Текст книги "Хевен"

Радость наполняла дни, в которые Наша Джейн чувствовала себя хорошо. Тогда она улыбалась, довольная, и не было во всем огромном мире ребенка симпатичнее Нашей Джейн, этого верховного правителя в лачуге семьи Кастил. И правда, все люди в долине говорили, как красивы дети у хитрого, жестокого, обидчивого и неуравновешенного Люка Кастила и у его жены Сары, такой огромной и некрасивой, по мнению завистливых женщин.

Однажды Кейту, который вообще редко о чем-то просил, понадобились цветные карандаши, а в доме в то время были только карандаши, когда-то полученные Фанни в подарок от мисс Дил (Фанни эту коробку так и не открывала).

– Нет! – визгливо воскликнула Фанни. – Пусть Кейт не трогает мои карандаши, они совсем новенькие!

– Дай ему карандаши, а то он обидится и потом больше не попросит, – стала я уговаривать ее, настороженно поглядывая на братика, который мог в дедушкиной манере сесть и неподвижно замереть.

Но что касается дедушки, он видел больше всех нас. Кто другой мог вырезать по дереву каждый волосок на беличьем хвосте? Его глаза не смотрели, но действительно видели.

– А по мне, хоть пусть вообще никогда не говорит! – выкрикнула Фанни.

Тогда Том взял карандаши и дал их Кейту, на что Фанни стала визгливо угрожать утопиться в колодце.

– А ну замолчите! – рявкнул с порога вошедший отец.

Он оглядел расшумевшихся детей и прищурил глаза, словно шум вызывал у него головную боль.

– Твои дети, ничего не поделаешь, – бросила Сара.

Это было ее единственным приветствием, после чего она сомкнула губы и не сказала ни слова. Отец бросил на Сару сердитый взгляд и вывалил на дощатый выскобленный стол принесенные им продукты. Я быстро прикинула про себя, на сколько хватит пятидесятифунтового мешка муки, пятигаллоновой банки сала, этих пакетов бобов. Сделаю суп, добавлю к капусте со свининой…

Я тревожно подняла голову, услышав резкий толчок в дверь. Отец широким шагом шел к своему старому пикапу. Снова уехал.

У меня екнуло сердце. Каждый раз, когда отец вот так бросал Сару, она вымещала досаду на ком-либо из нас или на себе. Иногда мне было трудно винить его за то, что он не хочет оставаться дома. Не только Наша Джейн и все мы действовали ему на нервы, но и Сара. Она лишилась внешней привлекательности и в обхождении стала неприятна.

Под самое утро чувствовалось приближение зимы. Белки носились, заготавливая зимние запасы, Том помогал дедушке подобрать подходящую древесину для ремесла, и это была непростая работа, поскольку требовались определенные сорта дерева, не очень твердые, но и не слишком мягкие, чтобы изделия не ломались.

Как-то мы с папой оказались во дворе вдвоем.

– Папа, – нерешительно заговорила я, – я делаю в семье все, что в моих силах. Ты можешь сделать для меня хотя бы одну вещь – хоть иногда сказать мне доброе слово?

– Я разве не говорил тебе, чтобы ты оставила меня в покое?! – Его сверлящий взгляд словно пронзил меня насквозь. Потом он повернулся ко мне спиной. – Марш отсюда, пока не получила по заслугам.

– И чего же я заслужила? – бесстрашно спросила я.

Мы встретились глазами, и мои глаза, несомненно, напомнили ему ту, которую он так внезапно потерял…

На веревках для сушки белья наподобие миниатюрных черных солдатиков сидели скворцы. С закрытыми глазами, сонные, нахохлившиеся, птицы предчувствовали наступление холодов и ждали, когда выглянет теплое солнце. Скоро в горах по ночам начнет выпадать снег.

Я вздохнула и стала складывать дрова в поленницу. Сколько бы мы ни готовились, все равно у нас в доме зимой не будет по-настоящему тепло. Среди нарубленных дров лежал топор. Я подумала, что отец пустил бы его в ход, скажи я ему еще хоть одно слово, и молча продолжила собирать и укладывать дрова.

– Этих дров, – обратился отец к Саре, показавшейся в двери, – вам хватит, пока я не приеду снова.

– И куда ты на этот раз, да так поздно? – громко спросила Сара. Она вымыла голову и привела себя в порядок. – Люк, женщине тоскливо и одиноко без мужчины, с одними детьми да стариками.

– Скоро увидимся! – крикнул ей в ответ отец, торопливо направляясь к пикапу. – Надо закончить работу, потом приеду домой и останусь на ночь.

Домой он не приезжал целую неделю. В один из вечеров, ближе к ночи, я сидела на ступеньках террасы и смотрела в затянутое тучами небо. От мрачных мыслей на душе было тошно. Уготовано же где-нибудь для меня место получше, не здесь же весь век жить… Вот крикнула сова, потом завыл одинокий волк. Ночь была наполнена гаммой звуков. Северный осенний ветер завывал и свистел между деревьями, бился в подрагивающие стены нашей лачуги. Мне представлялось, что он пытается сдуть ее, но люди, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, отстаивали дом.

Я смотрела на месяц, выглядывавший время от времени из-за туч. Вот такой же месяц, думала я, висит сейчас и над Голливудом, и над Нью-Йорком, и над Лондоном, и над Парижем. Прикрывая глаза, я пыталась перенестись через горы и океан, потом, плотно зажмурившись, старалась увидеть свое будущее. Когда-нибудь у меня будет собственная настоящая кровать с подушками, набитыми гусиным пухом, и со стеганым атласным одеялом.

И будут у меня шкафы, полные платьев, которые я стану надевать только по одному разу, а потом сжигать их, как королева Елизавета, чтобы ни на ком больше не видеть эти туалеты. И будут у меня дюжины пар обуви, всех цветов, а есть я буду в модных ресторанах, где горят длинные тонкие свечи… Но пока я сижу на холодной ступеньке и слезы застывают у меня на щеках и ресницах.

Я начала дрожать и кашлять. Все равно не пойду в дом, не хочу ложиться в этой полной людей лачуге на пол между Фанни и Нашей Джейн. Том и Кейт спят чуть дальше, а уже за ними, на тюфяках, – бабушка и дедушка.

Все было более-менее тихо и спокойно, пока я не услышала шарканье стариковских ног. Хрипло дыша, с оханьем и стонами рядом со мной на ступеньке пристроилась бабушка.

– Застудишься до смерти в такую холодную ночь. Думаешь, твой папа пожалеет тебя? Тут лишь в могиле можно быть счастливой.

– Бабушка, ну как можно так ненавидеть меня? Почему ты не можешь вразумить папу, что я не виновата в смерти матери?

– Он знает, что не виновата, понимает в глубине души. Но если он признает это, ему надо будет признать и свою вину в том, что женился на ней, что привез девочку сюда, где ей было невмоготу. Она старалась, ох как она старалась, делала все, что могла. Скребла, чистила, мыла, портя свои белые руки. Помню, как закидывала назад волосы, чтобы не мешали… Потом бежала к своему чемодану, где было полно всяких красивых штучек, доставала кремы, натирала руки, чтобы сохранить их красоту и свежесть.

– Бабушка, ты знаешь, я не могу смотреть в этот чемодан и видеть ее красивые вещи. Что толку надевать эту одежду здесь, куда никто не приходит? А насчет куклы мне прошлой ночью приснился сон, будто она – это я, а я – она. Когда-нибудь я поеду в Бостон и отыщу семью своей мамы. Я считаю себя обязанной сообщить им, что случилось с их дочерью. Они ведь наверняка думают, что она живет себе и здравствует где-нибудь.

– Ты права. Сама я об этом не думала, но ты права. – Бабушка поощрительно обняла меня, но в ее худых руках совсем не было силы. – Ты молодец, настраиваешься на то, чего хочешь добиться, и добьешься.

Жизнь в горах доставалась бабушке тяжелее, чем любому из нас. Наверное, никто, кроме меня, не замечал, как трудно ей было вставать и садиться. Часто она останавливалась и хваталась рукой за сердце. Иногда ее лицо становилось мучнисто-серым, она задыхалась. Предлагать ей врача было бесполезно, бабушка не верила во врачей, не верила в лекарства, за исключением тех, что сама готовила из корней и листьев трав, которые я собирала по ее указаниям.

Когда Сара стала угрюмой и мрачной, каждый день рядом с ней был как экзамен на выживание. Исключение составляли те, в которые я встречалась с Логаном. Один из таких дней выдался по-настоящему солнечным и теплым. Я увидела Логана у реки, а вдоль берега бегала Фанни – без клочка ткани на теле! Она хохотала, дразнила Логана и предлагала ему поймать ее.

– Поймаешь – и я буду твоей, вся буду твоей, – поддразнивала она его.

Я обомлела от поведения Фанни и, встав как вкопанная, стала наблюдать, что сделает Логан.

– Как тебе не стыдно, Фанни! – крикнул он ей. – Ты просто маленькая девчонка, заслуживающая хорошей порки.

– Вот поймай меня и выпори, – предложила Фанни.

– Нет, Фанни, – отрезал он. – И ты вообще не в моем вкусе.

Логан повернулся, чтобы направиться обратно в Уиннерроу, так мне, по крайней мере, показалось, и в этот момент я вышла из-за дерева, которое прятало меня от Логана. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась растерянной.

– Мне жаль, что ты видела и слышала все это. Я стоял, ждал тебя, когда появилась Фанни, она сбросила с себя платье, а под ним ничего не было… Я ни в чем не виноват, Хевен, клянусь тебе.

– Зачем ты мне это объясняешь?

– Но я не виноват! – выкрикнул он, покраснев.

– Да я и сама догадываюсь, что ты ни при чем, – успокоила я его.

Я знала Фанни и знала, что ей хочется лишить меня всего самого дорогого. Однако, как я слышала, большинство мальчиков любят таких девочек, ведущих себя свободно, лишенных всякой скромности и внутренних тормозов, – как моя сестра Фанни, которая проживет десяток волнующих жизней, пока я буду бороться за одну.

– Эй, Хевен, – сказал Логан, подошел ко мне и приподнял мою опущенную голову, так что наши губы оказались рядом. – Вот кто в моем вкусе, вот кто мне нужен. Фанни симпатичная и смелая… Но мне нравятся девушки скромные, красивые и милые, и если мне не удастся когда-нибудь жениться на Хевен, то мне вообще никто не нужен.

Он поцеловал меня, и в голове зазвенело множество колокольчиков, словно это был свадебный звон колоколов, доносящийся из будущего.

Я – миссис Логан Грант Стоунуолл…

Внезапно я почувствовала себя очень счастливой. В некотором отношении Фанни была права. Жизнь продолжалась, шла вперед. Каждый должен иметь возможность жить и любить. Наступил мой черед.

Теперь на Сару нашла новая причуда: она разговаривала сама с собой, как в дурном сне.

– Надо бежать отсюда, бежать из этого ада, – бубнила она. – Ничего нет, кроме работы, еды, сна и ожиданий, когда он заявится. А придет – никакой радости, никакой…

Сара, что ты говоришь? Пожалуйста, не надо. Что мы будем делать без тебя!

– Своими желаниями я сама выкопала себе собственную могилу, – продолжала Сара на следующий день. – Надо было найти другого, надо было… Я уйду, а как дети?

Это она повторяла самой себе день и ночь. Потом смотрела на папу, когда тот приезжал на выходной день домой, и убеждалась, что он все расцветает («Проклятый», – ворчала Сара). Сердце у нее прыгало, в изумрудных глазах появлялся свет, а стрелки внутренних часов Сары крутились в обратную сторону, к тому времени, когда она была влюблена в него.

Однако было слишком заметно, что внутренний мирок Сары становился все темнее, все мрачнее. И основная часть ее раздражения переносилась на меня. Как-то вечером, изможденная трудным днем, я упала на свой тюфяк и стала беззвучно лить слезы в твердую подушку. Но бабушка услышала и положила мне на плечо руку, чтобы успокоить меня:

– Ш-ш, не плачь, детка. Думаешь, Сара не любит тебя? Нет, это твой папа сводит ее с ума, но его тут нет, а ты под рукой. Она не может ни крикнуть на него, ни стукнуть. Да и когда он здесь, тоже не может. Что толку от ее крика! Сара уж годы кричит, а Люку все равно. Ты же всегда под рукой, вот она и отыгрывается на тебе.

– Зачем же тогда он женился на Саре, бабушка, раз не любит ее? – всхлипывая, спросила я. – Чтобы привести мне мачеху, которая меня ненавидит?

– А бог их знает, этих мужчин, почему они такие! – Бабушка перевела дыхание и, обернувшись, протянула руку и погладила дедушку, которого она ласково звала Тоби. Поцеловав его и погладив по лицу, она дала ему больше любви, чем кто-то из нас когда-либо давал другому. – Тебе надо найти себе хорошего человека, как я вот нашла, и все. И подождать, пока не повзрослеешь, чтобы чувствовать по-настоящему. Скажем, лет до пятнадцати.

В горах девушка, достигшая шестнадцати лет и непомолвленная, считалась пропащей, обреченной остаться старой девой.

– Смотрите, шепчутся, – пробормотала себе Сара, навострив уши за своей выцветшей и потертой красной занавеской. – Обо мне говорят. А эта опять плачет. А чего я цепляюсь к ней, почему не к Фанни, вот от кого неприятностей-то. Он любит Фанни и терпеть не может эту. Но почему бы не к Фанни? Или Нашей Джейн, Кейту? А лучше к Тому.

Я глубоко вздохнула, со страхом подумав о том, что Сара начнет теперь придираться и отыгрываться на Томе.

И настал этот ужасный день, когда Сара вытянула Тома кнутом, словно хотела выместить на сыне свою обиду за то, что он не стал таким, как ей хотелось.

– Я тебе говорила, чтобы ты шел в город зарабатывать деньги? Говорила или нет?

– Мама, но никто не хочет брать меня на работу! Там берут ребят с маленькими тракторами, которые косят траву и собирают листья. Очень им нужен парень с гор, у которого и ручной-то косилки нет!

– На кой мне твои оправдания! Мне нужны деньги, Том, деньги!

– Мама, я попробую завтра! – воскликнул Том, поднимая руки и пытаясь закрыть лицо от ударов. – Мне ведь никогда не дадут работу, если у меня будут синяки и кровь на лице.

На мгновение утихнув, Сара опустила лицо и, к несчастью, посмотрела на пол. Том забыл вытереть ноги.

– Ты что, не видишь? Чистые полы! Я только что помыла их! Посмотри, во что ты их превратил!

Она своим тяжелым кулаком ударила Тома в лицо, и он отлетел к стене. С полки обрушился наш драгоценный горшок с медом, ударил его по голове и разбился. Липкая масса потекла по Тому.

– Спасибо большое, мама, – произнес Том с веселой улыбкой. – Теперь я могу наесться меда сколько влезет.

– Ой, Томми, – зарыдала Сара, которой сразу сделалось стыдно. – Прости меня… Не знаю, что в меня вселилось… Не надо ненавидеть маму, она любит тебя.

В нашем доме поселился кошмар в лице вздорной рыжей ведьмы. Этот кошмар начинался с первыми лучами солнца и не проходил, пока оно сияло в полном блеске. Гривастая, горластая, страшная, она не давала покоя ни нам, ни себе.

Стоял сентябрь. Скоро мы должны были снова идти в школу. В любой день у Сары мог появиться ребенок. Несмотря на повторяющиеся то и дело угрозы, Сара не думала уходить из дома. Она надеялась, что сделает папе больнее, если заберет с собой похожего на него темноволосого сына. Отец же все больше и больше времени проводил в городе.

Для нас все часы слились воедино, они были менее ужасные, чем ад, но бесконечно далекие от рая. За лето все мы вытянулись; выросли и наши внутренние запросы, мы стали задавать себе все больше вопросов. Ребенок, который должен был вот-вот родиться, все сильнее и требовательнее бился в животе у Сары. Самые же старшие из нашего семейства, наоборот, становились все слабее, спокойнее и почти ни о чем не просили.

Близилось нечто новое. Это нечто заставляло меня ворочаться и метаться всю ночь, так что, вставая утром, мне казалось, будто я совсем не спала.

Горький сезон

В первый день занятий в школе Логан ждал меня на полпути спуска в долину. В горах становилось свежо, но в долине было еще тепло и приятно. Мисс Дил осталась у нас преподавателем, поскольку школьный совет разрешил ей вести и дальше наш класс. Я все так же была очарована ею, только на уроках меня то и дело куда-то уводили мысли…

– Хевен Ли, – окликнул меня милый голос мисс Дил, – ты опять спишь средь бела дня?

– Нет, мисс Дил, я не сплю в классе, только дома.

И почему все хихикают при такого рода замечаниях в мой адрес?

Меня тянуло в школу, где я могла каждый день видеть Логана, знать, что он будет провожать меня домой, держа за руку, и с ним можно будет забыть обо всех проблемах, которые одолевают меня в нашей хижине.

Домой мы шли рядом, обсуждая наши планы на будущее. Том шел вместе с Нашей Джейн и Кейтом, а Фанни отстала, сопровождаемая своими дружками.

Мне надо было присматривать за хозяйством и не забыть, что скоро в горах ударит морозец и дождевая вода в бочках может замерзнуть. Всем нам требовалась новая верхняя одежда, новые свитера и обувь, но денег на это не было.

Логан, держа за руку, часто поглядывал на меня, словно не мог наглядеться. Мы прогуливались неспешным шагом. Наша Джейн с Кейтом прыгали, веселились, а Том побежал посмотреть, как там Фанни.

– Ты ничего не говоришь мне, – обиженным тоном произнес Логан, приглашая сесть на поваленное бревно. – Сейчас мы подойдем к дому, ты убежишь вперед, обернешься, помашешь мне рукой. Я так никогда и не увижу изнутри твой дом.

– Нечего там смотреть, – ответила я, потупив глаза.

– Ничего тут такого нет, чтобы стесняться, – тихо промолвил он, пожимая мне пальцы. – Если ты собираешься остаться в моей жизни, а я не могу представить ее без тебя, когда-нибудь ты должна будешь ввести меня в свое жилище, правильно?

– Когда-нибудь… когда буду посмелее.

– Смелее тебя я никого не видел! Хевен, в последнее время я очень много думал о нас с тобой, о том, как хорошо нам вместе и как скучно тянутся часы, когда тебя нет рядом. Когда я закончу колледж, я собираюсь быть ученым, хорошим ученым, разумеется. Тебе интересно было бы проникать в тайны жизни вместе со мной? Мы могли бы работать в одной связке, как мадам Кюри с мужем. Тебе нравится такая перспектива?

– Конечно, – не раздумывая ответила я. – Но не скучно ли это – просиживать в лаборатории изо дня в день? А может быть, лучше лаборатория на свежем воздухе?

Логан подумал, что я дурачусь, и крепко обнял меня. Я обхватила его рукой за шею и прижалась щекой к его щеке. Сидела бы и сидела в таком положении.

– У нас будет стеклянная лаборатория, – произнес он низким, хрипловатым голосом. Наши губы были совсем рядом. – С множеством растений… Это тебя устроило бы?

– Да… Думаю, что да…

Он опять поцелует меня? Если мне наклонить голову немного вправо, снимет это проблему его носа, почти упирающегося в мой?

Если я не умела целоваться, то Логан-то умел. Было так сладко, что щемило душу. Но когда я оказалась дома, все мои восторги исчезли в бушующем море злых страстей Сары.

В эту субботу утро выдалось ярче и теплее, чем обычно, и, желая избежать гнева Сары, мы с Томом пошли встретиться с Логаном, прихватив с собой Нашу Джейн и Кейта.

Не успели мы прийти на речку, где собирались ловить рыбу, как раздался зычный голос Сары, призывающий нас обратно домой.

– До свидания, Логан! – крикнула я с горечью. – Мне надо идти, я понадобилась Саре! Том, ты оставайся и присмотри за Нашей Джейн и Кейтом.

Логан был заметно расстроен. Мне пришлось поспешить в ответ на приказание Сары постирать белье, вместо того чтобы попусту убивать время со своими друзьями, которые ничего хорошего мне не принесут, только жизнь сломают, и нечего мне играть в игрушки и веселиться, в то время как она ни сидеть, ни стоять не может, а работы непочатый край. Чувствуя себя виноватой в том, что отлучилась на несколько минут, я поставила корыто на скамейку, принесла горячей воды с печки и начала стирать на старой доске. Через открытое окно – чтобы выходил дым от печи – я слышала, как Сара разговаривает с бабушкой.

– Я всегда думала, как здорово жить в горах. Чувствовала себя гораздо свободней городских девиц, которым до шестнадцати лет и дольше надо подавлять инстинкты. В школу я ходила только три года, ничему почти и выучиться не успела. Не любила я эти разные чистописания, чтение, ничего не любила, кроме мальчиков. Фанни – во, это я, никакой разницы. Любила я глазеть на ребят. Когда увидела первый раз твоего сына, у меня сердце так и екнуло, так и запрыгало – тук-тук, тук-тук. Он был уже почти мужчина, а я ребенок. Бывало, не пропускала ни одних танцев, на все ходила, слышала, как твой Тоби на скрипке играет, смотрела, как твой сын танцует со всеми смазливыми девочками, и что-то мне подсказывало, что хоть умри, но я должна получить этого Люка Кастила.

Сара сделала передышку. Я сунула нос в окно и увидела, что по ее красному лицу катятся слезы.

– Потом Люк едет в Атланту, встречает эту городскую девицу и женится на ней. Я посмотрела в зеркало на свое лицо – у меня было грубое, лошадиное, не сравнить с ее. А все равно – женат не женат, мне так его хотелось, Энни, Люка Кастила… Думала, пойду на что угодно, только бы заполучить его.

Дедушка, покачиваясь на своей качалке, возился с деревом и выглядел отрешенным. Бабушка тоже покачивалась и словно не слушала Сару.

– Люк даже не смотрел в мою сторону, – продолжала Сара. – Но я решила, что достану его.

Я стирала грязное белье и одежду, а сама навострила уши, чтобы ничего не пропустить. Поблизости от меня находилась бочка с дождевой водой, в которой жили лягушки. Выстиранное мною белье болталось на веревке. Я еще раз заглянула внутрь. Сара возилась возле печки, она резала бисквиты и монотонно продолжала говорить, словно у нее была необходимость выговориться, – и лучшего слушателя, чем бабушка, ей было не найти. Бабушка не задавала вопросов, а просто воспринимала все так, как ей рассказывают, резонно считая, что замечаниями и вопросами ничего не изменишь.

Я вся напряглась и постаралась держаться как можно ближе к окошку.

– Я все в ней ненавидела, хрупкая вся такая, он называл ее «мой ангел». Ненавидела, как ходит, ненавидела, как говорит, – как будто она лучше нас. А Люк вился вокруг нее, как осел. Мы все думали – подождем, успеем, а тут она попалась, ну, думаем, надо же ему кого-то прижать на стороне, но он на нас и не смотрел. А, подумала я, поймаю его так или сяк. К ней ему нельзя было… В общем, поимел он меня три раза. И случилось то, о чем я молилась. Он сделал мне ребенка. Люк не любил меня, я знала, может, даже я совсем не нравилась ему. Он мучился со мной, а однажды, лежа на мне, назвал меня ангелом. Когда я сказала ему, что будет ребенок, он стал совать мне деньги. Я уже думала выйти за другого, как эта городская сделала мне подарок – умерла…

Ой-ой-ой! Как же это ужасно с ее стороны – радоваться смерти моей матери!

Сара говорила своим ровным, бесстрастным голосом. Мне стало слышно, как до того еле поскрипывающее дедушкино кресло стало скрипеть громче и громче.

– Когда он пришел ко мне и предложил выйти за него, чтобы у ребенка был отец, я думала, за месяц-другой он забудет ее, но нет. И сейчас не забыл. Я делала все, чтобы он полюбил меня, Энни, честное слово. Я была добра к его Хевен. Дала ему Тома, Фанни, Кейта, Нашу Джейн. Не имела ни одного мужчины, как вышла за него. И не буду, если только он полюбит меня, как ее любил. Но не полюбит. А я не могу больше разговаривать с ним, он не слушает. Вбил себе в голову что-то сумасбродное и слушать меня не хочет, когда я пытаюсь отговорить его. Он хочет бросить нас всех очень скоро. Бросить меня здесь, чтобы я мыла, чистила, готовила, убирала, мучилась… И ухаживала еще за одним малышом. Я бы осталась тут навеки, если бы он полюбил меня. Но когда он распускает руки, кричит, обзывает, все это копится в сердце. Говорит, я ломаю ему жизнь, делаю из него злого, противного зверя, который бьет своих собственных детей… Хотел бы, чтобы это были ее дети, а не мои. Я знаю. По глазам вижу. Никогда он не полюбит меня, я ему никогда даже не понравлюсь хоть чуть-чуть. Ничего ему во мне не нравится. У меня было такое крепкое здоровье – он его отнял. Господи, все отнял!

– Сара, зачем ты так говоришь? Ты выглядишь вполне здоровой.

– Никогда не думала, что мертвая жена заберет в могилу его сердце, никогда не думала, – хрипло шептала Сара. Она будто не слышала слов бабушки. – Не нужен он мне больше, Энни. Ничего мне не нужно. Даже мои собственные дети. Я просто убиваю время…

Меня охватила паника. Что она имеет в виду? Я даже перегнулась через корыто, и ребро стиральной доски больно врезалось в тело.

На следующий день Сара снова ходила по дому, бубня про себя. Но слышно было и тем, кто не хотел услышать.

– Надо бежать отсюда, бежать из этого ада. Ничего нет, кроме работы, еды, сна и ожиданий… ожиданий, когда он заявится. А придет – ни радости, ни счастья, ни удовлетворения.

Эту фразу она повторяла уже в тысячный раз. Подготовка шла так долго, что я думала, этого никогда не случится, хотя видела кошмарные сны: Сара убита, вся в крови. Видела отца в гробу, с простреленным сердцем. Много раз я вдруг просыпалась: мне казалось, что я слышала выстрел. Я испуганно озиралась по сторонам, и мне в глаза бросались три длинных ружья, висящие на стене, и я снова вздрагивала. Убийство, тайное захоронение – это было частью уклада горной жизни, рядом с которой всегда ходила смерть.

Потом наступил день, в нервном ожидании которого мы проводили все последнее время. Это было воскресное сентябрьское утро. Я встала рано, поставила греть воду, чтобы мы могли слегка помыться, перед тем как идти в церковь. Из спальни вдруг донеслись громкие, резкие, полные боли стоны.

– Энни, идет! Энни, это черноволосый сын Люка идет!

Бабушка забегала прихрамывая, засуетилась, но видно было, что она с трудом преодолевала боль в ногах. Бабушка тяжело хватала ртом воздух, поэтому моя помощь была более чем необходима. По тому, как болезненно шли роды, бабушка, кажется, почувствовала, что они будут необычными и более сложными, чем все предыдущие. Том побежал искать отца, чтобы привести его домой, дедушка неохотно встал со своей качалки и поплелся в сторону речки, а Фанни я наказала забрать Кейта и Нашу Джейн и присмотреть за ними поблизости от дома. Сара и бабушка крайне нуждались в моей помощи. На сей раз работа заняла куда больше времени, чем в тот раз, когда на той же самой кровати, где все мы родились, появилась на свет Наша Джейн. Обессилев, бабушка упала в кресло и, тяжело дыша, стала руководить мной. Я вскипятила воду и простерилизовала нож для перерезания пуповины и все старалась остановить кровь, которая хлестала из Сары, как красная река смерти.

Отец находился во дворе, там же ждали Том, Кейт и Наша Джейн, а Фанни исчезла. Лицо у Сары побелело как бумага. Наконец после нескольких часов потуг сквозь кровь появился младенец и стал медленно выходить. И вот он лежал передо мной, синюшный и странный на вид.

– Мальчик?.. Девочка? – тяжело дыша, спросила бабушка. Голос ее был тонок и слаб, как ветерок, долетавший до нашей занавески. – Детка, скажи, сын? На Люка похож?

Я не знала, что ответить.

Сара приподнялась посмотреть на новорожденного. Она вглядывалась и вглядывалась, пытаясь убрать с лица намокшие от пота волосы. К ней вернулся цвет лица, словно у нее имелись запасные галлоны крови. Я осторожно перенесла ребенка к бабушке, чтобы она пояснила, что за ребенок родился.

Бабушка посмотрела на то место, где должен быть половой орган, но ни она, ни я ничего не увидели.

Я, потрясенная, не могла поверить своим глазам, увидев ребенка, у которого между ножками ничего не было. Но какое имело значение, мальчик это или девочка, если ребенок был мертв и у него отсутствовала верхняя часть головы? Ребенок-урод, весь в кровоточащих ранах.

– Мертворожденный! – вскрикнула Сара.

Она соскочила с кровати, выхватила ребенка из моих рук, прижала его к себе, поцеловала с десяток раз и только потом закинула голову и застонала, завыла от горя, как горный волк на луну.

– Это Люк и его проклятые шлюхи!

Вне себя от гнева, она, как фурия, бросилась туда, где во дворе стоял отец, грубо обозвала его, а потом сунула ему в руки ребенка. Он аккуратно взял ребенка, потом с ужасом уставился на него, не веря своим глазам.

– Смотри, что ты наделал! – гремела Сара, стоя в одной рубашке, которая была вся в пятнах после родов. – Ты, твоя дрянная кровь и твои сучьи повадки убили твоего собственного ребенка! Да еще сделали его уродом!

Отец тоже разразился криком:

– Мать – ты! Ты рожаешь – с тебя и спрос, я-то тут при чем!

Он бросил мертвого на землю, потом велел дедушке организовать нормальные похороны, пока свиньи и собаки не добрались до ребенка. Затем, стремительно направившись к пикапу, сел в него и уехал в Уиннерроу заливать свои горести (если он действительно горевал). Потом отец, несомненно, поплетется в «Ширлис плейс».

О, что же за страшное воскресенье выпало тогда! Мне пришлось купать в тазу мертвого ребенка и готовить похороны, а бабушка в это время занималась Сарой, которая неожиданно совсем лишилась сил, обмякла и начала плакать, как сделала бы любая женщина на ее месте. Не стало той воинственной и сильной амазонки, осталась лишь несчастная мать, пережившая утрату. Став на колени, захлебываясь слезами, Сара спрашивала Бога, почему ребенок должен был пострадать за грехи своего отца.

Я думала об этом бедненьком созданьице, смывая кровь и родовые воды с его неподвижного тельца. Можно было не держать эти полголовы над тазиком, но я делала все, как положено. Потом я натянула на него одежду, которую носили Наша Джейн и Кейт, а может быть, и Фанни, и Том, и я тоже.

Сара, упав ничком на грязную кровать, судорожно впивалась пальцами в матрас и плакала так, как никогда до сих пор при мне не плакала.

Пока я возилась с мертвым новорожденным, мне некогда было взглянуть на бабушку. Спустя некоторое время я бросила на нее два-три раза взгляд, обратив внимание, что она не вяжет, не вышивает, не плетет, не штопает и даже не раскачивается. Она просто сидела с полузакрытыми глазами, и на ее тонких губах застыла слабая улыбка. Меня эта улыбка напугала. Бабушка должна была бы выглядеть горестной и подавленной.

– Бабушка, – прошептала я в испуге и, оставив чистого и одетого новорожденного, подошла к ней, – с тобой все в порядке?

Я тронула ее, и она сдвинулась в сторону. Я потрогала ее лицо – оно уже холодело, мышцы затвердевали.

Бабушка умерла!

Умерла, не перенеся то ли рождения мертвого уродца, то ли многих лет жестокой борьбы за выживание. Я зарыдала и почувствовала болезненный толчок в сердце. Встав на колени, прижалась к ней:

– Бабушка, когда ты попадешь на небеса, скажи моей маме, что я стараюсь, очень стараюсь быть похожей на нее. Скажи ей, пожалуйста, хорошо?

В дверях послышались шаркающие шаги.

– Ты что там делаешь с моей Энни? – раздался дедушкин голос.

Он ушел на речку в начале родов, чтобы избежать того, чего мужчины всегда стараются избежать, полагая, что их обязанность достойно исчезнуть и появиться только после родов. Мужчины в горах предпочитали уйти подальше от страдальческих криков рожениц, а потом еще говорить, что роды прошли легко!

Я подняла голову. По моим щекам катились слезы. Я не знала, как ему сказать.

– Дедушка…

Его блекло-голубые глаза широко раскрылись, когда он взглянул на бабушку.