Текст книги "Русская литература в 1840 году"

Но если мы взглянем на другую сторону предмета, то увидим, что и самая посредственность у нас бесплодна, посредственность, которая, приходясь по плечу толпе, успевала иногда приобретать успехи, свойственные только таланту и гению. Иной «сочинитель» приобрел себе своими суздальскими картинами нравов, выдаваемыми им за романы, и известность и «денег малую толику», что же? – вы думаете, увидев выгодную для себя отрасль промышленности в романопечении, он напек целые десятки и сотни романов, которые ему так легко печь благодаря обилию мусорных материалов и топорной обделке? нет, он напек их всего на все какой-нибудь пяток в продолжение целых пятнадцати лет… Другой всего на все только пару{29}29
  Ирония по адресу Булгарина и Греча.


[Закрыть]… Перед всеми ими посчастливилось одному «Милорду английскому», который вот уж лет шестьдесят каждый год выходит новым изданием, к несказанному утешению своих читателей и почитателей… Иной с плеча отмахивает драмы и водевили; все дивятся легкости, с какою он их стряпает; а поверьте, – дело выйдет, что он в три года настряпал не больше двух десятков… чего же? таких тощих и таких бездарных вещиц, которые ниже всякой возможной посредственности и которых целую сотню легко наготовить в один месяц{30}30
  Намек на пьесы Полевого.


[Закрыть]. О, литература!..

Заведите с кем угодно спор о причинах этой бесплодности, – вы всегда услышите одно и то же: производители обвиняют потребителей, а публика авторов и сочинителей. Та и другая сторона совершенно справедливы в своих доказательствах, равно как совершенно справедлив и тот, кто сказал бы, что некому и не на кого жаловаться, потому что и то и другое, то есть и наши авторы и наша литературная публика, – существования проблематические, а не положительные, что-то такое, о чем нельзя сказать ни того, чтоб его совершенно не было, ни того, чтоб оно и было действительно. Следовательно, причина не в авторах и не в публике, потому что они сами только результаты другой, более общей причины. Многие обвиняли нашу литературу в том, что она не сближается с обществом, а рисует какие-то, нигде не существующие образы, выдавая их за портреты общества:

 
С кого они портреты пишут?
Где разговоры эти слышут?
А если и случалось им,
Так мы и слышать не хотим{31}31
  Цитата из стих. «Журналист, читатель и писатель» Лермонтова.


[Закрыть], —
 

сказал поэт, и сказал великую правду, хотя и не разрешил этим вопроса. В XI книжке «Отечественных записок» прошлого года напечатана статья почтенного титулярного советника в отставке Плакуна Горюнова{32}32
  Плакун Горюнов – псевдоним В. Ф. Одоевского.


[Закрыть]: «Записки для моего праправнука о русской литературе». В ней автор очень основательно, оригинально и сильно обвиняет нашу литературу в ее постоянной стрельбе мимо цели, когда она берется за изображение общества, особенно высшего; но в то же время прибавляет, что наши гостиные – род Китая, царство апатии. Это напоминает великое слово Пушкина, что «сущность гостиной состоит в том, что в ней все стараются быть ничтожными с приличием и достоинством». Где ж вина литературы, если она не находит для своих портретов оригинальных лиц, с отпечатком внутренней жизни? Литература должна быть выражением жизни общества, и общество ей, а не она обществу дает жизнь. Нападая на нее, не надо быть и несправедливым к ней: посмотрите, как иногда крепко впивается она в общество, словно дитя всасывается в грудь своей матери, – и ее ли вина, если с первого слабого усилия она высасывает все молоко из этой бесплодной груди… Недостаток внутренней жизни, недостаток жизненного содержания, отсутствие миросозерцания – вот причина… Где нет внутренних, духовных интересов, внутренней, сокровенной игры и переливов жизни, где все поглощено внешнею, материальною жизнию, – там нет почвы для литературы, нет соков для питания; там остается только, как делывали Ломоносов, Петров, Херасков и Державин, писать громкие оды или, как это было лет десять назад, писать только элегии – эти жалобные вопли разочарования; эти грустные звуки жажды жизни, которая не находит себе ни удовлетворения, ни исхода и томится среди окружающей ее внутренней безжизненности…

Кончив с литературою, обратимся опять к публике. Какое это неопределенное слово – «публика»! Что это такое? Собрание людей, которые с сентября до марта каждого года покупают книги и подписываются на журналы, а в остальное время года, на досуге, читают купленное? Говорят, наша публика больше всего требует от журналов критики. Справедливо ли это? Да – отчасти, потому что больше всего любит она сказочки легкого и веселого содержания да стишки, не слишком хорошие, не слишком плохие, так, чтоб была середка на половине, а после их – и критику. Но что разумеют у нас под словом «критика?» Статью, в которой «славно отделали» того или другого; статью, в которой автор много наговорил ничего не сказав, и если наговорил плавно, легко и так гладко, что нельзя споткнуться на мысли, не над чем задуматься и подумать, то критика хоть куда! Появляется в журнале статья – плод глубокого убеждения, горячего чувства, выражение тех внутренних духовных интересов, которые занимают все существо человека наяву, тревожат его сон, отрывают его от выгод внешней жизни, от забот о своем житейском благосостоянии, заставляют его приносить в жертву всю свою жизнь, все удобства в настоящем, все надежды в будущем – в статье – новые взгляды, невысказанные прежде идеи, – и что же? – на нее смотрят холодно, против нее кричат; один недоволен тем, что она длинна (потому что ему некогда читать длинных статей); другой сердит на то, что она заставляет думать (а он любит читать после обеда, для забавы и споспешествования пищеварению); третий кричит, что автор начал издалека и о главном предмете сказал меньше, чем о побочных, относящихся к нему предметах. Положим, что некоторые из этих обвинений и справедливы, что в статье есть недостатки, и даже очень важные; но разве горячее чувство, живое изложение, дельность и новость мыслей не в состоянии выкупить этих недостатков! Разве таких статей так много, что вы можете выбирать только лучшее из хорошего? – Ничего не бывало! в слухе вашем еще в первый раз раздается свежий голос; в первый раз слышите вы человека, который высказывает вам то, о чем он много думал, что горячо любил, чему пламенно верил, чем исключительно жил… Да если иная статья и понравится всем безусловно, то не собственным достоинством, которое бы все поняли и оценили, а так как-то, случайно: потому что обругай ее какой-нибудь литературный торгаш – все ему поверят; а если автор статьи ответит торгашу, опять все поверят автору – до нового ругательства со стороны торгаша… Тут не берется в расчет ни талант, ни личность, ни безукоризненность деятельности и жизни, ни убеждение, ни чувство, ни ум: мнение всегда в пользу того, кто в полемической перепалке последний остался на арене, то есть чья статья осталась без ответа.

И чего ожидать от толпы, если и от людей образованных и благонамеренных слышатся иногда такие упреки литераторам и такие упреки критике, что вполне понимаешь тщету и ничтожество всякой известности, пустоту всякой деятельности и из глубины души восклицаешь: «Не из чего хлопотать, не для чего тратить время и силы!» Так, например, нам случалось слышать упреки «Отечественным запискам» именно от образованных и благонамеренных людей, впрочем высоко ценящих это издание{33}33
  Речь идет о дискуссии Белинского с друзьями-москвичами.


[Закрыть], – за что бы вы думали? – за то, что «Отечественные записки» Пушкина называют мировым поэтом, в произведениях Гоголя видят гениальную, творческую деятельность, а в его «Ревизоре» – великое художественное создание… Что же оскорбляет этих, впрочем, умных и благородных людей в наших похвалах? – их, говорят они, преувеличенность. Прекрасно! Но, милостивые государи, не противоречите ли вы сами себе, если, отнимая у журнала право самостоятельного взгляда на предметы, тем не менее хочете пользоваться сами этим правом? Почему же вы должны иметь свой образ мыслей, а журнал не должен иметь его? Неужели, произнося о чем-нибудь свое суждение, журнал должен соображаться с мнением г. А., г. В., г. С. и т. д. или бегать к тому и другому, спрашивать их: «Как прикажете написать вот о том или этом?» Ведь вы сами согласны в искренности, в неподкупности наших отзывов о помянутых писателях; почему же могут вас оскорблять эти отзывы? Вы находите их произвольными? но вам представляются причины, на которых они основаны, доказательства, которыми они подтверждаются. Но эти причины и доказательства, может быть, кажутся вам не довольно основательными и достаточными? В таком случае вы имеете полное право не согласиться с ними, но ни в каком случае не имеете права запрещать журналу иметь свой взгляд на предметы, свое убеждение и во всяком случае должны уважать журнал с независимым мнением и самобытною мыслию, хотя бы и противоположными вашим, и отличить его от журналов, в которых нет ни мнения, ни мысли… Некоторые называют похвалы «Отечественных записок» Пушкину и Гоголю пристрастными. Что отвечать на это? Если это пристрастие к лицам – оно не извинительно, предосудительно, – и как же «Отечественным запискам» оправдаться в нем перед такими людьми, для которых ничего не говорит за себя само дело, для которых немо свидетельство горячего чувства, благородного одушевления? Пусть подумают они хоть о том, что Пушкина давно уже нет на свете, и что он поэтому не может быть ни вреден, ни полезен журналу; и что сочинений Гоголя они не встречали еще в «Отечественных записках». Если же это пристрастие к сочинениям, то уважьте его, ибо если это и пристрастие, то пристрастие благородное и, к несчастию, столь редкое в нашем холодном обществе, пристрастном только к выгодам внешней, материальной жизни, деньгам – и в нашей журналистике, пристрастной только к подписчикам и выгодному сбыту своих изделий… А говорить ли о защитниках своей литературы и своих «сочинителей», которые как будто лично оскорблены отзывами «Отечественных записок» о Марлинском?..{34}34
  Отзывом о Марлинском оскорбился Н. Полевой.


[Закрыть] Попробуйте растолковать им, что если б журнал был и неправ в мнении о сем сочинителе, то за ним все-таки остается право свободного и самобытного взгляда на всевозможных сочинителей; что журнал не обязан льстить толпе, повторяя ее устарелые мнения, и что Amicus Plato, sed magis arnica Veritas[9]9
  Платон (мне) друг, но еще больший (мне) друг истина. – Ред.


[Закрыть]. Смешно и досадно, что у нас еще надо толковать о таких простых и обыкновенных понятиях, о которых уже не толкуют ни в одной литературе… Да, мы начали с конца, а не с начала: мы вздумали «критиковать», не объяснив сперва, что такое «критика» и чем она отличается от полемики, от журнальных перебранок, от журнального пересыпанья из пустого в порожнее. Мы начали издавать книги, не позаботившись растолковать сперва, что такое книга и чем она отличается от колоды карт…

Хорошо также, например, обвинение против «Отечественных записок» за употребление непонятных слов, именно: бесконечное, конечное, абсолютное, субъективное, объективное, индивидуум, индивидуальное. Право, мы не шутим! Иной, пожалуй, скажет, что эти слова употреблялись еще в «Вестнике Европы», в «Мнемозине», в «Московском вестнике», в «Атенее», в «Телеграфе» и пр., были всем понятны назад тому двадцать лет и не возбуждали ничьего ни удивления, ни негодования… Увы! что делать! до сих пор мы жарко верили прогрессу как ходу вперед, а теперь приходится нам поверить прогрессу как попятному движению назад… Да, теперь уже многого не понимают из того, что еще недавно очень хорошо понимали!.. А все благодаря журналам с «раздирательными» остротами и «уморительно смешными» повестями!.. Сверх упомянутых слов, «Отечественные записки» употребляют еще следующие, до них никем не употреблявшиеся (в том значении, в каком они принимают их) и неслыханные слова: непосредственный, непосредственность, имманентный, особный, обособление, замкнутый в самом себе, замкнутость, созерцание, момент, определение, отрицание, абстрактный, абстрактность, рефлексия, конкретный, конкретность, и пр. В Германии, например, эти слова употребляются даже в разговорах между образованными людьми, и новое слово, выражающее новую мысль, почитается приобретением, успехом, шагом вперед[10]10
  Впрочем, эти «непонятные» слова со дня на день становятся для всех понятными из употребления. Хотя «Отечественные записки» всегда употребляли их с объяснением и в тексте, и в выносках, но скоро они поговорят об этих словах в отдельной большой статье, чтоб сделать их ясными, как дважды два – четыре.


[Закрыть]. У нас на это смотрят навыворот, то есть задом наперед, – и всего грустнее причина этого: у нас хотят читать для забавы, а не для умственного наслаждения, глазами – а не умом – требуют чего-нибудь легкого и пустого, а не такого, что вызывало бы на размышление, погружало в созерцание высшей, идеальной жизни. И как же иначе? подумать лень и некогда, а если не подумать – непонятно; непонятное же оскорбляет всякое мелкое самолюбие. Слово отражает мысль: непонятна мысль – непонятно и слово, а мыслей у нас боятся больше всего, потому что они требуют слишком тяжелой и непривычной для многих работы – размышления. И можно ли ожидать, чтоб все наши читатели понимали все эти хитрости, если те, которые снабжают его умственною пищею, с удивительным добродушием сознаются в своем неведении?.. Найдите в Германии хоть одного ученика из средних учебных заведений, который не понимал бы, что такое вещь по себе (Ding an sich) и вещь для себя (Ding fur sich); а у нас эти слова становят в тупик многих «опекунов языка» и возбуждают смех во многих «любимцах публики», они даже не умеют и переписать их, ибо вместо fur sich пишут zu sich[11]11
  К себе. – Ред.


[Закрыть], подобно русским солдатам, которые генерала Блюхера называли генералом Брюховым.

Впрочем, нерасположение к «Отечественным запискам» литературного люда имеет еще и другую не менее важную причину: эти господа чувствуют, что истина рано или поздно берет свое – и успех «Отечественных записок» служит им слишком жестоким доказательством этой истины. Эти господа, браня «Отечественные записки» и стараясь выказывать им всевозможное негодование свое, тем с неменьшим вниманием и постоянством прочитывают каждую книжку страшного и ненавистного им журнала и прочитывают ее, как говорится, от доски до доски: отчего же иначе им так твердо помнить все опечатки в «Отечественных записках»? Откуда же бы иначе могли они узнавать о существовании неслыханных ими ученых слов и новых идей об изящном и литературе, – идей, которые сами собою никак не могли бы забрести в их почтенные головы: ведь идеи ходят не с закрытыми глазами и не заходят куда попало?.. Некоторые из господ, ратующих против «Отечественных записок» и явно и тайно, и литературно и не литературно, даже невольно подчиняются их духу, и смешно видеть, как они мало-помалу начинают употреблять те самые непонятные слова, которые им столь ненавистны в «Отечественных записках», и еще смешнее видеть, как они, вооружаясь против них гусиным орудием{35}35
  То есть – гусиными перьями.


[Закрыть], повторяют их мысли, стараясь уверить и «почтеннейшую публику» и самих себя, что это – их собственные мысли!.. Разумеется, что они первые видят всю тщету своих усилий и тем более сердятся на «Отечественные записки». В самом деле, презатруднительное положение: хотят потчевать публику своим – своего нет ничего, потому что все уже было сказано и пересказано лет двадцать пять назад тому; хотят подделаться под современность и попотчевать публику чужим, подслушанным, – не то выходит, вместо Блюхера является Брюхов… Иной «любимец публики», лет тридцать читая свое имя на обертке и внутри издаваемых им книжонок и литературных сплетней, вместо журналов и газеты, и других успел в это время уверить, что он литератор, и сам от полноты сердца поверил этому, – и вдруг… о ужас! ему доказывают, ясно и неопровержимо, что его литературная известность составлена им на кредит, что он ничего не знает, ничему не учился, что все его сочинения сшиты из чужих лоскутьев, что в них видны только терпение и рутина, но ни искры светлого ума, ни тени таланта!.. Каково ему?.. Поневоле придется употреблять против страшного врага всевозможные средства… Такие проделки смешны, конечно, но и простительны: ведь у страха глаза велики, а смерть на носу придает храбрость и зайцу; по крайней мере это факт, что баран, встретившись с волком, прехрабро бьет о землю передними копытами…

Мы не без умысла распространились об «Отечественных записках». Статья наша должна быть обозрением литературы русской за прошлый 1840 год, в литературе же журналистика играет у нас первую роль; а в области журналистики «Отечественные записки» играют роль какого-то центра, куда направляются удары всех прочих повременных изданий и откуда новые слова и новые мысли переходят, хотя и в искаженном виде, в прочие повременные издания. Кроме того, «Отечественные записки» были центром современной журналистики еще и потому, что только в них слышан был светский голос живой современности, а не повторение старого и всем давно наскучившего; только в них принимали деятельное участие и люди, уже давно стяжавшие себе славные имена, и люди молодых поколений, еще только выходящие на поприще литературы. Мы не думаем сказать о себе слишком много, сказав, что история современной журналистики и, частию, современной литературы русской есть история «Отечественных записок»: ведь журнал есть не одно то, что издается по подписке и выходит книжками в определенное время, но и то, в чем, при этих условиях, есть жизнь, движение, новость, разнообразие, свежесть, известное направление, известный взгляд на вещи, словом – характер и дух. А где же все эти условия выполнены, если не в «Отечественных записках»? – По крайней мере самые ожесточенные враги их печатно сознаются в том, что за них можно заступаться и на них можно нападать, как на нечто определенно и действительно существующее… Боже мой! каких средств не было перепробовано против них! Не только тайно посылались в провинции, но и в самом Петербурге сколько раз распространялись слухи, что «Отечественные записки» прекратятся то на третьей, то на пятой, то на седьмой книжке; а они шли себе да шли, с верностию хронометра являясь каждое пятнадцатое число месяца, увесистые и плотные от богатства материалов и – уж тоже не от бедности в материальных средствах… Вот вам и басня Крылова о «Слоне и Моське» в лицах…

Что же делали в это время другие журналы?.. Какие другие журналы? Что такое журнал? – издание, не выдающее в срок обещанных книжек? – Ну, если так, то они делали свое дело очень исправно, кроме, впрочем, «Пчелы», которая всегда выходила в срок, с известиями уже напечатанными в других газетах. Вообще, она с прежним усердием и прежним успехом занималась своим делом и, как всегда, при начале подписки была в больших хлопотах. Некоторые из старых толстых журналов, отставая книжками, «раздирательно» острили{36}36
  Намек на «Библиотеку для чтения».


[Закрыть], и этот новый род остроумия уже никого не забавлял: sic transit gloria mundi![12]12
  Так проходит слава мира! – Ред.


[Закрыть] «Галатея» после неудачного дебюта без вести пропала, в то самое время, как ее вздумал было оживлять в Москве какой-то досужий «любимец публики»{37}37
  «Галатея» возобновилась в 1839–1840 году. В ней был напечатан сочувственный отзыв о постановке «Пятидесятилетнего дядюшки» Белинского. «Любимец публики» – Межевич.


[Закрыть]. Спасибо «Галатее» хоть за то, что о ней есть что сказать благодаря ее salto mortale[13]13
  Буквально: смертельный прыжок; обычно употребляется в смысле – трюк. – Ред.


[Закрыть]… В «Библиотеке для чтения» печатались преимущественно стихотворения гг. Кукольника и Губера. Первый напечатал в ней две драмы исторические и две какие-то исторические же повести: первые – очень хороши, но сухи и скучны, а вторые – просто анекдоты, довольно неудачно рассказанные на нескольких страницах. В «Сыне отечества» было напечатано три стихотворения Пушкина, из которых два интересны как произведения его детской музы. В «Современнике», как и прежде, было много интересных оригинальных статей, из которых особенно замечательны статьи о Финляндии г. Грота. Талантливый Основьяненко напечатал в «Современнике» несколько интересных повестей и живую, остроумную журнальную статью «Званые гости». В стихотворном отделении «Современника» были прекрасные стихотворения гр-ни Р-ной{38}38
  «Р-на» – графиня Растопчина.


[Закрыть]; из них особенно замечательно по теплоте чувства и прелести выражения называющееся «В Москву!»

С именем «Отечественных записок» неразрывно соединяется мысль о большей части замечательнейших новостей по изящной литературе, потому что все новое и интересное или напечатано, или рассмотрено в них, в отделении критики и библиографии.

В отделении словесности помещено два стихотворения Пушкина; почти в каждой книжке печатались стихотворения Лермонтова, Кольцова, Красова; между ими являлись стихотворения кн. Вяземского, Баратынского, г-ни Р-ной; – вой{39}39
  «– ва» – псевдоним К. К. Павловой. В «Отечественных записках» напечатан ряд ее переводов (1840, тт. III–X).


[Закрыть], Глинки (Ф. Н.), Ознобишина, Полежаева; переводы из Гёте, Гейне и Рюкерта – Струговщикова, Каткова, Аксакова; читатели, верно, заметили также некоторые из стихотворений –Ѳ–, Огарева и других. Из оригинальных повестей: «Косморама» кн. Одоевского, отрывок из нового романа Лажечникова «Колдун на Сухаревой башне», «Тамань» Лермонтова, «Большой свет» и семь глав из «Тарантаса» гр. Соллогуба; «Раздел имения», «Белая горячка» и «Прекрасный человек» Панаева; «Верное лекарство» Гребенки; «Недоумение» А. Н.{40}40
  «А. Н.» – псевдоним историка П. Н. Кудрявцева, печатавшего в «Отечественных записках» рецензии и повести.


[Закрыть] – составляли почти единственные живые и интересные новости литературы прошлого года. Не говоря о множестве переведенных повестей, «Отечественные записки» с гордостию могут указать на «Путеводителя в пустыне», новый роман Купера, переведенный с английского как еще не был переведен по-русски ни один роман Вальтера Скотта или Купера. «Путеводитель» на-днях вышел отдельною книгою и потому представляет собою важную литературную новость и на 1841 год{41}41
  «Путеводитель в пустыни» был переведен М. Катковым, М. Языковым и И. Панаевым (см. «Письма Белинского», т. II, стр. 145). В рецензии на отдельное издание перевода Белинский писал, что это лучший роман Купера: «Многие сцены «Путеводителя» были бы украшением в любой драме Шекспира. Основная идея его – один из величайших и таинственных актов человеческого духа: самоотречение…» (Полн. собр. соч., т. IV, стр. 514).


[Закрыть]. В последней книжке «Отечественных записок» была напечатана переведенная с немецкого фантастическая повесть Гоффмана – «Мейстер Фло»{42}42
  «Мейстер Фло» переведен Н. X. Кетчером. 16 августа 1840 года Белинский писал ему: «Достолюбезнейший Кетчер, спасибо тебе, тысячу раз спасибо за «Мейстера Фло».


[Закрыть].

Из ученых статей «Отечественных записок» прошлого года читателями, вероятно, были особенно замечены: «О философии» М. Бакунина; «Общественная и частная жизнь китайцев» О. Иакинфа; «О возобновлении афинских памятников древности в конце 1836 и начале 1837 года»; «О пище» Я. А. Чаруковского; «Звездное небо» Д. М. Перевощикова и пр. В переводных ученых статьях «Отечественные записки» имели в виду преимущественно ознакомление публики с представителями европейских литератур и художников вообще, и читателям, верно, известны статьи: «Э. Т. А. Гоффман, как музыкант», «Обзор главнейших мнений о Шекспире, высказанных европейскими писателями в XVIII и XIX столетиях», «Четыре новые драмы, приписываемые Шекспиру», соч. Рётшера{43}43
  Перевод был сделан В. Боткиным.


[Закрыть]; «Лессинг, его жизнь и творения». Сверх того, были напечатаны статьи исторического содержания: «О литературной взаимности между племенами и наречиями славянскими»{44}44
  Статья чешского ученого Колара, перевод М. Погодина (см. Барсуков «Жизнь и труды Погодина», т. V, стр. 455).


[Закрыть], «О сочинениях Венелина по славянской истории», «Письмо князя Пожарского к императору Максимилиану», «Исторические известия о Нижнем-Новгороде», «Записки князя Долгорукого» и пр.[14]14
  С нынешнего года в отделе наук «Отечественные записки» обратят особенное внимание на историю и будут представлять своим читателям живые, доступные всем и интересные для всех исторические статьи.


[Закрыть].

В отделе критики рассмотрены: «Горе от ума», комедия Грибоедова; «Полное собрание сочинений Марлинского»; «Подарок на новый год, две сказки Гоффмана»; «Детские сказки дедушки Иринея»{45}45
  Статьи Белинского.


[Закрыть], «История древней русской словесности», соч. М. Максимовича; «О жизни литературной, или ответ на рецензии Терапевтического журнала и статей «О жизни», соч. Ив. Зацепина; «О Ганеманне и гомеопатии, практическое сочинение Семена Вольского»{46}46
  Статьи Каткова (см. «Исторический вестник», 1888, № 1, стр. 112).


[Закрыть]; «Герой нашего времени, соч. Лермонтова»{47}47
  Статья Белинского.


[Закрыть]; «Путешествие барона Врангеля вдоль северного берега Сибири и в Ледовитом море в 1820–1824 годах»; «Сочинения графини Сарры Толстой»{48}48
  Статья Каткова.


[Закрыть]; «Сочинения в стихах и прозе Дениса Давыдова, второе издание»{49}49
  Статья Белинского.


[Закрыть]; «Влахо-болгарские или дако-славянские грамоты».

В Библиографической хронике постоянно были разбираемы все книги, издававшиеся в России на русском и иностранных языках, тотчас по их выходе, – так что библиографическая хроника «Отечественных записок» есть самая полная и отчетливая летопись современной русской литературы. Известия о замечательных явлениях современной французской, немецкой и английской литературы составляли постоянную статью почти в каждой книжке «Отечественных записок». Материалы для истории, статистики, целые переводные повести, особо от помещаемых в отделе словесности, постоянные отчеты о русском и французском, а иногда и английском театрах, новости по части наук, открытий, литератур в Европе и у нас, в России, – вот содержание Смеси «Отечественных записок».

В прошлом году начал издаваться драматический альманах – журнал «Пантеон русского и всех европейских театров». Успех этого повременного издания, при существовании «Репертуара», показал, что и у нас драма становится тем, чем недавно был роман, – исключительно любимым родом поэзии. В то время как «Репертуар» потчевал свою публику невинными водевилями, частию переведенными, частию переделанными с французского, и чувствительными драмами домашнего печения, «Пантеон» подарил своих читателей «Бурею» и «Цимбелином» Шекспира и несколькими, более или менее, примечательными драмами, переведенными с немецкого, английского и французского; из них особенно примечательны: «Двадцать четвертое февраля», драма Вернера, превосходно переведенная с подлинника г. Струговщиковым, и «Норман, морской капитан», драма Больвера, переведенная с английского прозою; а из оригинальных – «Торжество добродетели», драматический очерк канцелярской жизни г. Меншикова, «Благородные люди», комедия в двух действиях его же, г. Меншикова, и «Петербургские квартиры», комедия-водевиль г. Кони, примечательная в целом как веселая и оригинальная шутка и превосходная своим четвертым актом, составляющим как бы особую комедию в комедии{50}50
  В четвертом акте водевиля Ф. Кони «Петербургские квартиры» ядовито разоблачался продажный журналист «Задарин» – Булгарин. Белинский не раз напоминал этот акт в статьях 1840 года.


[Закрыть]. Если справедливы слухи, то на будущий год «Пантеон» подарит русскую публику драмою Шекспира «Ромео и Юлия», которая превосходно переведена с подлинника стихами{51}51
  Перевод М. Н. Каткова.


[Закрыть]. «Пантеон» возбудил соревнование и в «Репертуаре», который подарил публику очень хорошим переводом в прозе «Антония и Клеопатры», выдав эту драму Шекспира в виде особого приложения к одной из своих книжек.

В конце прошлого года журнальное движение проявилось еще сильнее. Возобновляется старый журнал «Русский вестник», издававшийся известным литературным ветераном и патриотом, С. Н. Глинкою, который будет иметь сотрудниками целых три действующих лица: г. Греч, бывший некогда владельцем и редактором «Сына отечества» и издавший в прошлом году, вместо обещанных 12 книжек, только одну книжку «Детского собеседника», г. Полевой, бывший редактор «Сына отечества» и недокончивший его, г. Кукольник – бывший редактор «Художественной газеты», не издавший ни одного нумера ее в 1839 году[15]15
  Здесь кстати заметить, что если литераторы имеют причины жаловаться на публику, то и публика, с своей стороны, едва ли еще не больше имеет прав жаловаться на литераторов. Кредит и доверенность между той и другою стороною должны быть основою их взаимных отношений; но как же требовать от публики, чтоб она доверяла и подписывалась в то время, как она не знает, что ей делать с билетами на две русские истории и прочие предприятия г. Полевого, не выдавшего публике всего на все 22-х томов, на «Россию» и компактное издание сочинений г. Булгарина, о которых нет ни слуху, ни духу, на «Детского собеседника» г. Греча, и пр. и пр.?..


[Закрыть]. Странное явление – журнал с четырьмя редакторами! Дай бог, чтобы на нем не сбылась пословица: у семи нянек дитя без глазу!.. Какое будет его направление, что скажет он нам нового – можно предвидеть по именам редакторов, которые еще так недавно и с таким блеском выказали свои журнальные способности. Г. Булгарин, не участвующий в «Русском вестнике», нынешний год делается редактором хозяйственного журнала «Эконом», который издается г. Песоцким, издателем «Репертуара».

Итак, журналов стало у нас больше прежнего; но это только видимый выигрыш со стороны литературы, а в сущности дело остается все тем же, чем и было: имя не составляет вещи, и если один и тот же человек издает хоть десять журналов – эти десять равны единице, разделенной на десять частей и в десять раз разделившей силы и деятельность редактора. Одно и то же направление, один и тот же образ мыслей и взгляд на вещи только надоедают, если повторяются в нескольких изданиях. И потому к помянутым нами новым журналам очень идет этот старый стих:

 
Ни что не ново под луною!
 

До 1831 года в одной Москве было больше журналов в сущности, чем теперь в обеих столицах по числу. Не говоря уже о «Телеграфе», которого важная заслуга единодушно признана теперь и друзьями и недругами покойника; не говоря о «Московском вестнике», знакомившем нашу публику с германскою литературою и германским воззрением на жизнь, науку и искусство, – самый «Вестник Европы», доживавший тогда свои последние годы, был явлением примечательным и интересным. Это была умирающая мысль, отстаивающая себя в отчаянной схватке против враждебной новизны… Какое характеристическое издание было в начале и в конце своем – «Телескоп»! Да, тогда имя было вместе – делом, а теперь – только новые имена журналов, а сущность остается все та же, все старая же…

Кстати о московских журналах с направлением и характером: в Москве издается с нынешнего года новый журнал «Москвитянин». Главный редактор его г. Погодин, главный сотрудник г. Шевырев. Не беремся пророчить о судьбе нового издания, но смело можем поручиться, что он есть предприятие честное, добросовестное, благонамеренное, чисто литературное и нисколько не меркантильное; что у него будет своя мысль, свое мнение, с которыми можно будет соглашаться и не соглашаться, но которых нельзя будет не уважать, – против которых можно будет спорить, но с которыми нельзя будет браниться{52}52
  Этот умеренный отзыв вызван тактическими соображениями. На самом деле Белинский прекрасно понимал неминуемость жестокой борьбы с «Москвитянином». 31 октября 1840 года он писал В. Боткину: «Да скажи ему, Красову, что вечное ему проклятие, если в гнусном «Москвитянине», издаваемом Погодиным, будет напечатано хоть полстиха его».


[Закрыть].

От журналистики обратимся собственно к литературе 1840 года и посмотрим, чем-то обогатила она нас. Нельзя сказать, чтоб по изящной литературе в прошлом году не вышло нескольких примечательных книг. «Римские элегии» Гёте, переведенные размером подлинника г. Струговщиковым, «Кот Мурр», роман Гоффмана, и «Путеводитель в пустыне» Купера – суть важные приобретения, или, лучше сказать, усвоения нашей литературы из сокровищницы литератур немецкой и английской, особенно первое, как переведенное стихами, достойными стихов подлинника. К числу этих приобретений должно отнести и «Подарок на Новый год», две сказки Гоффмана («Неизвестное дитя» и «Человек-щелкушка»), очень хорошо переведенные, тогда как первый перевод их (в «Серапионовых братьях») очень дурен. Кстати о переводах вообще, то есть и отдельно вышедших, и помещенных в журналах, и даже нигде не напечатанных: наша литература принялась за Шекспира, несмотря на то, что публика еще не думает серьезно приняться за него. Мы уже упоминали о «Буре», «Цимбелине», помещенных в «Пантеоне», и «Антонии и Клеопатре», вышедшей при «Репертуаре» особенною книжкою; теперь упомянем о другом (в стихах) переводе «Бури» – г. Сатина, только что вышедшем в Москве; сверх того, как слышно, печатаются два перевода «Сна в летнюю ночь» – г. Вельтмана и г. Сатина; приготовлены к печати (хотя и неизвестно наверное, будут ли напечатаны): «Король Иоанн», «Ричард II» и «Генрих IV», переведенные в прозе, с подлинника, г. Кетчером; «Ричард II», «Двенадцатая ночь, или Что угодно» и «Гамлет», переведенные с подлинника стихами г. Кронебергом; «Ромео и Юлия», переведенная с подлинника, стихами, г. Катковым. Кроме того, говорят, переведены: «Кориолан», «Много шума из пустяков», и пр. Мы слышали даже, что один молодой человек, посвятивший себя изучению Шекспира, и собственно для него изучивший английский язык, перевел стихами – страшно вымолвить! – всего Шекспира Итак, важность вопроса о Шекспире теперь состоит не в том, как и кому переводить его, а в том – для кого, а следовательно, как и кому печатать его{53}53
  «Кстати о Шекспире, – писал Белинский Боткину в том же письме, – сказывал мне Кони… что есть в Питере молодой человек Бородин, который из любви к Шекспиру выучился по-английски, а выучившись, стал вновь учиться по Шекспиру и потом перевел стихами всего Шекспира!!! Разумеется, он теперь сам не знает, что ему делать со своим переводом».


[Закрыть]… Воля ваша, а странна наша литература!..

Оригинальных изящных произведений в прошлом году вышло немного; но «Герой нашего времени» и «Стихотворения Лермонтова» – эти две книжки, которые одинокими пирамидами высятся в песчаной пустыне современной им литературы, делают 1840 год одним из плодороднейших в литературном отношении и дают ему цену хорошего десятилетия. К этим же двум книжкам мы присоединили бы и сочинения графини Сарры Толстой, если бы первая часть их вышла в прошлом, а не в 1839 году. В прошлом же году вышли новые повести г-жи Жуковой, впрочем, уже известные публике из журналов; «Пан Халявский» Основьяненка – эта превосходная сатира, написанная рукою отличного мастера; три повести г. Александрова (Дуровой) – «Ярчук», «Угол» и «Клад»; новый роман г. Вельтмана «Генерал Каломерос». Ко всему этому должно отнести «Одесский альманах», которым почти начался прошлый год: он примечателен многими прекрасными пьесами. В конце года появилась «Утренняя заря», которая уже принадлежит библиографии наступившего нового года. Важным приобретением для русской литературы считаем маленькую книжечку, изданную г. Сухановым, под названием: «Древние русские стихотворения, служащие дополнением к Кирше Данилову». Примечательна книжка г. Боричевского: «Повести и предания народов славянского племени». Из старых вышли вновь роскошное издание басен Крылова и Полное собрание сочинений Дениса Давыдова.