Текст книги "Трансформация демократии (сборник)"

Из этого и других подобных соображений дон Стурдзо выводит заключение, неблагоприятное для некоторых отраслей промышленности, которые должны трансформироваться, если не хотят работать впустую, «если страна не желает нести паразитическое бремя в ущерб производительному труду и сельскому хозяйству, испытывающему наибольший ущерб вследствие протекционистских интриг».

Это рассуждение справедливое, но неполное, слишком упрощенное. Некогда и я так рассуждал, сознавая при этом неполноту, но теперь, после синтеза, осуществленного в «Социологии», мне ясно, чего здесь недостает.

Да, протекционизм дорог и обременителен; да, в Италии он во многом вредит сельскому хозяйству; да, он заключается в ограблении одних граждан в пользу других. Желание протекционистов отрицать ущерб, наносимый таможенными барьерами и, следовательно, отвергнуть положения экспериментальной науки вызывает у сторонников свободной торговли иллюзию, что для ниспровержения протекционизма достаточно показать бессмысленность этих доводов.

Но здесь есть нечто большее. Как мы напоминали в «Социологии», таможенный протекционизм есть не что иное, как один из многочисленных видов протекционизма. Почему рыночники отвергают лишь его и принимают все остальные? Таможенная пошлина отбирает у одних граждан, чтобы дать другим; но разве не такова же функция прогрессивных налогов, пособий по безработице, всех безобразий, которые творятся под благосклонным взором начальства? Непонятно почему, без долгих разговоров объявляется правильным запрещать вывоз национального капитала за границу, и неправильным запрещать ввоз иностранных товаров в страну. Почему пошлина на зерно вредна, а фискальная пошлина полезна? Есть ли для потребителя существенная разница между товаром, подорожавшим из-за введения таможенной пошлины, и товаром, подорожавшим настолько же из-за самоуправства рабочих?

На эти и подобные вопросы экспериментальная наука дает один ответ: следует изучить выгоды и потери, связанные с каждым из видов протекционизма, взвесить все «за» и «против» и только после этого делать вывод. Здесь недостаточно места для такого анализа, поэтому нам придется удовлетвориться лишь перечислением проблем, требующих решения.

Но предварительно нужно поставить еще один вопрос. Каков смысл нашего обсуждения? Если социальные феномены, как представляется, зависят от чувств и интересов, то самые прекрасные идеи, направленные на то, чтобы их изменить, никак на них не повлияют.

Я полагаю, что так оно и есть, и я показал это в моей «Социологии», но мне также кажется, что это, главным образом, вопрос количественный. Сами по себе идеи не могут или мало могут повлиять на чувства и интересы, но между не могут и мало есть разница, и эта малость в некоторых, довольно редких случаях может быть существенной. Можно быть уверенным в том, что речь дона Стурдзо мало кого переубедит, но нельзя утверждать, что она не переубедит никого или по крайней мере не побудит кого-то пересмотреть свои взгляды; этого достаточно, чтобы не считать результат нулевым.

Обозначив таким образом хотя бы минимальную пользу нашего рассуждения, посмотрим, на что оно должно быть направлено.

Если не ставится цель полностью изменить общественное устройство, можно в общем и целом исходить из имеющихся предпосылок, из тех чувств и интересов, которые направлены на сохранение с небольшими поправками прежних представлений о законности, о справедливости, о равенстве и т. д. Поскольку они изменяются медленно, можно, опираясь на данные истории, прийти к выводам, имеющим определенную вероятность. Но если нам требуется исследовать, что будет происходить в обществе, полностью отличающемся от известных нам, знание существующих настроений не поможет, мы вступаем в неизведанную область.

Например, мы неплохо можем себе представить, что будет со страной, в которой значительно выросла доля мелкой сельскохозяйственной собственности; но если мы хотим рассуждать о стране (если такая страна возможна), где нет частной собственности, нужно допустить, что там будут господствовать совершенно другие чувства по сравнению с привычными нам в наших обществах. Те, кто думают, что может понять эти новые чувства, – фантазеры, живущие в царстве утопий.

Экономические условия ставят известные границы, которые более понятны и которые гораздо труднее перейти.

Дон Стурдзо справедливо отмечает: «К сожалению, Италия – бедная страна, которую плодородной сделало упорство ее тружеников и сбереженные ресурсы; но резервы ее экономики кроются, в основном, в земле». Он думает поэтому, что здесь не может развиваться черная металлургия и тяжелая промышленность, «поскольку затраты на ввозимое из-за рубежа сырье превышают или равняются трудовым затратам, причем не следует рассчитывать, что эти отрасли будут использовать дешевую рабочую силу, готовую к тяжелому труду; эти времена, к счастью, уже прошли».

Последнее утверждение ошибочно. Эти времена далеко не прошли, и сейчас начинается период, отчасти заслоняемый оргией разрушения капиталов, расточения того, что должно обеспечить будущее, когда тем более остро и не только перед Италией встанет дилемма: сократить численность населения или прекратить расточительство.

Отгораживаться от этих трудностей с помощью разглагольствований о новых временах, о новых правах трудящихся, о диктатуре пролетариата и прочей чепухе – значит уподобляться колдунье, которая надеялась остановить заклинаниями луну.

Производство, а следовательно, и численность населения находятся в тесной связи с безопасностью личности и имущества, с существованием и уважением к тому, что греки называли «номос», римляне – «лекс», а мы называем законом. Установление римского мира привело к увеличению численности и благосостояния населения в средиземноморском бассейне; средневековая анархия подорвала и то и другое.

Какой из этих процессов начинает разворачиваться сейчас? Постарайтесь ответить на этот вопрос с помощью экспериментальной науки, по возможности оставив в стороне, даже с риском не понравиться всемилостивому правительству, религиозный экстаз, уверенность в судьбах отечества, благородство буржуазии, внимающей зову времени, и тому подобную чушь.

Относительно решения поставленного вопроса можно, по меньшей мере, выразить сомнение. О причинах этого я уже говорил в журнале «Ривиста ди Милано» и не буду повторяться. Позволю себе только заметить, что за короткое время, прошедшее с момента публикации упомянутых статей, появилось немало подтверждений сделанных в них выводов и ожидаются, видимо, новые.

История учит нас, что всякое правление покоится на согласии и силе. Многие наши правительства лишены и того, и другого. В международных отношениях и во внутренних делах правитель должен уметь и быть способным parcere subiectis et debellare superbos (щадить подданных и низвергать гордецов. – Лат.). Этой максиме не следуют правительства, которые не защищают своих подданных от насилий и грабежей со стороны частных лиц и даже потворствуют им ради пополнения казны и не наказывают гордецов, создающих государство в государстве, хозяйничающих на железных дорогах, на почте, телеграфе, телефоне, вырабатывающих свою внешнюю политику, захватывающих поля, дома, суда, заводы, конфискующих товары, диктующих цены, учреждающих Красную гвардию, которая вооружена мандатами, бомбами, кинжалами, револьверами и даже пулеметами, которая похищает граждан, арестовывает, обезоруживает, захватывает в плен армейских офицеров, созывает суды, штрафующие сельских хозяев за то, что они возделывают свои земли, жнут, молотят зерно, доят коров, – затем приступили к вынесению уголовных приговоров (в том числе двух смертных) и к их исполнению.

Все это нельзя приписать недостаткам людей, стоящих у власти; в этом случае все легко было бы исправить, сменив их. Причины гораздо глубже и серьезнее, главная из них – чувства выродившейся, трусливой буржуазии, больше всего боящейся пролить кровь ради защиты закона и государства; она не способна даже презирать своих предателей и с рабским смирением ожидает неизбежного. Поэтому ход событий ускоряется и грядущий кризис приближается к нам с каждым часом[118]118
  Ср. документы, приводимые в кн.: Maione G. Il biennio rosso. Autonomia e spontaneita’ operaia nel 1919–1920. Bologna, Il Mulino, 1975. Другие сведения см. в подробной и снабженной богатым материалом биографии Луиджи Стурдзо, написанной Г. де Роза (Torino, Utet, 1977). – Прим. итал. ред.


[Закрыть].

Два государственных деятеля[119]119
  La Ronda. 1921. Luglio. P. 437–448.


[Закрыть]

Все положения экспериментальной науки гипотетичны, т. е. они высказываются при наличии определенных условий и состоят из протазиса – вводной части, иногда подразумеваемой, и аподозиса – заключительной части, собственно высказываемой. В этих положениях нет абсолюта, известного только богословию, метафизике и чувству.

Суждение о политическом деятеле – это частное приложение общей теории: тот, кто исходит из абсолютных норм, может применять их безусловно, в отличие от тех, кто такие нормы не признает.

Например, те, кто проникся партийным духом, судит и высказывается очень просто, по принципу: люди моей партии избранные, ее противники проклятые. Точно так же искренне верующие внутренне располагают всеми необходимыми элементами, если они христиане, чтобы осудить Юлиана Отступника, а если они не христиане – чтобы превозносить его. Поклонник известной богини, именуемой Свобода, которая очень ценилась в Риме на закате республики, нисколько не усомнится в том, что Юлий Цезарь злодей; но сторонник империи сочтет его орудием провидения.

Во всех этих суждениях протазис заключается в чувствах и вере их авторов. Приверженцы экспериментального метода не разделяют и не опровергают этих суждений отчасти в силу их неточности, но главным образом – вследствие требования показать на опыте предпосылки, выводами из которых они являются.

Здесь возникают большие трудности. Не будем говорить о точном знании фактических обстоятельств, влияющих на поведение людей, о которых судят, но даже если эти обстоятельства известны, нужно установить их цели, подлежащие рассмотрению, потому что от этого зависят и суждения. Пока что можно сказать, что при сегодняшнем уровне науки эти цели не должны быть слишком удаленными, ибо об очень удаленных целях мы не знаем абсолютно ничего. Леопарди судя по всему полагал, что битва при Филиппах[120]120
  В битве при Филиппах в 42 г. до н. э. наследники Цезаря Антоний и Октавиан разгромили его убийц Брута и Кассия. Октавиан впоследствии стал императором и принял титул Августа. – Прим. перев.


[Закрыть] была предвестием варварских нашествий в конце Римской империи; он, возможно, прав, но это видение поэта, а не научный вывод.

Это еще не все. Нужно также ответить на вопрос, до какой степени действия одного или нескольких человек могут повлиять на результат. Здесь есть две крайние точки зрения: с одной стороны, это теория, так сказать, героической личности, согласно которой эта степень предельно велика; с другой – теория, которую можно назвать демократической, считающая это влияние минимальным или вообще ничтожным.

Экспериментальная истина находится посредине; факты показывают, во-первых, что незначительные события в большой степени зависят от личностей, более важные – в минимальной или ничтожной. Во-вторых, что в социальных движениях есть мощные течения, которым действия отдельных людей очень мало или вообще не могут противостоять.

По правде говоря, это всегда было более или менее понятно. Поэтому если вернуться к приведенным выше примерам, будет банальным соображение о том, что желание защищать свою партию вопреки главенствующему течению, которое называют в таком случае требованием времени, – пустое дело. И хотя справедливым будет сказать, что каждый понимает указанные священные требования по-своему, это относится к приложению принципа, но не к самому принципу.

Было правильно замечено, что даже если бы Юлиан процарствовал долго, ему не удалось бы сильно навредить христианской вере, выражавшей непреодолимые в ту пору чувства. Тут добавляют (и в этом отношении знаменательно исследование проф. Адриана Навилля), что сам Юлиан[121]121
  Naville A. Julien l’Apostat et sa philosophie du polythéisme. Paris, Sandoz et Fischbacher, 1877. P. VII – 204.


[Закрыть], открытый враг христианства, отдавал дань, хотя и неосознанно, чувствам, пропагандируемым последним.

Соображение по поводу частного случая следует перенести на другие. Человеку сложно не разделять чувства, господствующие в том обществе, где он живет; обычно его разногласия с окружающими сводятся к форме, а не существу. Поэтому часто бывает, что государственные деятели, даже ненамеренно, придерживаются основных течений, существующих в данной стране, и используют существующие чувства и интересы, в чем, собственно, и заключается искусство власти. Редко когда они стремятся произвести переворот в чувствах и интересах, который, как правило, обречен на поражение.

Наиболее искусным государственным человеком является тот, кто не ставит перед собой недостижимые цели и умеет воспользоваться конъюнктурой для преследования достижимых. Точно так же капитан парусного судна тем более искусен, чем лучше он умеет воспользоваться ветрами и течениями, чтобы достичь желанной гавани. Но нельзя быть уверенным в том, что он не ошибается насчет целесообразности плыть туда, как и относительно того, к какому результату приведет в конечном счете достижение цели, поставленной государственным деятелем.

Здесь уместно сделать важное замечание. Для того чтобы следовать в русле чувств и интересов, государственный деятель должен идти на уступки, противоречащие его конечной задаче, – но лишь в средствах, а не в цели. Он похож на дельца, который в ходе спекулятивной операции тратит все новые суммы; чтобы она была успешной, требуется завершить ее до того, как кончатся средства. Об одном игроке парижской биржи рассказывают, что он с большим основанием предвидел крах Панамской компании[122]122
  Громкий крах Панамской компании привел к суровому приговору в адрес старого инженера Лессепса, который в 1881 г. был инициатором рытья канала на перешейке. См.: Les deux scandales de Panama, présentés par J. Bouvier. Paris, Juilliard, 1964. – Прим. итал. ред.


[Закрыть] и играл на понижение, но когда у него кончились деньги, застрелился. Через несколько дней было объявлено о банкротстве компании. Если бы этот спекулянт мог продержаться еще хоть немного, он заработал бы целое состояние. Итак, политик всегда должен помнить о словах, сказанных Солоном Крезу: «Пока жизнь человека не завершилась, его нельзя назвать удачливым»; Ante mortem ne laudes hominem quemquem (Прежде смерти не называй никого блаженным), написано в Экклезиастике (Книга Иисуса, сына Сирахова, 11).

В соответствии с названными предпосылками мы можем утверждать, что из ныне здравствующих государственных деятелей наиболее выдающимися и далеко превосходящими других являются Ллойд Джордж и Джованни Джолитти.

Сегодня господствующей в цивилизованном мире формой власти является демагогическая плутократия (не буду повторять здесь то, о чем я подробно писал в «Социологии»). Два вышеупомянутых государственных деятеля научились, сумели и продолжают пользоваться этой ситуацией с редкостным мастерством, примыкая то к одному, то к другому лагерю и без малейших колебаний в случае необходимости меняя курс.

Ллойд Джорджа обвиняли в беспринципности, в том, что он ни во что не верит. Возможно, отчасти это и так, но это вопрос этики, а не социальной науки. В общем, люди склонны верить в то, что им выгодно; поэтому очень сложно определить, в том числе им самим, насколько ими движет вера и чувство, а насколько искусство и разум.

Покончив с этими психологическими тонкостями и обращаясь исключительно к внешним фактам, мы можем заметить, что вменяемые Ллойд Джорджу в вину беспринципность и непостоянство на самом деле являются варьированием наиболее подходящего, по его мнению, способа использовать чувства и интересы в зависимости от конъюнктуры. Точно таким же образом то или иное расположение руля и парусов свидетельствует лишь о способе, каким капитан собирается добраться до пункта назначения.

Своим конкретным распоряжениям, которые по сути дела выражают его манеру власти, Ллойд Джордж часто придает сентиментальную, иногда даже мистическую форму, откуда и возникает представление об изменчивости его взглядов в этой области. Джолитти имеет репутацию большего скептика, поэтому, если он и не избежал полностью обвинений, предъявляемых Ллойд Джорджу, они не были столь настойчивыми.

Говорят, что Ллойд Джордж поначалу был демократичен, а затем превратился в консерватора. На самом деле он ни то ни другое, поэтому примыкает то к одному, то к другому лагерю демагогической плутократии; следуя веяниям времени и приближаясь к одному из них, особенно к демагогическому, он делает это вполне искренне, что выглядит и отчасти является выражением его принципов.

Поведение Джолитти не столь противоречиво, поскольку он отдает предпочтение посредничеству между двумя лагерями и, используя их противостояние, старается выглядеть лишь арбитром в их споре. Он хочет примирить монархический принцип с демократическим или социалистическим, потому что считает, что социалистическая монархия будет естественным завершением итальянского цикла.

Чтобы лучше понять взаимосвязь сегодняшних обстоятельств и деятельности политиков, обратимся к гипотетическому и обезличенному примеру.

Допустим, что мы находимся в одной из фаз цикла демагогической плутократии, описанного в «Социологии». Партия, называемая демократической, переживает подъем, буржуазная партия – упадок. Как это чаще всего бывает, последняя все более демонстрирует свою слабость, первая же рвется к власти. Государство разваливается и все менее способно управлять соперничающими партиями.

Как же следует поступать государственному деятелю в такой обстановке?

Если бы ему было известно, как будут дальше развиваться события, было бы несложно избрать правильный путь, который ведет в нужном направлении, за вычетом уже высказанного соображения о том, что в конечном счете в дальней перспективе он может вести к катастрофе. Но если относительно ближайших результатов существует лишь вероятность, то уверенности нет и приходится следовать прогнозам. Эти прогнозы могут основываться на совершенно разных предположениях: первое исходит из того, что мы близки к точке смены направления цикла, второе – что далеки. Резкое изменение его характера, т. е. революция, насильственная или мирная, может преследовать интересы одной из партий, скорее всего (но не обязательно) более сильной, или интересы третьей стороны, которая выступает в нужный момент. Постепенное и нарастающее изменение в рамках цикла происходит путем модификаций, устраняющих причины нарушения равновесия, с учетом уже высказанного соображения, что такие модификации часто ведут к ближайшим желаемым результатам и к удаленным нежелательным и что исход предприятия зависит от того, возымеют ли эффект первые прежде, чем проявятся вторые.

Таким образом, перед государственным человеком открываются две дороги. Двигаясь по первой, он становится во главе партии, которая, по его мнению, одержит верх, и вступает в решительную битву; двигаясь по второй, он осторожно поощряет движение, совершающееся в рамках данного цикла. Первому образу действий редко сопутствует явный успех, потому что он наблюдается только в исключительных случаях, связанных с переменой цикла; второй образ действий встречается чаще, почти всегда, потому что один и тот же цикл длится столетиями; так вели себя большинство выдающихся политиков в истории. В римской истории был один Октавиан Август и немало успешных императоров.

Джолитти и Ллойд Джордж принадлежат, очевидно, к роду государственных деятелей, которые стремятся удержаться в рамках текущего цикла.

При гипотетически принятом нами положении дел, чтобы предупредить нарушение равновесия, следует ослабить партию, которая чересчур сильна, и усилить ту, которая ослабла, но сделать это осторожно, ибо авторитет государства настолько снизился, что ему трудно прибегнуть к силе.

Джолитти проявил себя как великий мастер подобных действий. Я уже отмечал это в «Социологии»; мне кажется, что последовавшие события полностью подтвердили эти наблюдения. Становится все очевиднее, что в Италии, вероятно, никто не сравнится с ним в умении использовать наличные чувства и тем более интересы.

Один из часто применяющихся и важных приемов описанного выше искусства состоит в том, чтобы на некоторое время и в известных пределах оставлять свободное поле деятельности для партии, которую желательно ослабить, и позволить ей совершать ошибки. Это влечет двоякую выгоду. Во-первых, партию, прибегающую к произволу и насилию, ждут разочарования; во-вторых, в более слабой партии пробуждается отвага, которую вызывает у самых слабых чувство смертельной опасности; она постарается оказать сопротивление противнику и целиком перейти под защиту правительства. Но это искусство требует большого мастерства, чтобы не потерять контроля над действиями партии, получившей свободу рук, и успеть вовремя вмешаться для подавления спровоцированных беспорядков и резких столкновений.

Этот способ использовал Джолитти, будучи министром, во время всеобщих стачек. Он предоставил бастующим свободу действий, дождался, пока реакция на их поступки позволит ему вмешаться, и незамедлительно и без труда навел порядок. Теперь он очень часто в сложных ситуациях действует таким же образом.

В сентябре 1920 г. он не препятствовал рабочим захватывать фабрики и создавать вооруженные отряды Красной гвардии. При желании он мог бы это сделать, что доказывается его успешными распоряжениями в начале 1921 г. Следовательно, его действия были не вынужденными, а умышленными: сначала они эксплуатировали агрессивные настроения рабочих, а затем чувство самосохранения буржуазии.

Тактика оказалась удачной и привела к нужным результатам. Захват фабрик и связанные с ним разочарования ослабили социалистическую, а тем более экстремистскую партии, предприниматели же сомкнули свои ряды, и буржуазия набралась смелости защищать свое дело, не дожидаясь от правительства манны небесной, для чего ей пришлось отказаться от блаженной праздности и позиции стороннего критика. Поговорку: «Помоги себе сам, и Бог тебе поможет» – можно переиначить таким образом: «Помоги себе сам, и тебе поможет правительство».

В других подобных ситуациях имело место сочетание продуманных мер с вынужденными, но о них нужно судить не по отдельности и не применительно к абстрактным принципам, даже самым лучшим, а по поведению общества.

Все злоупотребления, от которых пострадала буржуазия, породили ответную реакцию в виде фашизма, дающего оружие правительству, оставленному и даже отвергнутому теми, кого оно защищает, перед лицом тех, кто готовит переворот. Авторитет государства может укрепиться, если оно вернется к своей роли посредника между борющимися сторонами.

Если обратить внимание на то, как осуществляются многие фашистские вылазки, легко заметить, что правительство при желании может без труда им помешать. Следовательно, оно терпит их намеренно, а не по необходимости.

Социалисты обвиняют Джолитти в сочувствии фашизму, но это совсем не так. Он не сторонник, но и не противник фашизма. Безусловно, не он создавал его, и он не собирается с ним покончить; он пользуется фашизмом, так же как и любой действующей в стране силой, как пользовался популярами, экстремистским крылом социалистов против умеренного, последним против первого; еще лучше это удавалось бы ему, если бы они вошли в правительство, как было им предложено.

Что принесет фашизм, трудно сказать. Сегодня ему еще недостает определенного и притягательного идеала, мифа и положительной программы общественно-политического устройства. Возможно, он еще обзаведется всем этим и тогда станет крупной политической партией; но может быть, до этого и не дойдет, тогда его роль ограничится противодействием самоуправству крайнего социализма, он будет недолговечным, а его сегодняшнее использование правительством принесет очевидные плоды без оглядки на его будущее, которое может сулить как выгоды, так и опасения.

Пока что, если не говорить о внешней политике и возможных катастрофах, вызванных резкой сменой цикла, главную угрозу представляют возможные последствия экономических мер, которые правительства собираются (а вернее, вынуждены) предпринять для умиротворения своих противников и поощрения союзников. Источник, из которого они должны для этого по необходимости черпать, – это капиталы (преимущественно, сбережения) и производство, так что правительства продержатся столько времени, на сколько хватит этих сумм. Варварские нашествия лишь ускорили падение Римской империи, но оно было подготовлено ее экономическим состоянием; при любых серьезных потрясениях они играют решающую роль. Итак, нам следует понять, насколько близок тот момент, когда источник иссякнет.

Обычно подобные соображения мало волнуют политиков типа Ллойд Джорджа и Джолитти, великих мастеров политической тактики, так как они относят их к области отвлеченной стратегии, а то и совершенно бесполезной идеологии. Этому способствует то, что характер тактика противоположен характеру стратега, они отличаются друг от друга, как профессия биржевого спекулянта от профессии ученого. Кроме того, удаленность перспективы некоторых событий лишает их злободневности, которая единственно волнует практиков. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и невежество политических деятелей, чьи познания в общественных науках довольно скудны.

К тому же им кажется, что искусство, помогающее им эксплуатировать чужие мнения и чувства, столь же успешно позволит им обойти препятствия, вытекающие из природы вещей, поэтому они не замечают пределов, за которыми их воля бессильна.

Равным образом, не будучи верующими, они не осознают силу веры в других и, полагаясь на свое искусство, оказываются безоружными перед опасностями, которые таит в себе вера. Наполеон I имел очень ясные представления о религии как орудии управления, но он не понимал ее нравственной силы и недооценивал пробуждение патриотизма в Испании и Германии, поэтому не мог предвидеть его последствия.

Для того чтобы решить сегодняшние проблемы, Джолитти был вынужден принять ряд экономических мер; вполне вероятно, что он осознавал и отдаленные последствия некоторых из них, но считал, что ими можно пренебречь, а возможно, что он не думал об этом и не считал нужным думать, полагая это пустым делом.

В этом он отчасти может быть прав, ибо искусство, которое сегодня рекомендует эти меры, завтра, не исключено, отвергнет их. Вся история свидетельствует о том, что демагогическая плутократия прекрасно умеет представлять безобидными внешне невыгодные ей меры, к которым она прибегает. Это ее искусство, мастерски применявшееся отцами-сенаторами, привело к процветанию Римскую республику, и оно же немало способствовало процветанию цивилизованных народов в прошлом столетии.

Возьмем, к примеру, контроль. Джолитти счел нужным согласиться с ним из тактических соображений и, судя по тому, что нам известно, был, вероятно, прав. Теперь остается узнать, насколько форма будет соответствовать существу. Если контроль будет применяться всерьез, он нанесет серьезный экономический ущерб и в дальнейшем сулит немалые беды; если же он будет только внешним, потери могут быть невелики. Однако существуют чувства, с которыми также следует считаться. Если рабочие увидят, что их обманывают, они могут решиться на крайние действия. Опыт прошлого показывает, что в подобных случаях до такого доходит нескоро; остается выяснить, насколько будущее повторит прошлое.

Вкратце сегодняшнее положение можно описать следующим образом. Мы достигли такого исторического момента, когда одна часть населения поднялась на захват имущества другой. Чрезмерные налоги, доходы плутократов, сокращение рабочего дня, повышение зарплат и жалований, меры, с помощью которых правительство якобы снижает дороговизну, а на самом деле ее усиливает, захваты, стремление помешать безработице сделать свое дело, т. е. восстановить баланс заработной платы, бесполезные общественные работы, эмиссия бумажных денег, всевозможные пособия, в том числе тем предприятиям, которые угрожают безработицей, анархия коммунальных служб – все это лишь формы проявления отмеченного феномена. Рассуждения, которые имеют целью оправдание этих вещей, суть выражение чувств, разновидность класса дериваций, описанных в «Социологии».

Поскольку одна из партий вошла в силу отчасти благодаря собственным стараниям, отчасти из-за трусости противников и одержала над ними верх, никакой государственный деятель не может управлять без поддержки хотя бы части этой партии, за исключением случаев, когда, как в Риме, мощь легионов преодолевает интриги и народные бунты или когда дело оборачивается так, как сегодня в России. Если он попытается это сделать, то у него ничего не получится, он обречен на поражение, он останется один, покинутый всеми, в первую очередь, возможно, теми, кого он хочет защитить. Относительно последних следует напомнить, что, как часто отмечалось, есть разные виды смелости. Теперь мы видим, что можно обладать смелостью, чтобы силой подавить социалистов, и не обладать моральным духом, чтобы настоять на необходимости – суровой необходимости для большинства довольствоваться меньшим достатком, чем тот, который обещали социалисты и прочие демагоги. Лучше, по всей видимости, воспользоваться этими обещаниями и предложить лишь другой способ их исполнения, не вникая в реальность этого способа.

Суждение, которое можно было бы составить относительно этого комплекса чувств и интересов, людей и вещей, не следует смешивать с суждением по поводу государственных деятелей, вынужденных считаться с этими чувствами и интересами и зачастую, как в случае Джолитти и Ллойд Джорджа, не очень довольных этим. Их искусство измеряется умением извлечь из этих обстоятельств максимум преимуществ и обойтись минимальными потерями. С этой точки зрения Джолитти действует еще успешнее, чем Ллойд Джордж, потому что его задача труднее, ведь Италия беднее Англии, здесь сложнее раздобыть крупные суммы, необходимые для управления. Джолитти должен был достичь многого с малыми средствами, и ему это удалось.

Все сказанное касается настоящего и ближайшего будущего; дальнейшее будет зависеть от того, продолжится ли цикл, внутри которого мы сейчас находимся[123]123
  Эта статья была написана в первых числах апреля; перечитывая верстку в июле, я не счел нужным что-либо сократить, добавить или изменить, не считая форм некоторых глаголов, которые из настоящего или будущего времени следует перенести в прошедшее; но читателю будет нетрудно сделать это.


[Закрыть].