Текст книги "Катарсис. Наследие"

Хрипели и кричали раненые кони, хрипели и кричали раненые люди, грохотали удары в щиты, со звонким хрустом лопались древки пик.

Как и было уговорено, как только конница встала, Безликие прижались к земле, накрываясь щитами. По их спинам, по щитам – бежали ополченцы, большей частью теперь не отличимые от крестоносцев – все с крестами. Они с разбегу пронзали людоедов копьями, стаскивали их с коней крюками алебард, рубили их топорами, пронзали мечами.

А через их головы летели стрелы, без затруднений пробивая легкие доспехи открывшихся всадников.

Задние ряды конницы сначала давили на вставшую голову атакующего клина, но увидев, как стремительно валятся всадники, подобно хлебу под серпом, стали разворачивать коней, унося ноги от этого черного знамени.

– Один – ноль, – сказал Белый. Он, как и положено командиру, стоял под стягом – собственным плащом, растянутым на перекладине, в качестве флага.

Бегом несли в тыл раненых и убитых. Зуб орал клыканом, выстраивая заново строй, но крестоносцы увлеклись добиванием Змей и сбором трофеев, не слушали его.

Гадкий Утенок повернулся к Корню:

– Иди, помоги Зубу, постучи там самым тупым – в печень. И уводи всех умеющих верхом оттуда. Как будешь готов – отходи без особого знака. Я к вам подойду позже.

Корень побежал вниз. Белый не стал смотреть, как они будут сбивать с увлекшихся кровавой жатвой людей помутнение рассудков. Надо было жевнуть чего-нибудь. Получив по носу, Змеи теперь будут ждать пехоту. А вот как подойдут сотни Неприкасаемых, станет не до еды.

– Как ты? – спросила Синька, видя, как Белый, с отсутствующим видом, жует распаренное мясо с черствой краюхой хлеба.

– Нормально, – ответил Белый, скосив глаза на девушку, но даже не пошевелившись.

– Ты прости меня, дуру, – пылко прошептала Синька.

– Простил уже, – повел плечами Белый. – И ты меня прости. Попала под горячую руку. Зудит эта ментальная связь с Пятым. Ну и сука же этот Мастер Боли! Пытает его, чтобы мне досадить! Это надо же таким злоумышленником быть, чтобы установить между нами, бездарями, Ментальный Мост! Ох, и силен же этот бывший настоятель.

– Искусен, – кивнула Синька, – как жаль Стрелка!

– А нечего было одному по Пустошам носиться! Тебя тоже касаемо! Поняла?! Если еще и через тебя будут меня пытать, вскроюсь!

– Тебя тоже касаемо, – девушка положила свою ладонь на наруч Белого. – Все норовишь от стражи сбежать. Той же болячкой страдаешь – считаешь, что именно с тобой ничего не случится. Считаешь себя самым-самым? Забыл – на каждую хитрую рыбу…

– Найдется рыба хитрее и крупнее, – кивнул Белый. – Старик, правда, говорил чуть иначе.

– Старый – тот еще сквернослов, хоть и бог. Но и на него нашлась своя рыба. Будь осторожен, Белик, хорошо? Очень тебя прошу. Я не смогу жить без тебя. Обещай мне.

– Обещаю, – кивнул Белый, поднимаясь, нервно поведя плечами, пошел.

Синеглазка осталась одна. Она поправила волосы и стала одевать шлем. Когда бармица перекрыла свет, девушка вдруг поняла, что он слишком легко дал ей обещание. Слишком. Зная, что не сможет его выполнить. И не желая его выполнять. Не желая останавливаться на полпути. Слезы помогли узкому подшлемнику проскочить по лицу.

* * *

– Красиво идут, – вздохнул командир, глядя на ровный прямоугольник коричневой черепахи, топающий по дороге.

Неприкасаемые – прямо с марша – пошли в атаку, на ходу выставили копья, закрылись щитами, образовав сплошную корку из щитов.

– Вот! – ткнул пальцем Гадкий Утенок. – Это – «черепаха»! Видишь, Зуб? А что ты прошлый раз сделал?

Сбитый Зуб, молча, нахлобучил шлем, натянул на ладони боевые перчатки, подхватил топор и большой щит, пошел к стене щитов, выстроенной за вторым рвом.

Стрелы самострелов били в обшитые бурой кожей щиты Неприкасаемых, застревали. Большие стрелы стрелометов ударяли в панцирь щитов со звонким грохотом, пробивая щиты, больше чем наполовину погружаясь внутрь. Кто-то из Неприкасаемых при этом спотыкался, но недолгая брешь в щитах тут же закрывалась, и «черепаха» продолжала накатываться по дороге, как рок неизбежности.

И этот вид накатывающегося бурого прямоугольника вызывал трепет. И мага разума нет. Некому поддержать, некому изгнать страх из сердца.

– Стрелковые расчеты! – закричал командир. – Залпом!

Разом четыре длинные стрелы ударили в строй Неприкасаемых. Разом четыре прорехи в их щитах. На несколько секунд только. Но за это время и самострельщики разрядились в эти прорехи, раня, убивая Неприкасаемых.

Строй бурых щитов восстановился. Новые Неприкасаемые быстро перестраивались, занимая места павших и раненых. Но тут – еще четыре стрелы ударяют в щиты, пробивая и щиты, и щитоносцев. В бреши опять ныряют стрелы.

Пока коробка Неприкасаемых дошла до первого рва и трупов коней и всадников, успели дать пять залпов. А вот на рву стрелы собрали богатый урожай. Первый ряд Неприкасаемых спрыгнул в ров, подставив спины другим бурым воинам. Но это вызвало временное расстройство сплошного щитового панциря. В щели тут же устремились стрелы, а ранения бурых вызывали цепную реакцию волнения щитов и проникновения в бреши стрел.

Но коробка Неприкасаемых продолжала накатывать на тонкую линию защитников черного стяга.

Первый ряд Неприкасаемых накатил на двойной лес пик. Отклоняя наконечники щитами, руками, телами. И тут же – продавливая строй Безликих. Крестоносцы били секирами в щиты, умирали, пронзенные сразу тремя-четырьмя копьями. Стрелы, выпущенные в упор, в открывшиеся лица Неприкасаемых, никак не сдерживали их напора.

Их не сдержал даже удар магией земли – десяток Неприкасаемых взлетел над землей, поднятый на Клыки Скал, десяток был покалечен. Но следующие ряды бурых ломали узкие каменные пики, рвались в бой, топча павших Неприкасаемых.

Зуб скомандовал отход. Но как отходить, когда стена щитов плотно увязла в схватке с Неприкасаемыми, когда умирали Безликие, беззащитные и бессильные против выучки бурых? И как отходить спиной вперед по перекопанной ямами дороге? Конечно же отход превратился в беспорядочное бегство. Бежали стрелковые расчеты, бежали крестоносцы, бежали Безликие. Под стрелами Змей, метаемыми через головы Неприкасаемых, поражаемые в спины.

– Сейчас! – крикнул командир. – А то их строй рассыплется!

Комок опять вырастил узкие каменные пики прямо под ногами Неприкасаемых. Шепот дождался, когда между плотным строем бурых и бегущими союзниками появится разрыв, и ударил Шаровой Молнией. Белый искрящийся шар резво влетел в самую середину бурой коробки, взорвался ветвистыми молниями, с треском и грохотом. Неприкасаемые тряслись, как припадочные, сгорая заживо, сердцевина их строя рухнула на землю. Резко завоняло предгрозовым небом, горелой шерстью и паленым мясом.

Казалось, еще один шарик молнии – не останется ни одного Неприкасаемого в живых, но маги отошли в самый тыл, опять улеглись под дощатый навес, усиленный свежеснятой конской шкурой.

– Зуб, – взревел Белый, – строй!

Стрелы били в расстроенные порядки Неприкасаемых, Зуб пытался собрать воинов в ударный кулак. Но и Неприкасаемые собирали ударный кулак, несмотря на потери, усиливающиеся с каждой минутой. Чем меньше их оставалось, тем эффективнее был обстрел. И идти им теперь приходилось по телам павших, проваливаясь ногами в ямки. Само это действие не приносило им вреда. Но наступающий в яму Неприкасаемый ожидаемо нырял вниз, раскрываясь сам, открывая брешь в строю. И стрелы тут же находили себе жертвы.

Зуб, наконец, смог организовать какое-то подобие строя, но атаковать было бессмысленно. И крестоносцы продолжили пятиться вверх по склону, выжидая момента, давая растерявшимся бойцам время одуматься, вернуться в строй.

И вот настал нужный момент. Бурой коробки больше не было. Ее не из чего Неприкасаемым было строить. Они, продолжая падать под постоянным обстрелом, перестраивались в стену щитов.

– А-а-а! – кричали крестоносцы, набирая разбег вниз по склону, беспорядочной лавиной накатывая на ровные бурые ряды.

Стрелковые расчеты перестали посылать стрелы в бурые фигуры, боясь застрелить своих же. С грохотом, два строя столкнулись. Белый увидел высокий взмах топора Зуба, его удар, проламывающий щит Неприкасаемого. Тут же Зуб, всей массой и силой разгона, набранного со склона, бьет плечом в этот щит, вбивая щит и щитоносца в глубь строя. В образовавшуюся щель ныряют, рыбкой, сразу двое мечников, крутя мечами, подрезая ноги врагов. И, как подрубленные деревья, Неприкасаемые валятся.

– Два – ноль, – сказал Белый, перенося свое внимание с места схватки, где уже все решилось, туда, вдаль. Где по дороге пылили остальные Неприкасаемые.

Первая бурая коробка уже была близко – шагах в тысяче. Показалась и вторая. Конница Змей откатывалась от узилища схватки к коробкам Неприкасаемых. Но Неприкасаемые не ускорились, не спешили на помощь гибнущей сотне. Наоборот – замедлялись, видимо, решив накопить силы для удара. Значит, у них есть передышка.

Белый повернулся к укреплению. Бегали дети и женщины с подоткнутыми за пояса подолами, сверкая голыми, грязными ногами. Разносили связки стрел, уносили раненых на тот склон высотки, где Матери Милосердия и Синеглазка оказывали им помощь.

Белый сжал кулаки – потери оказались больше, чем он рассчитывал. И – намного больше. Он рассчитывал еще раз встретить Неприкасаемых на насыпи. Но встречать уже было некем.

Неприкасаемые оказались даже более сильным войском, чем он боялся. Они шли напролом, невзирая на потери. Равнодушные к стрелам, к неудобствам перекопанной дороги. И выучка их, стойкость, храбрость были выше, чем можно ожидать от тщедушных подростков.

Ведь, как оказалось, это были всего лишь дети. Подростки. Дети, захваченные Змеями в плен в порабощенных городах. Их собирали в отдельных местах. Как-то обрабатывали, учили, готовили из них воинов. Воинов, каких еще не знал этот Мир. Используя приемы порабощения разума из практики Черных Обителей, детей превращали из людей – в бездушное оружие. Неприкасаемых невозможно было победить. Их невозможно было обратить в бегство, они не могли признать себя пораженными и сложить оружие. Неприкасаемых можно было только убить.

А этого не было еще в Мире. Вся тактика сражения – выигрышная тактика, победная – строилась на сокрушающем ударе, ломающем волю к сопротивлению противника, его полководца и воинов, на принуждении к сдаче, к сложению оружия, а не к истреблению врага. И величие полководца определялось как раз наименьшими потерями. Это означало, что он умом своим, опытом и знаниями, выучкой и составом своего войска настолько превосходил воеводу противника, что победа была сокрушительной, оттого – малокровной. Ведь войска противников в основном состояли из наемников. Зачем убивать того, кого завтра ты же и наймешь под свое знамя? Как убивать того, кто уже сложил оружие, узнав его, вспомнив, что год назад он плечом к плечу сражался вместе с тобой? А большие потери, необоснованная жестокость к врагу, долгая мясорубка равного сражения ставили клеймо бездарного полководца на воеводе. И после этого – ни его не наймет ни один князь, ни один властитель, ни к нему не пойдут стоящие, нужные и ценные, оттого ценящие себя наемники.

На землях Змей готовилось какое-то новое, совершенно иное войско. Войско захватнической войны. Войско из людей, или уже не людей, которые не смогли бы заниматься ничем, кроме битв. Неспособные жить вне войны. И Белый Хвост отчетливо это понимал. И осознавал, что именно это – главная угроза для Империи, а не людоеды. И даже – не массовое сумасшествие. Тысячи таких неудержимых, бесстрашных воинов – подчиненные единой воле, неспособные на не выполнение приказа – сметут любое разношерстное воинство любого владыки. Даже Имперские полки ничего не смогут противопоставить Неприкасаемым.

Через несколько лет эти подростки в бурой одежде станут матерыми убийцами и весь Мир падет к их ногам. Марш их ровных коробок не смогут остановить малочисленные дружины. Даже если собрать все войска всех знаменосцев императора в одном месте это не сделает из этого сборища полноценное войско. Разный уровень подготовки наемников, разное снаряжение, отсутствие привычки биться строем, отсутствие привычки подчиняться. Выучка и управляемость бурых перетрет в кровавую пыль любое количество ватаг наемников. А невозможность быстрого пополнения войск делает любую крупную битву решающей. И проигранной… Наемников в Мире почти постоянное и ограниченное количество. А оторванные от кладки камней, строгания дерева, лепки глины и вспахивания земли – не воины, а жертвенное мясо для Неприкасаемых. Да и сбор ополчения – путь в голодную пропасть. Без рабочих рук Мир вымрет от голода. В Мире подножным кормом не выживешь. Нет тут подножного корма. Не оскверненного.

Вот взять хотя бы крестоносцев, что добивали этих одурманенных детей. Умение биться в них возрастало с годами и напрямую зависело от количества проведенных битв. Никто же никогда не готовил воинов нарочно, умышленно. Подготовка, умение наемника было личным делом самого наемника. Потому в Мире довольно ограниченное число умелых бойцов. Их ровно столько, сколько могут прокормить, сколько еды и золота могут выделить властители на их совокупное содержание. Не больше. И уровень наемников разительно отличается. Зуб на поле боя – как волк в загоне для овец. И он такой один во всем отряде Белого. Конечно, каждый бурый – все равно что щенок перед Зубом или Белым. Но точно так же и Безликие, и вчерашние ремесленники – щенки перед Неприкасаемыми. А Неприкасаемых – тысячи. Зуб убьет их десяток. Белый – сотню. А их тысяча в каждом городище, если верить познаниям Тола. И каждый разоренный город увеличивает численность Неприкасаемых.

Через пару-тройку лет от поступи бурого войска содрогнется Мир. И будет уничтожен. Мир, каким его знал Белый Хвост, перестанет существовать. Если не перебить их сейчас, в зародыше. Пока это дети. Пока этот гнойник не созрел и не залил коричневым гноем Империю.

Мимо застывшего стальным изваянием Белого бегали люди. Носили раненых, трофеи. Брели уставшие бойцы. Зуб уводил выживших к повозкам.

– Нет, Зуб, – покачал головой Белый. – Мы должны их еще раз встретить в узилище. И дать магам возможность со всей возможной пользой израсходовать Силу.

Зуб поклонился, опустив глаза. Стал разворачивать людей. У многих бойцов, у слишком многих Белый увидел обреченность в глазах. Но они подчинились, пошли на дорогу. Но шли, как на смерть. Да так оно и было! На смерть. Если сотня Неприкасаемых растерзала их строй, пробила их ряды, как стрела пробивает льняную рубаху, то что они смогут противопоставить трем коробкам бурых убийц?

А три маршевые коробки Неприкасаемых слились в одну ударную колонну. И пока стояли вне досягаемости самострелов.

– Два и три, – считал шепотом Белохвост, – и еще пять. Если я не ошибся в расчетах.

Эту построенную коробку они, может, и перебьют, с помощью магов. А вот как, и главное – кем, отбиваться от еще пяти сотен бурых и конницы?

Зуб уже не смог перекрыть все узилище стеной щитов. Сдвоенный ряд щитоносцев стоял лишь в самом центре, прямо на дороге.

Белый остановил Госша, что возвращался из тыла, залитый кровью.

– Что там случилось у тебя? – спросил командир.

– Часть Безликих перед лицом страха отказались принять искупление. И побежали, – поклонился Госш, пряча глаза.

– Это они тебя?

– Да, Каратель.

– Значит, дело не в страхе, – Белый сокрушенно покачал головой. – Они повернули свое оружие против нас же. А ты скрываешь это от меня.

– Это мой позор, Каратель. Все малодушные убиты.

– Из страха смерти не идут на смерть, – покачал головой Белый. – Не от страха они повернулись и напали на тебя и на моих людей.

– Из страха люди идут на гораздо худшее, чем смерть, о, Великий. Самые ужасные, самые мерзкие дела человек и совершает из страха смерти. Боясь смерти, можно сделать своих же детей и внуков людоедами и грешниками. И убийцами детей. Прости меня, Каратель, мне надо выжечь в себе страх. Надо болью искупить грех.

Госш поклонился и побрел вниз, к стене щитов. Слышавшие этот разговор Безликие бросали стрелы и самострелы, брали копья и бурые щиты, плелись за ним. Стрелки было начали возмущаться, но видя, что Белый никак не реагирует на эту выходку Безликих из расчетов, вернулись к своим самострелам и стрелометам, перераспределяя оставшихся помощников и заряжающих.

Белый вдохнул воздуха побольше и начал кричать:

– Какая разница, когда и где кто из нас умрет? Сегодняшней ночи никто из нас не увидит. Безликие падут первые. Потом – падут и остальные. Удара восьми сотен Неприкасаемых нам ни за что не сдержать! И от них – не убежать! И куда бежать? Уже сколько дней пути – разоренные, сожженные, мертвые города. В которых двигаются только Бродяги. И, кажется, уже весь Мир разорен и сожжен. Во всем Мире – только людоеды и Бродяги. И – мы! И куда бы мы ни пришли – это безумие придет следом. Тогда – зачем идти? Чтобы умереть – уставшим? Чтобы съесть лишний кусок безвкусной конины? Выпить лишний глоток соленой воды?

Белый осмотрел слушающих его людей.

– Тогда – зачем бежать? Незачем! Я не побегу! Я тут встану! Я тут останусь! На этой безымянной дороге, на этом безымянном пригорке. Но и эта зараза через меня не пройдет! Вы со мной, люди свободного Мира? Вы со мной?

– Да! – дружный рев был ему ответом.

Белый прошел к стене щитов, встав позади женщины, плечи которой ходили верх-вниз от страха и рыданий, но свой щит и копье она держала крепко. Лишь наконечник копья плясал в такт ее рыданиям. По бокам Белого встали маги. Белый посмотрел в их лица. Комок подмигнул ему.

Белый усмехнулся самыми краешками губ. Прав был Старый – нельзя побороть страх. Страх сильнее. Его надо… принять. Сжиться с ним, как со старым, мерзким, противным, но – другом. И только тогда ты увидишь выход там, где других ждет смерть. Смерть от страха. А вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним!

* * *

Грозный бурый строй Неприкасаемых разом, в полной тишине, опустил копья, и все разом шагнули. От их шагов дрожала земля. Чувствуя, как холодеет где-то под желудком, Белый стал говорить, так громко, как смог:

– Мне тоже страшно. Посмотрите на них. Это наша смерть. Но это не только наша смерть. Это – смерть всего! Всего Мира!

Белый помолчал, набирая воздуха, давая людям проникнуться осознанием неизбежного.

– Посмотрите на Неприкасаемых! Пристально. Это дети. Это ваши дети. Из ваших детей сделали Тварей. Бездушных Тварей. И если мы их не остановим – тысячи и тысячи детей оденут бурое! Тысячи и тысячи женщин лягут на жертвенный камень под жертвенный нож Мастеров Боли, чтобы прокормить этих вчерашних детей человеческим мясом.

Белый еще помолчал.

– Таким ли мы видим будущее Мира? Такой ли судьбы мы хотим своим детям?

И после недолгого молчания закричал:

– Нет! Не бывать такому! Это – мерзость! И боги против этого! Именно поэтому мы с вами – здесь и сейчас! Триединый в лике Старца и Матери привел нас сюда, чтобы в нас с вами Триединый воплотился в лике Воителя. В лике Карателя! Чувствуете, как Сила Триединого наполняет ваши сердца? Боги с нами! Кто против нас? Стреляй! Бей! Рви эту мерзость!

Щелчки самострелов и стрелометов потонули в реве сотни глоток. Белый видел восхищенные и удивленные взгляды магов, Зуба.

– Стоять! Стоять! – ревел Зуб. – Держать строй!

Только что едва стоящие на ногах, едва не роняющие копья из потных, слабых пальцев, люди едва не побежали в атаку на ровные бурые ряды, марширующие шаг в шаг, строем, от чего земля дрожала и гудела.

– Молодец, – прошептал Комок, наклонившись к Белому.

– Сплюнь, сглазишь! – сказал с другой стороны Шепот.

– Не отвлекаться! – рявкнул на них Белый.

Стрелы били в бурый строй без какого-либо урона. Стрелометы так же исправно пробивали щиты, но их удары были подобны камушкам, бросаемым в набегающую морскую волну. Бурый строй щитов смыкался над павшими, продолжал накатываться коричневой стеной на тонкую цепочку людей Белого.

– Я готов, – пророкотал Комок.

– Давай! Вломи им! – закричал Белый, которого вал бурых щитов тоже давил, морально. – Стрелки! Готовсь!

Клыки Скал, хорошо освоенные Комком, горячо им любимые, выскочили из земли на всем протяжении перешейка, круша бурых подростков, ломая, пронзая, убивая, калеча. Многоголосый вой боли и смерти столкнулся с ревом торжества с этой стороны поля боя. Стрелы жадно впивались в открывшиеся цели, пронзая тонкие доспехи из человеческой кожи Неприкасаемых. Стрелки вскидывали заряженные самострелы, спускали держало, передавая разряженные самострелы помощникам. Еще залп, еще.

Бурая толпа, осыпаемая стрелами и проклятиями, просочилась сквозь Клыки Скал, опять собиралась в строй. Комок, тяжело дыша, исподлобья, смотрел на них. Крупные капли пота текли по его носу и щекам. Его борода уже топорщилась мокрыми сосульками.

– Давайте, давайте, собирайтесь кучнее, твари! – бормотал он, баюкая на пальцах заготовку заклинания.

Шепот бросил короткий взгляд на мага земли.

– Моя очередь, – усмехнулся он, бросая в бурый строй, один за другим, четыре мяча Шаровых Молний, с грохотом лопающиеся в бурой толпе ветвистыми молниями. С треском и грохотом белые разряды прыгали по плотным рядам, пробивая целые просеки в бурой коробке построения Неприкасаемых. Опять завоняло грозой, паленой шерстью и сгоревшим мясом. От близкого буйства магии, от ярости стихий воздух стал кислым. Несколько бурых фигур – горели.

Но выжившие Неприкасаемые упорно смыкали ряды, перейдя на бег, набирая разгон для неотразимого удара. Многочисленные ряды поглощали промежуток между противоборствующими сторонами, легко перепрыгнули первый ров с водой, почти доверху забитый трупами.

Комок еще раз применил Клыки Скал, опять поднимая десятки тел над землей, калеча еще десятки, но бурая волна протекла сквозь каменные пики, как жидкий навоз сквозь вилы. Молнии били в эту толпу, унося десятки жизней, но Неприкасаемые все равно бежали в атаку.

– Последний удар, – прохрипел Комок.

Маг земли взмахнул руками – в бурую волну, будто стряхивая заклинание с пальцев. Лавина бурых щитов резко встала, проваливаясь в землю, провалившиеся во вдруг превратившуюся в топь землю падали. Задние ряды с прежним упорством ломились вперед, затаптывая уже завязших, увязая сами, тоже падали в жижу.

– И чем они отличаются от освежеванных Бродяг? – крикнул командир. – Безмозглые животные!

Хорошо заметно было глазу, как широкий и глубокий строй Неприкасаемых резко теряет свою глубину, затаптывая самих себя в безразмерную топь заклинания Комка.

– Все! – просипел бледный Комок, закатывая глаза и оседая на землю. Его тут же подхватили и понесли наверх.

Как только Комок потерял сознание, дорога под ногами Неприкасаемых вновь стала твердой, похоронив в себе больше сотни этих зомби, еще несколько десятков напрасно дергались, заключенные в ловушку, растаптываемые соратниками, спешащими в атаку.

Шепот вновь стал бросать в бурую толпу Шаровые Молнии, выбивая широкие проплешины в строе Неприкасаемых. Не знающие усталости стрелки Белого продолжали засыпать бурых врагов стрелами. Разбитый строй Неприкасаемых, не способный полностью закрыться щитами был уязвим к стрелам, собравшим свою богатую кровавую жатву. На глазах скукожившееся бурое воинство с безумной решимостью рвалось вперед.

– Отходим! Быстро! – рявкнул Белый.

Удивленный Сбитый Зуб, морально приготовившийся стоять насмерть именно на этом месте, на целую секунду опоздал повторить приказ. Потому командир проревел вновь:

– Бежим! Быстро! Наверх! Все! Бросайте щиты!

Полетели наземь большие щиты, люди разворачивались и неслись вверх по склону. Некоторые утыкались в землю, словив в открытую спину стрелу от конных стрелков Змей. Но остальные очень резво карабкались на укрепления, спеша укрыться за их толстыми щитами, сколоченными из разобранных повозок, завешенных освежеванными шкурами павших коней, подсаживая друг друга, передавая друг другу оружие, затягивая друг друга за воротники, за пояса, за ремни перевязи.

Белый повернулся к Шепоту, сказал ему:

– Пошли!

Но маг с отрешенным видом, с бегающими в глазах белыми молниями не слышал его, продолжал творить свои заклинания. Белый встряхнул мага, но – без какого-либо результата. Шепот не осознавал ничего вокруг, поглощенный своей магией. И Белый безжалостно ударил открытой ладонью мага. Да так, что голова Шепота чуть не завернулась за плечо, а капюшон плаща мага слетел с головы. Но белые разряды из глаз мага пропали. Он с непониманием уставился на Белого.

– Беги, тупорылый! Беги, мать твою за ногу! – крикнул в лицо Шепоту командир, разворачивая его и толкая в спину.

Но Шепот сразу же попал ногой в яму, запнулся, упал. Белый взвыл, резко дернул мага за плащ, с треском плотной многослойной ткани, поднимая Шепота, ставя его на ноги. Шепот побежал, хромая, волоча свой посох по земле, держа его за самый конец.

Белый развернулся, извлекая свой длинный меч, встал на пути бурой набегающей волны. Тело его пошло судорогами – так организм перестраивался, готовился к переходу в состояние Упоение Боем, когда выброс сил желез внутренней секреции изменит его тело, изменит восприятие мира его сознанием. Меч Белого описал плавную восьмерку, разгоняясь, взлетел в небо.

Сбитый Зуб, уже сорвавший голос и начинавший впадать в отчаяние, ударил кулаком по загривку очередного непонятливого воина его отряда, невообразимой сборной солянки, которую гений командира и немалые усилия его помощников все же сделал войском. Победоносным войском. Но, с отчаянием, Зуб начинал понимать, что сегодняшний бой выиграть невозможно.

Зуб покосился на набегавшее войско Неприкасаемых и замер. Он увидел бегущего, прихрамывающего мага, командира, в одиночку вставшего, широко расставив ноги в низкой стойке, между магом и бурым набегающим морем и раскручивающего свой меч.

– Ты! Ты! И ты! И вы – трое! – взревел Зуб севшим голосом, тыкая пальцами в воинов, выглядящих наиболее свежими. – Вниз! Спасти мага! Быстро!

Бойцы прыгали вниз, пробежали до Шепота.

– Стрелки! Прикрывать командира! – опять кричал Зуб.

На людей за этой хлипкой стеной нападало оцепенение, от одного к другому, как цепная реакция. Сиплый рев Зуба заставлял людей посмотреть вниз. И они замирали, смотря на одинокого латника, вставшего перед сотней бурых Неприкасаемых, забывая такие важные дела, какими они занимались до этого.

Зуба чуть не столкнули вниз борющиеся Синька и Корень. Корень едва успел поймать обезумевшую девушку, чуть не вытолкнув Зуба вниз. Крестоносец восстановил равновесие, обратным движением руки, без замаха, ударил девушку под грудь, выбивая воздух из ее легких, сразу осаживая девушку на пол, в объятия брата. Жестоко, конечно, но сейчас не время для нежности и обходительности. Бой – жестокое время. Время резких действий.

– Очнись, дочка! – сипло выдохнул Зуб в лицо Синьке горячим дыханием. – Не вставай между Паладином и Нечистью!

Видя удивленные взгляды от его слов, Зуб усмехнулся:

– Всегда мечтал увидеть настоящий Танец Клинка!

А потом, повернувшись к своим людям, крикнул настолько громко, насколько смог:

– Смотрите! Танец Клинка в исполнении Мастера! Такого вы больше не увидите! Стрелки! Не зевать! Прикрывать командира!

Сотни глаз скрестились на фигуре Гадкого Утенка.

Бурые бежали уже без строя, разбитого магией, ямами в земле, потерями, бежали – кто как. Первый Неприкасаемый, бегущий на командира без щита и шлема, держа копье двумя руками наперевес, споткнулся, сбитый стрелами, рухнул. Следующие двое замерли и осели, уже мертвыми, как будто умерли сами, а не меч Паладина их убил. Фигура командира смазывалась, плыла между врагами, заставляя их замирать или отлетать. Клинка командира почти не было видно, он мелькал, как крылья стрекозы, проходя через бурых вскользь.

Движения Гадкого Утенка в самом деле напоминали танец. Быстрые, смазанные, но движения – плавные, точные, выверенные, как танец. Шаг, пируэт, шаг, разворот, приставной шаг вбок. Все зрители сразу поняли, почему такой бой называется Танцем Клинка. Казалось, Гадкому Утенку играет музыка, а он танцует, плавными, грациозными движениями двигаясь по полю боя, не допуская ни одного лишнего, ни одного напрасного движения. Но его партнеры по танцу умирали. Быстро и – сразу.

Завороженные зрители не могли оторвать глаз, видя, как одинокий воин уничтожает противников десятками, как бурый поток перемалывается, теряя руки, головы, истекая кровью, они отлетали от командира, как мухи отлетают от раскрученного колеса повозки.

Зуб потряс головой, изгоняя наваждение. Он тоже «залип» от этого завораживающего зрелища. И очень хорошо, что смог взять себя в руки. Стал тормошить бойцов, формируя отряд для вылазки.

– Сейчас он выдохнется и станет полностью беззащитен. Никакой человек не может долго жить в таком состоянии. Даже Паладины. Вперед!

Десяток воинов спрыгнули вниз, помогли затолкнуть мага на стену, побежали к мясорубке, которую организовал их командир. И Зуб, много повидавший на своем веку, выживший в десятке битв и схваток, все верно рассчитал – он подхватил обессилевшего командира на руки, воины укрыли их щитами и побежали наверх, преследуемые Неприкасаемыми.

Вот пал один воин, пораженный копьем в спину. Запнулся еще один, раненный в ногу стрелой, развернулся лицом к врагам, выставив щит и занеся топор. Он успел ударить топором два раза. Один его удар был отбит щитом, второй удар достиг цели – бурый рухнул с перерубленной ногой. Но потом бурый поток захлестнул крестоносца, взлетели и рухнули копья, как приговор для этого крестоносца. Бурые бежали дальше. Еще один крестоносец пал около самой стены. Брошенное Неприкасаемым копье вошло ему точно в поясницу.

Но отряд, устроивший дерзкую вылазку, уже был поднят на стену. В Неприкасаемых полетели копья, камни – вдобавок к стрелам, которые не переставали валить воинов в коричневых одеждах.

Неприкасаемые пытались с ходу штурмовать стену, выстраивая лестницы из своих спин, забираясь друг другу на плечи, но – сыпались вниз, битые стрелами в упор, поражаемые копьями и топорами, как только их головы показывались над щитами. И Неприкасаемым не хватило численной массы, чтобы продавить оборону отряда Гадкого Утенка. Уже – не хватало.

Как по команде, хотя команды никто не слышал, Неприкасаемые все разом прекратили бой и стали выстраиваться в «черепаху», закрываясь щитами от непрекращающегося обстрела. Коробка бурых щитов, совсем маленькая против той, что еще час назад выстраивалась там, перед узилищем, стала пятиться по заваленному телами перешейку.

– Все же не безмозглые, – удовлетворенно сказал Зуб, вставая на одно колено и повиснув на собственном топоре. Годы брали свое, он уже не мог так же долго, как в молодости, махать топором и столько бегать в броне.