Текст книги "Ментальная карта и национальный миф"

О меметике отечественного кино[18]18
  Впервые напечатано в журнале «Изборский клуб» (2018. № 4).


[Закрыть]

(диалог философов)

Беседа заместителя председателя Изборского клуба, доктора философии Виталия Аверьянова и профессора МФТИ, доктора философии Петра Калитина.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Петр Вячеславович, трудно переоценить значение для современной русской ментальности отечественного кинематографа. Надо, конечно, признать, что и зарубежный кинематограф на нее оказывает определенное влияние, но тем не менее когда мы говорим, например, о таких вещах, как меметические конструкции, афористичность речи, то, безусловно, переводной текст с иностранных языков не может конкурировать с отечественным материалом. Наше кино в XX веке дает едва ли не львиную долю мемов, наиболее известных и постоянно воспроизводимых в народе.

Хотелось бы сегодня поговорить о русской меметике, которая воплотилась именно в нашем кино, преимущественно советском и постсоветском, потому что досоветское кино было немое (звук пришел в кино в конце 20-х, в СССР – в начале 30-х годов). С чего начнем?

Петр КАЛИТИН:

– Я бы хотел, Виталий Владимирович, начать, как говорят у нас, от печки, с самого очевидного, а именно с общенародной популярности советского кино, что выразилось в целой линейке мемов. Многие политологи, эксперты пытаются объяснить этот феномен ностальгией.

Однако здесь есть парадокс, который показывает, что в определенном смысле мы все еще живем в том же обществе, в каком мы пребывали где-то начиная с 60-х годов. Знаковыми в этом отношении являются культовые советские новогодние фильмы, такие как «Карнавальная ночь», «Ирония судьбы».

Помните, с чего начинается «Карнавальная ночь»? С заявления Огурцова о том, что есть установка весело встретить Новый год. Причем, как мы понимаем, гениальный Ильинский попытался эту фразу сделать в особом экспрессивном ключе, довести ее до некоего абсурда, но тем не менее весь фильм являет собой реализацию этой установки, поскольку она встречает несомненный отклик снизу. Сегодня та же жажда веселья, праздника, отдыха никуда не ушла, она усилилась. Более того, сейчас это чуть ли не официозная, почти идеологическая установка, особенно актуальная для наших верхов.

Так же востребована сегодня – в смыслократическом понимании – «Ирония судьбы» Рязанова. Этот фильм стал образцово-показательным в плане заглядывания в замочную скважину. Это было своего рода предвосхищение сегодняшней так называемой гламурно-светской хроники из личной жизни звезд. И не важно, что это за человек, какой он талант, какой он врач или учитель (если иметь в виду главных героев фильма Рязанова), важно, что он «в неглиже», или в не совсем опрятном белье, в таком разобранном, можно даже сказать, недоличностном варианте.

Отсюда же, кстати, и некоторая гипертрофия алкогольной темы в этот период: наиболее яркий пример – мем «А что тут пить?» в исполнении Глузского с огромной бутылью в «Кавказской пленнице». Так современный человек выражает свой героизм, свой максимализм – не на полях сражения за Отечество, а в масштабах выпивки. Тут и мотив «душевности» сидения друзей в бане на Новый год в той же самой «Иронии судьбы», где пьянство оправдывается неким эталоном общения по душам, как будто без такого беспредела водочного и по душам невозможно поговорить. Здесь протягивается и нить к «Особенностям национальной охоты» в 90-е годы.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Новогоднее настроение подразумевает карнавальность, восходящую к древним сатурналиям. И в этих обстоятельствах частная жизнь раскрывает свои границы и впускает туда кого угодно. Таков карнавал. А постсоветская реальность в этом смысле продлила Святки практически на весь год, потому что гламурное раскрывание границ носит круглогодичный характер. И в этом смысле советский период и постсоветский соотносятся примерно как традиционное общество и Новое время.

Петр КАЛИТИН:

– Можно и так сказать, конечно. Советское время для нас выступило как некая система нравственных координат. И то, что было тогда в зачаточном состоянии, затем разрослось, и со знаком минус. По полной потребительской парадигме: мы достали – нас достали!

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Из современного кино здесь показателен фильм «Стиляги», он в ретроспективе живописует тему проникновения потребительства, эстетики праздника и презрения к «немодной» обыденной, будничной советской действительности. И есть очевидная связь с нынешней постсоветской квазиэлитой. Любопытно, что все музыкальные номера этого киномюзикла построены на материале девяностых и нулевых… Таким образом проецируется на конец 50 – начало 60-х та культура, которая фактически выросла из зерен, посеянных стилягами и всей «оттепелью». То есть получается, что это взгляд на советское общество с точки зрения победивших стиляг. Причем их победа в некотором смысле запрограммирована, поскольку отцом главного героя фильма является мидовский работник, которого играет Янковский, уверенный в своей эстетической и метафизической правоте. В этом смысле он обаятелен, за ним будущее, он победит все и всех.

Своего рода трагизм поздней советской эпохи в том, что, приняв в себя стилистически чужую культуру, создав некий суррогат этой культуры, советские западники постулировали ее превосходство. Как известно, центральное понятие стиляг «чувак» расшифровывается как человек, уважающий великую американскую культуру.

Петр КАЛИТИН:

– Да, ужас в том, что мы проиграли культурную войну, мы проиграли войну смыслов. Что все «так называемое новое» оказывалось задами Запада. Многие устаревшие догмы западной науки, экономики, социологии до сих пор применяются только в России.

Возвратимся к той же «Кавказской пленнице», в которой был дан гениальный феномен русской тройки, или троицы, в виде Никулина, Вицина, Моргунова. Тоже не случайно, что именно тройка пошла, а не двойка, тем более не один комик. Западное кино больше акцентировало на дуэтах – вроде Пата и Паташона. Кстати, именно в нашем кино в 20-е годы эти два персонажа были воспроизведены-спародированы в танцевальном опять же трио с Чарли Чаплиным. Это были актеры Черкасов, Чирков и Березов. Но по сравнению с ними тройка Гайдая – это высокое воплощение национального архетипа.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Наверное, троица Гайдая была взята из русского анекдота… Отчасти из сказки…

Петр КАЛИТИН:

– Да, и стало в кино народным явлением. И помимо их душевного пьянства, какой-то душевной открытости, там были зафиксированы важные смыслократические тезисы, а именно: «Жить хорошо. – А хорошо жить еще лучше!» Это, я считаю, можно вообще сделать девизом современной России. Смыслократии потребительства.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– В случае с Трусом, Балбесом и Бывалым мы имеем дело с потребительством, выраженным в формате готовности стать паразитом, пойти даже на преступление ради потребления…

Петр КАЛИТИН:

– Конечно. И главное, опять же, ради красивой жизни. В духе этой «божественной» троицы любимый олигархический тост: «Чтоб у нас все было и нам за это ничего не было». Для народа же остается: «Все уже украдено до нас!»

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– В «Бриллиантовой руке» ведь тоже тройка, только там Шеф все время за кадром, кроме финала. А фактически двоица играет.

Петр КАЛИТИН:

– Причем там эта тройка действительно лишена душевно-алкогольной амбивалентности, в отличие от Никулина, Вицина, Моргунова. То есть у них все-таки народного обаяния и великого мемного потенциала уже нет…

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Нет, и там встречаются мемы очень мощные. «Чтоб ты жил на одну зарплату», например.

Петр КАЛИТИН:

– Это цитата из Шефа, кстати. И другое: «Шампанское пьют по утрам только аристократы и дегенераты». «Куй железо, не отходя от кассы». Здесь суетливая порочность подается со знаком плюс как некое чуть ли не оригинальное самовыражение. Притом что это уже не самодеятельные гастролеры, а русские мафиози-контрабандисты, и, кстати, связаны с зарубежной мафией… Под «тлетворным влиянием Запада», которое тот же управдом в шикарном исполнении Нонны Викторовны Мордюковой, как известно, связывал… и с синагогой – как раз в разгар первой арабо-израильской войны 1968 года и активизацией советской борьбы с сионизмом. Помните ее фразу: «Я не удивлюсь, если ваш муж тайно посещает…». Да, в фильме «любовницу», но в оригинале сценария было: «синагогу».

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– У Гайдая предостерегающий, сатирический, я бы сказал, взгляд просматривается везде. Так, фильм «Иван Васильевич меняет профессию» парадоксален, потому что вор-домушник, попадая в XVI век, становится в эпизоде с решением судьбы Кемской волости государственником, в отличие от управдома.

Петр КАЛИТИН:

– Я бы даже сказал, что тут своего рода логика Апокалипсиса… Но в данном случае мне хотелось бы вспомнить героя Этуша, этого Шпака. Ведь тоже чем любопытен данный образ? Во-первых, то, что он внешне выглядит холопом. По крайней мере, мы должны этому верить, что когда на него смотрит настоящий Иван Грозный, сразу ему говорит: «Ты чьих?» Он возмущается: «Что значит чьих?» – «Чьих холоп?»

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Холопская сущность написана на лице.

Петр КАЛИТИН:

– Да. А он при этом вроде у нас модно одет, богат, одно дело – стоматолог. И тем не менее он – и внешне холоп.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Заметьте, насколько Гайдай смел. Потому что он критикует целую прослойку, в данном случае советских стоматологов и дантистов с их нишевыми возможностями.

Петр КАЛИТИН:

– Конечно! А заодно и всех успешных людей, даже в чем-то и цеховиков. Ведь у них прямо пропорциональна зависимость низкопробности, пошлости от их материального благополучия и повышенного уровня потребления.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Кстати, «Иван Васильевич» по результатам наших исследований – один из самых мемных фильмов вообще в истории. Там почти сплошные мемы. А в чем здесь секрет? В гениальном тексте Михаила Булгакова или не только?

Петр КАЛИТИН:

– Там очень много добавлено в сценарии к булгаковской пьесе, многие находки идут от Гайдая.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Да, это сплав. Булгаковская сатира 30-х годов оказалась очень актуальной в 70-е… Вот булгаковские мемы, по сути театрального происхождения, потому что тогда кино сатирическое еще только зарождалось: «Я поражаюсь твоему спокойствию, тянет устроить скандал»; «Вот что крест животворящий делает!»; «Это я удачно зашел»; «Царь – не настоящий!»; «С восторгом предаюсь в руки родной милиции!»; «Три магнитофона… и все, что нажито непосильным трудом» (только у Булгакова были – патефоны); «Меня царицей соблазняли». Все это Михаил Афанасьевич…

Петр КАЛИТИН:

– Но от Гайдая там такие мемы, как «Танцуют все!». Или про «заморскую» баклажанную икру. Или такой пропагандистский мем: «Граждане, храните деньги в сберегательной кассе! Если, конечно, они у вас есть!» (пародия, между прочим, на саму идею рекламы).

При всей тонкости Гайдая его фильмы подкупают зрителя и, кстати, до сих пор – масскультовой установкой на развлекуху, на веселье, на расслабуху… И это антиномически! – бросается в глаза.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Да, можно сказать, что эта червоточина постепенно раскрывается. В особенности в поздних фильмах Гайдая про «операцию-кооперацию», «Дерибасовскую и Брайтон-Бич». И эти последние фильмы уже не пользуются такой популярностью в народе, что характерно…

Петр КАЛИТИН:

Приведу другой, менее очевидный пример – мегапопулярный мультсериал «Ну, погоди!». Там, конечно, словесных мемов нет. Но с точки зрения смыслократической, чем он уникален? Волк и Заяц оба живут как будто при коммунизме. У них никаких бытовых проблем. Другие звери трудятся, а Волк только и делает, что гоняется за Зайцем, можно сказать, круглосуточно.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Ну, Заяц, он как бы ребенок, а Волк – это как будто перезрелый подросток-хулиган, несмотря на хриплый папановский голос. Вот они и болтаются.

Петр КАЛИТИН:

– В этом мультике зрителя подкупает та же реальная беззаботность. Культивируется расслабление, вечный праздник.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Но тут есть еще как бы скрытый эротический мотив, потому что Зайца и Волка можно рассматривать как пару влюбленных. Он там цветы ему дарит, танцует с ним. Там просматривается такая трактовка, хотя и без гомосексуальной подоплеки. Скорее, речь идет об эросе волчьего желудка, вернее даже волчьего охотничьего инстинкта, потому что дело не в банальном голоде. Когда кто-то влюблен, то показывать его трудовые будни не входит в интригу фильма. Интригой там является погоня и охота.

Петр КАЛИТИН:

– Тут вечный двигатель потребительский. Как у ослика за морковкой.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– В том-то и дело, что попытка поймать Зайца – это сверхпотребительский идеал для него. Это как бы высшее воплощение его природы. Ему Зайца поймать – это вопрос чести уже.

Волки всегда гоняются за зайцами, а зайцы всегда бегают от волков, так же как полицейские и воры. Расслабление в «Ну, погоди!» заключается в том, что все происходит на фоне их свободного времени, досуга, вечного отпуска или каникул?

Петр КАЛИТИН:

– Да. Насколько я помню, Котеночкина даже в этом упрекали… И единственное, что это оправдывает, – то, что мультик детский, а детям действительно свойственно много гулять и расслабляться…

В общем, если подвести предварительный итог, в 60–70-е годы через кино и телевизор в народ вошла своего рода смыслократия «расслабона» и такие, с позволения сказать, «слабительные мемы», которые оправдывают и пьянство, и паразитизм, и либерализм («С людьми сейчас надо помягше!»). Или мем «Тепленькая пошла» из «Иронии судьбы» как своего рода оправдание бытовой неустроенности, легкое к ней отношение. И тут, кстати, сразу возникает ассоциация с мультиком «Малыш и Карлсон». Помните – «Спокойствие! Только спокойствие!». Этот мем тоже пошел в народ, стал популярен. То есть здесь не героическое спокойствие, а спокойствие в ситуации, когда ты сам виноват, чего-то набедокурил, но при этом ты не должен чувствовать себя виноватым, как будто все идет так, как положено.

Самое поразительное, что эта тенденция к тотальному расслаблению просматривается даже в наших военных фильмах конца 50-х годов, не во всех, конечно. Здесь есть водораздел между воспеванием мужественной брутальности и своего рода самоотверженности, с одной стороны, – и гуманистически-либеральной интерпретации великой войны. Между тем в основе любой военной победы лежат три суворовских принципа: глазомер, быстрота и натиск.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Можно примеры?

Петр КАЛИТИН:

– Таковы персонажи по-своему замечательных фильмов «Баллада о солдате» и «Летят журавли». Там главные герои вяловаты, угловаты… Чтобы показать их живыми, их делают слабыми, мягкими. Алеша Скворцов даже пугается, и конкретно, долго бежит от немецких танков, в самом начале «Баллады…».

Западу нужен был именно такой советский солдат. Потому что европейцы тоже трусили перед нацистами. Им было приятно смотреть, что и наш русский солдат тоже трус. Тем не менее он там героем стал. Но для западного сознания, для западного менталитета все равно бальзам на душу, ибо героем он оказался как будто случайно – «с пулеметом в кустах». Думаю, отсюда международный успех этого фильма.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Но что в сухом остатке? Судьба этого солдата неясна, в принципе, ясно только, что он по-своему чудотворец, который из своей трусости способен сделать подвиг. Понимаете, «Баллада о солдате» – это в большей степени мелодрама. Это взаимоотношения с двумя женщинами – с девушкой, с которой он едет в поезде, и с его матерью. Одна из них влюблена в него, и она будет потом, видимо, ждать очень долго его, и его мать, которая будет ждать его вечно…

Петр КАЛИТИН:

– Я не отрицаю силу и необычайную талантливость этого фильма. В нем заложены великие смыслы. Но тем-то и страшнее, что такой замечательный фильм очень хорошо вписывается в общую стратегию общенационального советского расслабления, понимаете? Для меня расслабление – евангельский термин. Как известно, это синоним беснования. Христос исцеляет расслабленного, изгоняет бесов из расслабленного.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Я бы не стал путать испуг Алеши Скворцова, необстрелянного еще солдата, с расслаблением. Сюжет фильма в целом показывает, что он и энергичный, и справедливый, и чистосердечный парень. А насчет расслабления – мы ведь в 41 году отступали по всей линии фронта. Разве это расслабление? Там не быстрота и натиск были, а там как раз драпали конкретно. И эти же люди потом наступали. Увальни и валенки в начале войны превращались в героев, в опытных бойцов, мастеров войны. В этом и состоит правда русского человека на войне. Между тем в фильме Чухрая показано и боевое солдатское братство, и народные характеры весьма правдиво… Но там сама война как таковая задета лишь краешком.

Петр КАЛИТИН:

– Действие происходит в 1942 году. Там, между прочим, есть эпизод сильный с часовым в поезде, перевозящем сено. Который называет своего командира «зверем», а потом оказывается, что он никакой не зверь…

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Да, оказывается, что это такой интеллигент, гуманный человек… То есть элемент гуманизма в фильме, может быть, и зашкаливает, здесь я соглашусь. Также и генерал гуманный, и сам Скворцов – гуманист. Это подкупило, наверное, жюри иностранных конкурсов и английскую королеву, которая называла его лучшим фильмом.

Петр КАЛИТИН:

– Да-да, и на Западе это сразу почувствовали, и наши западники-киноведы тоже в голос заговорили про Чухрая: «О, это наш неореалист!» То есть опять впереди у них итальянцы, причем опять же нация, в войне проигравшая.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Сейчас это уже до пародийных доходит форм, когда, допустим, Тарковский был действительно неким на Западе признанным киношным авторитетом. А сейчас вот этот Звягинцев в принципе является эпигоном Тарковского, причем плохим, слабым во всех смыслах эпигоном. Они же по инерции продолжают давать ему премии – видимо, для того, чтобы лишний раз продемонстрировать России, что она ничтожество.

Что же касается «Баллады о солдате», даже если вынести этот гуманизм и некоторое давление на нервы за скобки, фильм обладает потрясающей магией, захватывает зрителя.

Петр КАЛИТИН:

– Это, безусловно, так. Но были у нас и фильмы, которые аутентично показали психологию советского победителя. Это, конечно, Леонид Быков – «В бой идут одни старики» и потом «Аты-баты, шли солдаты». Там особо мемов я не нашел. Единственное исключение – его присказка: «Будем жить, пехота!» Его капитан Титоренко начисто лишен той расслабительности, которая распространялась в мирное время «шестидесятников», той дегероизации, культа душевности, да еще с выходом на потребительский «рай».

Другой пример кино ясного, нерасслабленного и без надрывной чудесно-героической патетики – культовый «Белое солнце пустыни». В 1970-е годы у нас не уставали говорить о том, что это был любимый фильм космонавтов. И именно перед каждым полетом космонавты где-то уже на Байконуре его смотрели.

Федор Сухов у нас, во-первых, немногословный, неторопливый вроде бы. Причем я понимаю, что это и среднеазиатская жара, там действительно от жары никто не суетится. Но когда он попадает в западню, то на вопрос, сразу его прикончить или он желает помучиться, Сухов выдает гениальный мем: «Лучше, конечно, помучиться…» И далее он становится уже стремительным, внезапным – сыграв на том, что противник потребительски(!) ведется на часы, как сорока или олигарх – на блестящее. И он в этот же момент, буквально доля секунды, убивает врагов!

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Безусловно, это уже классический боевик, причем я бы сказал, в предельно экспрессивном выражении, когда одним движением он уничтожает троих.

Петр КАЛИТИН:

– Тем не менее это сделано очень достоверно. И наряду с опытным солдатом Суховым в фильме дан и юный совсем Петруха. Кстати, его можно сравнить с Алешей Скворцовым из «Баллады о солдате». Чем отличается Петруха от Алеши? Тем, что он бы на месте Скворцова не убежал.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– А он и не убежал – на своем месте, когда был зарезан Абдуллой…

Петр КАЛИТИН:

– Его бы раздавили танками.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Так и произошло. Но по стилю, безусловно, фильм Чухрая – это все-таки социалистический реализм. Это один из канонических фильмов. А «Белое солнце пустыни» – в значительной степени фольклор, кинематографическое воплощение фольклора о русском солдате. Потому что кто такой Сухов? Сухов – это солдат из сказок, в общем-то, который и кашу из топора может сварить… И он выручает кого-то, в сказках – зверей, встречных. И здесь то же самое. В «Белом солнце» все герои немножко сказочные. Петруха является, как это ни странно, в фильме фокусом отцовской любви. Потому что его любит и Сухов, его любит и Верещагин, видящий в нем своего сына погибшего.

Петр КАЛИТИН:

– В данном случае и для меня Петруха – дорогой образ, поскольку не содержит никакого посыла на расслабление массового сознания. И мы понимаем, что настоящие герои когда-то такими же были… Если помните, даже Сухов в одном эпизоде говорит, что «я таким же, как ты, ушел». Речь идет не только о возрасте, а о том, что вот таким же недотепой в чем-то он ушел, когда в любой момент мог бы по-глупому погибнуть.

Нет, не случайно фильм этот дал рекордное число мемов. Тут и Верещагин, безусловно, «виноват»: «Посмотрим, какой это Сухов». Очень простой мем, и в то же время очень сильный. А как его фраза насчет обрыдлой икры: «Хоть бы хлеба достала»?! Вот, я бы сказал, совершенно потрясающий антипотребительский мем.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Ну, конечно, особенно учитывая 70-е годы, этот культ дефицитной и дорогой черной икры…

Петр КАЛИТИН:

– Или мемы Саида: «Джавдет мой. Встретишь – не трогай его». Тоже, я считаю, гениальнейший мем, и, главное, он хорошо показывает наш особый «потребительский» менталитет, связанный именно с таким чувством собственности! Или «Джавдет – трус, Абдулла – воин», и мы видим, что действительно, Абдулла и погибает, можно сказать, в момент своего бесстрашия. И отношение Сухова к нему: «Абдулла, – вот это потрясающе просто, – оставь себе патрон, нечем будет застрелиться!»

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Ну, а чуть раньше еще классный мем: «Абдулла, руки-то опусти».

Петр КАЛИТИН:

– То есть как бы дружеское и опять же – чуть не по-христиански антиномическое отношение к врагу.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Это военный юмор, да.

Петр КАЛИТИН:

– Или как бы эротичный мем Сухова: «У тебя ласковые жены, мне хорошо с ними…» И Абдулла принимает правила игры: «Я дарю тебе их. Сейчас вам будет совсем хорошо!» Или его же: «Плохо тому, у кого вовремя не окажется кинжал». Здесь есть та же самая брутальность: кинжал должен быть всегда наготове у настоящего героя.

Кстати, враг пытается поймать русского героя опять же на расслаблении: «Хорошая жена, хороший дом – что еще нужно человеку, чтоб достойно встретить старость?» Причем тут имеется в виду подтекст – не только в старости, но и вообще так жить.

В фильме вообще важны мотивы взаимоотношений с женщинами. Заметьте, герой-победитель Сухов общается со своей Екатериной Матвеевной только во сне, пишет ей потрясающие письма. Но это любовь на расстоянии. А «освобожденные женщины Востока», считающие его своим новым мужем, готовы на все – но Сухов именно поэтому —! – просто антипотребительски несгибаем.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Да, многоженство – это ключевая метафора и интрига всего фильма, она построена вокруг него. Из-за жен погибает Абдулла, поскольку он за ними возвращается. Из-за желания завести роман с Гюльчатай гибнет Петруха. И даже Верещагин, умудренный и опытный человек, готов был бы уже пойти с Суховым, но тут возникает препятствие в лице его жены. И в результате рождается еще один его мем: «Пулемет я вам не дам». Если бы он дал им пулемет и пошел с ними, как он хотел, то узнал бы о заминированном катере.

Смотрите, как интересно, у нас параллель с двумя фильмами выстроилась. В одном главные героини – это женщины, которые любят еще совсем юного солдата и будут ждать его, хотя мы знаем, что он погиб. А в другом у нас дилемма: на войне мужчина не должен впускать феминное начало в свою душу. Это секрет его как сказочного русского солдата, что в огне не горит, в воде не тонет.

Петр КАЛИТИН:

– Точно, и здесь же источник его победоносности! Герой должен оставаться легким, чистым, самодостаточным, тогда он побеждает и избегает гибели. Ни гарем, ни жена, ни тем более корабль с награбленным барахлом не способствуют героизму… Он требует – ни много ни мало – мирской аскезы.

Я бы хотел сейчас закончить разговор о «Белом солнце», ответив на вопрос: почему он действительно был так близок и важен космонавтам?.. Думаю, в силу совершенно поразительной адаптируемости к любому экстриму. И одна из главных бед нашей страны, приведшая к катастрофе 1991 года, что у нас три поколения мужиков не воевали и самоубийственно прогрессировали в расслабухе… Да, мы выиграли войну, но затем проиграли мир!

И здесь я бы перешел к такому фильму, как «Место встречи изменить нельзя» Говорухина, в котором весьма доходчиво показан радикальный водораздел между героями и потребителями. Помните оппозицию Глеба Жеглова и труса Пети Соловьева, которая начинается еще в первой серии с таких жегловских мемов, как: «И откуда у тебя, Петюня, такой изумительный сахар?»; «Будь человеком, не жадись, и нам маленько сахарку отсыпь!» Это фразы мирского аскета, который требует от других не просто делиться, а естественно самоотвергаться, преодолевать эгоизм!

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Вайнеры хорошо знали материал, и Говорухин при создании фильма изучал реальные прототипы, собирал их черточки, словечки. Жеглов – это классический образ советского «мента», грозы уголовников. И его парадоксальность им самим сформулирована следующим образом: девять классов и два коридора. Я знаю эту среду. Они сами говорят, что милиция – это те же бандиты по психотипу, только принявшие другую сторону. И в Жеглове это очень ярко показано – в его лексике, в его подходе, в его психологии…

Петр КАЛИТИН:

– Это и дороже, что он не просто как какой-то чистоплюй-интеллигентик, так сказать, которому заведомо чужда бандитская стихия, а, можно сказать, свой.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– И в этом смысле он настоящий «мент», потому что именно он кладет карманнику кошелек в карман.

Петр КАЛИТИН:

– Конечно.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Он способен пойти фактически на подлог, чтобы остановить более страшное преступление. Это осознанное действие.

Петр КАЛИТИН:

– И отсюда весь антиномизм его знаменитой фразы: «Вор должен сидеть в тюрьме». Так он работает по своему настоящему призванию.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Более того, он играет, он актер в своей профессии. Помните, как он передает бандитам через Васю Векшина фразу: «Наш пахан ихнего не глупее»? То есть он глубоко знает воровской мир изнутри и частично отождествляется с ним, для того чтобы его победить.

Петр КАЛИТИН:

– И опять тем он дороже. Когда фильм вышел на экран, наши киноведы возмущались тому, что текст братьев Вайнеров «Эра милосердия» искажен, что Жеглов должен был быть героем преимущественно отрицательным, как бы в противовес Шарапову.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Ну да, в некотором смысле. Жесткий такой муровец сталинского типа.

Петр КАЛИТИН:

– Да, да. То есть он там заведомо не должен вызывать симпатий.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Думаю, замысел Вайнеров все же тоньше, у них показана разница между чисто юридическим и живым, жизненным пониманием справедливости. Жеглов не прав с точки зрения юридической, но прав с более высокой точки зрения. Очень русская тема. С такой пуританской, буквоедской стороны, Шарапов, безусловно, выигрывает по сравнению с Жегловым, но в фильме происходит выравнивание. И в чем главная, так сказать, красивая метафора фильма? В том, что сначала Шарапов жестко отрицает право класть кошелек в карман рецидивисту Бисяеву, то есть совершать подлог, а потом сам как разведчик идет в банду и превращается фактически в кошелек в чужом кармане. То есть он косвенно подтверждает правоту Жеглова, что надо идти на подлог, на хитрость. И здесь он действует как военный разведчик, вчерашний командир разведроты.

Петр КАЛИТИН:

– Да, это так. И Шарапов в веру Жеглова обращается, по большому счету. Здесь я вижу уже перекличку и со Штирлицем как еще одним культовым героем советского кино. У Говорухина дана эта четкость, которой принципиально не хватает культуре расслабления: «Я их, выползней поганых, давил и давить буду!» Или, помните, когда Копченый пытается отдать ему выигранные в бильярд деньги, Жеглов называет их погаными?

Та же воинская жесткость и брутальность хорошо обыграна и в сцене преследования Фокса, когда на вопрос «А как держать?» Жеглов отвечает: «Нежно». Вот они, «глазомер, быстрота и натиск»! Это роднит фильм Говорухина и с фильмами Быкова, и с «Белым солнцем пустыни».

Возьмем теперь фильм Балабанова «Брат» в двух частях. Один из немногих фильмов, который в постсоветское время действительно стал реально народным. Детский вопрос – почему? А вот опять, как в случае с Жегловым, вещи откровенно называются здесь своими именами.

При этом, надо сказать, фильм переходит за грань политкорректности своей эпохи. Там есть такие мемы, как «Не брат ты мне, гнида черножопая» или «Вы мне еще за Севастополь ответите». То есть герой Бодрова на словах просто напрашивается быть названным русским фашистом, как это тогда и делали. Да, здесь Балабанову особая честь и хвала. Он усложняет неполиткорректные моменты тем, что субъективно-то сам Данила не то что себя фашистом не считает, а он вообще даже не представляет, как такое может быть. На деле он просто настоящий русский мужик, и именно эта нормальность предполагает его четкое отношение к врагам.

Виталий АВЕРЬЯНОВ:

– Это такой вариант Робин Гуда, то есть квазибандитский вариант. В первой и во второй сериях «Брата» он идет на некие тоже, как и Штирлиц, как и Шарапов, так сказать, возможности лжи, подлога и так далее, но ради справедливости, то есть ради правды.

Потому что, заметь, он обращается к Фашисту, чтобы получить у него боеприпасы, хотя ему это внутренне неприятно. Он обращается там к другому человеку, чтобы подделать документы. Они угоняют машину, и так далее, и так далее. То есть они совершают, в принципе, целый ряд преступлений, но, в отличие от обычных бандитов, они совершают их ради высшей цели. Фашист, поддельщик документов, и тот, кто угоняет машину, – это как бы люди типичные своего времени, 90-х годов. Но при этом герой-то другой. Это последний герой, так сказать.

И брат его, бандит. Он приезжает к брату, брат его как киллера тут же нанимает. И вместо того, чтобы стать бандитом, настоящим бандитом, он просто-напросто как антивирус нейтрализует обе банды, уничтожает их фактически, забирает их деньги и уезжает в Москву. То есть у него свой путь в этом бандитском Петербурге, потом – в бандитской Москве. Он использует бандитов для своих целей. Их деньги забирает, для того чтобы решить свою задачу.