Текст книги "Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558—1561 гг."

Тем временем занявшие Нарву стрельцы и дети боярские начали осваивать город. Пожары мало-помалу были потушены – как писал Ниенштедт, «чтобы тем легче можно было овладеть замком, который хотя с наружной стороны и был довольно сильно укреплен, но со стороны к городу был не так хорошо защищен» (вот и выходит, что авангард Кеттлера, подойдя к Нарве, убедился в том, что пожара нет, ну а раз так, то и причин для беспокойства нет, и, поскольку береженого Бог бережет, повернул назад с известием, что все в порядке), взятые с боем неприятельские пушки русские пушкари и стрельцы Тетерина и Кашкарова развернули против нарвского замка и присоединили их «голоса» к «хору» ивангородской артиллерии. Тогда же один из ивангородских воевод, П.П. Заболоцкий, слывший немецким «доброхотом», обратился к «немцам» с предложением сложить оружие. Он пообещал тем, кто не желает быть подданным русского государя, отпустить восвояси со всеми «животами» и семьями, тем же, кто решит остаться, – компенсировать ущерб, отстроить дома и пр. Ответом на его предложение, согласно сообщению пережившего штурм и короткую осаду Нарвского замка В. фон Зингехофа, стали слова «Отдают только яблоки и ягоды, но никак не господские и княжеские дома»[154]154
  Ниенштедт Ф. Ливонская летопись. С. 15; Петров А.В. Город Нарва, его прошлое и достопримечательности. СПб, 1901. С. 70–71; Renner J. Op. cit. S. 183–184; Die Uebergabe Narva’s in Mai 1558, nach Wulf Singehoff. S. 58.


[Закрыть].

Засевшие в цитадели остатки гарнизона Нарвы и успевшие перебраться под защиту ее стен и башен бюргеры надеялись на помощь воинства Кеттлера, однако, как уже было показано выше, надежды их оказались тщетными – помощи не было. Между тем канонада продолжалась – как писал русский летописец, русские «воеводы приступали до вечера со всех сторон и из наряду с Ыванягорода и из Ругодива из их же наряду стреляли по Вышегороду». Запасов в цитадели было всего ничего (три бочки – tonnen пива, немного ржаной муки и хлеба, лишь сала и масла было в достатке), совсем мало свинца, и пороху оставалось всего на полчаса стрельбы. Замок был переполнен перепуганными бюргерами и их семьями, еще несколько сот нарвитян, не сумевших попасть туда, укрывались в замковом рву[155]155
  Die Uebergabe Narva’s in Mai 1558, nach Wulf Singehoff. S. 59.


[Закрыть]. И когда вечером 11 мая к воротам замка снова подошел нарвский бюргер Бартольд Вестерман, выступавший посредником в переговорах между русскими воеводами и запершимися в цитадели гарнизоном, и предложил капитулировать, на этот раз «прислали немцы бити челом, чтобы воеводы пожаловали их, князьца выпустили и с прибылными людми»[156]156
  Никоновская летопись. С. 295.


[Закрыть].

После кратких переговоров соглашение было достигнуто. И снова дадим слово летописцу – по его словам, царские «воеводы князьца и немец выпустили, а Вышегород и Ругодив Божиим милосердием и царя и великого князя государя нашего у Бога прошением и правдою его взяли, и с всем нарядом и с пушками и с пищальми и з животы с немецкыми (согласно Лебедевской летописи, в Нарве было взято «пушек болших и менших 230», Реннер же, напротив, уполовинивает эту цифру, сообщая, что в руки русских попало 3 falkunen и 2 falkeneten из Риги и собственно нарвских 3 falkunen, 28 kleine stocke, 3 quarter slangen, 42 dobbeide haken и 36 teelnaken, итого 117 пушек и всяких haken-гаковниц. Правда, русский летописец делает оговорку «и с пищалми», то есть можно предположить, что в 230 записаны были не только артиллерийские орудия всех калибров, но и ручное огнестрельное оружие. – В. П.); а черные люди добили все челом и правду государю дали, что им быти в холопех у царя и у великого князя и у его детей вовеки»[157]157
  Никоновская летопись. С. 295; Львовская летопись. С. 264; Renner J. Op. cit. S. 184.


[Закрыть].

Итак, утром 12 мая 1558 г. русские войска заняли всю Нарву целиком. В Москву немедля были отправлены сеунщики с радостной вестью, получив которую Иван Грозный «к воеводам и ко всем детям боярьскым послал со своим жалованием»[158]158
  Никоновская летопись. С. 296.


[Закрыть]. Нарвская эпопея, длившаяся с февраля 1558 г., подошла к концу. Увертюра к Войне за ливонское наследство была отыграна.

3. Потоп. Летняя кампания 1558 г.

Падение Нарвы стало, судя по всему, переломным моментом в истории Ливонской войны (напомним еще раз, что в данном случае речь идет о боевых действиях в 1558–1561 гг. – В. П.). Та легкость, с которой Басманов и Адашев с немногими людьми овладели этим городом, и выявившаяся нагляднее некуда неспособность Ливонской конфедерации (впрочем, эта неспособность, как показали дальнейшие события, была в Москве несколько преувеличена) противостоять действиям русских войск, повлияли на перемену настроения царя. Если на первых порах речь шла о том, чтобы вынудить ливонцев признать свой вассальный по отношению к Москве статус, то теперь на повестку дня встал вопрос о разделе наследства, как оказалось, тяжело, чуть ли не смертельно «больного человека» Северо-Восточной Европы. И, учитывая, что симптомы этой болезни зимой-весной 1558 г. проявились как нельзя более ярко, нужно было, не теряя времени, застолбить право на свою, и лучшую, долю в его наследстве. Как писал А.И. Филюшкин, со взятием Нарвы «перед Иваном Грозным открылись новые волнующие перспективы. Он осознал, что, захватив города, порты и крепости Ливонии, он получит гораздо больше, чем какую-то дань»[159]159
  Филюшкин А.И. Андрей Курбский. С. 101.


[Закрыть]. Собственно, именно это и услышали несчастные ливонские послы в мае 1558 г. из уст царских дипломатов, передавших слова Ивана. Привезенные ими деньги царем приняты не были, послам было ответствовано, как уже было сказано выше, что их словам веры нет, пускай теперь сам магистр и рижский архиепископ бьют государю челом, вымаливая прощение, государь же за их «неисправление» велел своим воеводам «над ыными городы промышляти, толко им бог поможет», почему дальнейшие переговоры не имеют смысла. «Безделные» послы, понурив головы, ни с чем поехали назад, и Б. Рюссов, подытоживая результаты всех этих поездок, с горечью писал, что теперь «ливонцы начали жалеть, что так долго промедлили с деньгами. Но тогда уже нечего было делать»[160]160
  Лебедевская летопись. С. 265; Рюссов Б. Ливонская хроника. С. 362.


[Закрыть].

Тем временем Иван IV, стремясь ковать железо, пока оно горячо, «для большово дела» отрядил «к Сыренску (Нейшлоссу. – В. П.) и к иным городом немецким» свою рать во главе с одним из своих лучших полководцев псковским воеводой князем П.И. Шуйским. Судя по всему, роспись полков готовилась в спешке, экспромтом, потому войско собиралось постепенно, с бору по сосенке, и в бой вступало постепенно, по частям. Первым в «большое дело» ввязались посланные из Нарвы на Сыренск (Нейшлосс. – В. П.) Д.Ф. Адашев и П.П. Заболоцкий. Выслав вперед конные сотни новгородских детей боярских и «князеи казанских Кострова и Бурнаша с товарыщи», которым приказал «дороги от Колывани и от Риги позасечи для маистрова приходу», сам Адашев с главными силами двинулся непосредственно к Сыренску. Русские же стрельцы и казаки вместе с нарвским «нарядом» под началом дьяка Шестака Воронина на стругах на веслах и бечевой тем временем выгребали против течения Наровы.

3 июня немногочисленная рать Адашева (судя по летописным сведениям, за исключением отосланных на Колыванскую и Рижскую дорогу людей, кроме стрельцов головы Т. Тетерина, а их вряд ли было больше 2 сотен, под рукой у Адашева было 3 сотенных головы и, следовательно, порядка 500–600 детей боярских и их послужильцев) появилась под стенами Нейшлосса и приступила к осадным работам – русские «наряд ис судов выняли и туры поставили». 5 июня осадные работы в целом были завершены, «туры круг города изставили и наряд по всем туром розставили, а стрелцов с пищалми пред турами в закопех поставили. И учали по городу стреляти изо всего наряду ис пищалеи по воином»[161]161
  Лебедевская летопись. С. 256; Renner J. Op. cit. S. 187.


[Закрыть]. В этот же день из Новгорода к осаждающим на помощь пришел воевода князь Ф.И. Троекуров «с немногими людми» (кстати, Реннер, описывая осаду Нейшлосса, полагал, что русских было аж 15 тыс. – то ли у страха были глаза велики, то ли ливонский хронист полагал, что московиты, как и полагается истинным варварам, побеждают только числом, а потому и завысил безбожно численность русской рати – бог весть).

Прибытие Троекурова стало последней соломинкой. Сыренский фогт Дирих фон дер Штейнкуле решил не дожидаться, пока русские пушкари пробьют бреши в старых стенах Нейшлосса, после чего свирепые московитские дети боярские и стрельцы полезут на штурм, и сдался на третий день после начала канонады[162]162
  Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 73.


[Закрыть]. «Июня в 6 день князец Сыренской воеводам добили челом, – писал русский летописец, – из города выпросился не со многими людми, а животы ево и доспехи и наряд весь городовой воеводы поимали, а князца выпустили обыскав, безо всякого живота». 7 июня русские вступили в Нейшлосс, воеводы отправили в Москву новый победный сеунч, а воеводы могли ожидать щедрой царской награды. И их ожидания оправдались, ибо в летописи сказано, что, обрадованный полученной вестью, царь «благодарение воздал и молебны велел пети и со звоном. А воеводам послал со своим з золотыми столника своего Григория Колычова»[163]163
  Лебедевская летопись. С. 256; Рюссов Б. Ливонская хроника. С. 362; Archiv. Bd. II. S. 271; Renner J. Op. cit. S. 187.


[Закрыть].

Взятие Нейшлосса-Сыренска открыло череду совершенных в эту кампанию воеводами Ивана Грозного «градоимств». Следующим на очереди стояли Нойхаузен-Новгородок и сам Дерпт-Юрьев, столица Дерптского епископства. Для взятия Дерпта П.И. Шуйский собрал во Пскове немалую (по меркам Ливонской войны) рать – 5 полков с 47 сотенными головами (около 8–9 тыс. детей боярских с послужильцами) и по меньшей мере 2 стрелецких приказа, А. Кашкарова и Т. Тетерина (вместе самое большее 500–600 стрельцов). Примечательно, что один из первых историков этой войны, Т. Бреденбах, не поскупился и определил численность царской рати ни много ни мало, а в 80 тыс. чел.![164]164
  Лебедевская летопись. С. 257; РК 1475–1605. Т. II. Ч. I. С. 28–30; [Bredenbachius Tilmannus]. Historia belli Livonici, quod Magnus Moscovitarum Dux, contra Livones cessit. Lovanii, 1564. S. 42.


[Закрыть]

15 июня 1558 г., спустя неделю после взятия Сыренска-Нейшлосса, полки Шуйского подступили к Нойхаузену-Новгородку, важной пограничной крепости Дерптского епископства. Командовавший гарнизоном Нойхаузена Йорг фон Икскюль отказался сложить оружие и сдать замок неприятелю и сел в осаду. Русский летописец с уважением отмечал, что «билися немцы добре жестоко и сидели насмерть». И снова, как под Нейшлоссом, главную роль во взятии Нойхаузена сыграли русские пушкари и стрельцы. Когда стало ясно, что ливонцы не намерены сдаваться, «воеводы велели головам стрелецким Тимофею Тетерину да Андрею Кашкарову туры поставити блиско города и наряд подвинути к городу». Под прикрытием мощного артиллерийского огня (С. Хеннинг писал, что звуки канонады под Нойхаузеном были слышны в окрестностях соседнего замка Кирумпе, где разбил свой укрепленный лагерь Фюрстенберг и дерптский епископ Герман со своими немногочисленными рыцарями и кнехтами) стрельцы Тетерина и Кашкарова «туры поставили у города у самово». И после того, как русские пушкари «из норяду збили стрелню, а города розбили много», стрельцы пошли на приступ. Немецкие кнехты были сбиты со стен и отброшены в цитадель Нойхаузена, которая подверглась мощному обстрелу из пушек и пищалей. И поскольку Реннер уверенно говорит, что город был взят русскими в результате предательства, надо полагать, что Икскюль не стал дожидаться кровавой резни, которая неизбежно воспоследовала бы за новым штурмом, отбивать который у него не было ни сил, ни желания, и договорился о сдаче[165]165
  Лебедевская летопись. С. 267; Briefe. Bd. I. Riga, 1865. S. 235–236; Henning S. Op. cit. S. 32; Renner J. Op. cit. S. 188–189.


[Закрыть]. Во всяком случае, обвинять Икскюля в предательстве можно только в том случае, если есть желание обелить действия Фюрстенберга. Магистр, пока шла осада замка, стоял от него всего в одном переходе и не сдвинулся с места, предприняв всего лишь одну вылазку 17 июня из своего лагеря.

30 июня русские вступили в Нойхаузен, отпустив остатки его гарнизона восвояси (и по дороге они были ограблены подчистую). К царю были отправлены с сеунчем участники осады князь Б. Ромодановский, Е. Ржевский и Ф. Соловцов, и «к воеводам государь з жалованьем з золотыми послал Игнатию Заболоцкого». Сами же воеводы, не дожидаясь царской награды, «устроя Новгородок и людеи в нем оставя хотели идти с маистром и з бискупом битца, искать над ними дела государева и земского сколко милосердыи бог поможет»[166]166
  Лебедевская летопись. С. 267; Renner J. Op. cit. S. 190.


[Закрыть].

Падение Нойхаузена открыло дорогу русским к сердцу Дерптского епископства и к самому Дерпту, и они не замедлили туда явиться. 6 июля передовые отряды рати Шуйского объявились под замком Варбек, что неподалеку от Дерпта, который был взят без сопротивления. В лагере Фюрстенберга царил разброд и шатание, и магистр не рискнул вступать со своим деморализованным воинством в бой с русскими, свернул лагерь и начал поспешное отступление. Отход превратился в бегство, в ходе которого его арьергард был растрепан отправленным вдогон воеводами А.И. Шеиным и Д.Ф. Адашевым «яртоулом», которым командовали Б. Колычев и Т. Тетерин, и подоспевшими к нему на помощь сотнями Передового полка. По словам псковского летописца, «наши за ним ходили, и многых догоняа били немец», а составитель Львовской летописи к этому добавлял, что «ертаулы за ним (за немецким арьергардом. – В. П.) гоняли верст с пятнадцать и немногих людеи угонили и побили, а телеги и жеребцы многие поимали»[167]167
  Псковская 3-я летопись. С. 236; Львовская летопись. С. 598; Henning S. Op. cit. S. 33.


[Закрыть]. Добавим к этому сообщение С. Хеннинга, согласно которому командовавший арьергардом Г. Кеттлер с трудом спасся от плена[168]168
  Henning S. Op. cit. S. 33.


[Закрыть]. Любопытно, что было бы, если русским всадникам удалось взять его в плен – смогла бы тогда «польская» партия в Ливонии сохранить свое влияние на политику конфедерации? И как бы тогда повернулись события?

Но вернемся к событиям, последовавшим после падения Нойхаузена и бегства орденской рати из окрестностей Кирумпе. Не прошло и недели, как войско Шуйского сухим и водным (по Чудскому озеру) путем вышло к Дерпту. 8 июля перед глазами дерптцев открылась величественная и ужаснувшая их картина. Как писал Э. Крузе, участник тех событий, «широким фронтом неприятель тремя большими густыми колоннами (Бреденбах снова не поскупился и исчислил количество русских в 300 тыс. – В. П.), прикрываясь несколькими сотнями гарцующих врассыпную всадников, наступал на нас»[169]169
  Henning S. Op. cit. S. 33; Historia belli Livonici… S. 44; Mittheilungen aus dem Gebiete der Geschichte Liv-, Ehst– und Kurland’s. Band I. Riga und Leipzig, 1840. S. 471.


[Закрыть].

Подступив к городу, русские немедля начали осадные работы, развивавшиеся с точностью часового механизма по уже отработанному сценарию, в котором все роли были заранее расписаны и отрепетированы участниками не один раз. По словам летописца, «как пришли воеводы к Юрьеву и наряд из судов выняв и стрельцы у города перед турами закопалися и з города немцов збили». Важную роль в начавшейся осаде Дерпта, по свидетельству упомянутого выше Э. Крузе, сыграли немногочисленные (sic – именно так характеризует их число Крузе. – В. П.) стрельцы под началом голов Тетерина и Кашкарова. Именно на их плечи (еще раз подчеркнем, что всего их было не больше пятисот, а скорее всего, и меньше) легла главная тяжесть осадных работ и повседневная боевая работа в «закопех» «перед турами». Попытки дерптцев делать вылазки не имели успеха. Стрельцы, псковская посоха и послужильцы детей боярских упорно, невзирая на сопротивление неприятеля, рыли траншеи, возводили шанцы и батареи под доставленную водой из Нарвы артиллерию. По ливонским меркам ее численность была более чем достаточна. Крузе упоминает 6 медных мортир, метавших в город ядра и зажигательные снаряды-feuerbelle, а также несколько grossen stüken geschütz. Реннер пишет о 8 kartouwen (картаунах), 2 grote fuirmorsers (больших огнеметательных мортирах) и «других больших и малых пушках», andern geschutte klein und groth. Другой немецкий источник пишет, что в шанцах русские установили 14 slangen и kartowen[170]170
  Mittheilungen aus dem Gebiete… S. 472; Renner J. Op. cit. S. 196; Riga’s ältere Geschichte… S. 109.


[Закрыть]. Так или иначе, для устаревших укреплений Дерпта, как показали дальнейшие события, этого оказалось вполне достаточно.

11 июля русская артиллерия начала бомбардировку, «стреляющее, ово огнистыми кулями, ово каменными»[171]171
  Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 74.


[Закрыть]. Положение Дерпта очень скоро стало безнадежным. «А из наряду били шесть ден, – писал русский летописец, – и стену городовую розбили и в городе из наряду многих людеи побили», а неизвестный пскович добавлял к этому, что «мало воеводы постояли, только изготовили пристоуп и постреляли в город ис кривых поушок (тех самых мортир, о которых писали Крузе и Реннер? – В. П.)…»[172]172
  Псковская 3-я летопись. С. 236; Лебедевская летопись. С. 268.


[Закрыть]. Решимость русских была очевидна, среди горожан не было единодушия, ряды его защитников редели от русского огня и дезертирства. Надежды же на деблокаду не было, ибо Фюрстенберг в ответ на просьбы о помощи, по словам Ниенштедта, отвечал, что он «сердечно сожалеет о печальном состоянии города и высоко ценит твердость епископа и почтенной общины; он весьма не одобряет поступок дворян и ландзассов, покинувших своих господ, что, конечно, впоследствии послужит им к позору. Он (магистр) желает, чтобы другие оказали такое мужество, на какое только способен человек, для защиты славного города. Но, несмотря на все его сожаление, он видит, что ему не удастся в настоящее время оказать сопротивление такому громадному, как то он узнал из всех разведываний, войску, какое находится теперь у врага, но, впрочем, он будет усердно молиться милостивому Богу за них, и день и ночь думать о том, как бы набрать побольше народа для войска»[173]173
  Ниенштедт Ф. Ливонская летопись. С. 17.


[Закрыть].

Что оставалось делать епископу Герману в этой ситуации? Ждать, пока русская артиллерия пробьет брешь в стене (а в том, что она это сделает, и сделает достаточно скоро, сомнений не было), после чего «свирепые и дикие» московские дети боярские и стрельцы пойдут на приступ (отразить который гарнизон Дерпта не мог) со всеми вытекающими отсюда последствиями? Или же последовать примеру Нарвы, Нейшлосса и Нойхаузена, сдаться на милость победителя, тем более русский большой воевода, князь Шуйский, еще до начала осады предлагал епископу добровольно принять подданство московского государя? И епископ сделал выбор – как писал псковский летописец, «бискоуп и немцы посадникы воеводам князю Петроу Ивановичю с товарищи град Юрьев здали по мирному советоу, июля в 20 день, на том, што им жити по старине, и с царевыми и великого князя наместникы соудити судиям их, и из домов их и из града не извести»[174]174
  Псковская 3-я летопись. С. 236–237.


[Закрыть]. Первыми в город вступили, если верить Ниенштедту, русские стрельцы. Как писал ливонский хронист, Шуйский вперед отправил несколько сотен своих leibschützen, а другой воевода занял стрельцами рыночную площадь и прилега ющие к ней улицы[175]175
  Ниенштедт Ф. Ливонская летопись. С. 25; Nyenstädt F. Livländische Chronik // Monumenta Livoniae Antiquae. Bd. II. Riga und Leipzig, 1839. S. 58.


[Закрыть]. Надо полагать, что это было сделано не только потому, что стрельцы Тетерина и Кашкарова сыграли важную роль в осаде и падении Дерпта, но еще и потому, что они были более дисциплинированны и управляемы, чем дети боярские и их послужильцы.

В сдавшемся городе русские взяли богатую добычу. Так, согласно Лебедевской летописи, «пушек взяли болших и менших пятсот пятдесят две пушки» (Реннер называет еще большее число – 700 stucke geschutte klein und gross, а рижский хронист сообщает, что помимо нескольких slange и kartowe, русские захватили 120 nye gegaten valkeneten и множество другого gegaten und gesmedet schutte), не считая всякого рода «животов». Б. Рюссов (конечно, несколько преувеличивая ради красного словца) писал, что «невозможно описать, сколько сокровищ взял московит в этом городе деньгами, серебром и золотом, и всякими драгоценностями и уборами от епископа, каноников, дворян и бюргеров. От одного лишь дворянина, по имени Фабиана Тизенгузена, московит взял более 80 000 талеров чистыми деньгами»[176]176
  Лебедевская летопись. С. 268; Рюссов Б. Ливонская хроника. С. 367; Riga’s ältere Geschichte… S. 110.


[Закрыть]. Ради таких трофеев стоило постараться!

Падение Дерпта для Ливонской конфедерации стало ударом еще более сильным, нежели падение Нарвы, и до основания потрясло ее здание. По существу, вся восточная Ливония оказалась во власти Ивана Грозного. Замки и городки падали к ногам русского царя и его воевод подобно переспевшим грушам – участник тех событий, князь А.М. Курбский, писал позднее, что царские воеводы «того лета взяхом градов немецких с месты близу двадесяти числом; и пребыхом в тои земле аж до самого первозимия, и возвратихомся к царю нашему со великою и светлою победою, бо и по взятью града, где и сопротивляшеся немецкое войско к нам, везде поражаху их от нас посланными на ротмистры…»[177]177
  Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 75. А.Л. Хорошкевич подвергла сомнению свидетельство князя относительно того, что русские войска находились в Ливонии до «первозимника», мотивируя это тем, что в конце лета 1558 г. наступление русских войск в Ливонии временно прекратилось в связи с пребыванием в Дерпте-Юрьеве датских дипломатов и приездом в Москву очередного ливонского посольства (Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. С. 221–222; Briefe… Bd. V. Riga, 1876. S. 482). Но хотя Иван Грозный и отозвал в августе большого воеводу князя П.И. Шуйского (в конце августа, ибо 17 августа он еще был в Дерпте. См.: Briefe… Bd. V. S. 482), командовавшего русскими войсками в летнюю кампанию 1558 г., «со товарищи» (и, надо полагать, с большей частью войск), в Москву, тем не менее ни в августе, ни в сентябре, ни в 1-й пол. октября активные действия русских отрядов в Ливонии не прекращались (См., например: Лебедевская летопись. С. 270, 273–274). Другое дело, что и оставшихся на «годование» гарнизонов оказалось достаточным, чтобы продолжить набеги и захваты отдельных плохо охраняемых и защищенных замков. Поэтому фраза Ивана Грозного с упреком Адашеву, которую А.Л. Хорошкевич относит к лету 1558 г., имеет отношение к событиям следующего 1559 г. (Хорошкевич А.Л. Указ. соч. С. 222).


[Закрыть]. Неизвестный русский летописец, основываясь на воеводских «отписках» с полей сражений, был более точен – по его словам, летом 1558 г. «городов немецких государевы воеводы взяли в 66-м году дватцать городов, и с волостьми и с селы…», а псковский книжник говорил о 23 взятых городках[178]178
  Лебедевская летопись. С. 270; Псковская 3-я летопись. С. 237.


[Закрыть]. Орденские и епископские чиновники и должностные лица в панике бежали, покидая их и не пытаясь организовать оборону. Местные же жители «били челом» царским воеводам, чтобы они от царского имени «их пожаловали, не велели воевати», и «князь Петр (Шуйский, командовавший царскими полками в этом походе. – В. П.) с товарищи послал головы з детми боярскими, и головы городки все позасели и черных людей х правде привели»[179]179
  Лебедевская летопись. С. 268.


[Закрыть].

Если бы Иван Грозный хотел действительно покорить всю Ливонию, то лучшего момента, чем в конце лета – начале осени 1558 г., у него не было! Обветшавшее здание конфедерации, разъедаемое противоречиями, грозило вот-вот обрушиться. Как писал Г.В. Форстен, «между дворянством и орденом возникли препирательства; орденские чиновники обвиняли дворянство в безучастии к несчастной судьбе Ливонии, дворяне ставили в вину ордену, что он не доставлял достаточного числа ландскнехтов. Бюргеры думали лишь о своих городских привилегиях»[180]180
  Форстен Г.В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544–1648). Т. I. Борьба из-за Ливонии. С. 102.


[Закрыть], ну а крайними, как это обычно бывает, оказались ливонские «мужики», крестьяне, брошенные фактически на произвол судьбы. Фюрстенберг, не сумевший организовать отпор русскому вторжению, стремительно терял остатки и без того небольшого авторитета и влияния, и в этих условиях подняла голову «партия» Сигизмундовых симпатизантов, сумевшая добиться избрания на пост магистрова коадъютора феллинского комтура Г. Кеттлера, сторонника ориентации на Польшу. Но пока ливонцы судили-рядили о том, что делать дальше, разброд и шатания в стране продолжали нарастать. Мелкие отряды русских и татарских всадников, рассыпавшись «войной» по Восточной и Северной Ливонии, сеяли хаос и анархию, добираясь до самых окраин Ревеля. Но их действия оставались булавочными уколами, не имевшими тех последствий, как действия ратей Шуйского или Басманова. Кто знает, что было бы, если бы под Ревель явился бы сам псковский наместник со всем своим многотысячным воинством и немалым нарядом, а не несколько десятков всадников? И как бы тогда отреагировали ревельские ратманы на июльские и августовские предложения воеводы принять подданство московского государя?

Но этого не случилось. Кампания была на излете, войско устало, многие ратники не выходили из походов и боев с зимы 1557/58 г. и нуждались в отдыхе, «запас себе пасти и лошадей кормить», готовясь к новой кампании. Да и боеспособность войска оставляла желать лучшего – взятые в сбою «животы» сковывали его подвижность, да и сами русские полки существенно поредели, и не столько от потерь убитыми, ранеными, заболевшими и пленными, сколько от отъехавших по домам по разным причинам детей боярских и их людей. Оставляя немногочисленные гарнизоны во взятых городах и замках, царские рати потянулись на зимние квартиры.

И под самый занавес летней кампании 1558 г. случилось еще одно важное событие, имевшее далеко идущие последствия – в русско-ливонский конфликт вмешалась Дания. Ее король Кристиан III решил поучаствовать в разделе ливонского наследства и заявил о своих претензиях на Северо-Западную Ливонию с Ревелем и владения эзельского епископа. В августе 1558 г. датские послы прибыли в Дерпт, где задержались на некоторое время, ожидая «опасной грамоты» для продолжения путешествия в Москву. Круг участников конфликта начал расширяться.