Текст книги "Прорыв"

Прорыв
Повести и рассказы
Виолетта Трофимова

© Виолетта Трофимова, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Письмо в прошлое (письмо незнакомки)

Я не знаю, зачем взялась за карандаш, возможно потому, что хочу избавиться от одолевающих меня в последнее время мыслей. Мне казалось, я уже думать перестала о тебе, но это не так. Ты вернулся, и я вновь охвачена этим вихрем, имя которому – ты.

У меня есть все. Все для меня – это то, что я люблю. У меня есть любимые люди – моя семья, любимая страна – моя родина, любимое дело – и даже не одно, любимый учитель, в конце концов. И вдруг появляешься ты, ты, который умер девяносто пять лет назад, и я не могу заниматься любимым делом, я не могу думать о своем учителе. Я думаю о тебе. Я все время думаю о тебе. Уйди из моих мыслей, прошу тебя. Прошу и сама не знаю, хочу ли этого. Зачем ты вообще появился, ты, который умер так давно? Мы не можем встретиться в этой жизни, если только часть тебя не живет во мне, в моей душе. Если только странная игра природы не сделала нас с тобой близкими, разделив наши пути во времени. Нас так много объединяет. Может быть, именно тебя я искала всю жизнь, именно на тебя хотела быть похожей. Мы похожи, странник из прошлого, чья душа всегда рвалась на свободу, а ноги уносили в другие земли, через моря и океаны, и не было такого пути, которого ты не мог бы преодолеть. Это я не могу найти тебя в этом мире, потому что смерть не дала нам пока встретиться, а если ты родишься в другом образе, как я смогу отыскать тебя? Как я узнаю тебя?

Однажды, когда мне было очень плохо, на вопрос «во что ты веришь» я ответила: «Я верю в себя». И вот я читаю, я слышу твои слова: «Прежде всего, нужно верить в себя. Сначала – вера в себя, потом – вера в бога». Странно, я ни у кого пока не встречала этих слов. Я сама произнесла их когда-то случайно, а теперь вот думаю – может, я права, вернее, мы оба правы? Забавно, правда – я начинаю говорить «мы». Ты уж извини, но у нас слишком много общего, чтобы нельзя было этого говорить.

Я как будто вижу тебя, маленького мальчика с глазами гения, скачущего на лошади или переплывающего реку, поющего песни своей страны и с интересом изучающего всевозможные науки. Но в душе у этого мальчика – тоска, мечта о высшем, об идеале, неудовлетворенность тем, что он имеет. О боже, как мне это знакомо! Как мне знакома эта проблема выбора, выбора будущего пути. Нам нужно все: и высшая истина, и знание, и власть, и слава, и возможности – мы можем все, но жизнь не может предоставить нам всего сразу, и мы идем по ложной дороге, плутаем, ты находишь свой путь, своего наставника, я тоже нахожу свою дорогу, но ты идешь вперед, а я стою у ее начала, делая какие-то мелкие шаги, и все чего-то жду. Я знаю, чего я жду – я жду своего часа, когда я пойду по своей дороге и никогда не вернусь назад.

А ты уже нашел свою любовь. Эта любовь – твой учитель, которого и я глубоко уважаю, он нежно и страстно любит тебя, и ты отвечаешь на его обожание. Ты счастлив рядом с ним, вы разные, но, может быть, именно это притягивает вас друг в друге. Но проходит пять лет, его не стало, ты остался один, с его силой и своей собственной. Перед тобой твой путь, и ты знаешь, что тебе не избегнуть его.

Пожалуй, я остановлюсь пока. Ведь никаких книг не хватит, чтобы описать даже простую человеческую жизнь, тем более – жизнь гения, которым ты был. Я, например, – не гений. На меня иногда находит вдохновение, и я могу тогда сделать что-нибудь прекрасное. Но чтобы всегда жить на пределе – так я не могу. А ты мог.

Твоя жизнь бывает порой похожа на сказку. После смерти своего учителя ты читаешь его ученикам Евангелие, и вы решаете продолжить его дело, но ты не можешь оставаться с ними. Их любовь к тебе – рабство для тебя. Ты вырываешься на свободу, уходишь нищенствовать, странствовать по своей родине. Я не могу этого принять в тебе. Я, наверное, слишком твердо стою на ногах на этой земле, чтобы принять такую форму свободы. Мне она не нужна. Тебе – необходима, как воздух. Но ты нужен людям, даже если тебе кажется, что они тебе не нужны, и ты возвращаешься к людям, но преображенный, взяв их боль на себя, взяв решение их проблем на свои плечи.

О Боже, почему я не могла взять половину твоей боли на себя! Тебе было бы легче, ты смог бы еще побыть в этом мире, и мне не было бы слишком тяжело, ведь я – сильная, я – женщина, а женщина часто бывает сильнее мужчины. Не знаю, сильнее ли я тебя. Да и какая разница, ведь эта моя сила пока дремлет во мне, а твоя перенесла тебя через океан, и через множество препятствий принц из сказки достигает своей цели – Парламента религий.

Тебе не удавалось скрыть свою личность, когда ты скитался по своей стране. Но здесь ты и не хочешь скрываться. Ты пришел сюда как завоеватель, и ты завоюешь этих людей. Ты слишком прекрасен и душевно, и телесно, ты слишком гениален, чтобы их не покорить.

Я никогда не видела твоего портрета, но я снова и снова представляю себе, как ты встаешь, чтобы начать свою речь. Ты волнуешься – кто не знает, что такое волнение! – но в тебе все как будто приподнято, ты весь вскидываешься, твои глаза сияют – и в ответ на твои первые слова люди встают тебе на встречу. Это твой триумф, ты его ждал, ты его заслужил. Молодой человек, которому еще нет тридцати, становится главным событием в Парламенте религий.

Что-то меня опять тянет рассказывать о твоей жизни. Я переживаю с тобой твой успех, я чувствую твою боль. Я понимаю тебя, нутром понимаю, когда ты отказываешься говорить перед хитрой и злобной аудиторией. Я понимаю тебя, когда тебе плохо, когда ты страдаешь, я сама знаю, что такое чувствовать боль других. Ты уходишь во мрак и пытаешься его познать. Что ж, я тоже писала работу о дьяволе. Но тьма увлекает тебя, тебя заносит, ты никак не можешь выбраться из нее, ты воспеваешь ее. Твой путь подходит к концу, ты отправляешься в свое последнее путешествие, возвращаешься обратно. Наконец тебе дано немного покоя. Тебе дано самому решить свою судьбу – ты сам выбираешь час своей смерти. В этом, наверное, твое мужество и твоя слабость. Ты устал от мира уже давно, и, наконец, у тебя появилась возможность его покинуть. И ты покинул его в тридцать девять лет. Не рано ли, Нарен?

Служить богу в человеке – твоя первая заповедь и первейшая задача. И ты претворял ее в жизнь, организовывая людей для помощи самым несчастным, самым обездоленным. Ты призывал одновременно и служить ближним, и создавать человека в себе. Но невозможно в один миг изменить мир. Не все люди – герои, не все такие, как ты.

Ну вот, я опять говорю что-то не то. Я ведь не имела целью тебя осуждать. Наоборот, я восхищаюсь тобой, твоей искренностью, смелостью. И я прекрасно понимаю людей, которые шли за тобой, тех женщин, которые влюблялись в тебя – что говорить, ведь в тебе было во что влюбиться. И я понимаю твою Маргариту, которая так полюбила тебя, что поехала за тобой в твою страну и осталась там навсегда. Не знаю, любил ли ты ее хоть вполовину того, как она тебя любила, не знаю, было ли между вами что-либо кроме платонических чувств, а если и было, что мне за дело? Я не буду вас осуждать. Напротив, это лишь доказало бы твою человечность. Вас обоих можно было бы понять. Ну вот, меня опять занесло. Теперь я начинаю обсуждать твою личную жизнь. Это нехорошо с моей стороны. Едва ли я имею право на это.

Ты знал, что наш век будет ужасен. И это давило на тебя. Нас разделили во времени две мировые войны и тысячи бедствий. Тебе трудно было бы это вынести, с твоей впечатлительностью. Но я живу в другое время, и как бы ни был ты мне близок по духу, меня окружают другие люди, и я должна общаться с ними, хотя, быть может, среди них и нет подобного тебе. Оставь меня, прошу тебя. Я не хочу гоняться за призраками. Прости, но ты для меня – лишь призрак.

Не знаю, зачем я все это написала, но я была искренна. Если бы я жила в одно время с тобой, я бы, наверное, любила тебя. Но нам не преодолеть этих ста лет. Так прости меня и не волнуй больше мою душу. Я думаю, я уверена, ты слышишь меня.

Один день и вся жизнь

Посвящается Нарену и Полин

Лодочная станция еще не успела начать свою работу, когда к берегу уже причаливало каноэ. Для столь раннего утра это было, мягко говоря, необычно. «Кто бы это мог быть?» – подумал заспанный лодочник, выходя взглянуть на гребца. Однако когда он увидел выпрыгнувшую на берег женщину, которая затем легко втащила туда же лодку, он все понял. Лодочник знал только одну такую женщину.

– Мисс Смит, что-то вы сегодня раньше обычного! – крикнул он.

– Неужели? Я, право, и не заметила. Это, наверное, потому, что мне сегодня уезжать. Завтра у меня первое выступление в Эдмонтоне.

– Желаю удачи, мисс Смит.

Мисс Виргиния Смит была очаровательной девушкой лет двадцати пяти со смешливыми серыми глазами, живым лицом, обрамленным густыми каштановыми волосами. Казалось, она не могла быть серьезной, настолько веселым и задорным был весь ее облик. К тому же она была поэтессой. Правда, публикаций у Виргинии было всего несколько, но она твердо верила в удачу.

Прекрасная летняя погода только подкрепляла ее отличное настроение. В этот день Ванкувер казался Виргинии еще красивее. Она была уверена, что что-то должно произойти. Возможно, это из-за завтрашнего вечернего выступления в городском собрании. Виргиния уже читала собственные стихи в салонах родного Брантфорда, но давно, да и слушателей тогда собиралось немного. Брантфорд… На миг она стала серьезной. Виргиния едва ли могла припомнить, когда в последний раз была дома. После смерти отца она старалась помочь семье не скатиться в нищету, выступала, печаталась в журналах. Но потом ее братья смогли найти приличную работу, и Виргиния с легким сердцем попрощалась с мамой и сестрой и отправилась в путь. Способ передвижения она выбрала не из легких – на каноэ. Но разве существовало в мире что-нибудь такое, с чем бы не справилась мисс Смит!

Отец Виргинии был индейцем, вождем племени могавков, правда, он долгое время жил среди белых, работая переводчиком при резервации. Девушка очень гордилась индейским происхождением и, несмотря на внешнюю непохожесть на индейцев, носила звание, или прозвище «принцесса могавков». Часто люди отказывались верить, что она принадлежит к народу ирокезов. И тогда Виргиния полушутливо, полусерьезно старалась это доказать.

Отбросив воспоминания, девушка вновь стала веселой и задорной. Позавтракав в одном из городских кафе, она шла по улице, думая о завтрашнем выступлении. До поезда было еще довольно много времени. Неожиданно голос где-то сзади вывел ее из размышлений.

– Извините…

Виргиния обернулась и так и застыла на месте.

Перед ней стояло существо совершенно невероятного вида. Это был молодой (во всяком случае, как ей показалось) мужчина в ярко-красном халате, перехваченном на поясе оранжевым шнурком, большом желтом тюрбане, оттенявшем черноту волос, падающих на его лоб. Он был высок ростом, широк в плечах, его осанка была царственно-великолепной. Черты его лица были правильными, но во всем его облике больше всего внимания привлекали глаза. Это были воистину необыкновенные глаза – в них как будто бушевал огонь. Видя ее замешательство, мужчина осторожно спросил:

– Извините, пожалуйста, вы не подскажете, как пройти к вокзалу?

Немного придя в себя от неожиданности, Виргиния ответила, мило улыбаясь:

– Вы знаете, я как раз туда направляюсь. Если хотите, пойдемте вместе.

– Если вы позволите, – пытаясь быть вежливым, поблагодарил незнакомец, тоже улыбнувшись, отчего его смуглое лицо прямо-таки засияло. Виргиния никак не могла дать определение тому, что она чувствовала в присутствии своего странного спутника, но это ощущение нельзя было назвать неловкостью. Некоторое время они шли молча, но потом она набралась смелости и спросила:

– Простите, вы актер?

– Нет, – рассмеялся мужчина. – Я ученый, занимаюсь индийской философией и санскритом. Меня зовут Вивасвант Рао, я из Калькутты.

– А я – мисс Виргиния Смит, – отозвалась девушка. – Будем знакомы. Вы уж простите меня за мой дурацкий вопрос.

– Не стоит извинений. Знаете, этот наряд дали мне мои друзья. Наверное, он выглядит нелепо…

– Нет, напротив, вам очень идет! – горячо возразила Виргиния. Она еще хотела добавить: «Вы очень красивы», но постеснялась. И опять-таки себе удивилась. С этим человеком она чувствовала себя совершенно по-особенному. Внутри у нее как будто что-то распахнулось. Она, веселая и бойкая девушка, становилась не то что бы смелее, но просто свободнее.

Они дошли до вокзала, где Вивасвант взял билет до нужной ему станции. Виргиния хотела было распрощаться с ним, но оказалось, что они едут на одном и том же поезде. Вивасвант посмотрел на нее удивительным взглядом, в котором сочетались сила и наивность, и девушка поняла, что ждала именно этого. Он улыбнулся и искренне порадовался тому, что ближайшие два-три часа они проведут вместе. А Виргиния в очередной раз подумала о том, какая, наверное, необыкновенная страна – Индия, если там такие ученые.

Она была знакома с ним всего час, но ей казалось, что она знала его всю жизнь. Его одежда, его легкий акцент, своеобразная манера держаться – все это Виргиния переставала порой замечать. Они перекусили в вокзальном ресторане, и посетители с удивлением смотрели на странную пару – красивую девушку в европейском платье и молодого человека в желтом тюрбане, которые разговаривали, энергично жестикулируя и смеясь. Виргиния была известная хохотушка, но и Вивасвант от нее не отставал.

– Вы когда-нибудь бываете серьезным? – спросила она его.

– Да, например, когда у меня что-нибудь болит.

– Какой же вы шутник, Вивасвант, – рассмеялась Виргиния. – Эдак мы с вами на поезд опоздаем, и плакало мое завтрашнее выступление.

– Ну, мой конгресс начнется еще не завтра. Я еще успею добраться до Чикаго.

Мисс Смит покачала головой, и они вместе вышли на платформу. Вивасвант оживленно рассказывал ей об индийских поездах. Оказалось, он объехал чуть ли не всю Индию и железной дорогой пользовался не раз. Один из его лучших друзей был начальником станции.

У Виргинии язык не поворачивался назвать его рассказы болтовней, настолько яркими и увлекательными они были. Девушка не могла, да и не пыталась избавиться от чар этого человека. Но и сама она в его присутствии становилась прекраснее.

Они сидели в купе друг напротив друга, и Виргиния никак не могла оторваться от созерцания лица своего спутника. Вивасвант, напротив, посматривал иногда в окно и все время восторгался красотой канадских пейзажей. Девушка тысячу раз слышала подобные восторги, но в его устах они становились совсем другими. Они были искренними, и хотелось верить каждому его слову. Кто, как не Виргиния, мог оценить его восхищение Канадой! Кто знал и любил Канаду больше мисс Смит! Едва ли был такой человек. Но Вивасвант, не уставая любоваться появляющимися за окном видами, не забывал и об Индии. Он так увлекательно говорил о красотах своей родины, что Виргинии невольно захотелось их увидеть. Она стала рассказывать о себе, о своих странствиях, и с удивлением обнаружила, что Вивасвант такой же замечательный слушатель, как и рассказчик. А потом они замолчали на некоторое время, но не для того, чтобы осмыслить уже сказанное, а потому, что слова были просто не нужны. Любая мысль Вивасванта была не только понятна Виргинии, она была ее собственной мыслью. Любую его фразу она могла закончить, не дожидаясь, пока закончит ее он. За всю свою жизнь она не встречала человека, которого понимала бы так глубоко.

Потом Виргиния начала читать свои стихи. Она могла поклясться, что никогда не вкладывала в них столько чувства, но все равно слова казались бледными по сравнению с тем, что она хотела выразить. Вивасвант слушал ее с большим вниманием и вдруг запел. О, у него был незабываемый голос! Глубокий, бархатный баритон, казалось, обволакивал все купе. Его песня была непривычна для слуха девушки, но от этого она не становилась менее очаровательной. В какой-то момент Виргиния перестала замечать все, что ее окружало. Она чувствовала только его, она жила им, растворялась в нем, в его глазах, его голосе. Его пение соединялось с ее стихами, и Виргиния погрузилась в волны ощущений, которых никогда раньше не испытывала. Их руки сплелись, как и их сердца…

Вивасвант очнулся от громко произнесенного кем-то названия станции, где ему нужно было выходить. Он медлил. Ему хотелось ехать дальше со своей потрясающей спутницей, но он не имел на это права. Он не должен был предавать обещания, данные в Индии: найти деньги для бедняков, принести славу родине… Так считал Вивасвант. Но он никак не мог придумать, как попрощаться с Виргинией. Она уже начала освобождаться от его чар, во всяком случае, она посмотрела на него как-то смущенно и вынула свои руки из его рук.

– Мне нужно выходить, мисс Смит, – сказал он через силу.

Виргиния, казалось, не поняла, о чем он говорит.

– До свидания, – тихо добавил он.

Она ничего не ответила. Вивасвант встал и решительным шагом вышел из купе.

Виргиния очнулась через секунду, вскочила на ноги, выбежала в коридор и бросилась к выходу с криком:

– Вивасвант, подождите, я с вами! Подождите меня, я иду!

Поезд уже давно тронулся, и Виргиния едва различила на удаляющейся платформе его красное одеяние. Она продолжала еще что-то кричать и ударять руками по стеклу, но вскоре поняла, что это бесполезно. Их пути разошлись. Виргиния застыла на месте и неподвижным взглядом смотрела в окно. Ей показалось, что свет померк.

Вивасвант Рао покорил слушателей конференции тем же, чем раньше и Виргинию. Его выступление было ярким и непосредственным, искренним и содержательным. То, что он говорил, он открыл сам, пережил сам. Ему безумно хотелось, чтобы именно мисс Смит, очаровательная Виргиния слышала его доклад и оценила его. Но это было невозможно, поэтому весь поток похвал, обрушившихся на Вивасванта, отдавал горечью. Но он сам сделал выбор, и поэтому заставлял себя думать о другом: о своей миссии, о долге перед родиной. Теперь он стал знаменитым и мог претворять свои планы в жизнь.

Выступление Виргинии Смит в городском собрании Эдмонтона было не менее блестящим. Ее красота, эмоциональность и еще глубокая печаль поразили зрителей. Первую половину вечера она выступала в наряде индейской принцессы и читала стихи, посвященные своему народу (ведь именно ирокезов она считала «своим» народом). Во втором отделении она предстала перед публикой в изысканном вечернем платье. Все были в восторге. Под конец вечера Виргиния даже принялась шутить, и зрители оценили ее юмор. Но на сердце девушки было тяжело. Она еще не избавилась от боли разлуки, хотя всячески гнала мысли о Вивасванте.

Домой, в Брантфорд, мисс Смит вернулась известной поэтессой. Ее стали приглашать в салоны, где она неизменно пользовалась успехом. На одном из балов она познакомилась с Томми Мак-Дугласом. Это был ее ровесник, блондин с серыми глазами, среднего роста, довольно привлекательный. Ее сестре и братьям Томми не понравился из-за несколько развязных манер, но в присутствии Виргинии он становился воспитанным и обходительным. Он был артистом и вот уже пару лет выступал с маленькими комедийными сценками. Виргиния почувствовала в нем родственную душу, и они оба потянулись друг к другу. Сначала они просто встречались в салонах, а потом решили вместе выступать.

Отныне для Виргинии началась жизнь на колесах. Она научилась писать стихи в поезде и в гостинице, используя специальную дощечку. Вместе с Томми они объездили половину Канады, давая представления перед шахтерами, фермерами, высшим обществом и даже самим генерал-губернатором. Виргинии некогда было скучать. Но по прошествии двух с половиной лет такой жизни она почувствовала дикую усталость. Ей нужно было остановиться, посмотреть назад и одновременно подумать о будущем. Ей необходимо было писать, а на это у нее катастрофически не хватало времени. И она вернулась в Брантфорд.

Та зима выдалась особенно холодной и снежной. Виргиния часами просиживала у окна, думая о своих представлениях, о своих последних публикациях, о Томми Мак-Дугласе, весельчаке и балагуре, с которым ей ни разу не приходилось впадать в уныние. Но даже улыбка, вызванная мыслью о Томми, не развеяла угнетавшую ее тоску. Девушка ходила по комнате, и на память невольно приходили собственные строчки: «Когда ты был царем Египта, я – его царицей». Ей хотелось кричать, кричать в голос, и она сжимала кулаки, пытаясь взять себя в руки, но не могла. Виргиния смотрела на снег, и в летящих снежинках она видела его лицо, лицо, которое тысячу раз клялась себе забыть. Вновь на нее смотрели его огромные, в пол-лица глаза, а она изо всех сил гнала его образ. Но девушка вынуждена была признать, что никогда не видела человека, равного Вивасванту по обаянию и уму. Да и по чувству юмора его даже Томми не обогнал. Ощущая предательскую пустоту в сердце, Виргиния тихо позвала:

– Вивасвант! Вивасвант!

Но он был далеко, и не мог ей ответить.

Мисс Смит была сильной девушкой. Мисс Смит не привыкла пасовать ни перед какими трудностями. «Пусть мечта о несбыточной любви остается мечтой, – подумала она, – а мне нужно работать. Нужно возобновить выступления. Сегодня же пошлю телеграмму Томми».

Через месяц Виргиния снова читала стихи со сцены.

Весна в Калькутте стояла жаркая, не в пример канадской. Изнемогая от духоты, у здания городской больницы прогуливались двое мужчин.

– Не знаете, как там доктор Рао? – поинтересовался один из них. – Угораздило же его попасть в больницу в такую жару.

– Да уж, – отозвался другой. – В последнее время у него все шло как по маслу. А вот после смерти Пита он стал сам не свой. Замкнулся в себе, ни с кем не разговаривал. Конечно, такой удар. Сколько же лет было Питу? Двадцать пять, или чуть больше?

– Около этого. Вивасвант любил Пита, тот был одним из его лучших друзей.

– Пит тоже любил Вивасванта. Он ведь стал его секретарем и даже приехал вместе с ним в Индию.

– Да… А на его похоронах Вивасвант сначала молча шел за гробом, а потом вдруг упал в обморок. Его отправили в больницу, но он так и не пришел в сознание. Сказали, что у него нервное истощение.

Тем временем в палате несколько врачей и медсестер пытались удержать могучее тело доктора Рао, сотрясавшееся как в лихорадке.

– Беспокойный дух пытается покинуть плоть, – заметил кто-то.

– Но только не в тридцать два года, – возразила Кастурбай, державшая Вивасванта за плечи. Кастурбай, не то врач, не то медсестра, была высокой полной девушкой лет двадцати-двадцати двух с низким грудным голосом и крутым нравом. Говорили, что она монашенка. Ее не любили за резкость по отношению как к пациентам, так и к коллегам, но уважали за то, что среди ее больных практически не было смертельных исходов.

– Ну же, Вивасвант! – кричала она. – Держитесь, вы же такой сильный! Вы должны жить!

Его продолжало трясти.

– Вколите же ему успокоительное! – приказала Кастурбай.

И вдруг здесь, на грани жизни и смерти, Вивасвант широко раскрыл свои громадные глаза и закричал:

– Виргиния! Виргиния!

– Кто это? – спросила Кастурбай.

Никто из присутствующих не смог вспомнить среди его американских или европейских друзей ни одной Виргинии.

А на другом конце света мисс Смит, мирно читавшая дома какую-то книгу, вскочила на ноги и спросила:

– Меня кто-нибудь звал?

– Нет, Верджи, никто тебя не звал, – отозвалась ее мама. Это была немолодая, но все еще привлекательная женщина, обладавшая способностью сохранять спокойствие при любых обстоятельствах.

– Может, мне показалось… Так странно…

– Но никого же нет дома, Верджи, – объяснила ей мать.

– У меня нехорошее чувство.

– Думаешь, что-нибудь случилось?

– Не знаю.

Мать Виргинии была решительной женщиной.

– Ладно, – сказала она. – Я сейчас выйду на улицу, схожу в контору Джона и Билла и зайду к Эмме.

– Спасибо, мама, – улыбнулась Виргиния.

Через некоторое время миссис Смит вернулась.

– Ну, как? – со страхом спросила ее девушка.

– Все в порядке, Верджи, – ответила ее мать. – Все живы-здоровы. Тебе, наверное, показалось.

– Слава богу, – облегченно вздохнула Виргиния. Правда, на сердце у нее все равно было неспокойно.

– Кстати, я видела Томми, – сообщила миссис Смит. – Он обещал зайти.

– Пусть приходит, – несколько равнодушно сказала Виргиния.

В течение многих дней девушку снедала непонятная тревога. Но от этого ее выступления были еще более блестящими. Страх перед неизвестностью, печаль, тоска, которые она испытывала, входили в ее стихи и трогали слушателей за душу. Она казалась прекраснее, чем когда бы то ни было. Томми, пораженный в самое сердце ее величавой красотой, задержал ее однажды после представления и сказал:

– Выходи за меня замуж.

Виргиния холодно взглянула на него и ответила:

– Я подумаю.

Думать, она, правда, не собиралась. Для нее и так все было ясно.

Лето мисс Смит проводила с матерью в Брантфорде. Вышел первый сборник стихов Виргинии, и это было долгожданным и радостным для нее событием. Они с мамой дали прием по этому поводу, где девушка читала свои стихи под бурные аплодисменты гостей. Томми Мак-Дугласа там не было. Это удивило миссис Смит.

– Я давно хотела тебя спросить, Верджи, – сказала она. – Что ты ответила Томми? Ты согласна выйти за него замуж?

– Я ему отказала, – твердо сказала Виргиния.

– Почему? – удивилась мама. – Ты его не любишь?

– Я люблю другого.

Миссис Смит удивилась еще больше.

– А он тебя любит?

Девушка замялась, но, вспомнив странный случай с чьим-то зовом, твердо ответила:

– Да, он тоже любит меня.

– И кто же он? – с интересом спросила ее мама.

– Он ученый, занимается философией.

– А где он? – уже с иронией поинтересовалась миссис Смит.

– Он далеко.

– Давно ты его знаешь?

– Давно. Мы вместе ехали в поезде из Ванкувера. Больше я его никогда не видела.

Мать Виргинии рассмеялась.

– И что ж ты думаешь, он к тебе приедет?

– Я ничего не думаю, мама, – взволнованно произнесла Виргиния. – Но я не хочу обманывать Томми. Я никогда не смогу его полюбить.

Мать Виргинии обняла дочь.

– Мечтательница ты моя! Бог с ним, с Томми, он неплохой парень, но не для тебя. Ты у меня такая красивая, умная, талантливая, ты еще найдешь своего принца.

Ее принц шел на поправку медленно. Не помогала ему в этом и удушающая жара, перемежавшаяся с ливнями. Да и настроение у Вивасванта было не лучшим. Ничто не радовало его, и это очень беспокоило его мать, которая проводила в больнице сутки напролет. Его отец умер еще десять лет назад, а у братьев и сестер были свои дела, и они не могли сидеть с ним целыми днями. Часто приходили друзья, но никому не удалось вывести его из подавленного состояния.

Однажды мать Вивасванта беседовала с Кастурбай в больничном саду. Жара несколько спала, подходил к концу сезон дождей.

– Ваш сын мне не нравится, – прямо заявила Кастурбай. – Он плохо выполняет врачебные предписания, не всегда принимает лекарства.

– Ничего не могу с ним поделать, – развела руками ее собеседница. – Мне тоже не нравится его поведение. Сделайте что-нибудь, Кастурбай! – взмолилась она. – Вы одна можете ему помочь! В вас столько силы, энергии, упрямства! Вы как Шикхандин11
  Шикхандин – женщина, поменявшая пол ради того, чтобы сразиться в битве с врагом.


[Закрыть], честное слово!

Девушка грустно рассмеялась.

– Сделаю все, что смогу, амма.

– Благодарю.

Вивасвант сидел на койке и курил трубку. Когда Кастурбай вошла, он не обратил на нее никакого внимания.

– Прекратите курить! – прикрикнула на него девушка. – Или вам жизнь не дорога! С таким отношением к здоровью вы долго не протянете.

– А что такое жизнь? – произнес нараспев Вивасвант. – Жизнь – это борьба… с ветряными мельницами, амма.

– Хватит философствовать, – грубо оборвала его Кастурбай. – Лучше подумайте о том, как будете жить дальше.

– А ради чего мне жить? – как-то отрешенно спросил Вивасвант и встретился глазами с твердым взглядом Кастурбай. Он понял: не ради чего, а ради кого… Отбросив трубку, он вскочил с постели и выбежал вон.

– Куда вы? – крикнула Кастурбай.

– Куда-нибудь подальше отсюда. Я должен ее найти. Я должен найти Виргинию.

Его мать была, конечно, счастлива, что сын вернулся к нормальной жизни, но его решение ехать в Канаду приняла в штыки.

– Ты сошел с ума! – восклицала она. – На ком ты вздумал жениться? На чужестранке? Как жаль, что я поверила, что ты будешь жрецом и не женила тебя в детстве! Я, конечно, знаю ваше с отцом пренебрежение к кастам, но все равно, это неслыханно!

– Перестань, мама, – мягко отвечал ей Вивасвант. – Я люблю Виргинию. Она будет тебе послушной дочерью. А о ее происхождении не беспокойся – в своей стране она принцесса.

Мисс Смит после разрыва с Томми Мак-Дугласом некоторое время выступала одна и весьма успешно, но, не в силах совладать с желанием только писать стихи, удалилась в старое имение своего отца под Брантфордом. Ее книги хорошо раскупались, что принесло ей даже некоторый доход. Разумеется, Виргиния чувствовала удовлетворение, но ей этого было мало. Лишь в стихах она могла выразить тоску по Великой Любви, которая единственный раз осенила ее своими крылами. Девушка жила тихо, редко принимала гостей, да и сама мало куда ездила. Иногда к ней наведывалась мама, и тогда они катались на лодке вверх-вниз по реке, протекавшей совсем рядом с домом.

Однажды Виргиния выбралась в Оттаву и отправилась там в библиотеку. Стоя перед входом, она почувствовала дикий страх. Но, тем не менее, она заставила себя войти.

С большим трудом девушка объяснила библиотекарю, что ей нужны работы по индийской философии Вивасванта Рао. Ей тут же сообщили, что господин Рао – автор множества исследований по индуизму, философии адвайты и санскритскому языку, почетный доктор Гарвардского и Калифорнийского университетов, один из авторитетов в этих областях. Но в библиотеке был только крошечный сборник его речей об индуизме и индийской культуре. Читая его, Виргиния очаровывалась каждым словом, каждой мыслью Вивасванта. Казалось, вернулся тот летний день, когда они вместе шли по улицам Ванкувера, разговаривали, сидя друг напротив друга в поезде. В какой-то момент она даже захотела поехать в Индию, чтобы найти его там, но потом осознала, что это невозможно. Виргиния вернулась в усадьбу, занялась обычными делами. На первый взгляд, поездка в Оттаву никак на нее не повлияла, только стихи ее стали более меланхоличными.

Служащий муниципалитета города Торонто не сразу заметил посетителя, но когда увидел его, здорово удивился. Человек этот не был похож ни на индейца, ни на негра, ни на белого. Правда, заговорил он на чистейшем английском: