Текст книги "Своя комната"

– А здесь, в Фернхеме? Кто заботится о доме с красивым кирпичным фасадом и заросшим садом? Почему тут простые тарелки, на которых подают, – я уже не могла остановиться, – говядину и чернослив с кремом?

– Примерно в 1860 году, – устало проговорила Мэри Сетон, видимо, повторявшая эту историю не один раз, – для колледжа сняли комнаты, организовали комитет, разослали письма. Затем состоялись собрания, на которых вслух зачитывали пришедшие ответы: мистер N готов выделить столько-то; мистер NN не дает ни пенса. «Сэтердей ревью» опубликовала разгромную статью. Вопросы сыпались градом. Как собрать деньги на оплату комнат? А не лучше ли устроить благотворительный базар? Хорошо бы в первом ряду посадить миловидную девушку. А что об этом говорил Джон Стюарт Милль¹⁸? Способен ли кто-нибудь уговорить редактора Х напечатать письмо? А кто попросит леди ХХ подписать его? Увы, ее сейчас нет в городе. Так обстояли дела примерно шестьдесят лет назад. Были предприняты колоссальные усилия, потрачено огромное количество времени. И в результате долгой изматывающей борьбы удалось наскрести те самые тридцать тысяч[1]1
  «Нам сказали, что потребуется как минимум тридцать тысяч фунтов… Это немного, учитывая, что на всю Великобританию, Ирландию и колонии колледж подобного рода всего лишь один. Между тем на мужские гимназии собираются огромные средства! Но если принять во внимание, что людей, ратующих за женское образование, мало, то и эта сумма кажется достойной!» Леди Стефен, Эмили Дэвис и коллектив колледжа Гертон. (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть].

– Вот поэтому мы не можем себе позволить вино, куропаток и слуг с подносами, – грустно улыбнулась Мэри. – У нас нет диванов и отдельных спален. «С удобствами придется подождать», – процитировала она[2]2
  «Каждый пенс, который удавалось получить, откладывали на строительство здания, а с удобствами было решено подождать». Р. Стрейчи «Причина».


[Закрыть].

Подумать только – все эти женщины год за годом еле-еле сводили концы с концами! Работали не покладая рук, чтобы накопить жалкие тридцать тысяч на открытие женского колледжа. Постыдная нищета! Как горько и обидно! Чем же занимались наши матери? Пудрили носы? Разглядывали витрины? Соревновались в красоте нарядов в солнечном Монте-Карло? Почему не оставили нам достойного наследства?

На каминной полке стояло несколько фотографий. Мать Мэри (кажется, это она на снимке) умела повеселиться на досуге (еще бы – тринадцать детей от приходского священника!), однако ничто в ее лице теперь не напоминало о беззаботной молодости. На снимке была изображена скромная пожилая женщина в наброшенной на плечи клетчатой шали, скрепленной крупной камеей. Она сидела в плетеном кресле, а рядом расположился спаниель. Женщина смотрела в кадр весело, но немного напряженно, понимая, что собака может сорваться с места до того, как их запечатлеет фотограф.

А если бы мать Мэри занялась коммерцией? Например, стала бы владелицей фабрики по производству искусственного шелка? Или превратилась бы в биржевого магната? Если бы она оставила Фернхему двести-триста тысяч фунтов, мы бы сегодня вечером ни в чем себе не отказывали, развлекаясь непринужденной беседой об археологии, ботанике, антропологии, физике, природе атома, математике, астрономии, теории относительности и географии. Если бы только миссис Сетон и ее матушка постигли в свое время великое искусство делать деньги и, как делали отцы и деды для своих сыновей, завещали бы заработанные средства дочерям на премии, стипендии и лекции лучших преподавателей, чтобы развивать женское образование! Тогда бы мы с Мэри поужинали в ее комнате куропатками и вином, а наши взгляды были бы с уверенностью устремлены в светлый завтрашний день. Мы вели бы интересную жизнь людей, посвятивших себя достойной и престижной профессии. Занялись бы научными изысканиями, писали книги, размышляли, сидя на ступенях Парфенона. Рабочий день начинался бы в десять, а домой мы приходили бы не позже половины пятого, чтобы вечером успеть написать небольшое стихотворение.

Правда, если бы миссис Сетон и прочие женщины с юных лет посвятили себя зарабатыванию денег – здесь в наших рассуждениях было слабое место, – то никакой Мэри не родилось бы. Я спросила Мэри, что она думает по этому поводу. За окном стоял тихий октябрьский вечер, сквозь пожелтевшую листву светили редкие звезды. Смогла бы моя подруга отказаться от того немногого, что у нее есть, и даже от воспоминаний о годах, проведенных на родине, в Шотландии? Мэри часто рассказывала о своей большой счастливой семье, о веселых проказах и яростных ссорах, о чистейшем воздухе и о самых вкусных на свете пирогах. Смогла бы она отказаться от всего этого, чтобы одним росчерком пера выделить Фернхему пятьдесят тысяч? За процветание колледжа пришлось бы заплатить высокую цену – отказаться от семьи. Зарабатывать деньги и воспитывать тринадцать детей – такое никому не под силу.

Давайте обратимся к фактам. Беременность длится девять месяцев. Затем рождается младенец. Далее, месяца три-четыре мать кормит ребенка грудью. Потом еще пять лет занимается развитием растущего малыша. Ведь дети не должны болтаться на улице! Те, кто видел беспризорников в России, говорят, что зрелище весьма печальное. По мнению многих, основные черты будущей личности закладываются в возрасте от года до пяти.

– Если бы миссис Сетон занималась зарабатыванием денег, какие бы воспоминания у тебя остались о детстве в Шотландии? – спросила я. – Что бы ты узнала о родном крае, о его воздухе и пирогах, да вообще обо всем?

Риторический вопрос. Ведь Мэри просто не существовало бы. И бесполезно гадать о такой ситуации, где мама, бабушка и прабабушка Сетон накопили кучу денег и вложили в строительство колледжа и библиотеки. Во-первых, они никак не могли работать, а во-вторых, даже если бы и могли, то по закону не имели права владеть заработанными деньгами. Менее чем за полвека до настоящего момента, то есть лишь с 1880 года, миссис Сетон получила право распоряжаться собственными средствами! Долгие столетия до этого деньгами жен владели исключительно мужья. В частности, вот почему миссис Сетон никак не могла стать биржевым магнатом. Каждый заработанный женой пенс шел туда, куда считал нужным муж, – например, на стипендии и премии педагогам в очередном мужском колледже. А раз женщины не имели права вкладывать собственные деньги по своему усмотрению, то какой прок им был в зарабатывании денег вообще? И это право уступалось мужчинам.

Неважно, станем ли мы возлагать вину на бедную старушку со спаниелем, несомненно одно: наши матери не сумели грамотно вести дела. Ни единого пенса не выделялось на «удобства», на куропаток и вино, на педелей и газоны, книги и сигареты, библиотеки и досуг. Они смогли построить лишь голые стены на голой земле.

Так мы беседовали, стоя у окна, и, подобно тысячам обычных людей, любовались куполами и башнями знаменитого города, невероятно красивого и таинственного в потоках лунного света. Старая каменная кладка приобрела благородный серебристо-белый оттенок. Сколько ценных фолиантов хранится в библиотеках, сколько картин старых прелатов и вельмож висит на отделанных деревянными панелями стенах комнат! Я задумалась о прекрасных витражах, которые отбрасывают на мостовую удивительные разноцветные блики в форме кругов и полумесяцев. О красивых надгробиях и надписях на них, о фонтанах и газонах, о тихих комнатах, выходящих окнами в тихие четырехугольные дворы. А еще – да простят мне эту мысль! – я представила аромат хорошей сигареты и вкус доброго вина, мягкие удобные кресла и пушистые ковры. Изысканная вежливость, радушие и человеческое достоинство всегда опираются на роскошь и личное пространство.

Увы, наши матери не сумели дать нам ничего подобного. Наши матери, которые еле-еле наскребли тридцать тысяч фунтов. Наши матери, которые воспитывали тринадцать детей от приходских священников.

Я шла в гостиницу, а в голове крутились разные мысли. Почему у миссис Сетон не получилось выделить деньги на колледж? Как влияет на сознание бедность? А богатство? Вспомнились престарелые ученые в шапках с кисточками, которых я видела утром в Оксбридже и чуть не свистнула, чтобы один из них пустился вскачь. Промелькнуло воспоминание об органной музыке в часовне, о закрытых дверях библиотеки. Неприятно, когда тебя куда-то не пускают. И, наверное, еще хуже, когда тебя заперли внутри. Почему мужчины процветают, а женщины вынуждены влачить жалкое, зависимое существование? Я думала о власти традиционных устоев для одних и недостатке традиций для других и о том, как это влияет на творчество писателя. Что ж, пора скомкать затертую страницу сегодняшнего дня со всеми его спорами и впечатлениями, радостями и горестями и выкинуть за ближайший забор…

Ночное небо сияло мириадами звезд. Нахлынуло чувство одиночества. Все вокруг спали – лежали в кроватях безмолвные, недвижимые. На улицах Оксбриджа ни души. Дверь гостиницы распахнулась, словно по мановению невидимой руки, но внутри никого, даже коридорного, чтобы проводить меня до комнаты.

2

С вашего позволения мы сменим декорации. Листья по-прежнему падают, но теперь мы переместились из Оксбриджа в Лондон. Представьте комнату, самую заурядную, за окном которой виднеются многочисленные прохожие в шляпах, фургоны, автомобили, а также дома напротив. На столе в комнате лежит листок бумаги с крупно выведенным заголовком «Женщины и литература», ниже – ни единой строчки. Неизбежным продолжением поездки в Оксбридж стал поход в библиотеку Британского музея. Следовало отбросить все случайное и субъективное в моих впечатлениях, чтобы осталась лишь чистая, незамутненная истина. Обед в Оксбридже и ужин в Фернхеме породили шквал вопросов. Почему в мужском колледже подавали вино, а женском воду? Почему один пол процветает, а другой влачит нищенское существование? Как влияет на творчество бедность? Какие условия необходимы для создания произведений искусства?.. Требовались ответы. Однако ответы можно получить, только обратившись к знающим и непредвзятым, сумевшим подняться над житейской суетой, – к ученым и философам, бесценные плоды исследований и размышлений которых хранятся в библиотеке Британского музея. И если я не сумею отыскать истину на полках библиотеки Британского музея, то где ее вообще можно отыскать?

Вооружившись блокнотом и карандашом, я отправилась на поиски истины. На улице было пасмурно, но сухо. В угольные подвалы домов рядом с Музеем сгружали мешки с углем. К дверям пансионов подъезжали кэбы, и оттуда выносили перевязанные веревками коробки с пожитками какого-нибудь итальянского или швейцарского семейства, решившего то ли попытать счастья, то ли перезимовать в Лондоне. Улицы наводнили торговцы, громко предлагавшие свои товары – одни кричали, другие пели. Лондон напоминал цех или механизм. И все мы, будто челноки в ткацких станках, бегали туда-сюда, создавая на чистом холсте какой-то узор.

Британский музей был отдельным цехом. Двери распахиваются, и ты попадаешь под огромный купол, – крошечная мысль в чьей-то гигантской голове, осененной венком из прославленных имен. Идешь к конторке, берешь бланк, открываешь том каталога…. Эти пять точек символизируют целых пять минут оцепенения, изумления и замешательства. Вы когда-нибудь задумывались, сколько книг о женщинах публикуется в год? Сколько из них написано мужчинами? Знаете ли вы, что являетесь, пожалуй, самым исследуемым животным на Земле? А я-то пришла в полной уверенности, что за утро сумею все прочитать и перенесу бесценные крупицы истины в свой блокнот! Да чтобы справиться с этой задачей, мне нужно превратиться в стадо слонов или свору пауков, которые славятся долгожительством и кучей глаз! А еще обзавестись крепкими когтями и стальным клювом, чтобы проникнуть сквозь окаменевшую скорлупу предрассудков. Отыщу ли я бесценные крупицы истины среди этого колоссального количества изданий?

Я в отчаянии пробегала глазами длиннющий список книг. Даже названия наводили на размышления. Логично, когда вопросы пола и его природы изучают доктора и биологи. Но вот что удивительно и труднообъяснимо – о женщинах пишут очерки и романы всяческие всезнайки и бумагомаратели, мужчины со степенью магистра искусств и мужчины без оной, которые выделяются лишь тем, что они не женщины. Некоторые книги, судя по заглавиям, были поверхностны и несерьезны, но большинство – основательны и поучительны. Читая список названий, я живо представила директоров школ и священников, так увлеченно разглагольствующих о женщинах со своих кафедр, что их речи не укладывались ни в какие временные рамки.

Я открыла каталог на букве «М», дабы найти книги про мужской пол. Странное явление, как выяснилось, присущее исключительно мужчинам: женщины не пишут книги о мужчинах! Тут я вздохнула с облегчением. Ведь если бы мне пришлось прочесть сначала все, что пишут мужчины о женщинах, а потом женщины о мужчинах, то алоэ, которое цветет раз в сто лет, успело бы расцвести дважды.

Выбрав наугад дюжину книг и оставив заполненный бланк в специальном лотке, я вместе с другими искателями истины стала терпеливо ждать. «В чем же причина такого удивительного неравенства?» – размышляла я, рисуя бессмысленные круги на пустых бланках, которые вообще-то лежали здесь для иной цели. Отчего мужчин, судя по каталогу, очень интересуют женщины – и не наоборот? Любопытно! Я попыталась представить себе мужчин, которые пишут книги о женщинах. Какие они – старые или молодые, женатые или холостые, с красными носами или горбатые? Пожалуй, лестно быть объектом столь пристального внимания, если, конечно, оно не исходит только от убогих и немощных.

Несерьезные мысли прервала обрушившаяся на мою конторку лавина книг. Тут-то и начались страдания. Студент, которого в Оксбридже обучили грамотному исследовательскому подходу, станет методично преследовать ответ на свой вопрос, пока не настигнет и не поместит в тетрадь, подобно пастуху, загоняющему овечку в стадо. Рядом со мной как раз сидел студент и что-то старательно переписывал из учебника. Казалось, юноша черпает оттуда целые слитки истины. Он даже покряхтывал от удовольствия. Увы, тем, кто не учился в университете, не удается ловко изловить ответ, который скачет и мечется, подобно стаду, перепуганному сворой гончих.

Профессора, директора школ, социологи, священники, авторы романов и очерков, журналисты и, наконец, мужчины без определенной профессии, выделявшиеся лишь тем, что они не женщины, – все искали ответ на единственный простой вопрос: почему некоторые женщины бедны? Каждый листок моего блокнота был плотно исписан заметками. Чтобы вы представляли мое состояние, я зачитаю некоторые из них. Вверху листка большим буквами шло заглавие: «Женщины и литература». И вот что следовало ниже:

состояние в Средние века;

обычаи на островах Фиджи;

поклонялись, как богиням;

слабее в нравственном отношении;

идеалистки;

более сознательны;

возраст половозрелости у жительниц Полинезии;

привлекательность;

приносились в жертву;

меньший объем мозга;

более развито подсознание;

меньше волос на теле;

умственная, моральная и физическая неполноценность;

любовь к детям;

большая продолжительность жизни;

менее развиты мышцы;

сильное чувство привязанности;

самолюбивы;

высшее образование;

мнение Шекспира;

мнение лорда Биркенхеда¹⁹;

мнение декана Инге²⁰;

мнение Лабрюйера²¹;

мнение доктора Джонсона²²;

мнение мистера Оскара Браунинга²³…

Я перевела дух и где-то в самом низу листка дописала: «Почему Сэмюэл Батлер²⁴ пишет: “Умный мужчина никогда не скажет, что он думает о женщине”?» Умные мужчины ни о чем другом и не говорят. Я откинулась на спинку стула и в мучительных раздумьях глядела в купол библиотеки. Ну почему каждый умный мужчина пишет о женщинах по-своему?

Возьмем, к примеру, Поупа²⁵:«Большинство женщин совершенно бесхарактерны».

А вот Лабрюйер: «Женщины – сама крайность. Они либо лучше, либо хуже мужчин»²⁶.

Два явно противоречивых мнения, хотя авторы, умнейшие люди, были современниками. Способны ли женщины к обучению? Наполеон считал, что нет. Доктор Джонсон считал иначе[3]3
  «“Мужчины знают, что женщины во многом их превосходят, поэтому выбирают самых глупых или невежественных. Иначе они не боялись бы образованных женщин” …Не могу не признаться, позже он уверял меня, что действительно так думает». Босуэлл²⁷ «Дневник путешествия на Гебридские острова».


[Закрыть]. Есть ли у женщин душа? Некоторые дикари считают, что нет. Другие, наоборот, уверены в божественном происхождении женщин и поклоняются им[4]4
  «Древние германцы верили, что в женщинах есть нечто священное, и советовались с ними как с оракулами». Фрэзер «Золотая ветвь».


[Закрыть]. Одни мудрецы утверждают, будто женщины глупее мужчин. Иные – что более сознательны. Гете выражал им почтение, Муссолини их презирает. Мужчины без конца говорят о женщинах, но каждый по-своему. Систематизировать этот огромный материал никак не получалось, и я с завистью смотрела на соседа-студента, который делал в тетради записи, аккуратно помечая пункты буквами «а», «б», «в» и так далее. В то время как мой блокнот пестрел хаотично накаляканными противоречивыми цитатами. Досадно, странно и обидно. Истина просочилась сквозь пальцы, как песок. Вся до крупинки.

Не могла же я отправиться домой и вместо серьезного исследования на тему «Женщины и литература» написать, что у женщин меньше волос на теле или что возраст половозрелости у жительниц Полинезии составляет девять лет! Или девяносто? Я даже свой почерк не могла разобрать. Проведя целое утро за работой, я, к стыду своему, так и не выяснила ничего стоящего. И если я не сумела отыскать истину о Ж. (так я для краткости назвала женщину) в прошлом, стоит ли беспокоиться о ее будущем? Я зря потратила время, читая труды многочисленных маститых джентльменов, рассматривавших женщину и ее влияние на разные сферы жизни. Их книги и открывать не стоило.

Предаваясь горестным мыслям и с завистью поглядывая на увлеченно пишущего студента, я стала рисовать себя, сидящую за столом. Неожиданно на бумаге возникло лицо и статная фигура профессора фон Х – автора фундаментальной работы под названием «Умственная, моральная и физическая неполноценность женщин». На рисунке профессор получился некрасивым: полный, краснолицый, с тяжелой челюстью и маленькими глазками. Его обуревали эмоции – профессор с такой яростью воткнул перо в бумагу, словно желал раздавить какое-то мерзкое насекомое, но даже это не принесло облегчения. Видимо, насекомое уцелело. На кого же обращен гнев профессора? Не на супругу ли? Я всмотрелась в рисунок. А что, если у нее роман с кавалеристом – стройным, элегантным, в лихо заломленной каракулевой папахе? Или, если вспомнить теорию Фрейда, профессора в детстве дразнила какая-нибудь девочка? Наверное, он и в детские годы не отличался особой привлекательностью.

В общем, профессор, пишущий великую книгу об умственной, моральной и физической неполноценности женщин, вышел у меня очень злым и уродливым. Утренняя работа не задалась, и я, не представляя, что делать дальше, рисовала. Порой в минуту праздности и мечтаний скрытая истина вырывается наружу. Простой пример человеческой психологии (не станем упоминать солидное название «психоанализ») – взглянув на свой набросок, я поняла одну вещь: профессор получился злым потому, что меня душила злость. Именно она исподволь завладела моим карандашом. Но откуда взялась злость? Любопытство, замешательство, удивление, скука – я прекрасно помню, как в течение утра возникали, сменяя друг друга, эти эмоции. Неужели среди них, словно гадюка, затаилась злость? Судя по рисунку, да. Набросок безошибочно указал на единственную фразу, которая и породила мой гнев – утверждение профессора об умственной, моральной и физической неполноценности женщин. Сердце забилось быстрее, щеки вспыхнули. Меня переполняла ярость. Обычная, хотя, возможно, и глупая, реакция. А кому понравится, если его назовут ущербным по сравнению с недомерком (тут я обернулась на студента), который пыхтит, носит галстук на резинке и пару недель не брился! Глупое тщеславие… Такова уж человеческая натура! Я начала рисовать кружочки поверх злобного лица профессора, пока он не превратился в объятый пламенем куст или огненную комету и уже ничем не напоминал человека. В итоге вместо профессора на листке красовался пылающий на холме Хэмпстед-хит костер.

Я успокоилась и стала думать: почему мужчины, которые писали о женщинах, на них злились? За что? В прочтенных за утро книгах ясно чувствовался накал страстей. У каждого автора он проявлялся по-своему: у одних в иронии, у других в тоне повествования, у третьих в любопытстве, у четвертых в осуждении. Однако почти всегда подспудно присутствовало еще кое-что – злость. Злость, загнанная глубоко внутрь и смешанная с другими чувствами. Судя по тому, как странно она выражалась, то была ловко завуалированная злость, а не открытый гнев.

Я грустно оглядела гору книг у себя на столе. Увы, все они для меня бесполезны, то есть не несут никакой научной ценности. Зато обычный читатель найдет для себя много поучительного, а также несколько странных фактов об обычаях на островах Фиджи. Авторам застила глаза алая пелена злости, мешая смотреть на объект исследования незамутненным взором. Книги нужно отнести на центральный стол, чтобы потом их вернули на свои места в этом огромном улье. За целое утро работы я поняла лишь одно: авторов книг о женщинах обуревала злость. «Почему?» – назойливо вертелся в голове вопрос. Я сдала книги, постояла у колоннады, среди голубей и доисторических каноэ, и, по-прежнему теряясь в догадках, отправилась обедать. Что же скрывается под этой злостью?

Загадка оставалась неразрешенной все время, пока мне подавали еду в небольшом кафе поблизости от Британского музея. Предыдущий посетитель оставил на стуле газету, утренний выпуск вечерних новостей, и я от нечего делать пробежалась глазами по заголовкам. В глаза бросились крупные буквы на всю страницу: кто-то сорвал огромный куш в Южной Африке. Более скромным шрифтом сообщалось: сэр Остин Чемберлен²⁸ прибыл в Женеву; в подвале найден топор мясника с остатками прилипших волос; судья N по бракоразводным делам выступил с речью «О бесстыдстве женщин». Далее шли другие новости – в Калифорнии киноактрису пришлось эвакуировать с вершины горы, и она долгое время висела между небом и землей; на Лондон надвигались туманы. Даже пришельцу с другой планеты стало бы ясно из этой газетенки, что в Англии царит патриархат. Господство мужчин ощущалось везде и всюду. У мужчин имелись власть, деньги и влияние. Владелец этой самой газеты, главный редактор и младший редактор – все они мужчины. Министр иностранных дел и судья – мужчины. Игроки в крикет, владельцы яхт и скаковых лошадей – опять же мужчины. Директора компаний, акции которых приносят огромные прибыли, те, кто жертвуют большие средства на богадельни и колледжи, которыми сами же руководят, – кто они? Мужчины! Именно они подвесили киноактрису между небом и землей. Именно им решать, человеческие ли волосы на топоре и что делать с обвиняемым. Кроме надвигающегося на Лондон тумана, во власти мужчин решительно все. И тем не менее они злятся. Я поняла это сегодня утром. Читая книгу профессора о неполноценности женщин, я думала не о том, что было там написано, а об авторе. Когда спор ведется хладнокровно, то и участники, и читатели думают о сути дискуссии. Если бы профессор отстаивал свою точку зрения беспристрастно, подкрепил бы ее неопровержимыми доказательствами и не пытался притянуть нужный ему вывод, никто бы не имел ничего против! И принял бы мнение профессора как безоговорочный факт, вроде того, что горошек зеленый, а канарейки желтые. «Видимо, он прав», – кивнула бы я. Но нет! Злость профессора вызвала во мне ответное чувство! «Нелепо! – думала я, листая газету. – Вся власть у мужчин, а они все равно сердятся». А может, гнев – это темный дух-прислужник власти? К примеру, толстосумы злятся на бедняков из страха, что те отнимут у них богатство. Ученые мужи, или, точнее, патриархи, гневаются по той же причине, но есть еще и другая, которая становится очевидной не сразу. Сердятся они далеко не всегда и бывают восторженными, преданными и образцовыми в частной жизни. Профессор пытался доказать не столько неполноценность женщин, сколько свое собственное превосходство, которое лелеял, как бесценное сокровище, а потому так ревностно защищал.

Я смотрела, как за окном в густой толпе людям иной раз приходилось пробивать себе дорогу плечом. Жизнь и для мужчин, и для женщин – постоянная, чертовски трудная борьба. И она требует недюжинной силы и отваги. А больше всего нам, жертвам иллюзий, нужна уверенность в себе. Без нее мы беспомощны, словно младенцы в колыбели. Как побыстрее выработать в себе это неосязаемое, но такое ценное, качество? Решить, что другие ниже тебя. И взращивать чувство врожденного превосходства над другими, к примеру, за счет богатства, титула, красивого профиля или портрета дедушки кисти Ромни²⁹ – список поводов для самолюбования можно продолжать до бесконечности. Следовательно, для патриарха, который хочет самоутвердиться и властвовать, предельно важно считать, что огромное количество людей, практически половина человечества, – существа низшего порядка, неполноценные. Судя по всему, это основной источник его силы.

А теперь давайте обратимся от наблюдения к реальной жизни. Объяснит ли оно некоторые психологические загадки, которые можно подметить каждый день? Вероятно, тогда станет понятно мое недавнее изумление, когда Z, культурнейший, скромнейший из мужчин, просматривая одну из книг Ребекки Уэст³⁰, громко возмутился: «Законченная феминистка! Называет мужчин снобами!» Я страшно удивилась – мисс Уэст обозвали «законченной феминисткой» лишь за ее вполне правдивое, хоть и нелицеприятное высказывание в адрес другого пола! Причем возмущение Z было не просто криком уязвленного самолюбия, а протестом против малейших поползновений расшатать его веру в себя.

Долгие столетия женщина служила волшебным зеркалом, в котором мужчина казался себе гигантом. Без этого волшебства земля наверняка и по сей день оставалась бы дикими джунглями. Мир так бы и не узнал о славе многочисленных военных походов. Мы бы до сих пор царапали фигурки оленей на обглоданных костях и обменивали куски кремня на овчину или еще на какое-нибудь «сокровище», отвечающее нашим непритязательным вкусам. Не существовало бы знаменитых героев и людей, отмеченных перстом Судьбы. Цари и кайзеры не всходили бы на престол и не лишались бы корон. Не знаю, используются ли волшебные зеркала в развитом обществе, но для утверждения власти жестоких тиранов они просто необходимы. Вот почему Наполеон и Муссолини настаивали на низшем происхождении женщины – если ее не принижать, то действие увеличивающего зеркала прекратится. Это отчасти объясняет, почему мужчины порой не могут обойтись без женщин. И как сильно они страдают от женской критики. Мужчине ни в коем случае нельзя говорить, что его книга плоха или картина написана дурно. Из уст женщины эти замечания гораздо обиднее и вызывают не в пример больше гнева, чем если бы то же самое высказал мужчина. Ведь когда женщина начинает говорить мужчине правду, его отражение в волшебном зеркале съеживается. Как после этого жить – вершить правосудие, нести свет просвещения дикарям, устанавливать законы, писать книги, красиво одеваться и произносить речи на торжественных обедах? Как, если мужчина хотя бы дважды в день, за завтраком и ужином, не видит свое величественное отражение, в два раза больше, чем он есть на самом деле?

Отломив кусочек хлеба и помешивая кофе, я снова посмотрела на прохожих за окном. Увеличенное отражение крайне важно, ибо влияет на способность выживать, стимулирует нервную систему. Стоит перестать показывать его мужчине, и бедолага загнется, как наркоман без кокаина. В плену у этой иллюзии примерно половина людей идет на работу. Греясь в теплых лучах волшебного отражения, утром они надевают шляпы и пальто и начинают работать в приподнятом настроении: ведь сегодня их непременно ждут на чай у мисс Смит. А вечером, входя в гостиную, скажут себе: «Я лучше половины сидящих здесь людей», – и начнут говорить с невероятной убежденностью и апломбом, которые оказывают значительное влияние на жизнь общества и становятся поводом для любопытных мыслей.

Рассуждения на опасную и захватывающую тему психологии другого пола (надеюсь, вы изучите ее, когда обзаведетесь собственным доходом в пятьсот фунтов в год) были прерваны – мне принесли счет. Сумма под чертой значилась в пять шиллингов и девять пенсов. Я дала официанту купюру в десять шиллингов, и он ушел за сдачей. В кошельке лежала еще одна десятишиллинговая банкнота. В моем кошельке регулярно из ниоткуда появляются купюры в десять шиллингов. Каждый раз изумляюсь этому его уникальному свойству! Стоит открыть кошелек, и вот они, пожалуйста! Общество дает мне еду и питье, ночлег и крышу над головой взамен на определенное количество бумажек, которые я получила в наследство от тетушки лишь за то, что ношу ту же фамилию.

Надо сказать, моя тетя, Мэри Бетон, умерла в Бомбее – расшиблась насмерть, упав с лошади во время прогулки. Весть о моем наследстве дошла до меня примерно в то же время, как приняли закон о женском избирательном праве. Из письма поверенного я узнала, что тетушка оставила мне пожизненное содержание в пятьсот фунтов в год. Из двух приобретенных благ – права голоса и наследства – собственные деньги казались неизмеримо важнее. До сих пор я едва сводила концы с концами. Хваталась за любую работу в газетных редакциях: писала заметки (тут черкнешь о выставке ослов, там о свадьбе), надписывала конверты, читала вслух пожилым леди, делала искусственные цветы, обучала малышей алфавиту в детском саду. И все это за гроши, ведь до 1918 года иные занятия были для женщин недоступны. Излишне говорить, сколь тяжело доставался мне хлеб, вы наверняка знакомы с теми, кто зарабатывал так же. Не стану рассказывать и о том, как трудно прожить на скудное жалованье – возможно, вы пробовали. Самое печальное, что годы нищеты оставили на мне свой след, отравив страхом и горечью. Всегда делать работу, даже самую неприятную, как покорная раба, кланяясь и унижаясь, хоть это и не требуется, но рисковать страшно, потому что слишком многое поставлено на карту. Мысль о том, что мой дар, пусть и небольшой, гибнет, а с ним и я, и моя душа – словно ржа, точащая дерево изнутри.

Как я уже сказала, тетя умерла. И теперь каждый раз, когда я размениваю десятишиллинговую купюру, ржавчина понемногу исчезает, уходят страх и горечь. «Надо же, как меняет настроение надежный доход», – подумала я, опуская серебряную монету в кошелек и вспоминая тяготы минувших дней. Никакая сила в мире не отнимет у меня пятисот фунтов в год. Они мои навсегда. Так же, как еда, одежда и дом. Завещанные тетушкой деньги избавили меня не только от тяжелого труда, но и от горечи и ненависти. Мне незачем ненавидеть мужчин. Они не в силах меня обидеть. Отныне моя жизнь от них не зависит. Так незаметно для себя я изменила отношение к другому полу. Обвинять целый класс или пол бессмысленно. Огромные массы людей не несут ответственности за свои поступки, так как движимы инстинктами, которые им не подвластны. И патриархам, и профессорам тоже приходится непросто, они сталкиваются с бесконечными трудностями. В их образовании имелись пробелы, как и в моем. И это привело к серьезным изъянам в развитии. Да, мужчины получили деньги и власть, но какой ценой? Они приговорены к вечной муке – словно орел, терзающий печень и разрывающий грудь, мужчин грызет инстинкт обладания. Их душит жадность, приказывающая отбирать у людей земли и добро, основывать государства и возводить границы, делать военные корабли и ядовитый газ, жертвовать своей жизнью и жизнью своих детей.