Текст книги "Посох царя Московии"

– Пошто умолкли, братове? – громыхнул густым басом Кудеяр, обращаясь к пленникам. – Пошто не вижу радости на ваших лицах? Али вам худо, што полон миновали?

– Как же не рады – рады… Ох, как рады… – раздался нестройный хор голосов в ответ. – Благодарствуем тебя, отец родной, за вызволение. Это мы от изумленья… Прости нас, глупых…

– Ну а коли рады, то садитесь на телеги и с нами в лес. Надобно уходить подальше от шляха, пока не нагрянули басурмане.

Заметив, что такая перспектива не очень пришлась пленникам по вкусу, Кудеяр хмуро, не без горечи, ухмыльнулся и закончил свое повеление такими словами:

– Погостите у нас денек-другой, пока крымчаки не уйдут в свои степи. Иначе снова попадете в полон. Потом можете отправляться на все четыре стороны, никто вас силой держать не будет.

Приободренные словами атамана, пленники загомонили, заулыбались с облегчением и начали заворачивать телеги с награбленным ногайцами добром на едва приметную среди зарослей лесную дорогу. Тем временем разбойники Кудеяра закончили собирать оружие убитых ногайцев, и вскоре шлях опустел. Только поваленные деревья, сломанные стрелы и гора трупов на шляху указывали на то, что совсем недавно здесь бушевала кровавая сеча.

Нападение на ногайцев обошлось для разбойников малой кровью. Было убито всего два человека, да раненых оказалось шестеро.

Кудеяр ходил по поляне, где расположились на отдых разбойники, и довольно посмеивался. Добыча, захваченная у ногайцев, была знатной – персидское булатное оружие, золотая и серебряная посуда, меха, иностранные ткани – аксамит, атлас, бархат, камка[86]86
  Камка – тонкая ткань с разнообразным по композиции цветочным рисунком, как правило, шелковая, одноцветная. Отличительной особенностью ее является сочетание блестящего узора и матового фона. Игра света на шелковых нитях создавала впечатление переливчатости и делала ткань похожей на парчу.


[Закрыть], дорогая княжеская одежда…

Одежды было даже чересчур много. Поэтому Кудеяр распорядился:

– Раздайте полону порты[87]87
  Порты, портки – слова употреблялись как в значении «одежда вообще», так и в значении «отрез, кусок ткани». С течением времени П. начали называть штаны. А древнее значение «одежды вообще» сохранилось в слове «портной».


[Закрыть]… те, что поплоше. Негоже русскому люду щеголять в таком виде на пиру по случаю знатной победы. Пир у нас или не пир?!

– Пир, отец родной, пир, атаман! – дружно вскричали разбойники.

Странное и дикое зрелище довелось наблюдать Элизиусу Бомелиусу. Большая, почти круглая поляна напоминала ему сцену из вакхической пьесы в лондонском королевском театре. Пьяные разбойники перемешались с освобожденными пленниками ногайцев, и в неверном колеблющемся свете костров уже трудно было понять кто есть кто.

В больших котлах варилась мясная похлебка, приправленная ароматными травами, над двумя кострами вращались на вертелах две оленьи туши, а из бочек в чаши беспрерывно лилось доброе вино. Вскоре начались хмельные варварские пляски под рожки и дудочки, и насытившийся Бомелиус, которого уже не несли израненные ноги, отошел немного в сторонку и присел на пенек.

Судя по тому, что разбойники шли по лесу до этой поляны добрых три часа, здесь было их главное пристанище. Жили они в землянках, только для Кудеяра был сооружен небольшой бревенчатый домик с узкими окнами-бойницами. Но Бомелиуса не интересовал быт разбойников. Его одолевали нерадостные мысли.

Когда загорелись посады вокруг Москвы, Бомелиус решил бежать, куда глаза глядят. Он не очень надеялся, что удастся отсидеться за стенами Кремля. Но прежде лекарь закопал свои ценности (они весили чересчур много), оставив себе лишь немного денег. Он уже садился на коня, когда во двор на взмыленном жеребце влетел Генрих Штаден.

– Дело сделано! – радостно крикнул он Бомелиусу. – Доктор Линдсей уже на небесах. Так что гони денежку, как договаривались.

– Нет у меня денег, – буркнул Бомелиус. – Я спрятал их, закопал. Видишь, что творится. Позже…

– Э-э, нет, любезный. Так не пойдет. Нет денег – пиши расписку.

– Ты в своем уме?! Вон, уже палаты горят! Огонь кругом, тут бы выбраться отсюда успеть. И потом, где я сейчас найду чернила и бумагу?

– Ладно, за тобой долг. Не забудь! – в голосе Штадена прозвучала угроза.

– Не забуду. Кстати, мне еще нужно убедиться, что Линдсей и впрямь в том месте, о котором ты говоришь.

Генрих Штаден хрипло рассмеялся.

– Улетел он… вместе с дымом. Я раскроил ему башку, бросил в подвал, закрыл на засов и поджег дом. Если доктор не помер от удара, то сгорел или задохнулся в дыму. Так что на этот счет можешь быть спокоен. Все, бывай. Мне пора… – И опричник начал разворачивать коня.

– Ты куда?! – всполошился Бомелиус. – А как же я? Я поеду с тобой!

– Не смеши меня. Мне нужно к моему отряду. Или ты хочешь поучаствовать в битве с татарами?

– Упаси Господь! Я человек мирный, обращению с оружием не обучен…

– Вот и я об этом.

– А все-таки?.. – жалобно сморщился лекарь.

– Нет! – отрезал Штаден. – Ты будешь нам обузой. Однако побереги себя. Я очень надеюсь, что мы еще встретимся… – Опричник прищурился, хищно осклабился, ударил коня плеткой и вскричал: – Э-хей!

Жеребец встал на дыбы и взял с места в галоп. Бомелиус злобно выругался, дернул за повод, с силой ударил пятками под лошадиные бока, и его удивленная кляча, не привыкшая к такому грубому обращению, потрусила вслед за Штаденом.

Лекарь прекрасно понимал, почему опричник не захотел взять его с собой. Он был уверен, что Штаден и в мыслях не держал сразиться с отрядами Девлет-Гирея. Судя по туго набитым саквам, перекинутым через круп его коня, опричник думал лишь о том, как бы самому ноги унести из Москвы по добру по здорову, да как спаси свое самое ценное барахлишко.

В таком случае лекарь и впрямь был для Штадена как цепь с гирей, прикованная к ноге. Опричник даже готов был пожертвовать немалыми деньгами за убийство Арнульфа Линдсея, которые должен ему Бомелиус. Жизнь дороже серебра и злата…

Бомелиуса схватили, когда он уже думал, что спасся. Ибреим-мурза, раздосадованный тем, что самое ценное досталось крымчакам Девлет-Гирея, отправился со своими ногайцами в самостоятельный поиск добычи. Кошелек с монетами, найденный за пазухой лекаря, и старая кляча не показались разозленному мурзе знатной добычей, поэтому он приказал снять с пленника еще и верхнюю одежду. Она была дорогой и добротной – Бомелиус просто не нашел в своем гардеробе чего-нибудь поплоше.

Ковыляя среди ясыра, лекарь честил себя на все заставки. Если бы он не пожалел в свое время денег и купил себе резвого скакуна, ногайцы не догнали бы его вовек. На коня Бомелиуса не позарились даже повара отряда Ибреим-мурзы, отпустили бедное животное на луг пастись и нагуливать жирок…

Задумавшись, лекарь не услышал, как к нему бесшумной кошачьей ходой подошел Ворон. В отличие от других разбойников, он почти не пил, только ел. Какие-то думы избороздили его чело.

Причина столь странной задумчивости обычно несдержанного в застолье Ворона лежала на одной из повозок, захваченных у ногайцев. Добычи было так много, что разбойники не успели всю ее осмотреть. На этой телеге было совсем немного груза, и на нее никто не обратил должного внимания. Никто, кроме Ворона.

Его словно что-то потянуло к повозке. Когда стемнело, Ворон выбрал момент и поднял кошму, укрывавшую лежащий на телеге скарб, пошарил, и едва не вскричал от удивления и восторга: среди какого-то барахла лежали саквы, в которых приятно зазвенели деньга. А когда он достал несколько монет и попробовал их на зуб, то его радость и вовсе перешла все границы – в саквах находились полновесные золотые дукаты!

Стараясь не выдать ликования, Ворон упал под повозку, зажал рот руками, чтобы не закричать на весь лес, и радостно заскулил – словно щенок при виде наполненных молоком тугих материнских сосков. Неужто начала сбываться его давняя мечта – заполучить много денег, уехать куда подальше от мест, где его чересчур хорошо знают, и завести какое-нибудь свое дело?

В последнее время Ворон начал тяготиться своим разбойным промыслом. У него было поистине звериное чутье на разного рода неприятности. Шайку Кудеяра, которая сначала разбойничала вольно и с большой прибылью, постепенно начали прижимать.

Несколько раз разбойникам удавалось избежать засады лишь благодаря соглядатаям Кудеяра, среди которых главным был Ворон. Но удача не может быть постоянной, об этом Ворону было хорошо известно. Не случись похода на Москву орд Девлет-Гирея, кто знает, как все обернулось бы. Нынче государевому сыску не до разбойников.

А кончать свой век на дыбе у Ворона не было никакого желания. Он считал себя гораздо выше своих товарищей. Хотя бы потому, что разумел грамоте и знал счет. Ворон давно бы ушел из шайки, да боялся Кудеяра. От него нигде не спрячешься. Вот если бы ему далось заполучить сильного покровителя…

– Пошто приуныл, твое степенство? – с насмешкой спросил Ворон и устроился на соседнем пеньке. – Аль наш корм не по нраву?

Бомелиус от неожиданности вздрогнул и промямлил, стараясь чтобы его не выдал акцент:

– Все хорошо…

– Ой ли? А речь повести со мной не хошь?

Лекарь изобразил жалкую подобострастную улыбку и промычал в ответ что-то невразумительное. Ворон рассмеялся.

– А ты хитрец… – сказал он насмешливо. – Забился как заяц под корягу и думаешь, што рыжая кума тя не найдет. Так как насчет поговорить… по душам?

Бомелиус снова промолчал.

– Ну ладно, хватит корчить из себя глухого и косноязычного! – рассердился Ворон. – Я узнал тебя. Ты царский дохтур Елисей Бомелий. Известная в Москве личность. Я видел тебя несколько раз… – Он вдруг скрючился, скривил отвратную рожу, протянул к Бомелиусу руку и загнусавил: – Подайте-е, болярин, Христа ради-и, копеечку-у бедному человеку-у… Спаси Господь…

Нищий с паперти Воскресенской церкви «на Грязех» в Кадашево! Теперь и Бомелиус узнал Ворона. Как лекарь, Бомелиус диву давался, как можно с такими язвами, как у нищего, не сгнить заживо месяца за два. Ан, нет, урод, одетый в невообразимые лохмотья, совсем не напоминал смертельно больного человека.

Конечно же Бомелиусу было известно, что среди московских нищих много проходимцев разного рода; их и в Лондоне хватало. Но одно дело показывать миру культяпку или свою «честную» физиономию, изрытую мыслимыми и немыслимыми пороками, а совсем другое изо дня в день демонстрировать гноящиеся раны, полные червей.

– Пошто молчишь? Аль не рад старому знакомому? Между прочим, твою аглицкую монетку я ношу как оберег. Вот, мотри…

Ворон сунул руку за пазуху и достал оттуда свой талисман на кожаном гайтане. Это была монета Елизаветы I достоинством в три фартинга[88]88
  Фартинг – название английской серебряной монеты достоинством в 1/4 пенни; при Елизавете I (1558–1603) трехфартинговые монеты весили 0,39 г.


[Закрыть] с пробитым отверстием для подвески. Бомелиус вспомнил, что он пожалел положить в грязную руку нищего русские деньги (самому нужны), поэтому избавился от фартинга, который не имел хождения в Москве. О том, чтобы пройти мимо нищего и не дать ему подаяние, не могло быть и речи. Московиты отличаются большим состраданием к нищим, калекам и убогим, а прижимистому лекарю не хотелось выделяться из толпы.

– Помогает, что самое странное… – Ворон вернул свой оберег обратно. – Прицепил монету на гайтан ради баловства, а поди ж ты… Так что будем делать, господин хороший? Можа объявить всему нашему честному люду, какая знатная птица залетела к нам в силки? Да ты не боись, убивать тя не будут. Нашей ватаге лекарь нужон позарез. Пойдешь с нами… гы-гы… на вольные хлеба. А что, денежек подкопишь поболе, чем в Москве. Вон какой богатый обоз взяли. А он не первый и не последний. Все будет путем… ежели, конешно, опричники не словят. Тады хана. За ребро подвесят и кожу на мелкие полоски изрежут. Видал я однажды… Кровищи!

От перспективы «вольных хлебов» в разбойничьей шайке у Бомелиуса едва не приключился родимчик. Он затрепетал, словно пожелтевший лист под холодным осенним ветром, и молвил, заикаясь:

– Н-не надо… умоляю… Н-не говори н-никому. Я т-тебе много д-денег дам…

– Деньги это хорошо… Но на кой они мне? Висеть на виселице что с кошельком, что без него – не велика разница. Деньги на тот свет с собой не заберешь. Да и не бедный я.

– Не выдавай, во имя Христа! Скажи, что т-тебе нужно? Все исполню.

– Ой ли?

– Клянусь Девой Марией!

– Дык и я на твоем месте сулил бы золотые горы и чем хошь клялся. Вообще-то, ты хороший человек, Елисей. Это сразу видно. Тока беда над тобой летает, черными крыльями машет. Я обязан доложит атаману, кто ты. Потому что за лжу и утайку меня не помилуют, пристрелят как шелудивого пса. Такие у нас порядки… Что касается тебя, то скажу правду – загнешься ты в наших лесах с непривычки. Я бы, конешно, мог тебе помочь…

– Скажи свои условия! – воскликнул в полном отчаянии Бомелиус.

– Тихо, ты!.. – цыкнул на него разбойник. – А не отступишь?

– Никогда!

– Ну что же, придется рискнуть… – Ворон подошел к Бомелиусу, нагнулся к его уху и прошептал: – Как все уснут, мы сбежим. Не испугаешься?

– Нет!

– Хорошо. Но это еще не все… – Ворон помедлил, словно собирался с мыслями. – Я знаю в лесу все дороги и тропы. И выведу тебя, куда скажешь. Но ты должон взять меня в услужение… скажем, в качестве ученика. Это и будет платой за твое вызволение. Ты не думай, что я совсем темный, я грамоте разумею! И потом, тебе ведь нужны верные люди. Я за тебя любому глотку перегрызу! Ну как, договорились?

«А он действительно мог бы мне здорово пригодиться… – подумал Бомелиус. – Надежный слуга, готовый на все ради хозяина, – это большая редкость. С его биографией ему ничего другого не останется, как служить мне верой и правдой. Но с другой стороны, пригреть змею на груди может только глупец. Кто даст гарантию, что в один прекрасный день ему не попадет вожжа под хвост? Улучит удобный момент, ограбит меня – и поминай, как звали. С него станется… И хорошо, если горло не перережет. Святая пятница, о чем я думаю?! – рассердился лекарь. – Сейчас главное сбежать от разбойников. Ради этого я готов заключить сделку с самим дьяволом. А там видно будет… К примеру, шепну пару слов Штадену – и отправят разбойника туда, где его уже давно заждались – в ад…»

– Договорились, – решительно ответил осмелевший Бомелиус.

Ворон внимательно посмотрел на лицо лекаря, освещенное пламенем костра, ехидно ухмыльнулся и сказал:

– Тока хочу твое степенство сразу предупредить. Ежели сдашь меня властям, я под пыткой сделаю признание, што ты связан с Кудеяром. А государь наш, Иоанн Васильевич, долго разбираться не будет. Он быстр на расправу. Меня четвертуют, а тебя поджарят на костре, как нечестивца и изменника. Так што сто раз подумай, прежде чем писать на меня донос.

«Ах, какой негодяй! – гневно подумал Бомелиус. – Как он смеет?! – И тут же остыл. – Умен, стервец… И предусмотрителен. Это хорошо. Может, и впрямь будет мне верным помощником. Что ж, деваться некуда…»

– У меня и в мыслях такого не было, – твердо ответил Бомелиус.

– Тогда клянись на кресте своим Богом…

Они ушли заполночь, когда перепившиеся разбойники уснули мертвым сном. Ворон увел двух захваченных в бою коней – мурзы Ибраима и его сына. Это были великолепные скакуны арабских кровей. На своего жеребца Ворон приспособил саквы с дукатами, а на коня Бомелиуса погрузил сумку с харчами, которая лежала на той же телеге, что и золотые.

Сначала вели коней в поводу, чтобы не шуметь, а когда выбрались на лесную дорогу, забрались в седла и пустили лошадей в галоп, благо уже начало светать. Бомелиус, дрожа от страха и огромного внутреннего напряжения, время от времени оглядывался назад, опасаясь погони.

А Ворон уже и думать забыл о Кудеяре и разбойничьей шайке. Он был весь в розовых мечтаниях. Одетый в черный плащ, который Ворон когда-то снял с убитого им опричника, разбойник летел по дороге как демон ночи.

Глава 6. Отец и сын

Николай Данилович возвратился домой в начале первого ночи и слегка подшофе.

– Что загрустил, курилка? – спросил он весело и взъерошил волосы на голове сына.

– Зато ты в полном ажуре, – сердито ответил Глеб и посмотрел на часы. – Батя, уже полночь. Разным штатским, а в особенности творческой интеллигенции, шастать по городу в такое время не рекомендуется. Если не подрежут, то физиономию точно начистят. Я тут совсем извелся, дожидаясь своего блудного отца. Мало ли чего…

– Так позвонил бы.

– Я звонил. Только твоя мобилка почему-то лежала в ванной.

– Ах, голова садовая! – Николай Данилович хлопнул себя ладонью по лбу. – Склероз. Переодевался, мобилу из кармана куртки выложил, а взять забыл. Наверное, старость близится.

– «Уж полночь близится, а Германа все нет…» Это близится весна, уважаемый Николай Данилович. У тебя весной вечно какие-то амурные приключения. Никак в ресторане с дамой сердца отметился?

– С чего ты взял?

– Элементарно, дорогой Ватсон. У вас из кармана ресторанный счет торчит. Я уже не говорю о том, что от тебя шампанским – притом хорошим шампанским – несет за версту. Небось «Мадам Клико» пили? Признавайся, на кого наш семейный бюджет потратил?

– Сам заработал, сам и пропью!

– А как же мое приданое?

– Пока ты надумаешь жениться, я еще успею накосить «капусты» целый стог. Кстати, как прошло твое «деловое» свидание?

– Оно и впрямь было деловым.

– Да ну! А я уже размечтался… Девушка мне очень понравилась. Симпатичная. Весьма симпатичная. И шустрая, как огонь. Такие мне всегда нравились. Я встретил ее уже на улице. Пришлось выступить в качестве мажордома.

– Знаешь, чья она дочь?

– Откуда?

– Сядь, иначе упадешь от удивления. Еще сломаешь чего-нибудь, возись потом с тобой по больницам.

– Не дождешься. Тихомировская кость хоть и не дворянская, белая, но крепка, как сталь. Что ж, сяду, раз ты так желаешь.

– Девушку зовут Дарина, и ее папика кличут… Боровом!

– Ух ты! – У Николая Даниловича глаза полезли на лоб. – Не может быть!

– Точно. Вот ее визитка. Двух Клавдиев Боровиковых в России, пожалуй, не сыскать. Похоже, его отец был сдвинут на римских императорах.

– Копай глубже. Не отец, а дед. Илья Герасимович Боровиков в свое время считался специалистом по древнеримской истории не хуже Моммзена[89]89
  Моммзен Кристиан Матиас Теодор (1817–1903) – автор «Истории Рима»; лауреат Нобелевской премии 1902 г. по литературе.


[Закрыть].

– Даже так…

– Между прочим, в институте ты учился по книге Боровикова-деда. Я лично видел ее на твоем письменном столе. Интересно, как ты сдавал экзамены по истории Древнего мира?

– Признаюсь честно – по шпаргалкам. Которые были написаны моими друзьями.

– Эх, зря я тебя ремнем не охаживал… Лентяй! А все твой дед. Он стоял за тебя горой. Ладно, оставим древнюю историю и вернемся к твоей гостье. Что она хотела?

– У меня такое впечатление, что Боров надыбал местечко, где может находиться клад времен Ивана Грозного.

– Ты еще скажи, что это утерянная библиотека Софьи Палеолог.

– Нет, не скажу.

– Тогда почему так думаешь?

– Я тут долго сидел – размышлял, анализировал… Думаю, что Боров прислал свою дочь на разведку.

– И что она должна была разведать? – На лице Николая Даниловича проступило скептическое выражение.

– Не мы ли являемся их конкурентами.

– Конкурентами?..

– Именно так. Дело в том, что на моих глазах кто-то пытался похитить у Дарины (или Дарьи, как она себя называет) пакет с некими документами и материалами. Я выступил в роли благородного идальго и догнал негодяя.

– Но это мог быть просто уличный воришка…

– Я мало знаком с типажами преступного мира, но он не очень похож на мазурика. И потом, на кой ляд ему нужен был пластиковый пакет, в котором лежали папки с бумагами? Он что, сборщик макулатуры? У девушки ведь была еще и сумка. Это более достойный объект для вора, работающего на «хапок».

– Нет, я не верю в твои домыслы. Не верю!

– А в это ты поверишь? – Глеб положил на стол перед отцом карту, утерянную девушкой. – Возьми лупу.

Куда и хмель делся, когда Николай Данилович начал разглядывать находку сына. Спустя какое-то время он отложил лупу и спросил Глеба изменившимся голосом:

– Где взял?

– Подарок его величества Случая… – И Глеб рассказал, как к нему попал конверт с картой. – Думаю, что именно за этой картой и шла охота, – закончил он свое повествование.

– Ты знаешь, ЧТО попало тебе в руки?

– Откуда?

– Эх, историк… Учу тебя, учу уму-разуму, а как был ты примитивным гробокопателем, так им и остался, – сердито сказал отец. – В общем, ты прав – на кой ляд тебе докторская диссертация с таким знанием предмета?

– Батя, по-моему, тебя заносит… – Глеб обиженно надулся.

– Возможно. Но не в этом случае. Похоже, тебе в руки попал первоисточник карты литовского географа Антония Видо! Большую часть материалов для нее ему предоставил окольничий[90]90
  Окольничий – придворный чин и должность в Русском государстве XIII – нач. XVIII вв. Первоначально функциями О. были, по-видимому, устройство путешествий князя и участие в приеме и переговорах с иностранными послами. В XIV–XV вв. О. входил в состав Думы великих князей, был вторым по значению (после боярина) думным чином. О. назначались руководителями приказов, полковыми воеводами, участвовали в организации придворных церемоний.


[Закрыть] Иван Васильевич Ляцкий[91]91
  Ляцкий (Лятской) Иван Васильевич – происходил из рода Андрея Кобылы в пятом колене. Его отец, Василий Захарьевич, был братом боярина Юрия Захарьевича – родоначальника дома царствовавшей династии Романовых.


[Закрыть]. Перед нами своего рода черновик, часть «Чертежа Русского государства», опубликованного в 1544 году картографом Себастьяном Мюнстером и в 1555-м – Антонием Видо на русском и латинском языках. Этому кусочку пергамента цены нет!

– Почему ты думаешь, что это черновик-первоисточник?

– Да потому, что вот здесь, в углу, находится автограф Ляцкого! Если, конечно, я не ошибаюсь… Представляешь – первый и единственный в мире! Значит, эту карту рисовал сам Ляцкий. Ты что, ничего не заметил?

– Я как-то не придал значения этой надписи. И потом, она чересчур неразборчива…

– Потому что это подпись.

– И что тогда получается?

– А то, что Боров напал на золотую жилу! Вот только что она собой представляет и где находится?

– Где находится – и ежу понятно, – снисходительно сказал Глеб. – Не зря ведь Дарина-Дарья так всполошилась, когда вор выхватил у нее из рук пакет с папками. На карте что-то помечено. Однако точные координаты местности не указаны. Слева, внизу, – описание. На латыни. Но оно зашифровано. Я почему-то подумал, что и подпись картографа – тоже шифр. Да, тут я не въехал в тему…

– Ну, у Борова конечно же осталась копия карты. Наверное, ни Дарья, ни ее отец даже не представляют, какая ценность попала им в руки. Иначе карту не держали бы в пластиковом пакете. Думаю, что в папках были документы и поценнее – естественно, на взгляд Борова. Потому Дарья и не хватилась конверта с картой. Она была на седьмом небе от счастья, что попытка вора украсть бумаги не увенчалась успехом.

– «Что-то я этого не заметил…» – подумал Глеб.

– Вот только непонятно, зачем она все это притащила в наш город?

– А ты не догадываешься?

– Увы… – Отец развел руками.

– Что ж, придется кое-кому доказать, что и мы не лыком шиты… – в голосе Тихомирова-младшего прозвучали торжествующие нотки. – А не знаком ли тебе некий Никита Анисимович Тверской? Он уже восьмой год живет на покое в нашем городе, розы выращивает на своей даче. У него там целая оранжерея.

– М-да… уел ты меня… – Николай Данилович смутился. – Все верно, лучшего эксперта-картографа в России не сыскать. И Боров это знает. Теперь понятно, почему Дарья привезла сюда подлинник карты. У Борова умишка не хватило определить ее подлинность и датировку.

– А главное, опознать местность, изображенную на карте. Значит, Боров не совсем уверен, что стоит на правильном пути… – сказал Глеб с невинным выражением на лице.

Николай Данилович остро посмотрел на сына и спросил:

– На что ты намекаешь?

– Так ведь для нашего брата нет лучше способа доказать свое превосходство в профессии, как обойти соперника на повороте и прийти к финишу первым.

– Это что же, докторскую псу под хвост?!

– Па, ну не сердись… Не убежит от меня диссертация. Даю слово. Как только – так и сразу…

– Ну ты хитрец… – Николай Данилович тяжело вздохнул. – Не моя, а твоя диссертация. Это во-первых. А во-вторых… Дам я тебе свое благословение на поиск, не дам, все равно ты сделаешь по-своему. Ох уж эта современная молодежь… Но с другой стороны… м-да… Конечно, все это весьма заманчиво. Однако пока ничего непонятно. Вот что, непутевый сын, как насчет того, чтобы сварить отцу кофе? У тебя получается гораздо вкуснее, чем у меня.

– Чего не сделаешь для отца родного…

Разговор продолжился на кухне.

– Так говоришь, дочь Борова интересовалась посохом с аликорном? – спросил Николай Данилович, с удовольствием прихлебывая густой ароматный кофе.

Глеб и впрямь был большим докой по кофейной части. Он даже не варил кофе, а священнодействовал над ним. Глеб добавлял в кофе и мускатный орех, и ваниль, и соль, и коньяк для усиления аромата, и еще пять или шесть ингредиентов. Напиток у него получался густым, как сметана, с белой пенкой и гаммой невероятно аппетитных запахов. Что касается вкуса, то он был неповторим.

Глеб даже немного обиделся на Дарину-Дарья, что девушка не обратила должного внимания на кофе, а сразу набросилась на бутерброды.

– Именно так, – подтвердил Глеб. – Когда убедилась, что я ни сном ни духом не знаю, чем занимается ее батюшка… и она сама.

– Значит, решила заодно и проконсультироваться…

– Точно. Кстати, ты зачем ей рассказал, что я пишу книгу о кромешниках?

– Я ничего ей не говорил, лишь любезно раскланялся. Ну ладно, каюсь, сказал ей несколько комплиментов. И не более того. Но я думал, что она твоя девушка…

– Бонвиван… – буркнул Глеб.

– Меня так воспитали, сынок. Для слабого пола добрые слова как допинг. Женщины любят мужчин ушами, запомни.

– В настоящее время, папа, они любят не красивые слова, а толстый бумажник. Впору сказать словами древних римлян «О, времена, о, нравы…».

– Не утрируй. Все не так плохо, как тебе думается. Между прочим, ты становишься брюзгой. Это все твой холостяцкий образ жизни.

– Батя!

– Все-все, не буду… Вернемся к теме нашего разговора. Насколько я понимаю, она взяла сразу с места в карьер…

– То есть?..

– А то и есть, что ты ошибаешься. Ей не нужна была разведка боем. Судя по всему, она уже навела о тебе справки в библиотеке, и, убедившись, что Тихомирова-младшего интересует не аликорн, а опричнина, успокоилась. Да, да, согласен! По ходу разговора она закидывала крючки, чтобы полностью исключить ошибку. Вспомни.

– Верно… – Глеб покачал головой и смущенно улыбнулся. – Устроила мне проверку на знание истории для старших классов.

– Вот и я об этом.

– Я рассказал ей все, что знал. У Грозного было два посоха с аликорном. Второй куплен в 1581 году за 70 тысяч целковых. Царь хотел спасти своего сына Ивана, которого нечаянно поразил отравленной рукояткой посоха. Оба посоха куда-то пропали. Я высказал ей свою версию, но это было гадание на кофейной гуще.

– Чушь!

– Не понял…

– А что тут понимать? Ты плохо работаешь с материалами. Не читаешь сноски. А в них часто можно найти рациональное зерно. Никакого «спасительного» посоха, тем более за 70 тысяч рублей, Иван Грозный не покупал. 70 тысяч целковых! Чушь! Иван Грозный был скопидомом, он собирал, копил ценности. И потратить такие деньги на бесполезную во всех отношениях палку просто не мог.

– А как же воспоминания Джерома Горсея?

– Доверяй, но проверяй – вот девиз настоящего ученого. Иностранцы много чего наплели о Руси. И чаще всего рассказывали сказки-страшилки и лили грязь. В своем глазу и бревна не видать… К тому же о своих правителях в те времена можно было писать или хорошо или ничего. Впрочем, как и сейчас… Но тогда с вольнодумцем долго не разбирались. Петля или топор – выбор был небольшим.

– Возможно, ты прав… – Глеб в раздумье потер виски. – Тогда понятно, почему для коронации Федора Иоанновича купили посох с аликорном у аугсбургских купцов… кажись, за семь тысяч серебряных рублей. Первый посох Ивана Грозного куда-то пропал, второго не было и в помине…

– Федор Иоаннович во время коронации держал не посох, а жезл, – поправил сына Николай Данилович. – И потом, семь тысяч – это не семьдесят. Хотя сумма тоже не маленькая. В те времена за полкопейки можно было сутки кутить в кабаке. Что касается аликорнов, хранившихся в царской казне… Ты читал дневники Самуила Маскевича[92]92
  Маскевич Самуил Иванович (ок. 1580–1642) – белорусский шляхтич, по происхождению литвин; участник польской интервенции в России 1609–1612 гг.


[Закрыть]?

– Ну… так, в общем… проходили в институте.

– Понятно. Пробежались галопом по Европам. Найди-ка мне сей опус. Второй шкаф слева от окна, нижняя полка. Книга называется «Сказание современников о Димитрии Самозванце».

Глеб сходил в библиотеку, которая находилась в кабинете отца, и принес оттуда старинную книгу в коричневом переплете. Отец полистал ее, нашел нужную страницу и зачитал:

– «…Вещи, данные нам в Москве залогом за стенную службу, мы сохранили в целости. Наскучив с ними возиться и желая лучше иметь наличные деньги, мы продавали их королю, но он не хотел покупать. Продавали императору христианскому, герцогам Бранденбургским, империи Немецкой, Гданьску, везде; думали найти покупателей – и все напрасно. Наконец стали торговаться на них паны комиссары; они давали 100 000, а 80 000 просили уступить. Мы согласились бы и на эту цену, если бы могли получить наличные деньги; но как нам хотели заплатить фантами, за которыми надобно было еще послать в Люблин, то мы и не решились, опасаясь обмана, ибо с уплатою денег рушилась бы конфедерация и войску оставалось разойтись.

Между тем не все имели право на получение части из залога; следовательно, нас, слабых, только покропили бы уссопом, а вещи взяли бы даром. И так мы решились разделить их между собою: разломали две короны Феодорову и Димитриеву, седло гусарское, оправленное золотом, с драгоценными каменьями, и три единорога. Посох остался цел; его отдали вместе с яхонтом из короны величиною в два пальца Гонсевскому и Дунковскому за стенную службу в 28 000 злотых. Яхонт оценили у нас в 4000 злотых, а в Москве мы получили его за 10 000 рублей, ибо там яхонты дороже самых алмазов. Посох же единороговый оценили в 24 000 злотых.

В дележе мы все участвовали, и если не все, то по крайней мере что-нибудь получили; иным пришлось взять едва ли не десятую часть того, что следовало. Мне досталось: три алмаза острых, четыре рубина, золота на 100 злотых, единорога два лота. Я получил так много по особенной милости; другим же платили только единорогом, оценивая лот в 300 злотых». – Николай Данилович отложил книгу и сказал: – Вот куда девались все аликорны и посох. Рога распилили, а что касается посоха, то и его судьба, думаю, была незавидна. Аликорн, скорее всего, продали, возможно, по частям, камушки выковыряли, а палку выбросили.

– Может, стоит предъявить полякам иск за ущерб, который они нанесли Российскому государству во время интервенции 1609 года? – мрачно пошутил Глеб.

– Следовало бы. К слову, у России почти все страны Западной Европы в должниках ходят. Хорошо они пограбили в свое время наше государство… Им у нас словно медом намазано. До сих пор слетаются со всех сторон и на наши кладовые клювами щелкают. Ну да ладно, не про них речь.

– Значит, ты считаешь, что поиски посоха с аликорном – артель напрасный труд?

– Скорее всего, так оно и есть… – Тут Николай Данилович выдержал эффектную паузу и продолжил: – За исключением того посоха, который купили у немецкого купца Крамера за 30 тысяч целковых и который был у Иоанна Васильевича до 1579 года.

– Отец, ты меня интригуешь…

– Вовсе нет. Просто ты должен об этом знать. Правда, перед народом Грозный с этим посохом появлялся редко, предпочитая индийский, из черного дерева. Он был тяжел, хорошо сбалансирован, с острым металлическим концом. Отличное оружие, если уметь с ним управляться. А царь в детстве и отрочестве весьма прилежно постигал воинские науки. С его ростом и силушкой он мог одолеть врукопашную любого удальца. Это потом, к старости, Иоанн Васильевич стал больным и немощным. В последние шесть лет жизни у него развились солевые отложения на позвоночнике, причем до такой степени, что временами, в период обострения болезни, он не мог ходить и его носили на носилках. Вынужденная неподвижность, соединившись с нервными потрясениями, привела к тому, что в свои пятьдесят с небольшим царь выглядел уже дряхлым стариком.