретным и если не разрешить, то хотя бы обозначить вопросы, которые вытекают из современной ситуации.

Не станем говорить о том, что касается отдельных индивидов или узких коллективов; эти задачи должны решать практические деятели, а для теории здесь мало места.

Для политиков самыми важными, можно сказать, единственно важными являются социальные проблемы, а именно: будет ли достаточно сделанных уступок для того, чтобы на относительно длительное время утихомирить подрывные элементы среди населения? Возможно ли найти такие формы, при которых удастся сберечь значительную часть того, что желательно спасти? Выбираются трибуны, но, противопоставляя одного из них другому, отцы [сенаторы] удерживают свою власть; монархи даруют конституцию, но с помощью известных уловок сохраняют часть своей власти и власти правящего класса, и т. д. Возможно ли будет теперь последовать их примеру? Безусловно, кто-то надеется на несостоятельность контроля над предприятиями, а кто-то рассчитывает на его действенность. Кто же прав?

Государственные люди считают экономические проблемы менее важными; к этому их побуждают соображения двоякого рода. Во-первых, это представление о произвольности экономических мер и о том, что власти могут по своему желанию упорядочить производство и потребление.

Во-вторых, это в общем довольно неопределенное мнение, что экономические вопросы для государства – это в конечном счете вопросы расходов, которые могут быть решены за счет налогов. Проблема заключается не столько в установлении их общей суммы, т. е. приравнивании ее к расходам и все, сколько в распределении и в способах убедить граждан в необходимости уплатить эти налоги и собрать их.

Никто не говорит, что в распоряжении власть предержащих имеется бесконечное количество материальных благ, но они ведут себя так, как будто такой запас есть. Разумеется, эта сумма небесконечна, но весьма велика, поэтому спрашивается, до каких пределов могут дойти расходы, вызванные новыми потребностями, на сколько людей их хватит и какое количество будет исключено из дележа и тем самым побуждено к восстанию.

Не следует забывать, что в прошлом голод и экономические кризисы заметно влияли на политическое и общественное устройство. Непохоже, чтобы что-то изменилось в будущем, поэтому наше внимание должно быть направлено и на них.

Для довершения картины следовало бы рассмотреть и завесы, мифы, которыми прикрываются решения названных проблем; это очень важно с точки зрения пропаганды и изучения воздействия на людей, но в таком объективном исследовании, как наше, направленное на суть явлений, этими деталями можно пренебречь.

В следующих статьях мы проанализируем поставленные проблемы[110]110
  16 августа 1920 г. Парето признавался в письме к Артуро Линакеру: «Пока что мне кажется, что в Италии поступают, как обанкротившийся сын, без конца одалживавший деньги умершему отцу. Когда-то наступит расплата, но тем временем многие – хотя и не все – предаются веселью. Я не прав?… Массами движет не нищета, а жадность, та самая жадность, из-за которой многие представители имущего класса стремились к войне. Простаки голосуют за тех или за других, но для тех, кто немного знаком с историей, все они одним миром мазаны». 6 октября он писал Л. Аморозо: «Италия распадается. Никто уже не выполняет своих обязанностей. Когда я писал статьи… в которых предсказывал развертывание цикла, подобного наступлению средневековой анархии, я и не думал, что факты так скоро подтвердят мою правоту». – Прим. итал. ред.


[Закрыть].