Текст книги "Чужеземец"

Глава восьмая

Оказалось, и впрямь неплохи мои дела. Проявил мерзавец Худгару уважение, не с прочими пленниками разместил, а отдельно. Видать, ране это погребом было, судя по пивному духу, коим тут все стены провоняли. Стены те из толстых брёвен сложены, почти как мой домашний пень. На земляном полу охапка соломы брошена, постель, стало быть, моя. Окошка нет – откуда оно в погребе? – да зато факел в стенное кольцо воткнут. И ярко светит, всё видно – и сизый мох на потолке, и крысиную норку возле дальней стены, и низкую дверь. Серьёзная дверь, плотная, медными листами окованная. Да только какой-никакой слух у меня ещё имеется. Приложила ухо к холодной меди, затаила дыхание. Так и есть – сидит под дверью охранник, сопит. Нехорошо сопит, простыл, наверное. Ему бы заварить сбор из медун-корня с листьями прибрежного лавра…

Самое главное – никто не покусился на мой узел. Даже странно – на месте разбойников я бы обязательно перетряхнула. А вдруг там и покраше камушки найдутся? Нет, побрезговали. Видать, сами по себе подручные Худгару не решились, а предводитель о такой мелочи и позабыл. Ещё бы, столько хлопот. Мало взять караван, его же и в логово разбойное загнать надо, и учёт произвести, и каждому его долю отделить.

Оказалось, совсем рядом с тем местом, где напали на нас, проложена у разбойников широкая дорога прямиком к их крепости. Только кустами от глаз скрыта, кусты где-то вырыты, а здесь в землю вкопаны. Отвалили душегубы переднее дерево, повыдергали быстренько кустики – и повели быков. Те и рады, почуяли конец пути, питьё да кормёжку.

О людях тоже не забыли, во всяком случае, обо мне. В углу глиняная плошка стояла, в ней пара лепёшек из тёртого зерна и варёная брюква. Унизить, значит, Худгару восхотел. Ну, высокородной Гайомах-ри такая пища, может, и в позор, а по мне так в самый раз. Подкрепилась я – и задумалась.

Первое – это хоть и мельком, а видела я крепость разбойничью. Луна ярко светила, и не укрылись от меня стены в три сажени высотой – из вертикальных, глубоко, видать, вкопанных в землю брёвен, кончавшихся заострёнными кольями. И ворота не укрылись, железом окованные, и внутри при них стража с копьями, и снаружи. Наверное, непросто штурмом такое логово брать. Ну да я не государев воевода, не требуется мне того. Двор обширный, колодец есть, может, и не один. Сараи для скота, сараи для припасов, для пленников, и, понятно, главный дом. Успела я на всё это посмотреть, пока внутрь заводили быков, выпрягали из возов, сгоняли людей в барак. Меня-то в последнюю очередь потащили.

Второе – это я жива-здорова, рубец между губой и глазом не в счёт. И не связали меня, оков не наложили. Зачем? Не воин ведь, не бунташный раб, всего лишь вздорная бабёнка из высокородных. Ну и, главное, узел при мне, и гибкое моё «средство»…

Третье – это что под запором я, и никак мне его не открыть. Я же не «синие плащи», не разломаю заклятьем засов.

Да и не надо. Вот будь я Худгару, что бы сейчас сделала? Ярмарка скоро, значит, успеть бы. Пошлёт людей своих в Ноллагар с возами да вереницей горемык, в рабы угодивших. Сам вряд ли пойдёт, как бы ни был он дружен с начальником уезда, а в большом городе ему светиться не след, к тому же сразу после ограбления каравана. Да и товар его откуда, только дурак не поймёт. Значит, здесь отсидится, если не потянет его на какие иные подвиги…

А если здесь останется, то уж мною займётся. В Гменниройи он, судя по всему, человека своего послал. Неясно только, пешего или конного. Ежели конного, да ещё если гнать во весь опор, то день выходит. День туда, день обратно – с известием, что госпожа Гайомах-ри преспокойно себе обретается в доме мужа своего и знать не знает, что разбойниками похищена.

Значит, как раз через два дня, не позже, должна высокородная Гайомах-ри отсюда убежать – да так, чтобы всполошились, чтобы погоню во все концы выслали. Пускай лес прочёсывают. Лишь бы милый мой дружок Худгару здесь остался, поисками руководить. Вот тогда-то мы и побеседуем.

Оставалась малость – сообразить, как же именно удрать из этого сырого, вредного для моих старых костей погреба. Пока ничего толкового в голову не лезло.

Вот как бы на моём месте господин Алан поступил? Уж непременно к Богу своему воззвал бы. И, глядишь, что-нибудь полезное случилось бы. То ли жратву принесут и после дверь запереть забудут, то ли тёплыми чувствами к узнику воспылают и из затвора выведут… Знаю я таких людей, везёт им попросту, а они это милостью богов считают. Наверное, так им проще. Уж куда приятнее думать, что это какому-то всесильному богу только и делать нечего, как тебе, червяку, помогать. Но везение – штука страшная. Потому что коли долго-долго везёт, значит, когда-нибудь это счастье кончится и потянется тёмная полоса…

Я, конечно, взывать к богам не стала, да и на удачу не понадеялась. Попросту легла на солому, велела себе спать – и погрузилась в мягкий, обволакивающий сон. Оно сейчас полезнее.

И видать, что-то хорошее мне снилось, доброе. То ли как впервые мы с наставником Гирханом встретились, на Большой восточной дороге, в самое полуденное пекло. То ли уже позднее, когда стал он учить меня своей науке, «искусству жизни», как он это называл. По-меннарски – «аоро-гинзай». И постигла я тогда, что не всё для меня обрезано в жизни земной, не закрыты для меня двери в радость, и не исчезла с лица земли красота, которая сама и есть – счастье…

Да только вот пришлось проснуться. Шумная какая-то возня, суета в углу, писк яростный. Факел ещё светит, но уже больше чадит. Скоро совсем догорит, и будет здесь тьма, какая, по словам жрецов, до сотворения мира была.

Но пока что были крысы. Две здоровенные чёрные твари выясняли, кому достанутся объедки моей недавней трапезы. Схватились отчаянно. Шикнуть на них, прогнать? Да вот послушают ли? Это они здесь у себя дома, а я в гостях…

Неприятное соседство, что говорить. Крыса – зверь не то чтобы злобный, но вредный, а главное, умный. Или мне еду свою с ними делить придётся, или не спать. А то ещё без носа проснёшься или без ушей. Жалко, что я не ведьма. Люди-то верят: истинная колдунья и крыс может вывести, и клопов, и жуков, что зерно портят. Слово, мол, знают заветное.

Мне до сих пор везло – не часто обращались ко мне с такими просьбами, а коли и обращались, гнала я их к Хигурри и Миахисе, двум моим неудачливым соперницам. Мол, мелочами не занимаюсь, не отнимайте у тётушки драгоценного времени.

Их бы сейчас сюда, мастериц по живности…

А не потребовалось колдуний. Снова зашуршало что-то в крысиной дыре – и будто чёрная молния оттуда выметнулась. Гибкая молния, с острыми зубками. Раз-два – и обе крысы валяются задушенные, а ящерок мой Гхири головкой мне в ладонь тычется, ласки просит.

Откуда?! Ведь ему дома положено быть, в Огхойе! Это ж сколько бедной животинке бежать пришлось, если и конному тут более седмицы гнать…

А пальцы мои между тем нащупали у него на шее ленточку ткани, узелком завязанную. Сняла, ближе к догорающему факелу поднесла. И захолонуло сердце, перед глазами прозрачные червяки поплыли.

Навязаны были узелки на ленточке, знаю я такое письмо, с древних времён ещё пошло, да и посейчас иногда случается, когда простые люди, буквам не обученные, да и закона боящиеся, друг другу срочную весть передать хотят. Вот два простых узла и дальше – накрест завёрнутый. Значит это – большая беда. Потом промежуток – и подряд два обратных узла, что значит – «срочно возвращайся».

Что случилось дома?!

Обвалилась я к холодной стене, в голове точно молот кузнечный бухает, и кончики пальцев покалывает от нервной дрожи. Какая беда, с кем?

Тут и ведьмой быть не надо, чтобы догадаться – с Аланом что-то приключилось. Письмо узловое, ясное дело, от Гармая – никому другому Гхири мой ни за что бы не дался, а мальчишку ещё с первого дня за своего признал. И узловой грамоте тот, понятно, ещё в стае Рыжего Волка обучился…

Но что там могло приключиться? Раны Алана воспалились? Так ведь удивительно резво на поправку шёл. Маги из Синей Цепи дом пожгли? Вполне возможно. Но я боялась худшего – вляпался Алан, не удержался. Вновь начал Бога своего проповедовать – и болтовня сия вышла ему боком.

Что ж я здесь-то дурью маюсь? Срочно домой! Коня получше угнать – и прямиком в Огхойю!

Но велела я себе сесть прямо и жар из ума выгнать. Не завершив тутошнего дела, всё одно домой не попасть.

– Ладно, – сказала я Гхири. – Раз уж ты всё равно здесь, то сам гляди, чтоб и под ногами не путался, и польза от тебя была.

Задвинула я в тень крысиные трупы, велела ящерку укрыться – и заколотила в дверь. И кулаками, и пяткой. Авось, услышит с той стороны охранник, если не спит, конечно.

Не спал. Раздалось вскоре лязганье засова, всхлипнула дверь, подалась внутрь – и возник на пороге человек не человек, а то ли гном из сказки, то ли чудище лесное. Тёмным волосом чуть что не по брови зарос, живот – цельный поросёнок туда поместится, а ростом пониже меня будет. Из одежды – мешок с дырками для головы и рук, но широким поясом перехвачен, а за поясом изогнутый нож длиною в локоть.

– Чё стучишь, поганка? Не будет тебе умываниев да благовониев. Старшой сказал, пущай понюхает, чем простая-то жизнь пахнет. Небось, разносолов захотелось, а? – чувствовалось, что поболтать его тянет. – Али ты крыс напугалась? А чё их бояться, дамочка? Крыски у нас мирные, не по делу не кусаются. Ты не спи, они к тебе и не полезут, им и жратвы твоей хватит. Ишь, вчистую всё подмели! – цокнул он, входя в погреб. – А ты не зевай, глядишь, и тебе чего достанется. Сейчас-то уж вечер, а с утречка принесут тебе покормиться…

– Гляди! – голосом «меч во льду» велела я и, мгновенно оказавшись возле него, поднесла к лицу открытую ладонь. – Ты ещё не видишь? Не видишь?! – прожурчала я ему в волосатое ухо. – Уж близок миг, уж разгорается огонь, уж трещины бегут по небу…

– Ты? Ты чего, а? – завертел он мохнатой башкой.

– Сядь! – я строго указала пальцем на солому, и он остолбенело опустился. Люблю я такую породу, легко с ними. До мозгов и глубже проникает в них слово.

– Ты видишь тьму, – заговорила я голосом «змея у ночного костра». – Ты видишь знойную, пылающую тьму, – провела я ладонью возле его глаз. – Во тьме той скрыт огонь, огонь неугасимый, который жжёт и мысли, и дела, который, чёрной молнии подобный, невидимо палит алчьбу и ложь. И вдаль идя по коридору, где за тобою вслед сомкнулись стены разом, где прошлое сливается с водою забвения, а будущее манит сиреневыми всполохами света, которые вмиг обернутся болью, ты понимаешь, в страхе понимаешь, как далеко остались лес да горы, как глубоко теперь ночное небо, и ты идёшь над звёздами, не видя перед собой ни солнца, ни луны, и ничего не ощущая кроме той огненной бушующей воронки, чьё жерло приближая с каждым шагом, ты продвигаешься судьбе навстречу…

Ну и какое ж тут колдовство? Заболтала я его просто, в сон погрузила. Особый сон, конечно. Наставник Гирхан такое «тонкой дрёмой» называл. Не все, конечно, такому подвластны, над иными сколько ни бейся, всё без толку. Сильная воля потому что. А уж этого… Такому что угодно сойдёт – хоть камушек на нитке покачай, хоть колыбельную спой, хоть вот этот «гимн междумирья» прочитай. У жрецов Господина Бурь подобного добра что грязи, и кое-что с голоса я переняла у наставника.

Теперь надо действовать быстро, недолог этот сон.

Я вынула у стражника из-за пояса кинжал – не то чтобы он мне был нужен, но странно гляделось бы иначе. Выскользнула в коридор, высвистела туда же Гхири, заложила снаружи дверь дубовым брусом.

И не пошла я искать разбойника Худгару – это пока рано. Пока укрытие нужно найти, пересидеть суету и крики, когда моё отсутствие обнаружится. Времени у меня – целая ночь.

Коридор – узкий, кое-как обшитый досками, ощутимо шёл вверх, слегка при том изгибаясь влево. Металось передо мной пламя факела, свежего, прихваченного мною снаружи. Ага, вот оно! Затрепетал огонь, вправо потянулся. Значит, слева ход на воздух.

И скоро стояла я во дворе разбойничьей крепости, скрывшись в тени дома. Огни горели на углах стен, где над кольями сторожевые башенки виднелись. Хорошо эти башенки устроены, ежели под стенами красться, нипочём оттуда не заметят. Да и не боятся здесь внутреннего врага, всё внимание – на окружающий лес. Да и то, право слово, какое внимание? Если государевы войска на штурм двинутся, о том Худгару за много дней узнает. От государевых же людей.

И всё-таки я таилась, короткими перебежками пробиралась между постройками. Вот, кажется, то, что я искала – барак с пленниками. Не заложен засовом. Значит, пуст.

Сунулась я внутрь – и впрямь пуст. Вонь стоит ужасная, во тьме ничего не разобрать. Кабы не моё кошачье зрение, ноги бы себе переломала. Или бы вляпалась во что…

Людей тут нет. Ни дыхания не слышится, ни храпа, ни ругани. Значит, уже увели караван в Ноллагар. Прекрасно. Здесь-то я и затаюсь. Что-то подсказывало мне, что не станут разбойники убираться в этом хлеву. Для них это и не хлев, и не вонь, а обычное дело.

А вот не полезут ли сюда искать сбежавшую госпожу Гайомах-ри? Тоже сомнительно. Когда охранника моего разбудят да расспросят, он им такого наплетёт… В первую очередь лес начнут прочёсывать, ну и дороги, понятно.

Пока что надо поспать. Хотя в такой вонище уснуть непросто будет.

…Едва только взошедшее солнце брызнуло в щели барака, я занялась собой. От красоты следовало избавляться. В дальнем углу обнаружилась питьевая бочка, и на дне оставалось ещё немного воды. Мерзкая вода, вонючая – но сойдёт. Смыть с себя высокородную госпожу Гайомах-ри, получше спрятать её платье, распустить тщательно уложенные по моде Внутреннего Дома волосы… И вот уже из бронзового зеркальца смотрит на меня тётушка Саумари – то есть никому неведомая в этих краях бабка. На бабке вонючее, расползающееся тряпьё, как и положено нищенке. Примету высокородной госпожи, рубец от плети разбойничьей, грязью замазала. Авось сойдёт.

А «средство» своё пока что на поясе я оставила, хотя и сунула рукоять за пазуху. Если что, достану быстро. Когда начнётся…

Началось. Пробудился разбойничий стан, ворот колодезя заскрипел, крики послышались, конское ржание. А когда солнце поднялось над лесом на двудюжинную долю небесного круга – вот тут они и забегали. Видать, пошли узницу кормить, караул менять…

По правде говоря, бестолковой суетни не было. Распахнулись ворота, выехал небольшой отряд – дюжина от силы. Спустя немного времени – и вторая дюжина поскакала. В широкую щель хорошо было видно, как люди Худгару начинают прочёсывать двор. Видать, всё же сообразили, что беглянка может и где-то внутри крепости таиться. Что ж, значит, пора отсюда выметаться и к делу переходить.

– Тут сиди, меня дожидайся, – погладила я высунувшуюся головку Гхири и, дождавшись, когда команда ловцов отойдёт подальше от барака, выскользнула во двор.

Тут, конечно, я рисковала. Солнце светит, всё на виду, тени уже не такие, чтобы надёжно укрыться. И пускай ни капли я не похожа на высокородную госпожу, но каждый, завидев меня, тут же и задумается – откуда тут бабка незнакомая? Тут и знакомых-то бабок, скорее всего, не водится…

Наверное, я невольно позаимствовала кусочек везения господина Алана. Точнее сказать, бывшего его везения… В общем, перебегала я от стеночки к деревцу, от поленницы к коновязи. Моё счастье, собак тут не держат, не то что в Хиуссе. Не успела бы я с собаками подружиться…

Вот и главный дом – как их в Меннаре называют, терем. Да, точно по-меннарски выстроен. Тем лучше – бывала я в меннарском краю, знаю, как внутри эти терема устроены. Авось, и тут разберусь.

В полутёмных сенях было безлюдно, и я позволила себе малость отдышаться, а заодно и «средство» снять да на рукоять укрепить. Едва успела – мимо меня кто-то пробежал во внутренние покои. С докладом, небось, что не нашли беглянку внутри.

И точно. Прокравшись из сеней по узкому коридорчику, я обнаружила лестницу, ведущую наверх. Обычно ведь как – внизу слуги, вверху господа. Наверняка благородный волк Худгару там обретается.

Пробежала я по лестнице, выскочила на галерею, поверху дом опоясывающую. А от галереи коридорчики расходятся. И который же? Забреду не туда, поднимется шум – и ничего хорошего.

Кто-то снизу ощутимо дернул за край дерюжного мешка, моей одёжки нищенской. Так и есть, поганец Гхири. Не послушался приказа, не остался в бараке сидеть. Уж я ему разнос устрою… потом, разумеется.

А ящерок на задние лапки присел, вытянулся, поглядел на меня со значением – и во второй коридорчик устремился. Доверилась я ему, пошла следом – и не напрасно. Из-за дальней двери голоса слышались. Тут у них дерева много, циновок или тканей в дверном проёме не вешают. Солидная дверь, такую изнутри хорошим засовом заложи – и разогнавшийся бык не вышибет.

– Да как сквозь землю! – кипятился за дверью кто-то, судя по голосу, юный да прыщавый. – Всё облазили, всю усадьбу, а ни на медяшку толку. Никаких следов. И Лумарги только и знает, что башкой трясти да плакаться, как заколдовала она его. Ребята думают, что и впрямь то ведьма была. А коли ведьма, то и через стену пройдёт как сквозь воду, и птицей обернётся, улетит, да ещё и дерьмецо своё на прощание какнет.

– Непохожа она была на ведьму, брат, – раздался мрачный голос Худгару. – Что я, ведьм не видал? Ведьма – она какая? Или старая, седая, скрюченная вся собой, или такая спелая красотища, что и у евнуха встанет… А эта… Соплячка высокородная… Я думал было её попользовать, да расхотелось. Старовата и жирна. Не, брат, думаю, тут иначе малость. Она, понятно, не ведьма никакая, но есть у неё и впрямь амулет колдовской. Им она и Лумарги зачаровала, и охрану ворот. Те сами её и выпустили, а после забыли, – такое, значит, волшебство. Или боятся признаваться.

– Что ж она пешком утопала, коня никакого не свела? Неужто такая дура?

– Может, и дура, – невидимо ухмыльнулся Худгару. – Большого ума я тогда в ней не приметил. Ну да поглядим. Если и разъезды ни с чем вернутся, значит, не дура… А ты ступай пока, брат, возьми дюжину и сам на ноллагарскую дорогу езжай. Не доверяю я что-то старому Тиамагги. Совсем нюх потерял, только заслугами своими былыми и может хвастаться…

– Сделаю, брат.

И куда мне деться? Сейчас дверь откроется, этот самый братец меня увидит. Стать бы невидимкой, да как?

Метнулась я к дверям на правой стороне коридора. Одну подёргала, другую – без толку. Изнутри заложены. Значит, внутри кто живой? А не значит. В этих меннарских теремах как в лабиринте – и внешние коридоры есть, и внутренние, и переплетаются они порой. Каждая комнаты по два, а то и по три выхода имеет.

К богам, что ли, воззвать? К богам, нами же, червяками земными, и придуманным? Или к этому Истинному Богу, которому поклоняется Алан? Который где-то там, высоко, судит людские дела. Высоко-высоко… дальше, чем звёздные птицы…

Невольно взглянула я вверх – и поняла, что вполне без Бога Истинного обойдусь. Потолок-то высокий, не потолок, считай, а сама крыша. И вот они, балки поперечные, не удосужились их досками обшить.

Высоко, однако. Два моих роста, если не боле будет. Ну куда я гожусь? Невидимкой стать не могу, боги за меня не вступятся, летать не умею.

А вот это колечко зачем? А сюда факел крепится. Сейчас-то не надо, солнечные лучи из узких окошек бьют. Высоко оно вбито, кольцо стенное. Но коли нужда заставляет…

Сунула я клинок за пазуху, примерилась, подпрыгнула – не столько даже сорваться боясь, сколько нашуметь. Однако ж достала, ухватилась, подтянулась. Есть ещё силёнка в руках. Вернее сказать, в корне чёрной луники. Так… левую ногу в эту вон выемку между брёвнами, правой о кольцо опираться, а руками… А руками я до ближайшей перекладины дотянулась, вдохнула воздуха – и всю себя наверх и вытянула, на перекладину. Теперь если прицельно вверх не глядеть – не заметишь нипочём.

Он и не глядел. Вышел из комнаты, стройный да ладный. Пожалуй, всего парой лет постарше моего Гармая будет… Моего… Это ж совсем, значит, у меня мозги размякли… Пожалуй, и впрямь брат Худгару. Дюжиной лет помладше… Наследник, видать.

А пришлось бы его рубить сейчас, не догадайся я вверх глянуть. Морозом меня от этой мысли обдало, хотя давно уж не бывала я в морозных землях, уже и слово такое подзабыла.

Дождавшись, когда братец уберётся подальше, я осторожно спустилась. Вниз ненамного легче, проще простого с грохотом сверзиться.

Что ж, дело моё почти сделано. Больной готов к операции, и готов лекарь, и готов лекарский инструмент…

Он сидел за ладно сколоченным столиком, и лежала перед ним – вот уж чего не ждала! – большая книга, сшитая из ломких листов пальмовой бумаги. Окунал он воронье перо в горшочек с чернилами и деловито писал. Прямо как я после очередного посетителя…

– Ну, здравствуй, Худгару, – голосом «тени лавины» произнесла я, загораживая собою дверной проём. Комната небольшая, это нехорошо, особо с клинком не поскачешь, за стены зацепишь. И ещё одна дверь имеется, как раз за его спиной. А это ещё хуже.

– Кто такая? – приподнимаясь над столом, рявкнул он.

– Смерть твоя, – некогда мне было с ним разговоры разговаривать и шутки шутить. Быстрее сделать дело – и немедленно домой.

Худгару тоже неглуп оказался. Не стал языком чесать, не стал подмогу звать. Одним толчком опрокинул стол, полетела на пол книга, полились густо-синие чернила. Я едва увернулась, не то бы край стола как раз мне по ступне и заехал.

Миг – и солнце блеснуло на коротком, с полтора локтя мече, который сам собою оказался у него в руке. Серьёзный меч, во Внутреннем Доме сработан. Ну да и «средство» моё не хуже будет.

Время, как всегда в схватке бывает, растянулось точно змеиная кожа. Все чувства мои обострились, мышцы переполнились силой и жаждой действия, глаза подмечали малейшее движение вражьего меча. Не люблю я корень чёрной луники жевать, пристраститься можно и жизнь свои дурочкой окончить, слюни пуская. Это, пожалуй, пятый раз в жизни будет, когда я на корешок положилась. Но как иначе? Худгару – боец отменный, иначе бы и предводителем разбойным не стал. А я – старая бабка, и спина у меня болит, и сердце тянет. И хоть учил меня наставник сабельному бою, а нечасто его науку применять приходилось. Откуда опыту взяться?

Некоторое время мы кружились возле опрокинутого стола, при том я тщательно следила, чтобы не отойти далеко от двери, не дать ему выскользнуть. Странное дело, Худгару даже и не пытался проникнуть к внутренней двери.

Моя сабля была на пядь, если не больше, длиннее его меча, и это давало мне преимущества. Однако ловок душегуб был до чрезвычайности, мне только и удалось, что зацепить его левую руку. Смешная царапина, толку от неё чуть.

Интересно, кто раньше выдыхаться начнёт? Сил-то в нём, в этаком медведе, немерено, а действие корня луники скоротечно. Пожалуй, если кончится моё везение, то зарубит он меня. И не вернусь я в Огхойю, не сумею моим помочь… если им ещё можно успеть помочь…

Я рискнула – и ударила «крылом ласточки». Опасный удар, наискось снизу, трудно от него закрыться. Но если противник закроется, то и тебе мало не покажется – запросто клинка лишишься.

Он закрылся. Сабля по-прежнему осталась в моей руке, но удар его меча был столь силён, что болью пронзило мою кисть. Ещё парочка таких ударов – и придётся перехватывать оружие левой рукой, а она у меня заметно слабее будет.

Никто из нас не говорил ни слова – берегли дыхание. Да и о чём было говорить? На все свои вопросы он надеялся получить ответ после боя, если удастся победить меня, не убив. Но если и не так – уж лучше, чтобы не у кого было спрашивать, чем некому.

Мне посчастливилось проскользнуть остриём сабли по правой его ладони, но совсем слегка, кожу лишь ободрала. В горячке боя он, небось, и боли не почуял, только по кровяным брызгам и понял, что зацепила я.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, кабы не вмешалась третья сила. Верный Гхири, хищный, злобный, чёрной молнии подобный. Тихо-тихо он проскользнул в комнату, мигом вскарабкался по стене – и оттуда прыгнул Худгару на шею.

Острые у ящерка зубы, да мелкие. А кожа у разбойника толстая. Чтоб жилы перегрызть, это ж сколько надо животинке челюстями работать. И ведь не станет Худгару покорно ждать.

Но мне хватило и мгновенья, когда удивлённый разбойник повернул голову. Тут же умный Гхири хлестнул его хвостом по глазам.

А я, подскочив, всадила ему клинок в живот. Хорошо всадила, остриё из спины вышло. И сейчас же хлынула кровь – густая, тёмная. Обмяк непобедимый Худгару, наземь повалился, аккурат между ножками стола.

Удар был смертельный, да только не сразу та смерть приходит. Особенно к таким вот здоровякам, полным живой силы. Кровавые пузыри забулькали у него на губах, скрёб он толстыми пальцами, пытаясь достать навсегда отлетевший меч. И силился что-то сказать.

Наклонилась я к нему. Пусть скажет.

– По… почему? – выдавил он всё же, будто не слова ворочал языком, а тяжеленные брёвна.

– За Алинсури, милок. За жизнь её растоптанную, за девичью честь её поруганную, – охотно сообщила я.

Забулькал он пузырями, напрягся – и прошептал одно лишь слово:

– Д-дура…

Не стала я длить его мучения, пересекла сонную жилу. Пускай уж уходит… на Нижние Поля. А всего вернее – в никуда.

И пакостно у меня на сердце сделалось. Вроде и победила я, и злодея покарала, и с чистой совестью можно домой отправляться – а что-то навалилось на плечи невидимой ношей.

Убила? Ну так что же? Не первый раз. И не человека – зверя лютого, злодея и убийцу. А что подло убила, не по правилам благородного боя – ну так и не было то благородным боем. Где тут вообще благородные? Я что ли? Или вот он, разбойник?

Мне надо было быстро-быстро ноги отсюда делать, глядишь, кто из людей с докладом сунется – а я почему-то не торопилась. Думала. Вот почему он и не пытался во внутреннюю дверь убежать? Крикнуть подмогу, оцепить дом… Заперта она, что ли?

Подошла я, толкнула. Скрипнула дверь – и отворилась во внутреннюю комнату.

А там весь пол устелен был шкурами звериными. И стояла девица, в какую-то легчайшую зелёную накидку завёрнутая, к стене бревенчатой лопатками прижимаясь. И таращилась на меня в ужасе, словно я резать её пришла.

Солнце клонилось к вечеру, удлинились с обеих сторон хищные тени деревьев, тревожно курлыкала где-то в кустах жаровейника птица бенгри. Пора было искать ночлега, не дело в такую пору оставаться в лесу.

Но я не могла уйти. Точно две силы играли со мной, одна, ухватив за сердце, тянула вперед – и это был страх за моих странных гостей. Другая толкала в спину, аккурат пониже лопаток – и это был стыд. Во рту было так, словно виноградного уксусу наглоталась.

– Что ты наделала, дрянь! – побелевшими губами шептала Алинсури. – Он же любил меня! Без него мне и жить незачем! Заколи и меня, ведьма! Кузнец? Не нужен мне этот кузнец вонючий с губами слюнявыми!

Всё оказалось просто – и чудовищно. Давно уже, года два, а то и боле, встретились два сердца. Юная Алинсури и не столь юный Худгару. В лесу встретились, когда девчонку за хворостом послали, а разбойник в крепость свою поспешал, после каких-то дел тайных. И вспыхнула любовь, жарко да ярко – точно под весь добытый девушкою хворост сунули горящую головню… Не обидел её душегуб, не неволил и не грозил – сама, по доброй воле отдала ему главную ценность свою. И встречались они тайно, и на коленях умолял её Худгару – будь со мною всегда, хозяйкой войди в лесной мой дворец. И маялась Алинсури, не могла расстаться с родителями да братьями и сёстрами – тоже ведь любила. А стать женой главаря разбойников – значит всю прежнюю жизнь отрезать, для родных она всё равно что померла. Прознает кто, что их дочь с разбойником сошлась – и донесут в уезд, а то и наместнику. И тогда всю семью увезут, в земляную яму посадят. Дружен, говоришь, Худгару с начальником уездным? То особая дружба, как между двумя волками в стае. Горлышко-то подставлять не след. Не след слабое место показывать. Давить стали бы на Худгару, через то ли жену, то ли не поймёшь кто она ему. А на жену – через родню её, в заложники взятую. Сам же Худгару ей все эти хитрые расклады на пальцах объяснил.

А потом просватали её родители за кузнецкого сына. И рыдала она по ночам, а после сделала вид, что смирилась. И мучилась от поцелуев его и соплей чёрных, от сажи да копоти. Любил ли её кузнец? Да знает она всю семью ихнюю. Порядки там строгие, на второй день после свадьбы муж её бы лупить начал, так у них заведено. А Худгару ни разу не то что руку не поднял, а и голоса не повысил. Госпожой своей называл, шелка да камушки драгоценные дарил. Вот, только что давеча поднёс, последняя, значит, память осталась… И она показала мне мою же изумрудную брошь.

Ну и не вынес её страданий Худгару, взял дело в свои руки. Не просто людей своих послал, сам явился, хотя в те дни опасно ему было в уезде светиться. Зарезали они кого-то не того… думали, просто знатный какой всадник, а вышло – государев посланник, но и шум поднялся, понятно… А рискнул… Знала ли она о его планах? Не то чтобы знала, но… в общем, догадывалась. И ждала того всем сердцем.

А после было у них счастье, точно утреннее солнце. Пока не явилась я, гадкая, вонючая старуха с железкой своей и не зарубила любимого…

Теперь я гнала коня, точно от этих воспоминаний ускакать можно. Конь хороший, конечно, да у Худгару плохих и не было. После разговора с девицей связала я её, заткнула рот тряпкой да и затворила в комнате. И быстро спустилась вниз.

Удача пока что не желала от меня отворачиваться. На пути из терема мне всего один разбойник и встретился, пасть разинул от удивления – ну и надавила я ему на точку «агатовая звезда», есть такая на шее. Не помрёт, но не скоро прочухается.

Благополучно я наведалась в барак, забрала узел свой. В конюшне не много лошадей оказалось, разъезды же были посланы, высокородную беглянку искать. А ещё до того люди Худгару на ярмарку караван повели… И всё же мне хватило оставшихся. Выбрала, может, и не самого быстрого скакуна, но самого выносливого. Мне ведь не скачки, мне долго ехать.

Ворота, конечно, закрыты были, да только караульщики отлучились куда-то. Был бы жив Худгару – всыпал бы им за то палок. Ну да ничего, вернётся из разъезда братец его меньшой, наследничек – он и всыплет. Пришлось мне повозиться, отворяя тяжеленный засов. Едва справилась.

Ну а дальше всё было просто. Как ни хотелось мне немедленно на дорогу ноллагарскую выехать, а сдержала я себя, завела коня в чащу лесную и переждала там четверть небесного круга. Столько времени, чтобы и разъезды вернуться успели, и чтобы снова их не погнали – на сей раз уже за низкородной беглянкой.