Текст книги "Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера"

Через несколько недель моя мама (тогда она работала в ресторанчике Famous, который Джерри держал в Studio-City) случайно повстречала Кристи Мак-Никол, которая зашла перекусить. Мама представилась и сказала: «Кевин Митник – мой сын».

Мак-Никол сразу ответила: «Да, точно, а что это за история о том, что он отключал мне телефон?» Актриса сказала, что ничего подобного с ней ни разу не происходило и она не меньше меня задавалась вопросом, откуда же пошел этот слух. Позже частный детектив подтвердил, что ничего подобного не было.

Когда меня спрашивают, зачем через несколько лет я ударился в бега, а не ответил на обвинения, предъявленные мне со стороны федеральных властей, я вспоминаю о моментах вроде описанного выше. Зачем мне миндальничать, если мои обвинители в средствах не стесняются? Если нет презумпции справедливого рассмотрения дела и правительство может основывать обвинения на предрассудках и непроверенных слухах, то единственный адекватный ответ – бегство!

Мама, бабушка и Бонни – все они были в шоке, так как знали, что адвокат попросту лжет.

Когда пришла моя очередь высказаться по делу, адвокат сказал судье, что я действительно летал в Израиль в конце 1984 года, но не чтобы скрыться, а только с туристическими целями. Я был ошеломлен. Мы обсуждали этот вопрос за десять минут до слушания, и я совершенно ясно объяснил, что не выезжал из страны уже много лет, а за океаном вообще никогда не был. Мама, бабушка и Бонни – все они были в шоке, так как знали, что адвокат попросту лжет. Как юрист может быть таким некомпетентным?

В качестве последней попытки устрашить магистрата Леон Вейдман сделал одно из самых возмутительных заявлений, которые когда-либо высказывались государственным обвинителем в суде: он сказал Тассопулосу, что я могу развязать атомную войну. «Он может насвистеть в телефон и запустить ядерную ракету с базы NORAD[39]39
  Командование воздушно-космической обороны Северной Америки (http://ru.wikipedia.org/wiki/Командование_воздушно-космической_обороны_Северной_Америки).


[Закрыть]», – сказал Леон. Откуда только могла взяться такая нелепая мысль? Компьютеры NORAD даже не соединены с внешним миром, и команды по запуску ракет не передаются по общедоступным телефонным линиям.

Остальные его обвинения – все как одно ложные – были россказнями. Они, очевидно, брались из статей желтой прессы или черт знает еще откуда. Однако эту чушь с NORAD я не встречал больше никогда, даже в фантастических рассказах. Думаю, Леона так мог впечатлить кассовый голливудский фильм «Военные игры»[40]40
  Подробнее о фильме: http://ru.wikipedia.org/wiki/Военные_игры


[Закрыть]. Позже широко распространилось мнение, что сюжет «Военных игр» был частично основан на моих эксплойтах. Это неправда.

Государственный обвинитель Вейдман описал меня как настоящего Лекса Лютора компьютерного мира (себя, полагаю, он в этот момент воображал Суперменом!). Подозрение в том, что я мог насвистеть в трубку, было настолько натянутым, что я просто громко рассмеялся, когда услышал это. Я был уверен: судья скажет обвинителю, что его слова абсурдны.

Вышло, однако, наоборот: она распорядилась задержать меня и не выпускать под залог, так как я был вооружен (вооружен!) клавиатурой и представлял опасность для общества.

Еще судья сказала, что меня следует содержать в месте, где не будет доступа к телефону. Жилые помещения, отведенные под основной контингент тюрьмы, были оснащены телефонами, по которым заключенные могли звонить, но оплачивала эти вызовы принимающая сторона. Единственным местом, где телефона не было, оказалась одиночная камера с красноречивым названием «нора».

В журнале Time от 9 января 1989 года в статье под рубрикой «Технологии» говорилось: «Даже наиболее опасным уголовным преступникам обычно разрешается пользоваться телефоном, а вот Кевину Митнику не разрешается. По крайней мере без присмотра охранника. Кроме того, ему разрешено звонить только жене, матери и адвокату. Дело в том, что дать Митнику телефонную трубку – все равно что дать пистолет гангстеру. Двадцатипятилетний преступник, бывший студент колледжа, обвиняется федеральными властями в том, что, используя телефонные линии, стал одним из самых опасных компьютерных взломщиков всех времен».

«Гангстер с пистолетом» – так они говорили о парне, вооруженном только компьютерной клавиатурой и навыками социальной инженерии!

У меня была еще одна возможность защититься в суде. Слушание с участием магистрата касалось только первоначального решения о задержании. Согласно федеральной системе после этого вы попадали в рулетку и для работы над вашим делом случайным образом назначался федеральный судья (поэтому система и называлась рулеткой). Сказали, мне очень повезло, что таким судьей стала Марианна Пфельцер. Однако это было совсем не так.

Алан Рубин, новый адвокат, которому поручили мое дело, попытался доказать, что меня не следует содержать в одиночной камере. Такие места предназначались для заключенных, которые совершали в тюрьме насильственные преступления либо угрожали работе самой тюрьмы. Судья Пфельцер ответила: «Именно там ему и место».

Теперь меня посадили в новенький, только что открытый Федеральный городской дисциплинарно-исправительный комплекс в центре Лос-Анджелеса. Меня проводили на восьмой этаж, в Северный блок 8, и показали мои новые апартаменты: комнатку размером восемь на десять футов[41]41
  2,5 на 3 м.


[Закрыть] с тусклым освещением и единственным узким окном-щелью, через которое были видны автомобили, железнодорожная станция, разгуливающие свободные люди и отель Metro Plaza, где, как бы жалко это ни звучало, я мечтал оказаться. Я даже не мог видеть охранников и других заключенных, поскольку от них меня отделяли не прутья, а стальная дверь с ячейкой, через которую мне подавали подносы с баландой.

Одиночество отупляло. Заключенные, вынужденные оставаться в одиночной камере на протяжении длительного времени, часто утрачивали связь с реальностью. Некоторые так и не восстанавливались, проводя остаток жизни в сумеречной стране между мирами. Они утрачивали способность жить в обществе, ходить на работу. Чтобы представить себе, каково это, вообразите, будто проводите 23 часа в сутки в туалете, освещенном единственной 40-ваттной лампочкой.

Я покидал камеру только для того, чтобы пройти десять футов[42]42
  Чуть более 3 м.


[Закрыть] до душевой. Меня должны были заковывать в кандалы и наручники, то есть обращаться так же, как и с преступниками, совершившими нападение на охранника. Для занятий физкультурой меня раз вдень выводили в своеобразный двор-колодец, который не более чем в два раза просторнее моей камеры. Там я в течение часа мог дышать свежим воздухом и пару раз отжаться.

Как я там выжил? Меня навещали мама, бабушка, отец и жена. Я жил от встречи к встрече. Чтобы не сойти с ума, я все время чем-то занимал свой ум. Поскольку в одиночную камеру я попал не за нарушение тюремного режима, мне разрешали некоторые вольности по сравнению с обычными жесткими правилами содержания в подобном месте. Мне можно было читать книги и журналы, писать письма, слушать портативное радио (больше всего мне нравились «Новости KNX 1070» и классический рок). Однако писать было сложно, так как мне выдавали только коротенький карандаш, настолько толстый и короткий, что пользоваться им можно было всего несколько минут подряд.

Даже в одиночной камере, вопреки всем усилиям суда, мне удавалось немного заниматься телефонным фрикингом. Мне позволялось звонить по телефону адвокату, маме, отцу, тете Чики и Бонни. Правда, говорить с Бонни разрешали только тогда, когда она была дома, а не на работе. Иногда я целый день тосковал по разговору с ней. Чтобы я мог поговорить по телефону, меня заковывали в наручники и выводили в коридор, где висели три таксофона. Там охранник снимал с меня цепи, садился на стул на расстоянии пяти футов[43]43
  Примерно 1,5 м.


[Закрыть] от стены с таксофонами и наблюдал за мной.

Звонок кому-то, кто не упоминался в судебном ордере, казался невозможным, разве что я мог подкупить охранника, но такой поступок сразу же лишил бы меня всех тех немногих привилегий, которыми я пользовался.

Был ли какой-нибудь способ позвонить Бонни на работу? Я составил план. Конечно, для его воплощения требовалась глупая удаль, но, с другой стороны, что мне было терять? Я уже сидел в одиночной камере, возможно, считался угрозой для национальной безопасности. Отстойнее некуда.

Я сказал охраннику: «Хочу позвонить матери». Он посмотрел номер в журнале. Потом прошел пару шагов к телефону, набрал номер и вручил мне трубку. Ответила телефонистка, спросила мое имя, а потом освободила линию, пока не ответила моя мама и не сказала, что оплатит звонок от сына. Наконец нас соединили.

Я продолжал разговаривать, а тем временем легко нажал на рычаг телефона, чтобы завершить соединение.

Разговаривая с мамой, я часто почесывал спину о таксофон, как будто у меня был зуд. В конце беседы я засунул руку за спину, как будто хотел почесаться. Я продолжал разговаривать, а тем временем легко нажал на рычаг телефона, чтобы завершить соединение. Потом снова вытащил руку, чтобы она была на виду.

У меня было всего 18 секунд, чтобы набрать новый номер, ведь потом телефон начнет выдавать громкие короткие гудки, и охранник, несомненно, их услышит.

Я снова засунул руку за спину, словно хотел почесаться, а сам очень быстро набирал нужный номер, начиная с нуля, так как тогда звонок оплачивался принимающей стороной. Почесываясь, я иногда переступал на шаг взад-вперед, поэтому охранник не заметил в моих действиях ничего подозрительного.

Конечно же, я не видел номеронабирателя, поэтому должен был постараться и правильно набрать номер не глядя. Еще нужно было плотно прижимать трубку к уху, чтобы охранник не слышал тоновых сигналов из трубки при повторном наборе.

Все это время я должен был вести себя так, словно говорю с матерью. Поэтому я кивал и всячески делал вид, что слушаю, – и все это перед охранником.

Набрав новый номер, мне нужно было так обыграть беседу, чтобы ответ на вопрос «Вызов оплачивается принимающей стороной. Кто говорит? – Кевин» выглядел естественно для охранника. Услышав оператора, я сказал что-то вроде: «Ну, еще скажи дяде Джону, что (ив трубку – КЕВИН) передает ему большой привет».

Когда я услышал голос Бонни, у меня словно крылья выросли. Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы говорить не с большим воодушевлением, чем с матерью.

Сработало. Я ощущал триумф, как будто мне удался исторический взлом.

В первый раз всегда сложно. Однако я стал так звонить каждый день. Прямо удивляюсь, как охранник не купил мне лосьон от зуда.

Однажды ночью, недели через две, как я начал проделывать этот трюк, я уже спал, когда дверь в камеру тихонько открылась.

Однажды ночью, недели через две, как я начал проделывать этот трюк, я уже спал, когда дверь в камеру тихонько открылась. Меня навестила группа людей в костюмах: пара помощников начальника тюрьмы и сам начальник. Они заковали меня в наручники, кандалы и приволокли в переговорную комнату, в 30 футах[44]44
  Около 10 м.


[Закрыть] от камеры. Я сел, один из помощников спросил: «Митник, как вы это делаете? Как вы перенабираете номер?» Я прикинулся дурачком, думая, что было бы тупо что-либо признавать. Пусть сами попробуют доказать.

Начальник ухмыльнулся: «Мы отслеживаем ваши звонки. Как вы набираете номер? Надзиратель с вас глаз не сводит». Я улыбнулся ему в ответ и сказал: «Ну, я же не Дэвид Копперфильд, как же я могу перенабирать номер? Вы сами говорите, что офицер наблюдает за каждым моим движением».

Через два дня я услышал шум за дверью камеры. Это пришел монтер из Pacific Bell. Что за черт? Оказывается, он устанавливал телефонную розетку прямо напротив камеры. В следующий раз, когда я попросил позвонить, стало ясно, зачем охранник принес телефон с 20-футовым[45]45
  Примерно шестиметровым.


[Закрыть] проводом, включил его в розетку, набрал разрешенный номер и протянул мне трубку через отверстие в литой металлической двери. До самого телефона мне было не достать. Вот скоты!

Бонни не только принимала мои звонки, но и очень поддерживала меня. Три раза в неделю после работы она ехала на машине ко мне в тюрьму – а путь был неблизкий – и очень долго ждала в очереди, пока не приходил ее черед для свидания. В комнате для свиданий за нами все время наблюдали охранники. Нам были дозволены только краткое объятье и поспешный поцелуй. Снова и снова я абсолютно искренне уверял ее, что больше никогда не буду заниматься теми вещами, из-за которых я здесь оказался. Как и раньше, я от начала и до конца верил в то, о чем говорил.

Я так и сидел в одиночной камере, а тем временем адвокат Алан Рубин договаривался с государственным обвинителем об условиях сделки о признании вины, которая позволила бы мне выйти из тюрьмы без суда. Меня обвиняли во взломе DEC и незаконном получении кодов доступа к MCI, из-за чего компания DEC понесла убытки в четыре миллиона долларов, – абсолютно абсурдное заявление. На самом деле все деньги, которые из-за меня потратила компания Digital, ушли только на эту судебную тяжбу. Цифра в четыре миллиона была взята с потолка и именно для того, чтобы меня приговорили к длительному тюремному сроку в соответствии с Федеральным руководством по вынесению приговоров. Мое наказание должно было основываться на сумме неуплаченных лицензионных взносов, которые я задолжал компании за скачанный исходный код, а это были куда меньшие суммы.

Все же я жаждал уладить это дело и как можно скорее выйти из камеры, которая напоминала гроб. Я не хотел дожидаться суда, так как знал: у федералов достаточно доказательств, чтобы засудить меня. У них были мои записи и диски, был Ленни, который с нетерпением ждал возможности дать против меня показания, а также запись, сделанная с микрофона на нашей последней хакерской прогулке.

Наконец мой адвокат смог найти компромиссное решение с обвинением. В результате мне светил годичный тюремный срок. Кроме того, от меня требовали дать показания против Ленни. Все это было для меня шоком: мне всегда говорили, что тот, кто доносит первым, отделывается легко, возможно, вообще не получает срок. В данном случае федералы намеревались засадить за решетку и собственного стукача, моего бывшего друга. Конечно же, я согласился. Ленни донес на меня, почему бы мне не отплатить ему тем же?

Когда мы были в суде, внезапно оказалось, что судья Пфельцер крайне впечатлена теми многочисленными слухами и ложными подозрениями, которые со временем накопились против меня. Она отклонила вариант со сделкой о признании вины, посчитав его слишком снисходительным. Все же Пфельцер пересмотрела приговор и присудила мне год тюремного заключения и еще полгода в социальном реабилитационном центре для бывших заключенных. Кроме того, я должен был встретиться с Энди Голдстейном из DEC и рассказать ему, как у меня получилось пробраться в их сеть и скопировать самый драгоценный исходный код.

Стоило мне согласиться на сделку о признании вины, как, словно по волшебству, меня перестали считать угрозой национальной безопасности. Меня перевели из одиночной камеры в общую. Поначалу я почувствовал такое облегчение, как будто вышел на свободу, но реальность незамедлительно напомнила о том, что я все еще в тюрьме.

Когда меня содержали вместе со всеми заключенными в городском дисциплинарном исправительном центре, один сокамерник, колумбийский наркобарон, предложил мне пять миллионов долларов наличными, если я смогу проникнуть в Sentry, компьютерную систему Федерального бюро тюрем, и помогу ему освободиться. Я не отказался от дружеских отношений с ним и немного подыграл этому человеку, но совершенно не собирался сворачивать на предложенную им дорожку.

Вскоре меня перевели в федеральный тюремный лагерь в Ломпоке. Чем это место отличалось от тюрьмы? Там были общие спальни, которые напоминали казармы, а сам лагерь даже не был окружен изгородью. Эти новые апартаменты я делил с осужденными. Они, как и я, были из числа белых воротничков. Среди моих новых сокамерников даже нашелся один федеральный судья, обвиненный в уклонении от уплаты налогов.

За время пребывания в одиночной камере я поправился до 240 фунтов[46]46
  Около 109 кг.


[Закрыть], так как питался в основном вкуснятиной из кооперативного магазина, в частности шоколадными плитками «Херши», которые утопали в арахисовом масле. Это помогало мне снимать стресс. Посудите сами: когда вы сидите в одиночке, что еще может так поднять настроение, как сладости?

В Ломпоке среди моих сокамерников нашелся отличный парень по имени Роджер Уилсон, который приучил меня к длительным прогулкам и занятиям физкультурой. Кроме того, благодаря ему я стал есть более здоровую пищу: рис с овощами и тому подобные вещи. Перейти на такой режим было непросто, но с его помощью мне это удалось. Это было начало перемен в моем образе жизни. Они меня совершенно преобразили, по крайней мере телесно.

Как-то раз я сидел в очереди на деревянной скамейке, ожидая телефонного разговора. Тогда ко мне подошел Айвен Бёски с чашкой кофе в руке. Все мы знали, что Бёски – бывший финансовый гений-миллиардер, которого обвинили в сделках с использованием конфиденциальной информации. Оказалось, что и он меня знает. «Эй, Митник, – сказал он, – сколько денег ты сделал на взломе всех этих компьютеров?»

«Я это делал не ради денег, а для забавы», – ответил я.

Он сказал что-то вроде этого: «Ты попал в тюрьму, а никакой выгоды за это не имел? Разве это не тупо?» Подобные слова прозвучали очень высокомерно. Именно в тот самый момент я заметил, что у него в кофе плавает таракан[47]47
  Roach переводится как «таракан» и как «окурок». Поэтому, возможно, имеется в виду окурок сигареты с марихуаной (http://www.multitran.ru/c/m.exe?t=795501_2_1).


[Закрыть]. «Да уж, это не Helmsly[48]48
  Helmsly – империя фешенебельных американских отелей.


[Закрыть]», – ответил я с улыбкой.

Бёски так и не ответил. Просто встал и ушел.

Проведя почти четыре месяца в Ломпоке, я должен был отправиться в учреждение для реабилитации бывших заключенных. На иврите это место называлось Бейт-Тшува, или Дом покаяния. В Бейт-Тшува использовалась 12-этапная программа реабилитации алкоголиков, наркоманов и людей с другими формами зависимости.

На следующем свидании супруга сообщила мне горькую новость: она подала на развод.

Мой предстоящий переход в этот реабилитационный центр, конечно, радовал. Однако были и плохие новости: оказалось, что инспектор по надзору за условно осужденными позвонил Бонни и сообщил, что должен с ней встретиться и проинспектировать квартиру, где она тогда жила. Он объяснил это тем, что необходимо одобрить мои будущие условия проживания перед тем, как я выйду на свободу. Для Бонни это была последняя капля. Она чувствовала, что уже достаточно натерпелась и не может больше сносить всю эту волынку. «Вам нет необходимости инспектировать мою квартиру, – сказала она инспектору, – мой муж здесь больше жить не будет». На следующем свидании супруга сообщила мне горькую новость: она подала на развод.

Теперь Бонни признается: «Это было для меня очень тяжелое время. Я думала, что не справилась. Было страшно. Я очень боялась бросить Кевина, но боялась и оставаться с ним. Просто страх остаться с ним стал слишком велик».

Для меня это было как гром среди ясного неба. Мы же собирались провести вместе остаток жизни, а она так резко передумала именно тогда, когда приближалось мое освобождение. Ощущение было такое, словно на меня обвалилась куча кирпичей. Мне было невыносимо больно, к тому же я был шокирован.

Бонни согласилась прийти в реабилитационный дом и провести со мной пару сеансов брачного консультирования. Они не помогли.

Я был глубоко разочарован ее решением расторгнуть брак. Из-за чего у нее мог случиться такой резкий перелом в чувствах? Я думал, что дело в каком-то другом парне, который нарисовался на горизонте. Подумал: если проверить сообщения с ее автоответчика, можно будет узнать, кто это. Мне было неприятно этим заниматься, но я понимал, что только так смогу докопаться до истины.

Я знал, что у Бонни стоит автоответчик производства RadioShack, так как распознал характерный звонок, который он выдавал перед тем, как предлагал звонящему оставить сообщение. Кроме того, я знал, что такое устройство позволяет получать сообщения удаленно. Если у вас есть рация, поставляемая вместе с автоответчиком, она испускает определенный набор тоновых сигналов. Эти сигналы, в свою очередь, позволяли воспроизводить сообщения, записанные на автоответчике. Как же можно было прослушать ее сообщения, дозвонившись до автоответчика удаленно, но не активируя удаленный зуммер?

Я уговорил продавца распаковать по зуммеру каждого типа, поставить батарейки в рации и проиграть каждый сигнал так, чтобы я его услышал.

Я позвонил в магазин RadioShack и описал тип автоответчика, который был у Бонни, а потом добавил, что у меня сломался зуммер и мне нужно купить новый. Продавец сказал, что существует четыре типа зуммеров для разных моделей данного конкретного автоответчика: А, В, С и D. Каждый из них выдает определенную последовательность тонов. Я ответил: «Я музыкант, так что у меня хороший слух». Он предложил мне прийти в магазин, но я не мог оставить реабилитационный центр, поскольку новички не имели права покидать учреждение на протяжении первых 30 суток. Я уговорил продавца распаковать по зуммеру каждого типа, поставить батарейки в рации и проиграть каждый сигнал так, чтобы я его услышал.

Моя настойчивость была вознаграждена: продавец решился настроить четыре удаленные рации и проиграть мне тона каждой из них. У меня был маленький кассетный магнитофон с функцией записи, его микрофон я плотно прижал к телефонной трубке.

Потом я позвонил на телефон Бонни и по очереди проиграл в трубку тоновые сигналы. С третьего раза фокус удался. Я услышал, как Бонни наговаривает сообщение на собственный телефон, возможно, с работы. После того как ее звонок ушел, кто-то дома поднял трубку и на мою кассету записался весь разговор. Бонни говорила парню о том, как ей хорошо, когда они вместе.

Разумеется, прослушивать ее сообщения с моей стороны казалось глупым поступком, так как я сделал постоянные душевные муки еще сильнее. Зато эта операция подтвердила мои сомнения. Я был ошеломлен тем, что Бонни мне лгала. Я отчаялся настолько, что всерьез обдумывал бегство из реабилитационного центра только для того, чтобы встретиться с ней. К счастью, мне удалось себя остановить и понять, какой огромной ошибкой был бы этот поступок.

Прошел месяц, мне разрешили покидать реабилитационный центр для некоторых встреч и визитов. Я часто бывал у Бонни, надеясь вновь завоевать ее сердце. В один из таких приходов я заметил, что она случайно оставила на столе свой последний счет за телефон. Из этого счета было понятно, что она часами разговаривает с Льюисом де Пэйном, которого до того момента я считал своим самым близким другом.

Разумеется, мне нужно было убедиться, что я прав. Я как-то невзначай спросил ее, не слышала ли она об одном из моих приятелей, Льюисе.

Бонни солгала, заявив, что вообще не имела с ним дел. Тем самым она подтвердила мои худшие опасения. Так она нанесла мне совершенно неожиданный удар. Где же вся та вера и верность, которые, как мне казалось, я наконец-то обрел именно в ней? Я возразил Бонни, но ничего не добился. Меня убивало чувство страшного опустошения. Зализывая душевные раны, я ушел и очень надолго оборвал с ней всяческие контакты.

Вскоре они с Льюисом стали жить вместе. С моей точки зрения, это был нонсенс: Бонни бросила парня, который страдал зависимостью от хакинга, ради другого парня с такими же наклонностями. При этом Бонни была мне не просто подружкой, а женой, и вот она спуталась с моим лучшим другом.

После освобождения я сублимировал мою тягу к хакингу в зависимость другого рода: с головой ушел в спорт и ежедневно занимался по несколько часов.

Кроме того, мне удалось ненадолго устроиться на работу. Я стал сотрудником по технической поддержке в компании Case Саге, но проработал там всего три месяца. Когда работа пропала, я получил от моей службы по надзору за условно осужденными разрешение на переезд в Лас-Вегас, где на тот момент жила мама. Она с радостью приняла меня у себя до тех пор, пока я не определюсь, где хочу жить.

За несколько месяцев я сбросил 100 фунтов[49]49
  Около 45,5 кг.


[Закрыть]. Тогда у меня была, наверное, самая лучшая фигура за всю жизнь. Я отлично себя чувствовал, и если бы вы в тот момент спросили меня о моих планах, то я ответил бы, что с хакерскими налетами покончено.

Мало ли что я думал.