Текст книги "Красная перчатка"

Корабль храмовников назывался «Святой Бернар», но никаких надписей на нем не было. Когда он выходил в плавание, на мачте поднимали флаг Великого Новгорода, узкое и длинное полотнище красного цвета с концом-клином. На флаге красовался золотой крест, такой же, как и на новгородской вечевой башне.

Так шли дни юного беглеца, заточенного волею отца в отдаленную северную обитель, и среди множества интересных дел он даже не замечал пролетающее время, а сам погост совсем не казался ему местом ссылки.

Глава 5
Постоялый двор мсье Маттео

В один из ясных майских дней 1330 года кавалькада пышно и ярко разодетых всадников ехала по ведущей к побережью Бретани древней римской дороге, держа направление на город Эннебон. Дорога была скверная – грязная, неухоженная, вся в ямах и рытвинах. Свежие и глубокие колеи свидетельствовали о том, что по ней совсем недавно проехали тяжело нагруженные телеги.

Впрочем, телеги и сейчас встречались на пути. Завидев всадников, возницы торопились свернуть на обочину, и когда кавалькада проезжала мимо, все снимали головные уборы и низко кланялись. А как было не кланяться, если путниками были роскошно одетые рыцари с пажами, оруженосцами и дамами? Кто знает, что на уме у сиятельных господ. Что-нибудь не понравится им в поведении простолюдина, и придется потом взирать на мир с высоты поднятого копья остекленевшими глазами. В лучшем случае слуги рыцарей спустят шкуру ради забавы.

Рыцари направлялись в Эннебон на турнир, устроенный по случаю майских праздников герцогом бретонским Жаном III, который держал резиденцию в городе Ванн. Ванн стал столицей герцогства совсем недавно, ввиду того что занимал более удачное положение – вдали от границы с французским королем, желавшим присоединить к своим владениям и непокорную Бретань. В городе подписывалось большинство указов герцога, здесь же проходили и заседания законодательных органов.

Над кавалькадой реяли скаковые знамена рыцарей – баннеры. Баннер отличался от флага тем, что его полотнище было украшено вышивкой с двух сторон, часто золотыми и серебряными нитями или аппликациями, и создавался он только в одном экземпляре. Поднятый баннер знаменовал личное присутствие главы и членов рода.

Несмотря на мирное время, все мужчины были в боевом облачении, даже пажи. Ведь в лесах Бретани, более богатой и мирной по сравнению с другими герцогствами и графствами Франции, довольно вольготно разгуливали разбойники, а ближе к побережью – контрабандисты.

Позади, в окружении стрелков, тянулся небольшой обоз со слугами, продуктами и вином, походной посудой, запасным оружием, сменной одеждой, шатрами и разнообразными предметами рыцарского быта. Там же, с возницей на передке, подпрыгивала на кочках и скрипела на ухабах крытая повозка лекаря, итальянца Томассо.

Хорошо известный в Бретани костоправ и хирург не обращал ни малейшего внимания на такие неудобства. Он лежал на охапке сена, прижимая к груди объемистый кувшин с добрым вином своей родины, и, выбрав момент, прикладывался к его длинному и тонкому горлышку, как голодный телок к коровьему вымени. Угостившись доброй порцией сладкой мальвазии, сеньор Томассо блаженно затихал, и спустя небольшой промежуток времени из лекарского фургона начинал доноситься богатырский храп. Лошади пугались, а возница, кряжистый бретонец с давно не чесаными черными волосами, в которых запутались соломинки, и с лисьим лицом хитреца и шельмы, лишь негодующе крякал, но будить господина не решался.

Судя по баннерам, кавалькада состояла из рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов. Но Жоффрея де Шатобриана среди них не было. Уже минуло четыре года, как он упокоился в фамильном склепе, пораженный неизлечимой болезнью.

Все началось с того, что Жоффрей упал с лошади во время охоты и сильно ушибся. Событие это не было чем-то из ряда вон выходящим, на охоте и не такое случается, и виконт не придал падению особого значения. Спустя год место ушиба начало сильно болеть и Жоффрей стал таять на глазах. Все настойки и мази весьма искусного лекаря Томассо оказались бессильными излечить прежде крепкий организм – у виконта приключилась костогрыза. Его кости начали искривляться и стали очень хрупкими, ему нельзя было даже ходить, чтобы не сломать ноги. Болел он недолго – всего полгода, и сгорел, истаял, как восковая свеча. Так что Жанна, которой едва минуло двадцать шесть лет, стала вдовой и приняла на свои плечи все хозяйство Шатобрианов.

Все четыре года, которые прошли после смерти мужа, Жанна почти не покидала манору; она вела практически монашеский образ жизни, сосредоточившись на воспитании детей – сына Джеффри и дочери Луизы. Единственным ее утешением оставались охота и упражнения с оружием. Взяв в руки топор или меч, она преображалась и становилась страшной – настоящей фурией. Даже опытные рыцари сдерживали натиск Жанны с большим трудом. Ее приемы владения оружием были нестандартными, и защититься от них могли только бывалые храбрецы. Именно храбрецы, потому что вступить пусть и в учебный бой с владелицей маноры Шатобрианов отваживались немногие. И не из-за боязни; просто стыдно было терпеть поражение от женщины. Когда Жанна выходила на поединок, то забывала обо всем на свете; ей казалось, что она сражается с самой Судьбой…

Близился вечер, когда впереди показались грозные башни замка Эннебон и стены города. «Как давно я здесь не была!» – думала растроганная Жанна при виде знакомых пейзажей. Она несколько раз приезжала вместе с мужем на ярмарку в Ванн, поэтому зеленые холмы, окружающие Эннебон природной крепостной стеной, и спокойные воды Блаве, медленно несущие к морю рыбацкие лодки, наполнили ее душу ностальгическими воспоминаниями. Гортанные крики морских птиц и меланхолический звон вечерних колоколов дарили покой и умиротворение.

Жанна посмотрела на грозного рыцаря в темном, почти монашеском одеянии, – единственного из всех – который ехал с левой стороны от ее коня, и печально улыбнулась: Раймон де ля Шатр так и не обзавелся семьей. Будь у нее хоть искорка любви к нему, она бы вышла за него замуж, не задумываясь. Но верный, мужественный шевалье так и остался ее лучшим другом, дядюшкой, и ничего с этим нельзя было поделать.

Ей припомнилась прогулка, когда на них напали разбойники. Она вернулась, услышав шум сражения, как раз вовремя. Де ля Шатр пытался забраться на своего жеребца, а на него, наставив копье, уже несся неизвестный рыцарь в темно-зеленом одеянии, с черным щитом без герба. Жанна долго не раздумывала: пришпорив своего Фалькона, она ринулась на помощь шевалье.

Куда бы виконтесса ни направлялась, даже на невинную прогулку в окрестностях маноры Шатобрианов, она всегда брала с собой полюбившийся ей топор с шипом на обухе. Он находился в специальном чехле и висел, притороченный к седлу с правой стороны. Жоффрей посмеивался над ее привычкой, но не перечил. Что касается де ля Шатра, то он считал, что любая предосторожность нелишняя; шевалье и сам никогда и никуда не выезжал безоружным.

Конечно, ее палфрей обладал гораздо меньшей массой, чем курсер неизвестного рыцаря, и не мог сбить его с ног, но это и не требовалось. Главным козырем в этой ситуации Жанна считала внезапность. На рыцаре был немецкий шлем-топфхельм, у которого крайне ограничен обзор, и он просто не видел новой опасности. А разбойникам уже стало не до того: подхватив на руки своего обеспамятевшего главаря, они тащили его в лес.

Понимая, что у нее не хватит сил разрубить своим топором броню рыцаря, Жанна приняла единственно верное решение – нанесла удар шипом сбоку, под левую руку, туда, где защиты практически не было. Рыцаря словно поразила молния. Он дико вскрикнул, выронив копье, и едва не свалился под копыта своего коня, но все-таки удержался в седле и глянул, кто ему нанес рану. Затем, развернув курсера и склонившись к его шее, рыцарь ускакал в лесную чащу.

Де ля Шатр, ошеломленный невиданным зрелищем, – слабая, хрупкая малышка поразила сильного врага и спасла жизнь другу! – встал перед Жанной на одно колено и поклялся всеми святыми и своей честью, что всегда будет с нею рядом, и если она прикажет, то, не задумываясь, бросится в пропасть.

Жанна поняла, что на всю оставшуюся жизнь приобрела себе верного защитника. Молодую женщину клятва Раймона де ля Шатра и обрадовала, и опечалила. Получалось, что она привязала к себе невидимыми узами достойнейшего рыцаря, который больше всего на свете ценил свободу. А ей очень не хотелось видеть шевалье в роли добровольного узника…

Обширный луг возле стен Эннебона был уставлен разноцветными шатрами. Горели костры, в воздухе приятно пахло дымком, соломой, вином и чечевичной похлебкой. Сильный ветер утих и сменился свежим влажным бризом, который добавил к запахам бивака ароматы весны и миазмы гниющих водорослей.

Впрочем, простому народу, собравшемуся на лугу, все было нипочем. Здесь находился в основном мелкий служивый люд, привычный ко всему. Ему и ночевать-то придется на охапке сена или соломы, потому что шатры предназначались господам. Сами же рыцари устраивались на постой за стенами города – кто в самой крепости, а кто в домах местных жителей.

Раймон де ля Шатр сумел устроиться на постоялом дворе, что было весьма непросто – на турнир съехалось много рыцарей, и не только бретонских, но и с других земель. У шевалье везде имелись знакомые, нередко весьма подозрительные и неприятные типы, как уже не раз отмечала удивленная Жанна.

Таким оказался и хозяин постоялого двора мсье Маттео, в жилах которого текло немало испанской крови. Он был задирист и горяч и часто хватался за свой нож-наваху, поэтому прислуга постоялого двора боялась его как огня.

– Какая честь! – воскликнул он при виде Жанны и помог ей спешиться; при этом его лицо, испещренное шрамами, буквально просияло.

Раймон де ля Шатр, скромно державшийся в сторонке, не без интереса наблюдал, как встречают его госпожу. Хитрец Маттео выстроил перед входом в жилое помещение самых симпатичных своих служанок и поварят, одетых в новые, чистые одежды, и они, приветливо улыбаясь, бросали под ноги виконтессы первые весенние цветы.

– Какое счастье – лицезреть столь прелестную сеньору в нашем захолустье! – продолжал заливаться соловьем хозяин постоялого двора. – Сюда, сюда, – указывал он, – милости прошу, ваша светлость!

«Ах, шельма! – насмешливо думал де ля Шатр. – Надеется, что ему перепадет пара лишних золотых монет. Ну уж нет! Тебе, сукин сын, и так заплачено с лихвой. Не говоря уже о том, что лишь благодаря мне любезный негодяй и сластолюбец, бывший вор и разбойник Маттео, не болтается на виселице, а прикупил постоялый двор и тайно совращает горожанок, мужья которых весь день в трудах и заботах добывают хлеб насущный».

Дом для приезжих был серого, как сумерки, цвета с маленькими окнами и дверной аркой такой низкой, что приходилось нагибаться, чтобы переступить через порог. А если пройти узким проходом сбоку, то можно было очутился на заднем дворе, где находилась конюшня. Она была не очень большой, но Маттео знал, сколько рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов остановится на постоялом дворе, поэтому попросил всех остальных постояльцев пристроить своих лошадей где-нибудь в другом месте.

Жанне с прислугой достались комнаты на втором этаже. Дом был длинным, узким, имел три этажа и высокую крышу с чердаком, где тоже ютились постояльцы рангом пониже – в основном купцы, путешественники и странствующие монахи. Каждый верхний этаж нависал над нижним, и при взгляде сбоку дом казался грибом на тонкой ножке. Все комнаты выходили на узкую улочку, вымощенную диким камнем, и имели балкончики, которые очень пригодились, ведь после прибытия на постоялый двор каждый рыцарь обязан был выставить свою гербовую накидку, а для этого лучше места, чем балкон, и придумать нельзя.

Кроме того, Жанна приказала своему герольду прикрепить к фасаду постоялого двора длинную доску с нарисованными гербами всех сопровождавших ее рыцарей. В верхних окнах были вывешены знамена дома Монтегю и Шатобрианов.

Примерно так же поступили и судьи турнира – четверо убеленных сединами рыцарей. Они вывесили на фасаде своего постоялого двора полотнище с изображением их знамен, именами хозяина турнира – герцога Жана Бретонского – и зачинщиков. А внизу, под знаменами, судьи написали свои имена, прозвища, владения, звания и должности.

Завтра, с утра пораньше, каждый участник турнира должен был принести свой герб и знамена для изучения судьями и герольдами, а также выставить возле судейского постоялого двора свои шлемы для всеобщего обозрения. Вечером предполагался пир и танцы, чтобы участники турнира и их дамы могли познакомиться друг с другом поближе. Второй день отводился рыцарям для подготовки. И лишь на третий день начинался турнир.

Спустя примерно два часа по приезду вся компания во главе с Жанной спустилась вниз, в харчевню мсье Маттео. Он уже выгнал оттуда случайных людей, и теперь достаточно просторное помещение с низким, изрядно закопченным потолком полнилось только постояльцами рыцарского звания.

Для дворян Жанны были отведены лучшие места – столы возле открытых окон, что здорово щадило обоняние виконтессы – «ароматы» в таверне Маттео были еще те. Кухонный дух, изрядно приправленный запахами чеснока, испорченного сыра, соленой сельди и крепкого мужского пота, шибал в ноздри почище доброго кулака.

Похлебка, которую подали изголодавшимся рыцарям, пажам и оруженосцам, – нечто среднее между мясным рагу, супом и соусом на основе хлебного мякиша, кислого вина, лука и орехов с небольшим количеством перца, который стоил буквально на вес золота, – была весьма вкусной, и все дружно накинулись на еду. Вино – красное бургундское, густое и крепкое, Маттео, наступив на горло своей «песне», не стал разбавлять водой, поэтому все оценили эту жертву весьма положительно.

В его таверне подавали также эль и пиво, но больше для путешественников из других земель. Пиво воспринималось скорее как женский напиток, и мужчины употребляли его лишь в том случае, когда не хватало вина. Однако у Маттео даже мысль такая не мелькнула – предложить сеньоре Жанне пиво; это было бы непростительным оскорблением столь сиятельной персоны.

Вслед за похлебкой подали запеченных на вертеле каплунов, копченую и жареную рыбу, несколько сортов сыра, а потом десерт – сладкие пироги и конфеты из меда и миндаля. В конце ужина хитроумный мсье Маттео и вовсе удивил даже де ля Шатра: по его указанию слуги поставили на стол блюда с очень дорогими лакомствами – привезенным из Святой земли тростниковым сахаром, а также финиками и инжиром.

Отправились спать пораньше – завтра у рыцарей было полно разных дел. Только Жанна долго не могла уснуть. В небольшое оконце заглядывала полная луна, и виконтесса чувствовала какое-то душевное смятение. К чему бы? За годы жизни с Жоффреем де Шатобрианом у нее выработалась привычка прислушиваться к своему сердцу и верить ему больше, чем здравым мыслям. Именно сегодня, в эту лунную ночь, оно вдруг проснулось от четырехлетней спячки под траурным флером и затрепетало в груди, как в первую брачную ночь с Жоффреем…

Время близилось к полуночи, постоялый двор Маттео погрузился в сон, прерываемый лишь храпом гостей да фырканьем лошадей в конюшне. И только в сеннике, если хорошо прислушаться, слышались шорохи и какие-то подозрительные звуки. Сенник – просторный сарай, где хранились сено и овес, – был отделен от конюшни тонкой дощатой перегородкой, в которой нельзя было найти ни единой щели, а его дверь почему-то запиралась на прочный засов.

Разгадка этой странности находилась внутри сенника. Там удобно, не без некоторого комфорта, устроилась теплая компания, состоящая из четверых подозрительных типов. Они сколотили на скорую руку из досок стол, где стояло вино в кувшине, глиняные кружки и блюдо с закуской, – добрым куском запеченной на костре оленины – и играли в кости. Ароматные запахи свежескошенной травы и винные пары заглушали запах лошадиного навоза, мягкая подстилка в виде нескольких охапок прошлогоднего сена была очень удобна для сидения, а свет толстой восковой свечи придавал сеннику некую патриархальную таинственность и умиротворенность.

Однако физиономии игроков при ближайшем рассмотрении развеивали благостную картину в прах. Будь в сеннике де ля Шатр, он сразу бы узнал в них тех разбойников, что напали на него неподалеку от маноры Шатобрианов. Отсутствовал только Плешивый Арну; он был убит шевалье, его закопали где-то в лесу слуги Жоффрея. В схватке сильно пострадал и вожак – Бешеный Гиральд: де ля Шатр оставил ему на лбу знатную отметину в виде звезды с тремя лучами от удара «скорпионом».

У другого на месте Гиральда голова точно треснула бы, но разбойник имел поистине дубовую башку. И вообще, на нем все заживало, как на собаке. Правда, после той памятной стычки Бешеный Гиральд временами становился и вовсе невменяемым. Когда он выздоровел, то чуть не убил Жакуя, который так и не слез с дерева, чтобы помочь товарищам, и сидел там до тех пор, пока Жанна и де ля Шатр не убрались восвояси.

– …А что, братцы, может, прямо сейчас и начнем щипать господ? – спросил нетерпеливый Бернар Рваный Нос. – Они устали с дороги, плотно покушали и теперь спят, как убитые. Задвижки в комнатах сами знаете какие – плюнь и дверь отворится…

– Дурень, – кратко прокомментировал его речь Гастон Отшельник.

– Это почему?! – взвился Бернар и бросил руку на пояс, поближе к ножу.

– Потому что дурень, – мрачно сказал Гиральд. – Гастон прав. И запомни: еще раз схватишься в компании за нож – пришибу. Понял?

– Понял… – обиженно буркнул Бернар. – А чего он обзывается?!

– Объясняю. Да, господ и впрямь дорога притомила, но не настолько, чтобы дрыхнуть без задних ног. Пока все они настороже, потому как спят на новом месте. А вот когда после первого дня турнира начнутся праздники и вино по вечерам польется рекой, вот тогда мы и покинем свою берлогу. Дошло до тебя наконец?

– Дошло… – Бернар сокрушенно вздохнул и нервно потер себя руками, будто его зазнобило. – Хорошо бы взять на абордаж дамочку, которая заняла лучшие комнаты на втором этаже. Богатая, шельма. Уж у нее-то денежек – куры не клюют…

– Тронешь ее – горло перережу, – вдруг раздался чей-то грубый голос.

Разбойники вздрогнули и схватились за оружие. Голос звучал откуда-то сверху.

Заскрипели сначала петли люка в потолке, затем перекладины лестницы, и в сенник с чердака спустился мсье Маттео.

Сенник только с виду казался западней. На самом деле он имел два выхода – через чердак и под землей. Подземный ход вел в центральную часть Эннебона, поэтому при надобности разбойники исчезали, словно проваливались сквозь землю, и никто найти их не мог. О ходе знали немногие, в том числе и Бешеный Гиральд, который платил Маттео за безопасный приют частью добычи.

– Дама – моя гостья, – продолжил Маттео, поставив на доски импровизированного стола полный кувшин с вином и бросив на пол большой узел. – Так же, как и сопровождающие ее рыцари. Тронете их – больше ко мне ни ногой. А до других постоялых дворов мне нет никакого дела – то ваши заботы.

– Не сердись, – миролюбиво сказал Гиральд. – В семье не без урода. Так и у нас. Гастон просто мечтал. А от мечты до дела, как от Эннебона до Парижа.

– Вот и договорились, – ответил Маттео. – Там, – он указал на узел, – одежда для вас. Переоденьтесь и хорошо умойтесь. А то сразу видно, что вы лесные бродяги. Оружие, кроме ножей, оставьте здесь. Иначе стража герцога схватит вас, едва покажетесь на улице. И запомните – вы меня не знаете! Если кого-то из вас все-таки сцапают и всплывет мое имя, валите все на моего слугу Гуго. Он глухонемой. Скажете, что Гуго ваш сообщник; от него никто никакого толку не добьется. Все понятно?

– А то как же, – ответил Бешеный Гиральд. – Выпьешь с нами?

– Мне недосуг, – бросил мсье Маттео, уже поднимаясь по лестнице. – Хлопот полон рот. Нужно хорошо подготовиться к завтрашнему дню.

– И нам тоже… – проворчал Гиральд, когда закрылась крышка люка.

– Я когда-нибудь его убью, – злобно ощерившись, сказал Бернар Рваный Нос. – Такое впечатление, что не ты, Гиральд, наш вожак, а он. Угрожать мне вздумал…

– Он нас, похоже, за слуг держит, – наконец подал голос и Жакуй – низкорослый, кривоногий бретонец, мохнатый, как шмель; у него волосы лезли не только из-под рубахи на груди, но даже из ушей.

– Терпение, мои други, терпение, – хищно ухмыльнувшись, сказал Гастон. – Придет время, мы и мошну Маттео пощупаем. Она у него приличная. В ней немало золотых монет и от наших щедрот. Не так ли, Гиральд?

– Поживем – увидим… – уклонился от прямого ответа вожак.

Маттео, который все это время подслушивал разговор разбойников, коварно ухмыльнулся и тихо прикрыл слуховое оконце. Он знал их, как облупленных, словно мог читать мысли. Знал и был готов к любому исходу весьма выгодного для него «сотрудничества».