Текст книги "В архивах не значится"

Глава 10

Подполковник Седлецкий, высокий, рано поседевший брюнет, нервно потирал руки, вслушиваясь в крепкий звонкий голос Савина – тот, не глядя в бумаги, докладывал ему о ходе расследования «Дела № 108/51К».

В кабинете начальника райотдела кроме них сидел и майор Кудрявцев, усталый и раздраженный. Он прилетел утренним рейсом и не успел даже позавтракать, как звонок шефа заставил его сломя голову мчаться на работу.

– Ты мне, Савин, не фантазируй!

Седлецкий пристукнул ребром ладони по столу.

– Сроки поджимают, мне прокурор продыху не дает, а у тебя все белыми нитками шито, – выговаривал он капитану.

– Товарищ подполковник! Я уже вам докладывал, что дело не простое…

– Меня это не интересует! – отрезал Седлецкий. – Поэтому и поручил его именно тебе, капитан.

– Спасибо за доверие, – буркнул Савин. – Стараюсь. Но у меня только одна голова и две руки.

– Ох, влеплю я тебе выговор, – остывая, вздохнул Седлецкий. – Попляшешь ты у меня…

Савин покорно склонил голову, при этом подмигнув Кудрявцеву. Тот только крякнул: и чем только Борька шефа ублажил? Другого Седлецкий уже давно разнес бы в пух и прах.

– Ладно, Савин, что там еще у тебя? Давай в темпе.

Подполковник нетерпеливо посмотрел на часы.

– Я получил запрос МУРа по золоту, – ответил Савин.

И достал из папки бумажный лист.

– А при чем здесь уголовный розыск? – спросил недоумевающий Седлецкий. – Золотом занимаются совсем другие структуры.

– Боюсь, это по нашей части. Дело в том, что МУР просит дать координаты прииска. И прислал нам данные химического анализа золота, которое там добыто. Обычная процедура. Такие запросы рассылаются во все районы области, где идет золотодобыча. Вам это известно.

– Ну и?..

– Нет в нашем районе ни такого прииска, ни разведанного и законсервированного месторождения. Я уже справлялся у геологоразведчиков. А вот золото – есть.

– Как это?

– Согласно экспресс-анализу, проведенному нашей лабораторией, в портмоне убитого обнаружен золотой песок с химическим составом, который идентичен указанному в запросе МУРа.

– Срочно запросите дополнительные данные.

– Уже сделано, товарищ подполковник. Вот ответ.

Савин протянул Седлецкому распечатку.

«На ваш запрос… исходящий №… от… сообщаем… Вышеозначенный драгметалл весом 935 гр. изъят при обыске у гражданина Красильникова Иннокентия Семеновича, 1940 года рождения, кличка Батон. Проживает по адресу: г. Москва… улица… дом… квартира… Судим… Статья… Показаний не дал. Просим сообщить…»

– Что еще за Батон? – спросил Седлецкий.

– По нашей картотеке он не числится.

– Вот что, Борис, введи в курс дела Кудрявцева и поезжай-ка ты в Москву, – несколько раздраженно приказал подполковник.

– Я об этом и хотел просить. С заездом в Магадан.

– Зачем?

– На предмет консультации по поводу гравировки. По нашим данным, там живет один человек, очень сведущий в этом вопросе.

– Решено. Все свободны…

– Ну, Сашка, удружил ты мне с этим дельцем. Век буду помнить, – обиженно бубнил Савин на ухо Кудрявцеву в коридоре.

– Да брось, Борька, дело как дело.

– Это ты теперь кроликам расскажи. А у меня за год второй «висяк» образовался. И что мне теперь с ним делать?

– Работать.

– А я что, балду гоняю? Или мне больше нечем заниматься, как разыскивать дырку от бублика?

– Между прочим, не забывай про сроки.

– Мне твое напоминание нужно как зайцу стоп-сигнал, – обиженно сказал Савин.

– Не заводись, Боря. Честное слово, я не предполагал, что заварится такая каша. Думал, что все будет как обычно, по накатанной схеме. Мало ли прежде находили безымянных покойников в тайге?

– Хочешь сказать, что во всем виноват Мышкин со своими экспертными заключениями?

– Ну.

– Сукин ты сын, Сашка!

– Не ругайся. Виноват, когда-нибудь исправлюсь.

– Учти, я злопамятный, выбьюсь в начальники, отплачу тем же.

– Давай. Буду рад.

– Будешь. Погоди…

В Магадане штормило. Злой промозглый ветер врывался в бухту и волнами накатывался на берег. От его порывов трудно было удержаться на ногах.

Чертыхаясь и пытаясь поплотнее запахнуть плащ, Савин перебежками от столба к столбу наконец добрался к подъезду дома, где жил старый гравер Журавлев.

Дверь открыл сам хозяин.

– Входите… Из милиции? Прошу сюда…

Лысый грузный старик провел его в гостиную. Его круглое добродушное лицо не покидало приветливое выражение. Похоже, он был из славной когорты старых колымчан, которым любой гость в любое время дня и ночи не в тягость, а в радость.

К сожалению, подумал Савин, таких людей с каждым годом становится все меньше и меньше.

– Паша! – позвал Журавлев жену. – Накрывай на стол.

Заметив протестующий жест Савина, улыбнулся.

– У нас обед, – сказал он, – уж не побрезгуйте…

На обед у супружеской четы Журавлевых был украинский борщ, жареная и копченая рыба, красная икра, маринованные грибы и овощной салат.

– А по рюмашке? – спросил старый гравер.

– Под такую закуску сам Бог велел, – весело ответил Савин.

В квартире Журавлевых капитан сразу почувствовал себя уютно и непринужденно. Как будто он вернулся в родной дом, на «материк», где его ждали старики.

Борщ был потрясающе вкусным. Капитан съел свою порцию без остатка и даже хотел попросить добавки, но постеснялся. Он неожиданно для себя набросился на еду с такой жадностью, словно не ел по меньшей мере два дня. Впрочем, в его холостяцкой жизни такие обеды случались нечасто. Это чтобы не сказать – очень редко.

– Так что там у вас, Борис Викторович? – спросил Журавлев, когда они уединились.

Старик раскурил трубку, и запах душистого импортного табака наполнил небольшую комнатушку, переоборудованную в мастерскую гравера.

– Да понимаете, Григорий Кузьмич, тут такое дело… – принялся объяснять Савин.

– Понятно… Паша, дай мне оптику.

Журавлев сел за свой рабочий стол и взял лупу.

– У вас фотографии… – сказал он несколько разочарованно. – Это хуже. Впрочем, не суть важно. Я, знаете ли, сейчас на пенсии, уже не работаю. Выполняю иногда заказы, в частном порядке. Не ради денег – руки к работе сами тянутся. Сорок лет просидел с резцом – это немало. И тридцать – на Севере. Вот дочь зовет к себе, в Питер, а я не могу. Прикипел душой к Магадану – и все тут. Ну-ка, взглянем…

Журавлев долго всматривался в фотографии, недовольно хмуря кустистые брови. Наконец отложил лупу и задумался, поглаживая длинными пальцами гладко выбритые щеки.

– М-да… Талант… – сказал он с ноткой ревности в голосе.

Еще раз просмотрев фотографии, Журавлев вернул их Савину.

– Редкий талант, – подтвердил старый гравер свой вывод. – И почерк своеобразный. Но сказать определенно, чья это работа, не могу.

Заметив разочарование на лице Савина, он сконфуженно прокашлялся:

– Кх, кх… И все-таки, думаю, это кто-то из троих – Григориади, Лоскутов и Меерзон. Больше некому. Старая гвардия. Из молодых, возможно, Пасечник… Впрочем, нет! Не та школа. Так красиво сейчас не работают. Что поделаешь – план, деньги, давай-давай, жми-дави. Машинка под рукой, включил – вжик, вжик – и готово. А здесь сработано резцом, да не простым, – алмазным, с подчисткой. Каждый штрих выверен…

В тот же вечер Савин вылетел в Москву.

Глава 11

Огонь в очаге постепенно разгорался. В избушке было жарко, и дверь отворили. Снаружи по-весеннему ярко сияло солнце, кое-где пробивалась первая зелень, а внутри царил полумрак.

Связанный по рукам и ногам, до пояса оголенный, граф Воронцов-Вельяминов лежал на полатях. У стола сидели Кукольников и Деревянов, а Христоня время от времени подбрасывал в очаг сухие поленья.

Не успел уйти Владимир с добытым золотом, нашел все-таки его тайник Кукольников.

Граф сговорился с якутами бежать, как только сойдет снег – чтобы скрыть следы. Но жандармский ротмистр не дремал и, устроив засаду в скалах, выследил всех троих.

– Как же так, господин подполковник? – спрашивал Кукольников. – Зачем вы нас так долго за нос водили? Где же ваша дворянская честь? И наконец, куда подевалась ваша христианская мораль? Разве делиться с ближним не одна из христианских заповедей?

Он небрежно похлопал ладонью по мешку с золотом, который лежал на столе.

– Ну-ну, я не настаиваю на подобной формулировке…

Кукольников с иронией сделал полупоклон в сторону графа, который пробормотал «подонки» и отвернулся к стене.

– Допустим, мы с вами не столь близки, чтобы рассчитывать на ваше великодушие, – сказал Кукольников. – Но поскольку мы попали в довольно затруднительное положение, как вам это известно, то имеем полное право рассчитывать на определенную компенсацию за заслуги перед Отечеством и монархией. Не так ли?

Ротмистр впился своим змеиным взглядом в бесстрастное лицо графа.

– Молчите… – процедил Кукольников сквозь зубы.

Ротмистр стал мрачнее грозовой тучи.

– Тем хуже… для вас, – сказал он с угрозой. – Думаю, что мы все-таки договоримся и вы нам подскажете, где находится ваш Клондайк, так как здесь, – он еще раз похлопал ладонью по мешку с золотом, – для всей нашей компании явно маловато. Я жду, граф. Не испытывайте мое терпение.

– Вы негодяй, ротмистр.

Владимир с презрением посмотрел на Кукольникова.

– Впрочем, не буду метать бисер перед свиньями, – сказал он с нажимом. – Компенсацию за ваши… «подвиги» во имя монархических идеалов вы, естественно, получите. Только свинец чересчур благородный металл для вас, уж поверьте мне. А вот пеньковая веревка – в самый раз.

– Но-но, ты, мать твою!.. – выматерился, зверея, Деревянов. – Поговори у меня, сволочь. Я с тебя шкуру сдеру.

– Успокойтесь, поручик, – миролюбиво сказал Кукольников. – Уважьте графское достоинство. Все-таки голубая дворянская кровь… – Он хищно осклабился. – Господина подполковника можно понять. Не так ли, граф? Думаю, что именно так. Поэтому во избежание недоразумений и насилия (поймите меня правильно), вы нам подскажете, где находится золотая жила. Мы, в свою очередь, гарантируем вам жизнь… и определенную долю в добыче. В этом я ручаюсь словом русского офицера. Условия, я считаю, вполне приемлемы.

– С каких это пор ищейки Жандармского корпуса стали считать себя русскими офицерами? – с издевкой спросил граф. – Право, смешно – слово жандарма…

– Значит, мирные переговоры закончились полным фиаско… Плохо. Для вас плохо, господин подполковник. Христоня! Положи-ка в печку шомпола. Придется вас, милостивый сударь, слегка подогреть, дабы освежить память и сделать более покладистым. Уж не обессудьте…

Пытка продолжалась не менее получаса.

Граф скрипел зубами от боли, глухо стонал, но на вопросы Кукольникова упрямо не хотел отвечать. В конце концов он потерял сознание.

В избушке отвратительно пахло паленым, и Кукольников вместе с Деревяновым вышли наружу.

– Христоня! Освежи графа, – приказал Деревянов, закуривая.

Поручик готов был лично разрезать графа на кусочки. Он ненавидел всех, кто был умнее его. А в особенности Деревянов не любил тех, кто имел большой чин, что у армейских считается признаком незаурядного ума или серьезных связей в верхах, что почти одно и то же.

Деревянов всегда стремился к власти и чинам, но как-то так получалось, что он успевал только к шапошному разбору. Даже война с германцами застала его в диком захолустье. Ах, как он мечтал попасть на фронт, чтобы заработать звание георгиевского кавалера и повышение по службе! Но все рапорты, в которых поручик просил отправить его в действующую армию, так и остались лежать под сукном до самой революции. И не потому, что он по каким-то параметрам не подходил командирам маршевых батальонов, формировавшихся на северных окраинах России. Просто Деревянова не любило и не жаловало начальство. Он всегда и со всеми был на ножах. Поэтому поручика и отправили не на фронт, а в самую, что ни есть, глухомань, где он должен был выполнять чисто гражданские обязанности. Начальство знало, на какую мозоль ему наступить, чтобы поручику было больней…

Но при всем том Деревянову никак нельзя было отказать в храбрости. Что он и доказал не раз, когда примкнул к Белому движению. Правда, потом он об этом иногда сожалел, но дело было сделано, и отступить он уже не мог.

Его командирами оказались те же самые начальники, что изгалялись над ним до революции. Однако теперь поручик, уже не связанный присягой, мог наплевать на их указания и команды. Что он и сделал, сколотив свой личный отряд, от которого за версту несло анархией.

К нему шли те, которым не было места среди офицеров, готовых, не задумываясь, сложить головы за монархические идеалы. По большинству его подчиненным давно веревка плакала; многие из них были патологическими убийцами, которые только прикрывались лозунгами Белого движения.

Нередко отряд Деревянова занимался откровенным грабежом. Но этому не мог помешать даже Кукольников, которого поручику навязало штабное начальство (ротмистр кроме своих непосредственных функций был в отряде чем-то наподобие большевистского комиссара). И поручик, и бывший жандарм знали точно, что их подчиненные, если не дать им возможности проявить свои злодейские натуры, тут же разбегутся. Поэтому и тот, и другой смотрели сквозь пальцы на бесчинства казаков и офицеров отряда. Так обычно поступали начальники в древние времена, отдавая свои воинам захваченные города на разграбление.

– Крепкий орешек, – сплюнул Деревянов в досаде. – Держится за эту жилу, как черт за грешную душу. Не могу понять, почему он не согласен на наши условия?

– Все очень просто, поручик…

Кукольников присел на чурбан у входа.

– Граф умный и мужественный человек, – сказал он, скверно ухмыляясь. – Он прекрасно понимает, что нужен нам до тех пор, пока мы не доберемся до золотой жилы. Вот и весь сказ.

– Ничего, скажет, уж мы постараемся…

– Ошибаетесь, господин поручик. Не скажет. Были уже на моей памяти такие твердокаменные. Правда, большевички, краснопузые, борцы за идею. Этот вроде должен быть послабее, голубая кровь, но поди ж ты…

– Так что же тогда делать?

– Все, что было до этого, – прелюдия к основным событиям, поручик.

– Как это?

– Очень просто. Жаль, что вы не изучали психологию. Занятная и полезная наука, смею вас уверить. Сейчас мы сыграем на самой слабой струне подобных твердокаменных типов – острому сочувствию к страданиям других. Тем более, когда страдать по его вине должен близкий ему человек, товарищ…

Макара Медова ввели в избушку, когда Христоня с помощью нескольких ведер воды привел Владимира в чувство.

– Ладимир! – в страхе закричал якут, увидев вздувшуюся и почерневшую от ожогов спину графа.

– Как видишь, твой «Ладимир» оказался больно несговорчивым, – с издевкой сказал Кукольников.

Он придержал старого каюра за рукав, когда тот со слезами на глазах бросился к полатям, где лежал его товарищ.

– Поэтому во избежание дальнейших недоразумений, – продолжал Кукольников, – ты нам скажешь, где находится золотоносная жила. В противном случае мы продолжим эту вынужденную экзекуцию. Непонятно? То есть еще больше подрумяним господина графа.

– Он не знает… – прохрипел с натугой Владимир.

И выразительно посмотрел в глаза якуту.

– Тойон, моя не знает! Отпусти Ладимира!

Каюр упал перед Кукольниковым на колени.

– Врешь, немытая морда! – пнул его ногой Деревянов.

– Христоня! Займись графом, – приказал Кукольников.

Он поднял Макара за шиворот с пола и усадил на табурет.

– Смотри сам, до чего доводит упрямство, – злобно прошипел жандармский ротмистр над ухом якута.

Снова пошли в дело раскаленные шомпола.

Владимир, прикусив губы до крови, молчал. Макар при виде такого изуверства потерял сознание и завалился на пол.

– Отставить! – прикрикнул Кукольников на Христоню.

В этот момент вестовой достал из печки очередной шомпол, раскаленный докрасна, и, нехорошо ухмыляясь, направился к графу.

– Приведи туземца в чувство, – приказал ему Кукольников, кивнув в сторону якута.

– Значит, не скажешь, где золотая жила? – потеребил он за плечо каюра. – Тогда пеняй на себя.

– Не знает он… – вновь захрипел Владимир, ловя взгляд Макара.

Тот давно все понял: Ладимир, товарищ, друг, не хочет раскрыть тайну, а значит, и он не вправе это сделать.

И Макар прикрыл глаза, со свойственным якутам стоицизмом приготовившись к самому худшему, что бы ни выпало ему вынести в этот день.

Но Кукольников не зря слыл одной из лучших ищеек Жандармского корпуса. Казалось, что он угадывает мысли графа. Иронично покривившись, ротмистр показал Христоне на Макара Медова. Казак сноровисто сдернул с него кухлянку, оголив якута до пояса.

– Придется и тебя слегка пожарить, друг ситцевый, – сказал ротмистр. – Не хотелось бы, однако ты не оставляешь нам выбора.

Дождавшись, пока Христоня связал якуту сзади руки, Кукольников неторопливо вытащил из печки раскаленный шомпол и сунул его каюру под мышку. Тот дернулся, вскрикнул, а затем тихо застонал.

– Оставьте его в покое! Не знает он, не знает! Изверги! – заворочался Владимир, скрипя зубами от боли в обожженной спине.

– Знает, дорогой граф, все он знает…

Кукольников наотмашь хлестнул якута шомполом по обнаженной спине.

– Остановитесь! Довольно! Я покажу вам… это место…

– Вот так бы и давно…

Кукольников самодовольно ухмыльнулся и бросил шомпол к печке.

– Развяжи графа, – приказал он Христоне.

– Только якутов вы отпустите, – сказал Владимир.

Морщась от боли в спине, он растирал затекшие руки.

– Э-э, нет граф. Так не выйдет. До тех пор, пока вы нам не покажете…

– Ротмистр, – перебил Кукольникова граф, – я все сказал. Иначе мы с вами не сговоримся. Можете мне поверить.

– Какие гарантии вы дадите нам, что все будет без обмана?

– Мое честное слово.

– Что ж вполне подходит… – поколебавшись некоторое время, согласился Кукольников.

– Отпустите якутов сейчас же, сию минуту, – твердо отчеканил граф. – И без сопровождающих.

– Но ружья они не получат, – твердо отчеканил ротмистр.

– Согласен, – после небольшого раздумья сказал Владимир. – Но тогда обеспечьте их провиантом на пару недель.

– Это можно. Собирайся…

Кукольников брезгливо кинул Макару его засаленную кухлянку.

– Ладимир! Моя не ходи! Моя оставайся!

– Нет, Макар, так надо. Уходите. Жив буду – свидимся. Уходите!

– Возьми это. Моя не надо… – совал якут Владимиру мешочек с остатками целебных мазей и трав. – Твоя спина лечить будет…

Якуты ушли.

Но вылазку к золотой жиле пришлось отложить до тех пор, пока хотя бы немного подживет обожженная спина Владимира. На этом настаивал граф.

Пришлось Кукольникову с Деревяновым согласиться почти на все его условия. В том, что он их не обманет, Кукольников был твердо убежден, – не такой это человек.

Но факт времени, неумолимый своей неотвратимостью, настойчиво поторапливал новоявленных золотоискателей.

Из личного опыта ротмистр знал, что якуты рано или поздно возвратятся (если, конечно, дойдут в обжитые места), и не одни, а со своими соплеменниками.

Обычно туземцы были безропотны и податливы. Но если кто-то затронет их гордость или честь, тогда этому человеку не позавидуешь. Опытные охотники и следопыты, великолепные стрелки, они могут месяцами выслеживать в тайге врага. И редко кому удавалось уйти от них безнаказанным.

Поэтому, решил Кукольников, пока туземцы вернутся, они, нагруженные добытым золотом, должны быть вдалеке от этих мест.

Воронцова-Вельяминова стерегли денно и нощно. Христоня стал его тенью, всегда с карабином в руках. Кукольников рисковать не хотел: слово словом, а меры предосторожности не помешают. Но граф о побеге и не помышлял; отупляющее безразличие ко всему происходящему погрузило его в меланхолию. Он днями сидел под избушкой, благо дни были теплыми и солнечными, уносясь мыслями в прошлое, которое казалось ему сном.

Израненная спина зажила быстро благодаря мазям Макара. И примерно через неделю после ухода якутов он повел всю троицу к золотоносной дайке.

Увиденное ошеломило Кукольникова, а в особенности более простодушного Деревянова. Самородки буквально валялись под ногами, а первые промывки показали, что и на самом деле золотоносное месторождение чрезвычайно богатое.

Опьяненные неожиданно привалившим богатством, новоявленные старатели ковырялись в ручье с раннего утра до ночи. Граф не захотел участвовать в добыче и сидел в избушке под присмотром все того же Христони. Решение его судьбы отложили на неопределенный срок по настоянию Кукольникова. У ротмистра были свои виды на графа.

Деревянова так и подмывало пустить пулю в лоб строптивому гордецу. Но Кукольников в этом вопросе был непреклонен – граф должен жить, он им еще нужен. И поручик, скрепя сердце, согласился до поры до времени подождать с выяснением отношений, хотя и не понимал, куда гнет хитроумный ротмистр.

От этой неопределенности Деревянов временами зверел и бил чем ни попадя несчастного Христоню за малейшую провинность – настоящую или мнимую, без разницы. Бедный казак не знал, куда от него спрятаться.

А все было очень просто – Кукольников про себя уже давно решил судьбу Христони и Деревянова. По замыслу ротмистра, им суждено было вечно охранять золотую жилу, – чересчур уж ненадежными были его «друзья». Графу же ротмистр мог верить, заручившись его словом. К тому же только он способен был вывести Кукольникова из тайги, потому что обратную дорогу ротмистр и Деревянов, не говоря уже о Христоне, успели основательно подзабыть – когда их вел Колыннах, никто особо не присматривался к таежным приметам. Ко всему прочему, одно дело идти по тайге зимой, другое – летом, когда она изменяется до полной неузнаваемости.

Христоня сидел у избушки на древесном стволе и что-то строгал ножом, время от времени бросая свирепые взгляды в сторону Владимира.

Казак почему-то считал его виновником всех своих бед. Тут в самый раз покопаться бы в ручье, так нет же, сиди и сторожи этого недожаренного графа, с ненавистью думал вестовой.

«Убежал бы ты, что ли, сволочь дворянская…» – размечтался Христоня, с тоской поглаживая затвор карабина, прислоненного к стене.

Зажмурившись от удовольствия, он представил на миг, как ловит на мушку своего врага, как плавно нажимает на спусковой крючок и как граф дергается в конвульсиях, испуская дух. А еще лучше шашкой, да со всего размаху, да чтобы до пояса…

Додумать казак не успел.

Аркан змеей взвился в воздухе и упруго захлестнул туловище Христони. Казалось, что свитая из тонких кожаных ремешков веревка упала прямо с неба. Вестовой дернулся, охнул с испугу и в следующий миг валялся на земле, опутанный ремешками с ног до головы.

– Ладимир! Моя приходи, однако…

Широко улыбаясь, Макар Медов забил кляп в рот казаку и поднялся на ноги.

– Макарка?!

Владимир мигом подскочил к якуту и обнял его.

– Ты как здесь очутился?

Он никак не мог прийти в себя от изумления.

– Пришел, – не вдаваясь в подробности, коротко ответил каюр. – Твоя выручай хотел, однако.

– Ну, спасибо, дружище! Не знаю, как и благодарить тебя.

– Уходи надо, Ладимир. Колыннах ждет…

Собрались быстро. Владимир взвалил на плечи добытое золото и часть продуктов. Остальное забрал Макар.

Связанный Христоня лежал, цепенея от страха за свою жизнь. Но Макар лишь проверил надежность ремней и пошел вслед за Владимиром. У края поляны он вдруг остановился, повернул обратно и, плюнув в физиономию помертвевшего от страха Христони, заспешил вверх по распадку.

Мешок с золотом был чересчур тяжелым, чтобы можно было уйти от погони (что она будет, в этом Владимир не сомневался), и граф спрятал его на перевале, хорошо приметив место, где был оборудован тайник.

В последний раз окинув взглядом мрачные скалы и узкую, кипящую расплавленным серебром ленту ручья, Владимир Воронцов-Вельяминов быстро зашагал по гребню перевала среди чахлого редколесья к пестрой каменной осыпи – безопасному спуску в речную долину.