Текст книги "Хевен"

Логан обвел взглядом Тома, меня, потом серьезно обратился к Фанни:

– Спасибо тебе, но в настоящий момент я собираюсь проводить домой Хевен и послушать то, что будет говорить мне Хевен.

– Знал бы ты, как я пою!

– В другой раз, Фанни, я послушаю, как ты поешь.

– У нас Наша Джейн поет… – нерешительно вставил слово Кейт…

– Да, вот она действительно поет! – воскликнул Том, схватив Фанни за локоть и увлекая за собой. – Пошли, Кейт, Наша Джейн ждет тебя.

Кейт сразу отреагировал. Он торопливо двинулся за Томом, потому что Наша Джейн сидела дома: она пропустила школу из-за того, что у нее снова болел живот и поднялась температура.

Фанни вырвалась от Тома, отбежала в сторону и, скорчив гримасу, закричала:

– Ты эгоистка, Хевен Ли Кастил! Жадная, тощая, страшная! У тебя противные волосы! У тебя противное и дурацкое имя! Мне все в тебе противно! Вот так! Дождешься, я все расскажу про тебя папе! Папе не понравится, что ты принимаешь милостыню от какого-то незнакомого городского парня, который жалеет тебя! Что ты ешь его гамбургеры и все прочее, да еще учишь Нашу Джейн и Кейта побираться!

На сей раз Фанни выплеснула из себя все самое омерзительное, всю свою зависть и ненависть. Она вполне может осуществить угрозу, и тогда отец накажет меня.

– Фанни… – Том побежал к ней, стараясь поймать. – Можешь взять себе мой акварельный набор, если не будешь раскрывать рта и не скажешь, что Логан приглашал нас всех на обед…

Фанни сразу заулыбалась:

– Ладно! И альбом для раскрашивания, который тебе мисс Дил дала! А не знаешь, почему она мне ничего не подарила?

– А ты сама не знаешь? – пренебрежительно спросил ее Том, передавая акварельный набор и альбом для раскрашивания. Я-то знала, как они ему самому нужны. У брата никогда раньше не было акварельных красок и альбома для раскрашивания про Робин Гуда. В этом году Робин Гуд был его любимым книжным героем. – Вот научишься вести себя в гардеробной, тогда мисс Дил, может быть, и проявит к тебе щедрость.

И снова мне хотелось умереть от стыда!

С плачем Фанни упала на тропинку, которая петляла среди высоких деревьев, упирающихся, казалось, прямо в небо, и стала колотить по траве кулачками, однако тут же закричала, потому что в траве оказался камешек и Фанни ушибла руку до крови. Присев, она слизала кровь и умоляюще посмотрела на Тома:

– Пожалуйста, не говори папе, ну пожалуйста.

Том пообещал.

Я тоже пообещала. Хотя мне по-прежнему хотелось провалиться сквозь землю, чтобы не видеть широко раскрытых глаз Логана, который, похоже, никогда в жизни не видел такой дикой, безобразной сцены. Я старалась не смотреть на него, пока Логан не улыбнулся мне с пониманием.

– Ваша семья, возможно, делает тебя, так сказать, внутренне старше, а внешне ты – моложе весны.

– Ты воруешь слова из песни! – крикнула Фанни. – Тоже мне нашел способ заигрывать!

– Эй, закройся! – прикрикнул Том, снова схватил ее за руку и потянул за собой, да так, что Фанни оставалось или бежать за Томом, или расстаться с рукой. И мне наконец удалось побыть с Логаном вдвоем.

Кейт снова замыкал наше шествие. Неожиданно застыв словно загипнотизированный, он начал разглядывать малиновку, которая вскоре улетела, иначе Кейт мог бы стоять так очень долго.

Когда мы остались одни, Логан заметил:

– Сестра у тебя, конечно, необычная.

Кейт здорово отстал, увлекшись наблюдениями. Я вся была поглощена своими мыслями. Ребята из долины считали, что девочки с гор весьма доступны и с ними можно поэкспериментировать. В свои годы Фанни уже уловила этот дух гор с его более ранним проявлением сексуальности, чем в низинных местностях. Вероятно, это объяснялось тем, что все происходило в наших дворах и одно-двухкомнатных лачугах. Не было необходимости в специальном половом воспитании, поскольку дети оказывались лицом к лицу с сексом, как только начинали отличать мужчину от женщины.

Логан кашлянул, чтобы напомнить о себе:

– Готов выслушать рассказ о нажитой тобой за долгие годы мудрости. Я бы записывал, но на ходу неудобно. В следующий раз захвачу магнитофон.

– Ты смеешься надо мной, – запротестовала я, а потом стала рассказывать об истоках своей «мудрости». – Видишь ли, мы живем вместе с бабушкой и дедушкой. От дедушки редко добьешься слова, только в случае крайней необходимости. А вот бабушка, наоборот, говорит и говорит не умолкая. И все время вспоминает, как хорошо было в старые времена, и жалуется, как плохо все сейчас. Моя мачеха вечно ругается и злится, потому что у нее забот невпроворот, а возможности ограниченные… И иногда, натыкаясь в своем домишке на эти проблемы, я чувствую, что мне даже не двести пятьдесят, а тысяча лет, только я не обладаю тысячелетней мудростью.

– О, ты девочка, которая умеет говорить честно, – с улыбкой произнес Логан. – Мне это нравится, и я могу тебя понять. Что касается меня, то я – единственный ребенок, рос среди дядь, теть и бабушек с дедушками. А у тебя еще два брата и две сестры.

– Ты считаешь это преимуществом или недостатком?

– Как посмотреть. С моей точки зрения, Хевен Ли, это преимущество – иметь большую семью. Никогда не будешь одиноким. А я все время один да один, а хотелось бы иметь братьев и сестер. Том – хороший парень, веселый, очень спортивный. А Кейт и Наша Джейн – красивые дети.

– А Фанни? Что ты думаешь о Фанни?

Он покраснел, замялся, потом все же медленно ответил, осторожно подбирая слова:

– Я думаю, что из нее вырастет такая… экзотическая красотка.

– И это все, что ты думаешь?

Он наверняка слышал о забавах Фанни с мальчиками в гардеробной.

– Нет, не все. Я думаю обо всех девочках, которых я видел, обо всех, кого еще увижу, и об одной по имени Хевен Ли, которую я вижу сейчас, и она имеет перспективу быть самой красивой из всех. Я думаю, что эта Хевен – исключительно честная и прямая… Так что, если ты не возражаешь, я хотел бы с нынешнего дня каждый день провожать тебя домой.

Ах, какое счастье было услышать такие слова! Я рассмеялась и бросилась бежать, а потом на расстоянии крикнула:

– Логан, до завтра! Спасибо, что проводил!

– Но мы же еще не пришли! – крикнул в ответ Логан, опешив от моего неожиданного побега.

Я не могла позволить ему увидеть, где мы живем и как живем. Он же и говорить со мной после этого больше не станет.

– Как-нибудь в другой день я тебя приглашу! – крикнула я, стоя на краю небольшой пашни, отвоеванной у леса.

Логан остался на другом берегу горной речки, через которую был перекинут мостик. Он стоял на фоне поляны, покрытой желтой травой, и в волосах и в глазах у него играло солнце. Живи я хоть тысячу лет, никогда не забуду, как он улыбнулся, помахал мне рукой и крикнул:

– О’кей. Я свою ставку сделал. С сегодняшнего дня Хевен Ли Кастил – моя.

Весь оставшийся путь до дому все в моей душе пело. Я никогда не была такой счастливой. Совершенно вылетело из головы собственное обещание не влюбляться до тридцати лет.

– Ты выглядишь такой счастливой! – заметила Сара, оторвавшись с тяжелым вздохом от стирки. – Как, хорошо прошел день?

– Да, мама, прекрасно.

Из дверей высунула голову Фанни:

– Мама, Хевен нашла себе дружка из долины. А ты же ведь знаешь, какие они.

Сара снова вздохнула:

– Хевен, ты же не позволяешь ему?.. Или как?

– Мама! – протестующе повысила я голос. – Ты же знаешь, я не позволю!

– Еще как позволит! – заорала Фанни. – Она творит с мальчишками такие позорные вещи в гардеробной, стыдно просто!

– Что ж ты врешь! – Я двинулась на Фанни, но Том так наподдал ей сзади, что Фанни вылетела из двери и, упав на террасу, заревела.

– Ма, это не Хевен, а Фанни выкидывает такие номера. Это самая бесстыдная девица во всей школе, тебе любой это скажет.

– Да уж скажут, будто сама не знаю, кто на что годится, – глухо проворчала Сара, подвигая в мою сторону корыто. – Ох, эта моя индианочка Фанни с ее чертовскими повадками! Когда-нибудь она достреляется своими глазищами и попадет в такую же замазку, как я теперь, попадет рано или поздно. Хевен, ты потверже будь, стой на своем: нет и нет! А теперь переоденься да постирай. Чего-то мне в последнее время нехорошо. Не пойму, отчего это я так уставать стала.

– Может, покажешься врачу, мама?

– Покажусь, когда врачи станут бесплатными.

Я закончила стирку, а Том с удовольствием помог мне развесить белье. Когда мы все завершили, двор стал похож на выставку старьевщика.

– Тебе нравится Логан Стоунуолл? – спросил Том.

– Думаю, что да, – ответила я, почувствовав, что краснею.

Том казался расстроенным, словно боялся, что Логан станет стеной между нами. Нет, это было бы невозможно.

– Том, может быть, мисс Дил даст тебе другой акварельный набор?

– А, ладно, не важно. Все равно я не собираюсь быть художником. Из меня вообще может ничего не выйти, и только ты рядом помогаешь мне поверить в себя.

– А я всегда буду рядом с тобой. Разве мы не поклялись быть вместе, несмотря на любые преграды?

Его зеленые глаза, засветившись, быстро угасли.

– Но это было до того, как Логан Стоунуолл проводил тебя домой.

– Ты же иногда провожаешь домой Салли Браун, правда?

– Это было всего один раз, – признался Том с таким видом, словно я этого не знала. – И то только потому, что она чем-то похожа на тебя: не дура и не гогочет по пустякам, как все остальные.

Тут я не нашлась что ответить. Иногда мне хотелось быть такой же, как другие девочки, – беспечной, хохотать по поводу и без повода и не нести на себе столько обязанностей, из-за которых я чувствую себя старше своих лет.

Вечером того же дня я как следует отругала Фанни насчет ее поведения и возможных последствий. Ей передо мной было нечего отнекиваться или объясняться. В те редкие моменты, когда мы, как сестры, нуждались друг в друге, Фанни поведала, что ненавидит школу и жалеет время, которое школа отнимает у нее от развлечений. Даже в более нежном возрасте, чем в свои двенадцать, ей хотелось водить компанию со старшими мальчиками, которым нелегко было отвязаться от назойливой девочки. Фанни нравилось, когда они раздевали ее, залезали под белье и вызывали у нее волнующие ощущения. Я была ошарашена, услышав все это, но еще больше – став свидетелем этого.

– Больше не буду, правда, больше не позволю им, – обещала Фанни, которой сильно хотелось спать, и поэтому она готова была согласиться на все, даже выполнить мое твердое приказание.

На следующий же день, несмотря на обещания Фанни, все началось снова. Я пошла за ней в класс, чтобы отправиться вместе домой. И мне пришлось буквально приступом врываться в гардеробную и силой отрывать от Фанни прыщавого мальчишку из долины.

– Твоя сестра не строит из себя, как ты! – прошипел прыщавый.

А Фанни все время похихикивала.

– Оставь меня в покое! – визгливо закричала она, когда я стала тащить ее за руку. – Папа относится к тебе как к невидимке, поэтому ты не можешь знать, как приятно любить мальчиков, мужчин. А если ты будешь приставать ко мне со своими запретами, я им разрешу делать со мной все, что хотят. И мне наплевать, скажешь ты папе или нет. Все равно он меня любит, а тебя ненавидит!

Это было уж слишком, и, если бы Фанни не бросилась ко мне, не обхватила своими тонкими руками мою шею и не заплакала, умоляя простить ее, я, возможно, навсегда отвернулась бы от исполненной ненависти бесчувственной сестры.

– Прости, Хевен, правда, прости. Я люблю тебя, правда, люблю, люблю. Просто мне нравится быть с мальчиками. Не могу ничего поделать с собой, Хевен. И не хочу ничего делать. Это же ведь все естественно, Хевен, скажешь нет?

– Твоя сестра Фанни будет шлюхой, – объявила мне потом Сара тусклым, лишенным всякой надежды голосом, доставая из коробок наши спальные тюфяки. – Ничего ты с ней не поделаешь, Хевен. Так что думай лучше о себе.

Отец приходил домой три-четыре раза в неделю, будто желая посмотреть, на какое время у нас хватает еды, и приносил с собой продуктов на такую сумму, сколько мог позволить себе истратить за один раз. Я слышала, как бабушка рассказывала Саре, что дедушка забрал папу из школы, когда тому было всего одиннадцать лет, чтобы пристроить его на работу в угольных шахтах, но отец настолько ненавидел эту работу, что сбежал и не приходил ни в шахты, ни домой, пока дедушка не нашел его в одной из пещер.

– И Тоби поклялся Люку, что тот больше не пойдет в эти шахты, хотя у него было бы побольше денег, если бы мальчик хоть иногда работал…

– Я тоже не хочу, чтобы он шел в шахту, – уныло заметила Сара. – Нехорошо заставлять человека заниматься тем, к чему у него душа не лежит. Даже если полиция сцапает его рано или поздно, он умрет из-за одного того, что дал им поймать себя. Так пусть уж лучше умрет, чем будет сидеть в клетке, как его братцы…

Этот разговор заставил меня взглянуть на шахтеров по-иному, чем я смотрела на них раньше.

Многие из них жили не в Уиннерроу, а в различных деревушках, разбросанных по окрестностям, но не в самых горах, как мы. Часто по ночам, когда ветер стихал, я лежала на своем тюфяке и мне казалось, я слышу удары шахтерской кирки, будто погибшие шахтеры, засыпанные углем, пытаются пробиться на поверхность – туда, где стоит наша лачуга.

– Ты слышишь их, Том? – спросила я его в одну из ночей, когда Сара с плачем легла в постель, потому что отец не показывался дома уже пять дней. – Стук, стук, стук… Разве не слышишь?

Том сел в постели и прислушался:

– Ничего я не слышу.

А я различала слабые и далекие удары: стук, стук, стук. И еще более слабое: по-мо-ги-те, по-мо-ги-те! Я вышла на террасу – и звуки сделались громче. Я поежилась, потом позвала Тома. Вместе мы пошли на звуки и в лунном свете увидели отца. Без рубашки, весь в поту, он рубил топором дерево: скоро зима и надо было заготовить дрова.

Впервые в жизни я смотрела на него с удивлением и жалостью. По-мо-ги-те – отдавалось у меня в голове. Может, это он выкрикивал? Что же это за человек такой, который идет ночью рубить лес, даже не заглянув домой и не поприветствовав жену и детей?

– Пап, – окликнул его Том, – я могу тебе помочь.

Отец, не переставая работать топором, из-под которого только щепки летели, крикнул в ответ:

– Иди ложись спать. И скажи маме, я получил новую работу, там приходится быть весь день и единственное свободное время – это ночь. Вот я и рублю вам деревья по ночам, потом распилю и наколю их. – И ни слова о том, что он и меня видит рядом с Томом.

– А что у тебя за работа сейчас, пап?

– На железной дороге, парень. Учусь водить большие такие паровозы. Бросаю уголь… Приходи завтра в семь в депо, увидишь, как я выезжаю…

– Мама тоже с удовольствием посмотрела бы на тебя, пап.

Топор, как мне показалось, на мгновение завис в отцовских руках.

– И она увидит… Когда надо, тогда и увидит.

И больше ничего не сказал. Я повернулась и бросилась бежать домой.

Упав на постель, я залилась слезами. Они лились на мою подушку, набитую куриными перьями, и я не знала точно, почему так расплакалась: то ли внезапно стало очень жалко отца, то ли еще больше – Сару.

Сара

Пришло и ушло еще одно Рождество, не оставив о себе памяти настоящими семейными подарками. Нам всегда дарили только предметы первой необходимости – например, зубные щетки, мыло. Если бы не Логан, который преподнес мне золотой браслет с маленьким сапфиром, то и это Рождество прошло бы буднично. Мне же нечего было подарить Логану, кроме шапочки, которую я связала сама.

– Вот это шапочка! – восхищался Логан, надевая ее. – Всегда мечтал о ярко-красной шапочке ручной вязки. Спасибо тебе большое, Хевен Ли. А вот здорово было бы, если бы ко дню рождения ты связала мне такой же шарф. День рождения у меня в марте.

Я удивилась, что он вообще стал носить эту шапочку. Она была великовата, и Логан не заметил, что я пропустила пару петель и что шерсть, использующаяся не в первый раз, была не очень «чистых кровей». Не успело пройти Рождество, как я принялась за шарф, закончив его к середине февраля, ко Дню святого Валентина.

– В марте будет поздновато носить такой шарф, – сказала я с улыбкой, когда Логан накинул шарф на шею.

Шапочку он продолжал носить в школу каждый день. Логан мог мне понравиться уже одной только привязанностью к этой ужасной шапочке.

В феврале мне исполнилось четырнадцать лет. Логан сделал мне новый подарок – очень милый беленький свитер, от которого в темных глазах Фанни появился завистливый блеск. На другой день после дня рождения Логан, встретив меня после школы около нашей тропинки, проводил до поляны у речки, недалеко от дома. И так продолжалось до самой весны. Кейт и Наша Джейн привыкли к нему и полюбили, а Фанни усиленно расточала свои чары, но Логан упорно игнорировал ее. Ах, влюбиться в четырнадцать лет – какое это счастье! От переполнявшей меня радости я могла одновременно смеяться и плакать.

Прекрасные весенние дни, когда сам воздух напоен ароматом любви, летели быстро. Мне хотелось проводить время романтично, но бабушка и Сара имели свои виды: пришла пора сажать овощи, да и прежние обязанности никто с меня не снимал (Фанни все это, как обычно, не касалось). Если бы не большой огород за домом, нам не удалось бы перебиваться с едой. В огороде росли белокочанная и листовая капуста, картошка, огурцы, морковь, репа и, наконец, самое вкусное – помидоры.

По воскресеньям мне не терпелось скорее увидеть Логана в церкви. Он садился через проход, ловя каждый мой взгляд, и глаза его так много хотели мне сказать, а я никак не могла выбросить из головы мысли о нашей беспросветной бедности. Логан делился с нами многими вещами, продававшимися в аптеке его отца. Для других они считались обыденными, нам же доставляли море радости: шампуни в пузырьках, одеколоны и духи, бритвенный прибор и лезвия для Тома, на верхней губе которого появилась растительность покрепче прежнего рыжеватого пушка.

Однажды мы наметили на воскресенье пойти после церкви на рыбалку. Надо заметить, что Логан не говорил родителям, с кем он водит компанию. И как-то раз, гуляя с Логаном по Уиннерроу, мы случайно наткнулись на них, и по их каменным физиономиям я поняла: родители не хотели, чтобы я или вообще кто-либо из Кастилов занимал хоть какое-то место в жизни их сына. Но их желание, похоже, не имело значения для Логана – в такой же почти мере, как и для меня. Я не прочь была понравиться им, но пока что Логан не представлял меня родителям, хотя и намеревался сделать это.

И вот я сидела и думала о родителях Логана, машинально расчесывая пальцами волосы, Фанни в это время дразнила любимую собаку папы – Снэппера, а Сара за моей спиной грузно развалилась на стуле. Убрав с лица пряди рыжих волос, она вздохнула:

– Как же я все-таки устала. Постоянно сидит во мне эта усталость. И папа ваш не приходит домой, а когда приходит, ему и дела нет до моего состояния, он на меня и не взглянет даже.

Я и сама редко смотрела на Сару, а обернувшись (интересно, чего же такого не замечает отец?), сразу поняла: она беременна, снова беременна.

– Мама! – воскликнула я. – А ты папе не говорила?

– Если б он взглянул на меня, то и сам бы понял. – На глаза у нее навернулись слезы жалости к самой себе. – Чего нам не хватает, так это лишнего рта. А что поделаешь, осенью будет.

– В каком месяце, мама, в каких числах? – поинтересовалась я, не в силах поверить, что мне предстоит возиться еще с одним малышом. Вот вроде бы и Наша Джейн пошла в школу, с ней уже нет прежних хлопот. Господи, я только год как вздохнула посвободнее после нее и Кейта.

– Я не считаю дни. Что я, докторам буду говорить? Я по докторам не хожу, – прошептала Сара, словно у нее сел голос от ожидания ребенка.

– Мама, ты должна сказать мне когда. Чтобы я была здесь, рядом с тобой.

– Молюсь и надеюсь, что этот будет черноволосым, – пробурчала она, словно про себя. – Твой папа все хотел темноглазого темноволосого мальчика, такого же, как он сам. Господи, услышь меня на этот раз и дай мне сына, похожего на Люка, и тогда он полюбит меня, как любил ее…

Мне было больно слышать такое. Можно ли столько лет горевать – если отец действительно горюет, какой от этого прок? И когда он успел зачать ребенка? Я могла бы сказать, чем они занимались бо́льшую часть времени. Пружинный матрас давно уже не скрипел в известном нам ритме.

По дороге к озеру, где мы должны были встретиться с Логаном, я с тяжелым сердцем поведала Тому свежую новость. Том попытался изобразить радостную улыбку, но она получилась вымученной.

– Ну что ж, раз тут ничего не поделаешь, посмотрим, какая от этого может быть польза. Будем надеяться, что вот этот мальчик сделает наконец нашего папу более счастливым. Это было бы отлично.

– Том, я не хотела доставлять тебе неприятность разговором на эту тему.

– Какая там неприятность! Я же прекрасно знаю, что когда папа смотрит на меня, то думает: хорошо, если бы я был похож больше на него, чем на маму. И все-таки, Хевенли, пока моя внешность нравится тебе, я доволен.

– Что ты, Том, все девочки говорят, ты дьявольски красив.

– Это только девчонки могут так сказать: «красивый» и добавить – «дьявольски», в результате же – вся красота на нет, правда?

– Ох, эти зеленые глаза! – Я обняла Тома, потом склонила голову ему на грудь. – Мне очень жалко маму, она вся измотанная, да еще такая грузная на вид и неповоротливая, я как-то раньше этого не замечала. Мне так стыдно, что я ей недостаточно помогала, могла бы и побольше.

– Ты и так помогаешь будь здоров как, – буркнул Том и отстранился от меня, когда показался Логан. – А теперь улыбайся и делай довольное лицо, потому что ребятам не нравятся девчонки, у которых полно проблем.

Внезапно из-за деревьев показалась Фанни. Она вдруг резко бросилась к Логану, словно шестилетняя малышка, а не развитая физически девушка тринадцати лет. Логану оставалось либо схватить ее, либо упасть.

– О, сегодня ты особенно красив, – вкрадчивым голосом пропела Фанни, пытаясь поцеловать его, но Логан выпустил ее из рук и, с силой оттолкнув от себя, подошел ко мне.

В этот день Фанни то и дело крутилась перед глазами, шумела, отпугивая рыбу, и все время требовала к себе внимания, так что вторая половина воскресенья, обещавшая быть приятной, оказалась основательно испорченной. Наконец, ближе к сумеркам, Фанни отбыла в неизвестном направлении, оставив нас с тремя рыбешками, которые и тащить домой не стоило. Логан бросил их обратно в воду, и рыбки юркнули в глубину.

– Дома увидимся, – сказал мне Том и исчез, оставив нас с Логаном вдвоем.

– Что произошло? – спросил он.

Я сидела, задумчиво глядя на игру розовых оттенков заката в воде. Скоро их сменит темно-красный цвет – как цвет той крови, что прольется при рождении нового малыша. Память выдала мне мельком воспоминания обо всех предыдущих родах.

– Хевен, да ты меня не слушаешь.

Я не знала, стоит или не стоит говорить Логану о таких довольно-таки интимных вещах, но у меня все вышло само собой, как будто я не могла держать от него никаких секретов.

– Я боюсь, Логан, боюсь не только за Сару и ее ребенка, но и за всех нас боюсь. Иногда, глядя на несчастную Сару, я думаю, сколько она может выдержать такую жизнь? И если Сара уйдет – а она поговаривала насчет того, чтобы бросить отца, – то малыша оставит на меня и мне придется взять на себя все заботы о нем. Бабушка мало что может, разве только вязать, вышивать да дорожки плести.

– А у тебя и без того, как я понимаю, забот хватает. Но, Хевен, разве ты не знаешь, что все воздастся? Ты не слышала, что говорил сегодня в церкви преподобный Вайс о кресте, который несет каждый из нас? Помнишь, он сказал, что Бог никогда не позволяет нести непосильный крест?

– Может, оно и так, но в данный момент Сара чувствует, что ее крест тянет на всю тонну, и вряд ли ее можно в чем-то обвинить.

Мы медленно шли в направлении нашего дома, расставаться не хотелось.

– Ты и сегодня… не хочешь задать мне никакого вопроса? – запинаясь, спросил Логан.

– В другой раз… может быть.

Логан остановился:

– Я хотел бы пригласить тебя домой, Хевен. Я сказал своим родителям, какая ты чудесная и хорошенькая, но им следует посмотреть на тебя и поближе познакомиться, чтобы оценить мой выбор.

Я несколько отпрянула от него, досадуя и на Логана, и на себя: «Почему бы ему не оставить нас, Кастилов, в покое с нашими проблемами, нищетой и стыдом?» И тогда он быстро шагнул ко мне, неловко схватил и чмокнул в губы. Я вздрогнула от неожиданного прикосновения его губ. Логан выглядел как-то необычно при вечернем свете.

– Спокойной ночи. И не волнуйся ни о чем. Я всегда буду рядом, когда тебе понадоблюсь.

С этими словами он стал спускаться по тропинке, направляясь в сторону чистых и ухоженных улиц Уиннерроу. Потом он поднимется по ступенькам в свою квартиру прямо над аптекой Стоунуоллов, в светлые и приятные помещения, обставленные современной мебелью, с водопроводными кранами, туалетом со смывом, даже двумя. Сегодня вечером он будет смотреть с родителями телевизор. Я следила за ним, пока он не исчез из виду, и пыталась представить себе, что же это за ощущение – жить в чистых комнатах с цветным телевизором. О, конечно, это в тысячу раз лучше, чем здесь, это уж точно.

Меня занимали сладкие мысли о Логане и его поцелуе, поэтому я не заметила, как пришла в нашу хижину – и очутилась словно на поле битвы.

Отец был дома. Он мерил переднюю комнату и метал в Сару злые взгляды, словно всаживая в нее ножи.

– Почему ты позволила себе опять забеременеть? – кричал он на нее, ударяя шляпой по тыльной стороне ладони.

В гневе он стукнул кулаком по стене, отчего с полки соскочили несколько чашек и разбились о пол. А лишних чашек у нас и так не было.

Отец был ужасен в своем гневе. Страшно было смотреть на него, когда он метался по комнате, слишком маленькой, чтобы дать развернуться своей энергии.

– Я работаю теперь днем и ночью, чтобы тебе и твоим детям было что есть! – бушевал он.

– А ты что, тут ни при чем, да?! – выкрикнула Сара, тряхнув распущенными рыжими волосами, которые обычно были собраны сзади лентой.

– Я же дал тебе принимать эти таблетки! – шумел отец. – Я плачу за них такие деньги! Думал, у тебя хватит ума прочитать, как ими пользоваться!

– А я и так все их приняла! Я что, тебе не говорила разве? Все проглотила, ждала, что ты придешь домой. А когда пришел – таблеток не было.

– Хочешь сказать, что ты их съела все зараз?

Сара вскочила со стула – одного из шести наших жестких, угловатых, неудобных стульев – и стала говорить, потом снова присела.

– Я забываю… все время забываю… вот и решила проглотить все, чтобы не забыть…

– О господи! – простонал отец. Его темные глаза уставились на нее со злостью и презрением. – Дура! Я же сам читал тебе инструкцию!

С этими словами он ударом распахнул дверь и вылетел из дому. Мы остались сидеть на полу: я и Том с Кейтом и Нашей Джейн на коленях. Наша Джейн уткнулась личиком в Тома и плакала. Она всегда плакала, когда родители ругались между собой. Фанни свернулась калачиком на своем тюфяке, зажав уши ладонями и крепко зажмурив глаза. Бабушка и дедушка, давно привыкшие к ссорам, сидели в качалках, мерно покачиваясь и с безразличием глядя в пространство.

– Люк вернется, он будет заботиться о тебе. – Бабушка стала понемногу успокаивать плачущую Сару. – Он ведь хороший парень, он сразу простит тебя, когда увидит твоего новорожденного.

Сара, всхлипывая, принялась готовить еду – нашу последнюю на сегодняшний день. Я поспешила помочь ей:

– Посиди, мама, или иди ляг, я сама приготовлю.

– Спасибо тебе, Хевен… Только мне надо чем-нибудь заняться и отогнать мысли. А я его так любила! Ой, как же я любила этого Люка Кастила! Вот никогда не думала не гадала, что он не умеет никого любить, кроме себя…

Вечером, после ужина, Фанни прошептала мне:

– Я уже начинаю ненавидеть этого нового ребенка. На кой он нам сдался. Мама уже стара для детей… Вот мне – пора иметь ребенка.

Я взметнулась, услышав такие слова:

– Никакого тебе ребенка не надо! Фанни, ты обманываешь себя, думая, что раз у тебя будет ребенок, значит ты уже взрослая и свободная. Ребенок свяжет тебя куда больше, чем зависимость молодости, так что ты смотри там, не доиграйся со своими мальчиками.

– Ты же ничего не знаешь! Мне что, в первый раз, что ли? Ты в десять раз больше ребенок, чем я. А вряд ли ты понимаешь, о чем я говорю.

– Так о чем ты говоришь?

Фанни всхлипнула и уцепилась за мою руку:

– Не знаю… Просто так многого хочется, а у нас ничего нет. Просто тошно! Можно же как-то выкрутиться из этой жизни. У меня нет настоящего парня, как у тебя. Никто из ребят не любит меня, как тебя Логан. Хевен, помоги мне, прошу тебя, помоги.

– Помогу-помогу, – успокаивала я Фанни, прижавшуюся ко мне, хотя не знала, чем я могу помочь. Разве что молитвой.

Жаркие августовские дни летели, казалось, слишком быстро. Последние недели беременности Сары были довольно-таки мучительными для нее. Для нас всех тоже, хотя отец показывался дома чаще, чем раньше. Он перестал ругаться, похоже смирившись с мыслью, что Сара принесет еще пять-шесть детишек, пока будет способна рожать.

Она тяжело ступала по нашей хижине и часто трогала красными мозолистыми руками живот, без особой радости вынашивая своего пятого ребенка. Сара или бубнила молитвы, или отдавала приказания, а проявления ласки, и без того редкие для нее, остались в прошлом. Позже грубоватая простота ее манер, с которой мы срослись, уступила место тревожному молчанию, отчего нам становилось еще неуютнее.

Сара перестала ругаться с папой и покрикивать на всех нас. Словно пожилая леди, она еле таскала ноги, а ведь ей было всего двадцать восемь лет. Когда папа приходил домой, Сара почти не смотрела на него, не удосуживалась спросить, где это он пропадал, совсем не упоминала «Ширлис плейс», забывала даже поинтересоваться, «чистые» ли деньги он получает или по-прежнему зарабатывает на продаже левых спиртных напитков. Сара будто замкнулась в себе, пытаясь принять какое-то решение.

День за днем она становилась все более отрешенной, отстранившись от всех нас. Мы это переносили очень болезненно, особенно Наша Джейн и Кейт, которые так нуждались в матери. Взгляд ее ожесточался, когда отец раз или два в неделю появлялся в дверях. Он теперь работал в Уиннерроу, занимался честным делом, однако Сара не верила в это. Несколько раз я слышала, как отец рассказывал ей о своей работе, но как-то неуверенно, потому что Сара не задавала ни единого вопроса.

– Ты делаешь черную работу для попов и жен банкиров, которые не хотят пачкать свои белоснежные ручки.

Спору нет, многие свои доллары отец получал на приработках у богатых людей. Но он был согласен на любой приработок.

Наша Джейн, чувствуя угнетенное состояние матери, болела этим летом больше, чем обычно. Она, в отличие от нас, то и дело схватывала простуду, потом переболела ветрянкой. Не успела пройти ветрянка, как девочка упала в заросли ядовитого плюща, после чего целую неделю плакала день и ночь, а отец среди тьмы вскакивал, заводил машину и уезжал в «Ширлис плейс».