Текст книги "Голуби в высокой траве. Рассказы"

Голуби в высокой траве
Рассказы
Виталий Мур

© Виталий Мур, 2017

ISBN 978-5-4483-8544-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Не отвержи мене во время старости

upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/04/Большой_Екатерининский_дворец.jpg

«Не отвержи мене во время старости» – Санкт-Петербург, 1766 год

Заезжему иностранцу с богатым воображением, к примеру, немцу или итальянцу, Петербург к концу царствования Елизаветы Петровны казался городом сплошных контрастов. Карета иностранного гостя, выезжая из роскошного квартала, могла запросто угодить в дремучий сырой непролазный лес, топкое удушливое болото либо полевое бездорожье с глубокой грязью. Проезжая и разглядывая с европейским любопытством огромные каменные дома столичных вельмож с великолепными садами, украшенными прекрасными статуями из мрамора и гранита, иноземец изумлялся соседству всего этого архитектурного благолепия с жалкими развалинами, убогими деревянными избёнками и большими пустырями. Но когда на месте многочисленных шеренг деревянных лачуг, представляющих неприглядную убогую картину, за кратчайшие сроки поднимались великолепные каменные строения, – вот это-то иноземца и поражало больше всего. Город быстро строился, город преображался на глазах.

Заступившая на царство Екатерина Вторая восхищалась архитектурными шедеврами застрельщика петербургского барокко обер-архитектора императорского двора Растрелли. Особым расположением императрицы пользовался Большой Царскосельский дворец, капитально перестроенный Растрелли под Петербургом в Царском Селе. Дворец поражал своими размерами и красотой. Лазоревый фасад, поддерживаемый белоснежными колоннами и украшенный золоченым орнаментом смотрелся неотразимо. Дворцовые фасады изобиловали фигурами атлантов, кариотидами и львиными масками. Пять золоченых глав Дворцовой церкви прекрасно вписывались в пространство северного корпуса дворца. Южный же корпус с парадным крыльцом великолепно дополнялся куполом со звездой на шпиле. Парадный плац был огранён флигелями и одноэтажными служебными корпусами – циркумференциями, имевшими форму полуокружности.

Не менее роскошное зрелище открывалось взорам гостей в апартаментах дворца. Парадная анфилада, декорированная золочёной резьбой, так называемая «золотая», выглядела величаво. Екатерина Вторая увлекалась античным искусством и поэтому украсила апартаменты сообразно моде с помощью шотландца Камерона. Созданные им интерьеры блистали красотой и изяществом.

Лето в тот год в Царском Селе выдалось небывало жарким. Люди и звери страдали от изощренных пыток немилосердного солнечного палача. Стоило жителю выйти на улицу да повариться минут пять под палящими лучами, как цветовая палитра его лица быстро менялась, – стартовала светло-розовым и завершалась живописным пунцовым колором. Человеку становилось худо, появлялась слабость в членах, дышалось невмоготу, и он чувствовал – обморок не за горами. Приходилось для дальнейшего спасения, не мешкая, ретироваться: в прохладные помещения каменных дворцов, метровые стены которых надежно сохраняли прохладу; в парки и сады, полные тенистых мест и свежести; на берега Невы или моря Балтийского. При необходимости пребывания на улице, горожанину приходилось довольствоваться лишь ролью курицы в супе, надеясь на волю божью или крепость собственного организма.

Православные поговаривали, что такая погода – это проделки самого Дьявола, который часть Ада вытащил на поверхность петербургских окрестностей из огнедышащих земных глубин. Другие нашептывали более крамольные вещи. Будто губительный зной – это Божья кара столице Российской империи за засилье немцев в России.

– Страшно подумать, а говорить еще пуще, но даже императрица Екатерина из немок будет! – тихо говорил один из таких недовольных подданных и продолжал. – Приехала из Пруссии католичкой, а теперь вот русская православная императрица!

– Да чем же тебе её православие не угодило? Кабы все такими православными были, то всеполное благоденствие вознеслось бы по всей империи нашей! – возражал другой подданный Её Величества.

– И в недавней войне с пруссаками императрица Пруссию не жаловала, в отличие от своего мужа, – добавил третий подданный, с интересом слушавший спор, чем окончательно добил первого.

На том спор и заглох, хотя никого и не убедил. Каждый остался при своем мнении. Спорившие были людьми невысокого звания, горожане и мещане.

Десятки богато убранных карет, с ярко выкрашенными гербами дворянских родов на боковинах под оконцами, расположились на Парадном плацу в левой его стороне, в выделенном для них месте. Кучера и форейторы красовались в кожаных и суконных кафтанах.

Приглашенные гости, знакомые и приближенные Двора покорно ожидали приглашения во дворец через Парадное Крыльцо императорской резиденции Её Величества.

Толпа приглашённых бурлила разговорами и расхаживала взад-вперёд в нетерпении. Как обычно, начало церемонии откладывалось. Но вот Придворный Гофф-маршал бросил негромкое: «Ши!» И поразительно! Все разговоры в толпе дворян смолкли. Возникла необыкновенная тишина. Парадные двери открылись, – и толпа, разбившись на пары, взошла по лестнице на парадное крыльцо. И далее шествовала в переднюю залу, где её ожидала со снисходительной улыбкой сама хозяйка дворца, в русском платье, с тремя на нем звездами, с крупными бриллиантами на голове. Императрица была высока ростом и очень хорошо сложена; немного худовата; волосы были прекрасного каштанового цвета, густые, и великолепно уложены. Рядом с Екатериной стоял фаворит, друг и любовник князь Орлов. Они разговаривали, приятно улыбаясь. Орлов стоял в полупоклоне, Екатерина – с прямой гордой осанкой.

– Князь, миленький. Ты знаешь, со мною сделалась диковинка: я стала сомнамбулой. Во сне гуляла по саду, и ходила по каким-то палатам. Стены все с цветами и голубками золотом разпестрены были. Тут я нашла лежащего прекрасного человека. На нем надета была одежда серая, соболем опушенная. Человек сей ко мне весьма ласков был, мы разговаривали с ним о посторонних делах несколько времяни. Ушла я и проснулась. Знатно, это был сон. Вот теперь везде ищу красавца, во сне виденного, да нету его, а в уме моем воображение его никогда не исчезнет. Куда как он мил! Милее целого света. О, если б вы могли его видеть. Миленький, как ты его встретишь, поклонись ему от меня и поцалуй. Он того достоин. А может статься, что встретишься с ним, если встав с постели, обратишься направо и на стену взглянешь, – говорила лукаво Екатерина Вторая Орлову.

– Матушка родная Всемилостивейшая Государыня! Сего господина не надобно вам везде искать. Вот он, тут, у вас под боком. Догадываюсь я своим скудным умом, кого увижу на стене – да себя и увижу, свой портрет висящий, не так ли? – отвечал в тон императрице Орлов.

– Интересно, mon cher ami, какую аттракцию мы получим от концерта этого регента… Запамятовала… Как его фамилия? Осиновский? – оживленно спрашивала императрица мнения Орлова, меняя тему разговора.

– Всемилостивейшая и державнейшая Государыня Императрица! Березовский его фамилия, – смущаясь и краснея от близкого присутствия и взгляда любимой женщины, отвечал князь.

– Господин Генерал-фельдцейхместер и Кавалер, а я вот сомневаюсь: может ли написать что-то блистательное в музыке почти еще мальчик? Ведь ему всего двадцать с небольшим лет, не правда ли? – продолжала спрашивать Орлова императрица, устало обмахиваясь красивым желто-фиолетовым веером ручной китайской работы. – Развей мои сомнения, миленький.

– Коли талант, то допускаю вполне. Может и написать, Ваше Всемилостивейшее Величество! – смиренно отвечал Орлов.

– Коли талант, коли талант, – повторила в задумчивости за князем Екатерина. – Cher ami, ты думаешь, что мальчик талантлив? По чьей протекции он и откуда взялся? – продолжала допрос императрица.

– Матушка Всемилостивейшая Государыня! Слыхал я, будто граф Разумовский, известный собиратель певчих, подобрал его откуда-то из Украйны, то ли из Львова, то ли из Чернигова. Он из простых казаков происходит, – ответил, опуская глаза князь.

– А что собирается петь нам хор Марка Полторацкого, не просветишь меня, любезный князь? – игриво спросила императрица.

– Как мне доложил Цоппис, Придворный капельмейстер, – это будет сюрприз, Ваше Величество! – ответил князь.

Императрица шутливо нахмурилась, сделала движение, словно хотела топнуть по паркету ножкой, и спросила капризным тоном:

– Господин Кавалер! Какие могут быть от меня тайны?

– Ваше Всемилостивейшее Величество! Вам под большим секретом скажу, – отвечал князь.

И он рассказал о предстоящем первом исполнении при дворе Екатерины концерта Максима Березовского «Не отвержи мене во время старости».

– Князь, миленький, скажи: кому он посвятил свой концерт?

– Матушка Государыня! Слыхал я, что он сочинил сей концерт по заказу Елизаветы Петровны. Для успокоения её души. Поговаривают, очень неспокойна была в последний год перед кончиной.

При этих словах князя императрица вспомнила, как Елизавета чуть не уморила её голодом после родов Екатерины, никого к ней не пуская.

Далее императрица отвернулась от князя и подошла к придворным. Светские разговоры длились недолго, отдавая дань вежливости и этикету. Наконец, она вместе с фаворитом направилась через Портретный зал в Янтарную комнату, жемчужину Екатерининского дворца. За ними устремилась толпа придворных и приглашенных.

Итак, в Царском Селе в присутствии всего императорского двора начинался необыкновенный музыкальный вечер.

Императорская Придворная певческая капелла, являвшаяся главным хором России, исполняла обещанный сюрприз. Им являлся концерт, сочиненный регентом капеллы Максимом Березовским. Произведение представляло одно из модных направлений партесного пения и исполнялось хором впервые, для пробы. Хор пел под аккомпанемент многочисленных инструментов, в том числе клавикорда, малого органа и клавесина.

В центре огромного зала расположилась капелла. По периметру расселись императорский двор и его гости.

Сама Екатерина Вторая сидела в золочёном кресле впереди на несколько шагов от своих приближенных. Закинув вверх крупную голову, она смотрела на настенные росписи из евангельской жизни под самым куполом. Смотрела на мудрое лицо святого Петра.

Началось музыкальное исполнение.

«Не отвержи мене во время старости», – искусно сочетая простоту и изящество, выводила многочисленными высокими и низкими голосами, капелла, состоявшая из четырех частей: мужского, женского и детского хоров, а также выдающихся солистов – сопрано, меццо-сопрано, басов и дискантов.

«Необыкновенно хорошо поют! Ах, как поют!» – думала она и наводила лорнет на певчих.

«Да постыдятся и исчезнут, оклеветающие душу мою», – неожиданно мощно, после хорового затишья, как гром среди ясного неба, вступила мужская часть хора. Кажется, что голоса проникли до самого сердца. И Екатерине в них почудилась гроза небесная, огромная сила и чистота. Лицо Императрицы преобразилось: слезы, просветление и необыкновенная радость оттого, что Бог карает Зло, и спасает и поддерживает человека в трудные времена немощи и старости. Екатерина почувствовала, что именно ей направлены слова концерта. Она представила, что и от нее в старости не отвернется Отче Наш, и поможет, и спасет душу ее.

«Как сочинил, шельма! И ведь не мне посвятил, а Лизке», – Императрица восторгалась композитором Березовским и одновременно завидовала своей предшественнице.

Прозвучала кода, и пение хора сошло постепенно на нет. Наступившая тишина прервала мысли Императрицы и вернула ее к действительности.

Концерт окончился, все встали и долго рукоплескали хору. Екатерина подошла к детской части капеллы, раздала детям подарки и поблагодарила за пение. Затем подошла к руководителю хора и выказала свое восхищение исполнением.

Умиротворенная владычица России попрощалась с приближенными, с Орловым и удалилась в свой рабочий кабинет – поработать над завершающими статьями «Наказа».

Урок музыки

Крауфорд. Детство Моцарта. XIX век. upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/bc/The_boyhood_of_Mozart.jpg

Школьного учителя, пенсионера Илью Ивановича, смотревшего канал «Культура», взволновало появление на экране знакомого лица. Кряхтя и прихрамывая, он проковылял в комнату жены и заметил, что Мария Васильевна, как это обычно и бывает, лежит на тахте с приложенным к голове мокрым полотенцем по причине высокого давления.

– Машенька, куколка, дорогая, представляешь?! Я сейчас просто наслаждаюсь по «Культуре» баховской фугой номер восемь. И знаешь, кто за роялем? Колыбанов. Помнишь, я рассказывал? – восторженно делился пенсионер, но был бесцеремонно прерван.

– Бородин, отстань от меня! – резко отозвалась супруга, всегда называвшая учителя по фамилии, даже во времена их досвадебного романа. – Неужели ты глаз не имеешь и не видишь, что мне не до твоих учеников?! Ох, голова раскалывается просто!

Илья Иванович постоял некоторое время возле своей «куколки», помялся, музыкальный восторг его куда-то испарился. Затем старый человек невозмутимо и медленно поворотил свое грузное тело и направился обратно к телевизору. Через минуту, устроившись в кресле, он закрыл глаза и вспомнил…

Ольга Васильевна делала умоляющее лицо и брови домиком и почему-то шептала:

– Илья Иваныч, выручайте. В школе прокол за проколом. Ох, боюсь, снимут меня с завучей, как пить дать, снимут.

– Что случилось? Если смогу – помогу, товарищ начальник, – отвечал тогда Илья Иванович.

Завуч придвинулась совсем близко к учителю, отчего он даже почувствовал физическое волнение от непосредственной близости молодого женского тела:

– Я знаю, что вы очень любите музыку. Наш школьный баянист Николай Николаевич опять сорвался. Ну, понимаете, да? – и Ольга Васильевна выразительно щелкнула пальчиком несколько раз по горлу. – Даже не знаю, что делать с этим человеком. Через десять минут начинается его урок пения в третьем «В». Проводить некому. Я звонила соседям, там учитель занят уроком. Вот невезуха! Посмотрела расписание: у вас сейчас свободный час. Выручайте, Илья Иваныч!

– Ольга Васильевна, куколка вы наша, дорогая! Я бы рад, конечно, помочь, но я всего лишь раб русской литературы. Как вы, голубушка моя, мыслите мой урок пения? Петь я совершенно не умею. Ну, может, только на уровне петушиных воплей. Приду в класс и буду нараспев читать ребятам «Мцыри»?

– Илья Иваныч, началась проверка школы, вы знаете. Поэтому не до качества занятий сейчас. Ну, придумайте, наконец, что-нибудь. Пожалуйста!

– Но я даже не знаю, на чем там они остановились, какие песни голосят, что проходят. Да и программы я в глаза не видел.

Руководительница стала выходить из себя, лицо ее приняло розовый оттенок:

– Время-время, «цигель-цигель» или как там, в фильме, – постучала она по своим ручным часам и с упреком снизу вверх взглянула в лицо педагога, – через пять минут начинается урок, а мы с вами дискутируем, – на глазах завуча показалась первая слеза. – Илья Иваныч, о музыке им расскажите, как вы ее понимаете. Проведите, что ли, урок музыки вместо урока пения.

Бородин не терпел женских слез и сдался:

– Хорошо, добрая Ольга Васильевна, хорошо. Вы только не расстраивайтесь. Считайте, что я уже на уроке музыки, – и знаток Пушкина и Гоголя поспешил в расположение третьего «В» класса, находившегося рядом с собеседниками.

– Спасибо, Илья Иваныч! Только учтите, – в этом классе плохо с дисциплиной, в нем собраны самые-самые, можно сказать, сорви-головы, – крикнула начальница вдогонку учителю.

Прозвенел звонок на урок. Третьеклассники после обязательного вставания и приветствия недоумевали. Что здесь делает учитель литературы?

– Я понимаю ваше удивление, ребята. Дело в том, что Николай Николаевич заболел. Урок с вами попросили провести меня. Но предупреждаю – сегодня вы петь не будете.

В ответ на такое заявление из заднего ряда вылетел бумажный самолетик, медленно и плавно совершил парочку широких кругов над головой учителя и уткнувшись в его плечо, бесславно упал на линолеум. Илья Иванович, не обращая внимания на авиационную акцию, продолжил:

– И тем не менее, господа школяры, начнем. Итак, кто мне скажет, какие существуют на свете наркотики?

Вопрос застиг класс врасплох. От удивления, казалось, даже занавески на окнах застыли, несмотря на сквозняк. Ученики после небольшой паузы зачесали в затылках, стали смотреть в потолок, некоторые терли виски и лоб. Посыпались ответы:

– Эл-эс-дэ.

– Гашиш.

– Сигареты, папиросы, табак.

– Героин, морфий.

– Водка, шампанское.

Илья Иванович поднял руку:

– Все, ребята, достаточно.

В классе притихли, ожидая учительской версии.

– Вам по секрету скажу: самый мощный в мире наркотик – музыка. Да, да. Музыка, самая обыкновенная музыка. Песни, пьесы, концерты, оратории и т. п. Не верите?

Илья Иванович сделал эффектную паузу:

– Музыка – это не просто совокупность нотных знаков, символов, скрипичных ключей и всяких там «до, ре, ми, фа, соль, ля, си». Это вам не покашливание музыкантов в оркестровой яме перед концертом или бездумное бренчание на фортепьянных клавишах. И даже не ощипывание гитарных и балалаечных струн, и, конечно же, не напряжение голосовых связок какого-нибудь тенора или баса.

Из средних рядов продолжили авиационное нападение. Бумажная конструкция летела по прямой линии и врезалась в учительский, синий в крапинку, галстук. На исполнителя коварного замысла, Вовку Колыбанова, бросившего самолетик, на сей раз зашикали сами одноклассники. Вовка, рыжий, с конопушками на некрасивом лице и несоразмерно большими ушами, покраснел и затих, пригнув к парте голову.

Илья Иванович продолжал:

– Музыка – это не просто Бах, Моцарт, Перголези, Шаляпин и многие-многие другие. Да, вы правы. Это, конечно, и Бах и Моцарт и Перголези. Но не только. Музыка – это волшебство! Это совершенно необъяснимая субстанция, которую невозможно понять человеческому разуму и нельзя описать словами хоть сколько-нибудь внятно. Это наркотик неимоверной силы для любой человеческой души. Музыку можно только слушать и восхищаться! Ее можно слушать и улетать далеко-далеко. Музыка не признает ни языков, ни границ, ни государств, ни пространства. Музыка вызывает все чувства, которые может выразить человек, и вместе с тем одна и та же музыка может у разных людей вызывать противоположные эмоции. Как это понять?

В классе с каждой минутой становилось тише. Ученики сидели так прилежно, так напряженно вслушивались в речь учителя, как никогда за предыдущие годы учебы.

– Как вы думаете, ребята, когда началась эра авиации?

Ученики наперебой стали давать правильные ответы, называя известных пионеров воздухоплавания.

– У меня свой взгляд на это – летать человек, мне кажется, начал одновременно с первыми песнями, с первыми музыкальными произведениями. Их он исполнял, может быть, используя рог быка или зубра. А может статься, что древний человек дергал струны из воловьих жил. Это, впрочем, не столь важно. Важно, что появилась музыка, и душа человеческая воспарила в небесах и научилась с тех пор летать.

– А что Вы любите слушать из музыки? – последовал неожиданный вопрос от Вовочки Колыбанова, который стал прислушиваться к тому, о чем вещал учитель.

– Хороший вопрос, ребята. Отвечу на него подробнее. Особенно я люблю классику. Часто, например, слушаю органную токкату и фугу ре минор Иоганна Себастьяна Баха. Считаю эту фугу своеобразным аккомпанементом к бессмертной ветхозаветной третьей книге царя Соломона «Экклезиаст», в которой сказано:

«Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.

Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает,

Чтобы там опять взойти;…

Что было, то и будет, и что творилось, то творится,

И нет ничего нового под солнцем.…

И вот – всё это тщета и ловля ветра. … Все суета сует и томление духа…».

Какие слова, а, ребята?! Вдумайтесь! Под стать им и великая музыка Баха, в которой мне иногда слышится как бы напутствие композитора, только написанное не словами, а нотами: «Люди, жизнь преходяща, помните об этом и цените каждое ее мгновение».

Бах для меня – бог музыки. Моцарт – музыкальный маг. Бетховен, несмотря на свою глухоту, создавал самую монументальную и героическую музыку. Одна только третья симфония «Es-dur» чего стоит! Сначала автор посвятил ее Наполеону, своему кумиру, но затем переименовал в «героическую». А Вивальди?! Самый животрепещущий композитор. Его «Времена года» так свежи, так проникновенны и мелодичны, что, кажется: они сделаны на все времена, пока жив человек. И так далее. Таким образом, я для себя классифицировал многих любимых композиторов…

Время урока незаметно приближалось к финишу.

– В заключении моего пламенного выступления хочу сказать вам лишь о двух вещах.

Первая. Знаете, мне, грешному, иногда приходит в голову странная мысль, о которой я еще никому не рассказывал из страха показаться сумасшедшим, но вам скажу. Кстати, я надеюсь, что в будущем, вы, как культурные люди, пусть из любопытства, ознакомитесь если не с четырьмя Новозаветными Евангелиями, то хотя бы с самым как бы музыкальным Евангелием от Иоанна. Между прочим оно имеет еще и выдающиеся литературные достоинства. Его читаешь, как будто слушаешь прекрасную музыку и пьешь чистую родниковую воду. Слова в нем не просто звучат, а звучат, как красивейшая мелодия. Вот какое замечательное Евангелие! Первая же строка в нем завораживает: «В Начале было Слово». Моя необузданная фантазия всегда изменяет эту великую фразу на: «В Начале была Музыка». Далее я воображаю величественную Картину Сотворения Мира, происходящего под торжественно-светлые звуки, например, прелюдии и фуги номер восемь «Es-moll» Иоганна Себастьяна Баха. Временами я задумываюсь: а вдруг это не плод моей умственной химеры, а на самом деле Мир рождался, когда вокруг звучала Музыка? А?

К чему это я вам рассказал, ребята? Да к тому, чтобы вы знали, что музыка – это родная сестрица человеческой фантазии и воображения.

Вторая мысль. Хочу пожелать вам, дорогие мои, чтобы вы запомнили одну вещь: какова бы ни была ваша жизнь, счастливая или не очень; как бы ни сложилась ваша судьба, знайте: если вы любите музыку, то вы уже состоялись и преуспели, как человек, и вы всегда в музыке найдете радость и утешение! Мой Вам совет: любите музыку!

Урок подходил к концу. В коридоре у входных дверей третьего «В» класса стояла Ольга Васильевна и прислушивалась к происходящему в нем. Но было очень тихо. Завуч качала головой и удивлялась.