Текст книги "Маркитант Его Величества"

Тем не менее без семги не обошлось. Вот только подали ее в виде строганины, что самое то под доброе хлебное вино. Длинные бело-розовые ломтики замороженной семги брали пучком и макали в соус, состоящий из яблочного уксуса, перца и соли. Его так и называли – «макало».

Хорошую строганину приготовить непросто. Этим делом у Ильиных занимался слуга Овдоким, который в первую очередь исполнял обязанности конюха, а во вторую – был на подхвате для любых дел. На строганину шла только живая, не уснувшая в сетях рыба. Накормить гостя строганиной из снулой рыбы считалось оскорблением. Вынув рыбу из сети, нужно было сильно ударить ее головой об лед, а после того, как семга полежит на морозе полчаса, ее слегка разминали, взъерошивали и выпрямляли, чтобы потом окончательно заморозить.

Поначалу гости накинулись именно на строганину. Все хорошо знали, что это наипервейшая закуска, под которую можно выпить четверть хлебного вина и не быть пьяным. Мороз к вечеру усилился, поднялся северный ветер, и гости, пока добрались до усадьбы Ильиных, изрядно продрогли, поэтому крепкое вино полилось как вешняя вода. После строганины подали хлёбово – горячую, изрядно наперченную шафрановую ушицу в «солиле» (общей миске); все схватили по румяной шанежке и дружно заработали деревянными ложками. Когда большая миска показала дно, гости дружно выдохнули: «Ух!», отвалились на спинки стульев, – для передыху – и начались разговоры.

Этот момент Алексашка ждал с нетерпением. За стол его не пригласили – не по чину; он скромно присел в уголке и насторожил уши. Гости люди грамотные, бывалые, и Алексашка ждал интересных историй, которые обычно рассказывал Федор Лыжин и до которых Ильин-младший, мечтавший поездить по миру, был шибко охоч. Но разговор начал Иван Стукачев:

– Вчерась выменял у голландского купца четыре штуки[17]17
  Штука – целый, непочатый рулон ткани.


[Закрыть] алтабаса[18]18
  Алтабас – разновидность парчи; плотная шелковая ткань с орнаментом или фоном из золотых или серебряных нитей. Использовалась царским двором и церковью для пошива парадных одежд.


[Закрыть], а затем ему же и продал. Вы бы видели его глаза… – Он хохотнул. – Видать, решил, что я умом тронулся. Наверно, впервые в наших краях. Но купил за милую душу. Сделка, конечно, для меня в убыток, но полновесные гульдены[19]19
  Гульден – название серебряной монеты, заменившей золотую, которая чеканилась в Германии в XIV–XV веках. Появление серебряного эквивалента золотого гульдена привело к тому, что золотой гульден с 1559 года стал называться гольдгульденом (Goldgulden), а гульденом, или флорином, стала называться серебряная монета в 60 крейцеров, равноценная золотому гульдену. Серебряный гульден (рейхсгульдинер) весил 24,62 г. (22,9 г чистого серебра).


[Закрыть], которые он заплатил, я оберну вдвойне.

Все с пониманием покивали и одобрительно зацокали: «Ца-ца-ца…», тем самым удивившись оборотистости Стукачева и поздравив его с торговой удачей.

Купцы-поморы сильно удивляли иноземцев своими странностями. Нередко товар, приобретенный у чужеземного гостя, они тотчас продавали ему же по более низкой цене, но за наличные деньги. Суть таких сделок была предельно проста – русские купцы остро нуждались в наличности, будь то рубли, гульдены или рейхсталеры, которые на внутреннем рынке пользовались большим спросом. Здесь присутствовало одно немаловажное обстоятельство: государство разрешало иноземцам торговать исключительно в Архангельске. Любая торговля в других местах была для них запрещена. Поэтому купец-помор не только покрывал понесенные им убытки, но и получал солидную прибыль, приобретая у соотечественников по дешевке за иностранные деньги товары русского вывоза.

– Хорошо-то, хорошо, – прогудел своим басищем отец Иоанн. – Да вот небесные знамения неблагоприятны и все на русскую землю восходят. Бают, недавно явились на небеси три звезды – едина больше луны, в нощи восходящей, тако и две други, поменьше, шествие имуще от полунощи на юг. Ина звезда зело велика и светла, яко же описано в книге Григория Секбота, который нарицает ее кометой. Когда она являет людям свой лик, их сердца станут свирепы и брани междоусобной быти. Многая радости наполнятся печалями… – Тут он перекрестился и продолжил: – Спаси и сохрани нас, Господи, от бед предстоящих! Я думаю, что комета сия скору кончину знаменаша государя нашега, Федора Алексеевича. Слаб он здоровьем… А в царском чертозе он двух братов своих на трон приведет – Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича.

– Молоды они еще, – сказал Федор Лыжин. – Бояре Милославские не позволят. Знающие люди грят, что сестра евойная, Софья Алексеевна, давно примеряет царский венец. Конешно, девка она видная и грамотная, кумекает по-латыни, польский язык знает, даже стихи пишет. С виду богобоязненная, смиренная, ну дак кто ж не знает, что в тихом болоте черти водятся… – При этих словах иерей с осуждением перекрестился. – Любит она власть, ох, любит. А там и до греха недалеко. Царевичи-то еще мальцы…

– А нам то что? – зашевелился Демьян Онисимович. – Наше дело торговое, купи-продай. Казну государеву при любом царе наполнять надобно. Уж как они там трон поделят, то не наше дело.

– И то верно, – дружно согласились гости и на том разговоры на время прекратились, потому как подали треску с пылу с жару, запеченную по-поморски в овальной глиняной миске, которая называлась «латка». Духмяная треска с луком и сметаной, которую запивали хмельным мёдом, вызвала у Алексашки обильное слюноотделение, и он, тихо покинув горницу, шмыгнул на поварню.

Там священнодействовала мать Алексашки, которую звали Иринья, и младшая сестра Ховронья. Второй сестры Евдошки, старшей, не было; поди, сидит где-нибудь в углу, читает. Шибко грамотная. Ее треской не корми, а дай почитать какую-нибудь книгу. Отец с каждой поездки привозил что-нибудь новенькое, и что характерно, не скупился, хотя книги очень дороги. Евдошка и языки иноземные знает, не меньше, чем Алексашка, и политесу обучена. Девка статная, купцы знакомые норовят сватов заслать, да отец почему-то уперся – нет, и все тут. Поди, королевича заморского Евдошке ищет…

Мать с изрядно округлившимся животом ходит по поварне как утка, переваливаясь с боку на бок. Алексашка знал, что ей немало досталось, когда он был совсем маленьким. Ильины жили тогда бедно, перебивались с хлеба на воду, да и то на хлеб иногда денег не хватало, пока отец не стал ходить летом на Варзугу добывать жемчуг. Ему здорово повезло – он нашел поистине золотое дно. В реке, которая впадала в Варзугу, раковины-жемчужницы даже искать не нужно было; они лежали на песчаном мелководье прямо под ногами, притом жемчуг в основном был крупный, дорогой. Видимо, до этих мест еще никто не добирался.

Конечно, когда отец взял то, что само шло в руки, ему пришлось забираться поглубже. Чтобы найти раковину-жемчужницу поморы использовали незамысловатое приспособление – «водогляд». Он представлял собой полую берестяную трубу (бурак) с полсажени в длину, которую отец сквозь отверстие в плоту опускал одним концом под воду, а к другому – верхнему – плотно прижимался лицом, разглядывая дно реки. Благодаря «водогляду» можно было хорошо разглядеть все лежащие на дне предметы.

Отец искал тонкие бороздки, которые оставляли ползущие по речному песку жемчужницы. По этим следам он без особого труда находил раковину. Но, прежде чем достать ее из воды, отец пристально рассматривал раковину и по известным ему признакам решал, есть ли в ней жемчуг. Если она была небольшой по размеру, с гладкими створками, это означало, что раковина молодая и здоровая, следовательно, жемчуга в ней, скорее всего, нет. Зато в крупной старой раковине с неровными выпуклыми створками вполне могла оказаться заветная жемчужина.

По внешнему виду раковины Демьян Онисимович мог определить не только размеры и форму жемчуга, но даже его цвет – белый, розовый, синеватый или черный. Особо ценились крупные белые жемчужины, а самыми дешевым считался мелкозернистый синеватый жемчуг неправильной формы.

Но одно дело найти раковину-жемчужницу, и совсем другое – исхитриться извлечь ее со дна. Отец пользовался раздвоенным на конце шестом, который назывался «рошшэп». Наконечник для шеста он изготовил из костяных заостренных пластин и кованых металлических крючков. Отец наводил на раковину конец шеста и ловким движением прижимал ее ко дну. При этом раковина оказывалась зажатой в расщепе, и вытащить ее на поверхность уже не представляло особого труда. Оставалось только разломить створки и с помощью ножа достать драгоценное перламутровое зерно. После этого отец укладывал жемчужное зернышко за щеку на шесть часов, так как считалось, что от воздействия слюны оно станет прочнее и долго не потускнеет.

Все это малый Алексашка видел собственными глазами и по мере своих детских силенок помогал отцу. А мать и Евдошка в это время хлопотали на берегу, где Демьян Онисимович поставил куваксу – лопарский шалаш, крытый корой. Они ловили рыбу в речке и готовили еду. Алексашка ставил петли на зайцев, и очень радовался, когда ему выпадала охотничья удача. Мясо на столе поморов бывало редко, а мать умела готовить зайчатину так, что пальчики оближешь. Тем более что к жаркому из зайца полагался еще и кисло-сладкий ягодный соус.

Демьян Онисимович промышлял на Варзуге три сезона. А затем с успехом занялся торговыми делами, благо, капитал на жемчуге он скопил вполне приличный, ведь цена поморского жемчуга, который добывался в реках Варзуге, Солзе, Ваймуге, Умбе, Кеми, Коле была более двадцати гульденов за жемчужину, а были и такие экземпляры, которые стоили и все пятьдесят. Да и в Поморье жемчуг пользовался большим спросом. Им украшали не только женские одежды, но и мужские. Широкий воротник из жемчуга, иногда шириной в три пальца, был главным украшением мужского костюма. Шитые жемчугом воротники, кафтаны-охабни, унизанные жемчугом сапоги у мужчин, не были чем-то из ряда вон выходящим. Поморский речной жемчуг получил распространение даже в Москве; он шел на украшение патриарших риз и царских одеяний.

Ильин не оставил заветное место на Варзуге. Только теперь он нанял артель для добычи жемчуга, а ее атаманом поставил верного человека – Фомку, брата Овдокима. Артельщиков Демьян Онисимович не обижал, – платил, не скупясь, вовремя снабжал их съестными припасами и разным барахлишком, – поэтому тайну промысла они хранили свято, тем более что Ильин заставил их поклясться на кресте. Кроме того, у Демьяна Онисимовича было четыре тони[20]20
  Тоня – место на реке или водоеме, на котором производится лов рыбы неводом.


[Закрыть] и соляной промысел – небольшой, но приносивший солидный доход; соль для рыбаков всегда нужна, да и в домашнем хозяйстве она незаменима.

– Проголодался, поди? – ласково спросила мать.

– А он завсегда голодный, – фыркнула Ховронья.

– Брысь под лавку, крошечка-хаврошечка! – беззлобно откликнулся Алексашка.

– У-у! – замахнулась на него веником Ховронья. – Басурман!

– Хватит вам… – Мать поставила на стол в углу поварни «латку» с запеченной треской и сказала: – А поешь, поешь… Вишь-ко, какой ты у меня большой вымахал.

– Велика фигура, да дура! – сердито сказала Ховронья.

– Ладно тебе, не злись, – примирительно ответил Алексашка. – Я ведь пошутил.

– Сам ты охломон, и шутки твои дурацкие… – Ховронья обиженно надулась.

– Ну прости, сестренка, виноват.

– Да ну тебя…

Ховронья занялась шанежками, – как раз тесто подоспело, – а Ильин-младший жадно набросился на треску. Мать готовила ее по-особому, с травками, поэтому рыбка была удивительно ароматна, и Алексашка умял довольно-таки большую рыбину быстро – как за себя кинул. А затем, выпив кружку «кёжа», горячего ягодного киселя, отправился на боковую – от сытости начали глаза слипаться…

На следующий день Алексашка поднялся раньше всех – нужно было открывать лавку. Быстро пожевав на поварне, что под руку попалось, он вышел на улицу и направился к берегу Двины, где находилось торговое заведение Ильиных. Отец очень удачно выбрал место для лавки – посреди ярмарочного торга. Доходное место обошлось ему в немалую копеечку, но оно стоило того. Ярмарочная торговля в Архангельске проходила непосредственно на берегу реки, а также на пристани, плотах, а иногда и прямо на судах. Архангельская ярмарка длилась обычно три месяца – с июня до сентября. Осенью торговый бум спадал.

Рынком служила площадь возле пристани. В период навигации вся Двина у города была сплошь заставлена судами разных величин и наименований: поморскими раньшинами, шняками, соймами, двинскими ускоями и паусками, шитиками, холмогорскими карбасами, пинежскими обласами, лодками-осиновками, еловками… А еще были суда иноземные – аглицкие, голландские, швенские, гамбургские, бременские, датские.

Поморы везли рыбу с дальних берегов и грузились хлебом, солью, лесом. Иноземные суда увозили в Европу сало, мясо, масло, лен, пеньку, коноплю, хлеб, кожи, поташ, смолу, ворвань, мед, воск, рыбу, рыбий клей, свиную щетину… А уж за пушнину, особенно за шкурки «царя мехов» – соболя, европейские купцы едва не дрались.

Россия не имела своего морского флота, поэтому почти вся внешняя торговля в северных морях находилась в руках иностранцев и осуществлялась на их судах. Европейские купцы привозили изделия из золота и серебра, посуду, галантерею, москательные и аптекарские товары, вина, пряности (особенно перец разных сортов), изюм, инжир, лимоны, чай, сахар, шерстяные и шелковые ткани, писчую бумагу, краски, белила, иголки, булавки…

Добрая половина архангельского люда находило работу на рынке. Даже бабы – по местному «жонки» – были заняты выгодной поденной работой. Часть их занималась промывкою на плотах крепко просоленной трески, а часть расселась у наскоро сбитых столиков и прилавков с ходовым товаром: шерстяными чулками, перчатками и рукавицами, сапогами, овчинными полушубками, ситцем, носильным платьем в виде готовых красных рубах… Торговали они и самодельными компасами – «матками», как называли их поморы. Много продавалось разной деревянной посуды, попадались и книги, стоившие очень дорого; на них спрос был большой, но только не каждому они были по карману.

Время близилось к весне, и рынок ожил, проснулся от зимней спячки, благо солнышко начало пригревать прямо с утра. Люд возле прилавков толкался разный: и рослые поморы-кемляне, и сумляне, раздобревшие на треске и чистой, не тяжелой работе, и робкие с виду жители Терского берега… Застенчивый коренастый лопарь – саам – пытался скостить копеечку с какого-то товара, но разбитная торговка с таким напором трещала языком, что он махнул рукой и отсыпал ей денег столько, сколько она просила.

Шенкурский мужичок – «ваган кособрюхий водохлеб» – покупал «матку». Торговаться он не стал; назвал свою цену, как отрезал. Видимо, хорошо знал, сколько стоит самодельный компас. Торговка повздыхала с сожалением, но уступила. Востроглазый Алексашка различал среди поморов мезенцев, прозванных сажоедами и чернотропами, подвинских жителей – с виду угрюмых, а на самом деле ласковых, но хитрых, пронырливых и острых на язык, татар, которые испокон веков держали в Архангельске торговлю бакалейными товарами и сладостями…

Работа в отцовской лавке, пусть и время от времени, приучила его разбираться в людях. Торговое дело не любит лентяев и олухов. Покупатель не должен уйти из лавки с пустыми руками, а значит, нужно видеть его насквозь и уметь найти слабинку, чтобы воспользоваться ею к собственной выгоде. Отец натаскивал Алексашку как щенка, чтобы вырастить себе замену. Он обучил его не только грамоте и счету, но и языкам. А иначе как общаться с иноземными купцами? От толмачей в делах торговых проку мало, нужно самолично обговаривать сделку. Только так можно получить наибольшую выгоду.

Проходя мимо торгового ряда, где продавалась всякая всячина, он услышал интересный разговор, который заставил его остановиться и подойти к лотку с разной дребеденью. Большей частью там были женские принадлежности – гребешки, иглы, наперстки, вязальные спицы, дешевые серьги и перстеньки, – и торговка поначалу с удивлением воззрилась на молодого человека, который делал вид, что приценивается, но потом решила, что тот просто убивает время гляделками, и насторожила уши, дабы выслушать то, о чем трещала ее соседка.

– …Слыхала, как вчерась оконфузились Тюрдеевы? Сына своего, Сенку, женили, дак лошади в свадебном поезде просто взбесились, на дыбы начали становиться, стали ржать, как ошалелые, пеной изошли. Их понукают идтить вперед, кнутами стегают, а оные – ни в какую.

– Почто так? – спросила ее товарка.

– Хе… – осклабилась торговка. – Сенка Тюрдеев много кому сала за шкуру залил, еще тот разбойник, вот ему и устроили веселье. Кто-то разложил куски медвежьего мяса на пути свадебного поезда. А известно, что лошадь боится медвежатины до ужаса, на нюх не переносит. Испортили молодых… Почти все поезжане – свадебные гости – потерялись, и свадьба пошла насмарку. Расходы какие…

– И как таперича?

– Надобно отпускать свадьбу от дурного глаза. Тюрдеевы сильного колдуна гдей-то сыскали. Грят, тока ему под силу исправить положение.

Алексашка мстительно ухмыльнулся; поделом Сенке! Это был его давний соперник. Он дрался с ним начиная с того времени, как крепко встал на ноги. И нужно сказать, много лет Сенка брал верх, так как был старше. И только последние два-три года Алексашка начал отдавать долги. Сенка был коренастым, сильным, но не очень увертливым, в отличие от Алексашки, чем тот и пользовался.

Он сбивал Сенку с ног разными коварными приемами, забегал то справа, то слева, и когда тот совсем терял голову и начинал слепо размахивать кулаками (нужно отметить, весьма увесистыми), как мельница крыльями, мутузил его до красной юшки. Потом, конечно, они мирились (все ж не кровные враги), но только до следующего раза, – Сенка, упрямый, как бык, никак не мог поверить, что хлипкий с виду Алексашка Ильин, над которым он всегда брал верх, сильнее его. Просто, Сенке никогда не доводилось видеть Алексашку обнаженным. Ильин-младший был высок, худощав, но мускулист; казалось, что все его тело перевито корабельными канатами. А уж в проворстве с ним мало кто мог тягаться.

– Подай копеечку, милостивец… – послышалось рядом.

Алексашка, заслушавшись, не заметил, как рядом появилась старушка, сморщенная как сухой гриб. Она была не очень похожа на попрошайку – сухонькая, в чистой, хоть и рваной одежонке, и взгляд светлый, пристальный, будто старушка что-то прочитала на лице Ильина-младшего. Алексашка пошарил в кошельке, но копейки не нашел, пришлось отдать алтын[21]21
  Алтын – старинная русская монета и счетно-денежная единица с XV века. Один алтын равен 6 московским или 3 новгородским деньгам (последняя получила название «копейка»). В 1654 году выпущены медные, в 1704 году – серебряные алтыны.


[Закрыть].

– Храни тебя Господь, – поблагодарила нищенка и продолжила, доставая откуда-то из своих одежд нательную латунную иконку с изображением святого Николая Чудотворца: – Возьми, люб ты мне. Будешь держать Николу на груди, все беды пройдут мимо тебя. А ждет тебя вскорости дорога дальняя и многие опасности.

Алексашка машинально взял иконку, посмотрел на ее обратную сторону, и с трудом разобрал слова из молитвы святому Николаю: «Помози мне, грешному и унылому, в настоящем житии…» Он поднял глаза – и в удивлении захлопал веками: старушка исчезла. Куда она могла деваться за столь короткое время, когда на рыночной площади людей можно было сосчитать на пальцах? Все еще в полном недоумении Алексашка пошел дальше, грея в руках образок.

«Чудно», – думал он в большом смятении. Святой Никола был для поморов Морским богом. В каждом поморском жилище икона Николая Угодника занимала самое почетное место. Что и не удивительно: Николу все считали скорым помощником. Когда молишься Богоматери и разным святым, они твою молитву сначала понесут Богу, и уже от Него ты получишь милость. (Если, конечно, заслужил.) А вот Николе милость вперед дана. Так что, если дело срочное, особенно во время шторма, когда карбас носит по волнам, как щепку, лучше просить милости у святого Николая Чудотворца, заступника всех мореплавателей и рыбаков. Тем не менее исцелитель и освободитель Никола Угодник был сильно обидчив и даже мстителен, будто какой-нибудь языческий бог. Поэтому его лучше не злить.

Добравшись до своей лавки, Алексашка немного поразмыслил и решил не искушать судьбу. От иконки нельзя было отказаться: вдруг Никола обидится? Он нашел среди разного барахла прочную швенскую цепочку, прицепил к ней иконку и повесил себе на шею. После этого ему вдруг сильно полегчало, он повеселел, а тут и первый покупатель явился, и Алексашка занялся привычным делом – втюхивать лопарю за два алтына то, что стоило не более трех копеек.

Глава 3. Сербский купец

Удивительно прекрасное место! – с восхищением думал Кульчицкий, наслаждаясь великолепными видами природы и поджаривая на угольях ароматные колбаски люля-кебаба. Фарш для него обычно готовился с медом и оливковым маслом, но Юрек добавлял к мясу молодого барашка, порезанному на мелкие кусочки, еще перец и кое-какие травки по рецепту своей родины. Маврокордато, большой гурман, однажды попробовав произведение Юрека, теперь доверял готовить люля-кебаб только ему, а не своему повару-валаху, чем вызывал зависть последнего.

Одетая в зелень берегов, река Кягытхане в том месте, где расположилось семейство Маврокордато, текла меж зеленых полей и холмов вольно и неспешно, блистая как хорошо полированный клинок дамасской стали. Многочисленные каики, казалось, не плыли, а парили над речной гладью и прятались в древесных ветвях, низко свисавших над водой. На зеленых лужайках в толпе праздных жителей Истанбула играли музыканты – валахи и болгары, цветочницы предлагали свои прелестные букеты, конные патрули, следящие за порядком, то появлялись на холмах, то исчезали, а солнце подернула легкая дымка, и полуденная жара уступила место приятной прохладе, которую принес легкий ветерок.

Знатные османские семьи разбили в долине множество палаток; по ночам они освещались тысячами свечей, масляных ламп и светильников, и с холмов долина реки напоминала звездное небо. Кроме палаток, разбитых на берегах реки Кягытхане, торговцы обустроили множество лавок, где можно было купить, кроме еды и питья, большое количество всякой всячины. Каждый день клоуны, жонглеры, кукольные театры, шпагоглотатели и дрессировщики медведей, обезьян, ослов и собак давали свои представления, зарабатывая на этом хорошие деньги. За порядком наблюдали четыре орты[22]22
  Орта – отряд янычар, рота; в мирное время количество янычар в орте составляло 100–200 человек; в военный период ее численный состав увеличивался до 500 человек. Каждая орта делилась на небольшие отряды по 10–25 янычар.


[Закрыть] янычар, но большинство из них праздно проводили время и купались в Кягытхане.

Конечно, так развлекались исключительно мужчины. Женщин, в том числе и обитательниц гарема, тоже вывозили на природу в Сладкие Воды, но место, где они отдыхали, занавешивалось тканью. Янычары охраняли его внешние границы, а внутри за порядок отвечали черные евнухи. Здесь женщины могли освежиться в реке, поиграть на лужайке, даже полазить по деревьям и выкурить кальян.

Женщины семейства Маврокордато не были исключением; более свободные нравы православных не должны были смущать правоверных. Поэтому слуги огородили для них небольшой участок кольями и прицепили занавеси. Однако гречанок это не смущало, скорее, наоборот, – в закрытом от посторонних глаз пространстве они чувствовали себя гораздо свободней, нежели женщины-мусульманки, преспокойно пили отменное вино Мореи[23]23
  Морея – средневековое название полуострова Пелопоннес. В 1460 году Морея была покорена османами, и по фирману султана многие греки были переселены в Истанбул.


[Закрыть], своей родины, и веселились как дети.

Впрочем, и сам Александр отдавал должное прекрасному вину из острова Крит, которое было наиболее дорогим из всех вин Греции; он мог себе это позволить. Маврокордато принадлежал к элите Османского государства, и по богатству мог сравниться даже со знаменитым соотечественником Михаилом Кантакузеном – Шайтан-оглу, как прозвали его турки, который получил от султана монополию на торговлю пушниной с Русским государством, зарабатывая по шестьдесят тысяч дукатов[24]24
  Дукат – золотая монета, которая чеканилась с 1284 году в Венеции и получила широкое распространение во всей Европе в качестве высокопробной золотой монеты весом 3,5 г.


[Закрыть] в год.

Истанбул в части населения напоминал лоскутное одеяло. Здесь проживало столько разного народа, что не перечесть. Самой значительной группой были греки – выходцы из Мореи, с островов Эгейского моря и Малой Азии. Греки Константинополя (столицу Османской империи они именовали только так, и не иначе) играли важную роль в торговле, рыболовстве и мореходстве, занимали прочные позиции в ремесленном производстве. Большинство питейных заведений принадлежало грекам.

Значительную часть города занимали кварталы армян. Они составляли вторую по численности общину нетурецкого населения столицы. После превращения Истанбула в крупный перевалочный пункт армяне стали активно участвовать в международной торговле в качестве посредников. Со временем они заняли важное место в банковском деле. Весьма заметную роль играли армяне и в ремесленном производстве Истанбула.

Третье место принадлежало евреям. Вначале они занимали десяток кварталов у Золотого Рога, а затем стали селиться в ряде других районов старого города. Появились еврейские кварталы и на северном берегу бухты. Евреи традиционно участвовали в посреднических операциях международной торговли, играли важную роль в банковском деле.

Кроме того, в Истанбуле было немало арабов, преимущественно выходцев из Египта и Сирии, здесь жили албанцы, в большинстве своем мусульмане, сербы, валахи, грузины, абхазцы, персы, цыгане… В столице Османской империи можно было встретить представителей практически всех народов Средиземноморья и Ближнего Востока. Еще более пестрой картину турецкой столицы делала колония европейцев – итальянцев, французов, голландцев и англичан, занимавшихся торговлей, врачебной или аптекарской практикой. В Истанбуле их обычно именовали «франками», объединяя под этим названием выходцев из разных стран Западной Европы.

Кроме постоянных жителей Истанбула, которые не были турками, в нем постоянно присутствовало большое количество приезжих иноземцев, в основном негоциантов. И как раз один из них удостоился чести отдохнуть вместе с уважаемым семейством Маврокордато на берегу Кягытхане.

Это был торговый представитель австрийской «Восточной Торговой Компании» из Белграда. Звали его Младен Анастасиевич. Он происходил из богатой сербской семьи, был молод, в Истанбул приехал впервые, турецкий язык знал неважно, и Кульчицкому временами приходилось выступать не только в роли повара, но и в качестве переводчика. Особенно когда дело касалось торговых вопросов.

– …Удивительно вкусно! – восхищался Младен Анастасиевич горячим люля-кебабом, который Юрек подал на большом керамическом блюде, устеленном виноградными листьями; в качестве соуса Кульчицкий поставил пиалу со сгущенным гранатовым соком. – Непременно попрошу у вас рецепт! Надеюсь, это не тайна?

– От хорошего человека, тем более – единоверца, у меня нет тайн, – вежливо отвечал Маврокордато.

Юрек едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Кульчицкий уже достаточно хорошо изучил Александра Маврокордато, поэтому знал, что тот даже на исповеди врет. Конечно, в этом был свой резон; никто не мог дать гарантию, что священник не нарушит тайну исповеди и не передаст слова Маврокордато его соперникам на торговом поприще, а еще хуже – тайной службе султана. Такие случаи были редкими, но все же…

– Чем занимается ваша «Восточная Торговая Компания» и кто ее основатель? – спросил Маврокордато.

– О-о, наш основатель и руководитель, Иоганн Иоахим Бехер, – великий человек! – с воодушевлением воскликнул серб. – Он алхимик, лекарь и математик, а также торговый советник императора Священной римской империи Леопольда I. Господин Бехер построил в Вене школу императорских искусств и ремесел со стеклодувной мастерской и химической лабораторией, реформировал программу школьного образования, он основал «Восточную Торговую Компанию». А компания в свою очередь организовала ряд мануфактур, которые вырабатывают шелковые нитки, чулки, ленты, шелковые и шерстяные ткани, льняные полотна, бархат, обувь, зеркала. Компания весьма прибыльная, она наполовину государственная, наполовину частная… – Тут Младен Анастасиевич гордо выпрямился и сообщил не без некоторой помпы: – Я тоже являюсь одним из ее акционеров.

– Ткани, говорите? Очень интересно… – Грек задумчиво потер переносицу. – И насколько я знаю, с Константинополем вы пока не имеете торговых отношений…

– Увы, – сокрушенно развел руками серб. – Слишком много поставлено для нас препятствий Высокой Портой[25]25
  Высокая Порта – правительство Османской империи.


[Закрыть]. Это печально. Выручайте, уважаемый господин Маврокордато. Хорошие люди рекомендовали мне обратиться именно к вам по этому вопросу.

Грек снисходительно улыбнулся.

– Они не ошиблись. Вы на верном пути, господин Анастасиевич, – сказал он доверительным тоном. – Все будет хорошо. Совместными усилиями мы сметем любые преграды перед «Восточной Торговой Компанией»! У меня есть добрые друзья в диване повелителя правоверных. За хорошую мзду они откроют для вашей компании рынки Османской империи, и вам останется только считать солидную прибыль. Да вы кушайте, кушайте! Люля-кебаб быстро стынет…

«Ох и обдерет же мой господин этого серба – как медведь липку! – весело подумал Юрек, с трудом сохраняя невозмутимый вид. – Ему палец в рот не клади, по локоть руку отхватит. За мзду заговорил… Половину точно себе оставит. Купцы… они такие».

Следующий день Кульчицкий провел в компании Младена Анастасиевича. Маврокордато отправился улаживать проблемы «Восточной Торговой Компании», а сербскому купцу, пока суд да дело, посоветовал посетить хамам, турецкую баню, излюбленное место отдыха и развлечений жителей Истанбула.

Хамамов в столице Османской империи было много – и роскошных, и не очень; одни имели многочисленную клиентуру, а другие посещали только избранные. Некоторые хамамы предназначались исключительно для христиан и иудеев, в другие ходили только мусульмане, третьи открывали свои двери (в разные дни недели) и перед правоверными, и перед неверными. Точно так же существовали мужские и женские дни для посещения бани.

В хамамах происходили встречи друзей по предварительной договоренности или случайно, в них завязывались новые знакомства. Некоторые бани пользовались сомнительной репутацией пристанищ разврата (и это несмотря на неусыпный надзор над ними мухтасиба, исполнявшего обязанности главного смотрящего по поддержанию нравственности в общественных местах). Иногда случалось, что пьяницы и вообще лица, потерявшие стыд и совесть, даже взламывали двери хамамов, когда там мылись женщины. Но такие скандалы были чрезвычайно редкими и происходили только в банях, о которых ходила дурная молва.

В Белграде тоже имелись хамамы, так что серб имел представление, что это такое, но Юрек ради шутки повел Младена Анастасиевича в баню, где теллахом (парильщиком) служил чистый зверь – богатырского роста детина с ладонями-клещами. Баня была из дорогих, где обычно мылись богатые греки-фанариоты. Она состояла из нескольких помещений. В первом зале центральное место занимал фонтан в виде нескольких раковин, укрепленных на вертикальной мраморной плите. Вода лилась из верхней чаши в раковины и стекала вниз водопадами. Вдоль стен и вокруг фонтанов стояли диваны, покрытые подушками, на которых посетитель мог посидеть и покурить, пока гаммаджи (банщик) не позовет его раздеваться.

Одежду сербского купца и Юрека (увы, ему пришлось идти за своим подопечным в самое пекло) тщательно увязали в две шали и оставили в специальных нишах в стене до их возвращения. Затем пришел теллах с фартуками и салфетками (Юрек при виде его богатырской фигуры вздрогнул и инстинктивно сжался; ему уже доводилось бывать в лапищах этого парильщика). Фартуки он надел клиентам на бедра, а салфетками обвязал им головы – чтобы жар не достал до самого мозга.