Текст книги "Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в."

Виталий Пенской
Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в.

© Пенской В. В., 2018

© «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

* * *

От автора

Путь к этой книге оказался неожиданно долгим и сложным. Занявшись в начале 2000-х гг. всерьез изучением особенностей развития русского военного дела позднего Средневековья – раннего Нового времени, мы очень скоро пришли к выводу, что устоявшийся взгляд на военную машину Русского государства допетровской эпохи изрядно устарел и, мягко говоря, не соответствует действительности. Яркий образ московского ратного человека, мечтающего о том, чтобы государю послужить, не вынимая сабли из ножен, созданный публицистом и прожектером Петровской эпохи И. Т. Посошковым, ставший неотъемлемой частью «петровской легенды», произвел неизгладимое впечатление на последующие поколения отечественных историков, расценивавших уровень развития русского военного дела московской эпохи чрезвычайно низко.

Уничижительные характеристики и оценки, что давались (и продолжают даваться) русскому войску и военному делу допетровской эпохи, между тем находятся в противоречии с теми результатами внешней политики Русского государства эпохи раннего Нового времени. Ведь именно тогда Москва впервые сделала серьезную заявку на обретение ею имперского статуса и добилась немалых успехов на этом пути, покорив три татарских «царства» и одолев в тяжелой и изнурительной 200-летней войне Великое княжество Литовское (с 1569 г. ставшее частью единого польско-литовского государства – Речи Посполитой), своего главного конкурента в борьбе за доминирование в Восточной Европе. И ведь на эти обстоятельства было обращено внимание – так, генерал Х.-Г. Манштейн в своих записках о России 20-х – 30-х гг. XVIII в. отмечал, что полагать русских простаками по меньшей мере неблагоразумно, ибо «тем, которые составили себе подобное понятие, стоит только прочесть русскую историю семнадцатого столетия, за то время, когда честолюбие Годунова и происки поляков разделили нацию на несколько партий и поставили царство на край погибели… Несмотря на эти бедствия, русские, своими разумными действиями, сумели избавиться от владычества двух, столь могучих в то время врагов, каковы были Швеция и Польша. Менее чем в пятьдесят лет они завоевали снова все земли, отнятые у них во время этих смут, а между тем при этом у них не было ни одного министра, ни одного генерала из иностранцев. Размышляя об этих событиях, нетрудно сознаться, что столь важные предприятия не могут быть задуманы и выполнены глупцами»[1]1
  Манштейн Х.-Г. Записки о России генерала Манштейна. М., 1998. С. 277.


[Закрыть].

Эти слова Манштейна относились к XVII в., к после-смутному времени, когда Россия с трудом оправилась от последствий национальной катастрофы начала XVII в., отбросившей страну, государство и общество на много десятилетий назад. Что же тогда говорить о предшествующем столетии, когда молодое Русское государство еще не испытало пресловутых «великих потрясений» и успешно развивалось? И как тогда сочетать с несомненными успехами Москвы в эти десятилетия мнение патриарха отечественной историографии С. М. Соловьева? В своей классической «Истории России с древнейших времен» он писал о том, что «военная история Московского государства давно уже обнаружила несостоятельность русского войска в борьбе со шведами и поляками, по недостатку искусства ратного…», что многочисленные поражения русских войск в допетровскую эпоху объяснялись «дурным устройством» войска, «совершенной неприготовленностью русского служилого человека к ратному делу», «неуменьем владеть оружием» (sic! – В. П.)[2]2
  См., например: Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения. Кн. V. Т. 9. М., 1990. С. 163; Кн. VII. Т. 13. М., 1991. С. 67 и др.


[Закрыть]. Крымские, ногайские, казанские и сибирские татары, поляки и литовцы с русинами (подданные великих литовских князей), ливонцы и шведы с таким мнением не согласились бы. Не согласились с ним и мы, и желание разобраться (согласно завету другого патриарха исторической мысли, на этот раз немецкой – Л. фон Ранке) в том, а как оно было на самом деле (wie es eigentlich gewesen), точнее, составить для начала для себя непротиворечивую и цельную картину развития русского военного дела в раннем Новом времени, причем с учетом тех серьезных, поистине революционных перемен, которые происходили в военном деле Европы в это время, – в этом и заключалась цель предпринятых нами в начале 2000-х гг. исторических изысканий.

Само собой, за без малого два десятка лет изучения проблемы многое из того, что на первых порах казалось нам как будто очевидным и ясным, сегодня таким уже не видится (так, например, изменилось наше отношене к так называемой «ориентализации» русского военного дела в раннем Новом времени). Пришлось сузить и поле исторического поиска – как говаривал небезызвестный директор Пробирной палатки Козьма Прутков, «никто не обнимет необъятного», поэтому мы решили ограничиться временем с середины XV в. до начала XVII столетия, образно говоря, от сражения на окраинах Русы между московскими полками и новгородской ратью зимой 1456 г. до сражения под Добрыничами между царским войском и отрядами Лжедмитрия I в 1605 г. В эти полтора столетия сложилась и достигла совершенства «классическая», хорошо нам известная (хотя эта известность и довольно обманчива) московская военная машина, а русское военное дело приобрело характерные черты. XVII в., в особенности времена, наступившие после 2-й Смоленской войны 1632–1634 гг., – это уже иная эпоха, «постклассическая», которая чем дальше, тем больше будет отличаться от «классической», и это другая история, требующая отдельного подхода и отдельного исследования.

Отказ от стремления «объять необъятное» позволил сконцетрироваться на изучении важнейших аспектов развития русского военного дела «классического» периода. И, разрабатывая вопросы, связанные с его эволюией, мы намеренно акцентировали наше внимание не столько и не сколько на «истории битв и сражений», но на истории того, что в западной историографии именуется термином warfare, на изучении того, «как это работает», как была устроена московская военная машина, как она функционировала. В этом в известном смысле мы равнялись на классическую «Историю военного искусства в рамках политической истории» немецкого историка Г. Дельбрюка (которая произвела на нас тридцать с лишком лет назад неизгладимое впечатление) и в особенности на не менее классическую «Войну в Средние века» французского исследователя Ф. Контамина[3]3
  Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. III. СПб., 1996; Т. IV. СПб., 2001; Контамин Ф. Война в Средние века. СПб., 2001.


[Закрыть].

Само собой, мы прекрасно понимаем, что проблемы, поднятые в этой книге (несмотря, а может, благодаря ограниченности источниковой базы), вряд ли будут иметь в обозримом будущем (да и вообще когда-либо) более или менее удовлетворительное решение. Предложенная нами картина развития русского военного дела в «классическую» эпоху не более чем авторское видение картины, которое отнюдь не претендует на абсолютную истинность. Но мы надеемся на то, что, во-первых, полученные нами результаты, выводы и итоги (промежуточные, конечно, ибо практически нет сомнений в том, что через 10–15–20 лет многие из них будут расцениваться не так, как сегодня) станут тем фундаментом, той основой, от которой другие исследователи смогут оттолкнуться в своей работе. Во-вторых, прекрасно осознавая необъятность темы, мы преднамеренно ограничились серией очерков, которые затрагивают лишь некоторые, но, на наш взгляд, важнейшие аспекты развития русского военного дела в «классический» период (и тем самым оставили себе простор для маневра – кто знает, может, спустя некоторое время этот текст можно будет дополнить и расширить новыми очерками, иначе расставить акценты в отдельных вопросах и т. д. и т. п.). В-третьих, отбирая вопросы, на которые даются ответы в том или ином очерке, мы исходили из того, что событийная канва русской военной истории раннего Нового времени читателю и без того более или менее ясна (благо обзорных работ на эту тему сегодня не то чтобы хватает, но ситуация с ними лучше, чем пару десятков лет назад). Ну а раз так, то нет необходимости заострять внимание на этой стороне истории военного дела, сосредоточившись – повторим это еще раз – на анализе особенностей работы военной машины Русского государства. Именно здесь, на этом направлении, остается много недосказанного и истолкованного превратно и есть широкое, нет, широчайшее поле для новых и новых исследований. И если наша работа сподвигнет кого-то из ее читателей к исследованиям в этой сфере, то мы будем считать, что одна из главных целей нашей работы была достигнута, ибо тех, кто занимается историей военного дела и военного искусства Нового и Новейшего времени, эпохой Петра Великого, наполеоникой и войн XX в., не в пример больше, чем интересующихся проблемами эволюции русского военного дела в предшествующие эпохи.

Завершая наше авторское вступление, мы хотели бы поблагодарить тех людей, без которых эта книга не появилась бы на свет. Это Д. Селиверстов, с которым мы неоднократно обсуждали многие вопросы, нашедшие свое отражение на страницах этой книги. Это Н. Гуров, которому я давно обещал, что засяду за написание этой работы, и вот выполняю теперь свое обещание. Это А. Чаплыгин, без деятельного участия которого я бы еще долго не осмелился бы приступить к обобщению результатов своих изысканий. Это К. Козюренок и К. Нагорный, на страницах издаваемого ими электронного журнала «История военного дела: исследования и источники» прошли апробацию многие положения и сюжеты этой работы. Это А. Безугольный, без которого эта книга, даже если бы она и была написана, не увидела бы свет, оставшись, как говорится, в ящике письменного стола (в виде электронного файла на рабочем столе персонального компьютера). Наша благодарность и читателям нашей странички в «Живом Журнале» и на других сетевых ресурсах, где размещены наши статьи и материалы по русской военной истории, – без вашей поддержки и заинтересованности имел бы смысл этот проект? Отдельная благодарность и кампании Google, благодаря которой стали доступны в Сети многие редкие и ранее труднодоступные издания материалов и документов, так или иначе связанных с историей русского военного дела. И само собой, наша глубочайшая признательность нашей супруге Т. Пенской, неизменно поддерживающей нас в наших начинаниях и обеспечивающей нам надежный тыл. И напоследок, прежде чем вы, уважаемый читатель, перевернете эту страничку, вспомните, что говорили римские консулы, завершая свою речь при передаче полномочий преемнику, – Feci, quod potui, faciant meliora potentes!

Очерк I. «И дается им корм и питье царское и конской корм…»: как решались проблемы снабжения московских ратей «классического» периода

Американскому генералу О. Брэдли приписывают фразу: «Любители изучают стратегию, профессионалы изучают логистику». В этих словах кратко, но емко выражена вся квинтэссенция современной войны, начало истории которой можно отнести ко временам позднего Средневековья – раннего Нового времени, когда военное дело снова, как это было в древности, стало превращаться из искусства в науку. И в этой новой военной науке проблемам снабжения, точнее, способам их решения изначально отводилось немалое (и постоянно растущее) значение. Характеризуя значимость военной логистики, русский генерал-интендант Ф. К. Затлер писал в 1860 г., что «надобно удивляться, что продовольственная часть, столь важная в военное время, единственно от которой зависит часто успех или неуспех войны, остается до сих пор в таком забвении. Читая военную историю, много встречается вопросов, от чего такой-то главнокомандующий не воспользовался одержанною победою или не сделал такого-то движения, а ответа не находим нигде. Если б военные историки более обращали внимание на продовольственную часть и при описании сражений объясняли, сколько солдаты имели в ранцах сухарей пред сражением, в каком расстоянии были в то время провиантские транспорты и откуда они наполнялись, то, может быть, разъяснилось бы многое, что теперь темно…»[4]4
  Затлер Ф. К. Записки о продовольствии войск в военное время. Ч. I. СПб., 1860. С. VIII.


[Закрыть]

Ничего необычного в таком отношении профессионалов к логистике нет. Напротив, надо удивляться тому, что в исторической литературе изучению этого вопроса уделяется крайне недостаточное внимание, и с этим невниманием связан целый ряд несуразностей и несообразностей в освещении вопросов военной истории и Средневековья, и раннего Нового времени, а хоть бы и в вопросе о численности армий того времени. Но, прежде чем заняться вплотную анализом русской военной логистики конца XV – начала XVII в. и теми способами, какими решали проблемы снабжения полевых армий русские воеводы и дьяки, немного теории и цифр. Характерной чертой военной («пороховой») революции позднего Средневековья – раннего Нового времени стало существенное увеличение численности армий – полевых прежде всего. Там, где раньше действовали сотни, в лучшем случае тысячи воинов, теперь мы видим, что в кампании участвуют десятки тысяч конных и пеших бойцов с соответствующими обозом и поголовьем строевых и обозных лошадей и волов. И если раньше войско в 10 тыс. ратных почиталось как нечто экстраординарное, необычное, выходящее за рамки привычного, то теперь это стало нормой, и отнюдь не редкостью были и более крупные полевые армии.

«Массы давали решительный исход делу», – писал об этом времени известный немецкий военный историк Г. Дельбрюк[5]5
  Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. IV. СПб., 2001. С. 46.


[Закрыть], и эта закономерность была прекрасно осознана и королями, и их военачальниками эпохи раннего Нового времени. Отсюда и их стремление снарядить на войну возможно большее количество конницы и пехоты, непременно с сильной артиллерией – этим новомодным средством ведения войны и одним из важнейших залогов победы в ней. Но вот беда – вся эта масса людей и животных хотела есть и пить, причем животные даже в большей степени, нежели люди, ибо можно воздействовать на совесть, честь, чувство корпоративной этики, наконец, использовать меры дисциплинарного воздействия для того, чтобы рядовой боец согласился потерпеть еще немного, еще чуть-чуть в надежде на то, что ему или выплатят причитающееся денежное и кормовое жалованье (в среднем 1 кг хлеба, 0,5 кг мяса и желательно столько же овощей в день, не говоря о ежедневной выдаче 1–2, а то и более, литров пива или вина – это и лишние калории, и к тому же явно полезнее воды, потому как далеко не всегда она чистая, ключевая), или же разрешать компенсировать причитающееся по договору, но невыданное, «силным иманием» – попросту говоря, грабежом и насилием. Но на лошадей и волов эти меры не действовали, и без регулярной выдачи фуража и гарантированного водопоя они начинали умирать как мухи. А фуража лошадям нужно было немало – каждая лошадь потребляла в день (в среднем) или 25 кг травы, или же, к примеру, 2–3 кг овса, 4–5 кг сена и 2–3 кг соломы.

Легко посчитать, сколько потребуется провианта и фуража на армию, предположим, в 5 тыс. конницы (учитывая, что на 4–6 всадников нужна как минимум одна пароконная повозка с возницей) и 15 тыс. пехоты (на каждые 10 пехотинцев опять же пароконная телега и возница), не забыв при этом, конечно, про артиллерийский парк с его служителями. Безусловно, можно было, конечно, положиться на старый добрый принцип «война кормит войну», а также и на то, что, как писал все тот же Г. Дельбрюк, в XVI в. «хозяйственное управление упрощалось тем, что каждый солдат сам должен был заботиться о своем вооружении, одежде и коне», равно как и «продовольствие войска также в значительной мере предоставлено маркитантам»[6]6
  Там же. С. 45.


[Закрыть]. Однако то, что оправдывало себя в те времена, когда армии были небольшими, сейчас все чаще и чаще давало сбои. Многочисленные армии, проходя по местности, опустошали ее, подобно прожорливой саранче, и не важно, чья это была территория – своя или же чужая, и чем больше была армия, тем сильнее было опустошение. Как долго в таком случае поселяне и горожане могли кормить марширующие через деревни и города войска – вопрос более чем риторический. Осознание этого факта постепенно, вкупе с другими обстоятельствами, привело к перестройке системы снабжения полевых армий Нового времени.

Как обстояло дело с организацией снабжения армии в походе на Руси? С легкой руки имперского дипломата и мемуариста С. Герберштейна в литературе и общественном мнении утвердились представления о крайне непритязательном и неприхотливом воине-московите, ведущем в походе образ жизни, которому позавидовали бы даже спартанцы. Как следует из описания имперца, московит без проблем бивакировал в чистом поле и довольствовался незамысловатой похлебкой из толченого проса, сдабриваемой по возможности чесноком или луком (и если она была, то кусочком свинины). Столь же скромным в удовлетворении своих естественных потребностей в пропитании предстает из описания Герберштейна и преданный друг московита – его боевой конь[7]7
  Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. М., 2008. С. 243, 247, 249, 401.


[Закрыть]. Любопытно было бы, конечно, узнать, кто (или что) был источником для барона в данном случае, откуда он узнал такие подробности военной повседневности московских служилых людей 1-й четверти XVI в., ибо очевидно, что сам Герберштейн не участвовал в походах русского войска и не стоял вместе с ними на бивуаках. Да и вообще вся тональность этого описания наводит на подозрение, что мемуарист тем самым стремился подчеркнуть варварскую природу московитов – этих «детей природы».

Однако сейчас нас больше интересует другой аспект этого рассказа – из Герберштейнова описания логически вытекает соображение, что войско великого князя Московского не нуждалось в громоздких обозах (впрочем, сам Герберштейн так и пишет, что в предпринимаемых походах московиты действуют быстро[8]8
  Там же. С. 242–243.


[Закрыть]) и, в отличие от наемных армий Запада, на походе легко могло обойтись только местными ресурсами. Так ли это было на самом деле? И как решали московские власти проблемы военной логистики, которые, несомненно (вопреки утверждению Герберштейна), стояли перед ними как во время подготовки к кампании, так и во время самого похода?

В отечественной литературе проблемы военной логистики применительно к эпохе позднего Средневековья – раннего Нового времени (это касается более ранних времен), к сожалению, практически не рассматривались (впрочем, как и многие другие аспекты не «истории битв и сражений», а собственно истории военного искусства и военного дела – того, что в западной военно-исторической литературе именуется warfare). Почему так произошло (притом что для советской историографии с ее господством марксистской научной парадигмы внимание к материальной составляющей войн было бы более чем логичным) – ответ на этот вопрос, пожалуй, может составить предмет отдельного исследования. Пока что в порядке гипотезы можно предположить, что, с одной стороны, такое невнимание связано с тем, что проблемы изучения особенностей развития русского военного дела в отечественной историографии никогда не входили в число первостепенных (о чем мы уже писали выше), причем это касается как гражданских историков, так и, как это ни странно, военных (последних больше интересовала «история битв и сражений», но не история военного дела).

С другой стороны, серьезные трудности для изучения вопросов, связанных с военной логистикой, тем более применительно к Средневековью и раннему Новому времени, создавала плохая, если не сказать более того, сохранность источников, прежде всего актовых материалов и делопроизводственной документации. Нельзя сказать, правда, что необходимой информации нет в принципе – на страницах летописей, в актовых материалах 2-й половины XV – начала XVII в., в остатках приказной документации, в разрядных книгах (прежде всего частных) необходимый минимум информации есть. Но для того, чтобы его найти, необходимо в буквальном смысле слова перелопатить горы литературы и документов, с тем чтобы извлечь из них крупицы нужных сведений и затем, подвергнув их анализу, выстроить в итоге более или менее непротиворечивую картину изучаемого явления.

Так или иначе, но в итоге, хотя вопрос о необходимости серьезного изучения проблем военной логистики и был поставлен полтора столетия назад, по прошествии стольких лет воз и ныне остается на прежнем месте. Можно лишь с печалью констатировать факт неразработанности темы (подчеркнем – применительно к рассматриваемой эпохе, не говоря уже о более ранних[9]9
  Редчайшее, чуть ли не единственное исключение – диссертация А. В. Быкова о новгородском войске XI–XV вв., в котором есть небольшой раздел, посвященный анализу проблемы снабжения новгородских ратей (См.: Быков А. В. Новгородское войско XI–XV веков. Дисс. … канд. ист. наук. Великий Новгород, 2006. С. 126–145).


[Закрыть]). Между тем хотя бы самое общее представление о тех трудностях, которые возникали и которые приходилось решать в ходе организации снабжения войск всем необходимым во время военных кампаний позволяют попутно ответить на ряд важнейших вопросов, связанных не только с историей русского военного дела (например, составить более или менее реальное представление о действительных размерах государевых ратей, и не только в рассматриваемый период), но и с историей политической, экономической и пр. Попутно отметим, что в современной западной историографии вопросы военной логистики (или логистики на войне) получили не в пример большее освещение и могут считаться отдельным направлением военно-исторической науки, давно и плодотворно разрабатываемым. Простое перечисление работ, больших (монографии и сборники статей) и малых (отдельные статьи), займет, пожалуй, не одну страницу[10]10
  См., например: Haldon J. et al. Marching across Anatolia: Medieval Logistics and Modeling the Mantzikert Campaign // Dumbarton Oaks Papers, Vol. 65/66 (2011–2012). P. 209–235; Nusbacher A. Civil Supply in the Civil War: Supply of Victuals to the New Model Army on the Naseby Campaign, 1–14 June 1645 // The English Historical Review, Vol. 115. No. 460 (Feb., 2000). P. 145–160; Perjes G. Army Provisioning, Logistics and Strategy in the Second Half of the 17th Century // Acta Historica Academiae Scientiarum Hungaricae. Vol. 16, No. 1/2 (1970). P. 1–52; Shean J. Hannibal’s Mules: The Logistical Limitations of Hannibal’s Army and the Battle of Cannae, 216 B.C. // Historia: Zeitschrift fur Alte Geschichte, Bd. 45. H. 2 (2nd Qtr., 1996). P. 159–187 и др.
  Ср., например: Feeding Mars: logistics in Western warfare from the Middle Ages to the present. Boulder, 1993; Logistics of warfare in the age of the crusades: proceedings of a workshop held at the Centre for Medieval Studies, University of Sidney, 30 September to 4 October 2002. Aldershot – Burlington, 2006; Parker G. The Army of Flanders and the Spanish Road 1567–1659. Cambridge, 1972.


[Закрыть]. И именно там, а не в России были сделаны первые попытки рассмотреть логистические проблемы применительно к русскому военному делу конца XV–XVI в.[11]11
  См.: Hellie К. The Costs of Muscovite Military Defense and Expansion // The military and society in Russia: 1450–1917. Leiden; Boston; Cöln, 2002. Р. 41–66; Smith D. Muscovite Logistics, 1462–1598 // The Slavonic and East European Review. Vol. 71. No. 1 (Jan., 1993). P. 35–65; Stevens С. Food and supply: logistics and the early modern Russian army // Warfare in Eastern Europe, 1500–1800. Leiden; Boston, 2012. Р. 119–146.


[Закрыть] В этом очерке мы попытаемся едва ли не впервые в современной отечественной военно-исторической литературе рассмотреть проблемы русской военной логистики эпохи позднего Средневековья – раннего Нового времени, эпохи формирования и развития централизованного Русского государства и военной (или, если вести речь именно об этом времени, «пороховой»[12]12
  О военной, или «пороховой», революции позднего Средневековья – раннего Нового времени см., например: Пенской В. В. Военная революция в Европе XVI–XVII веков и ее последствия // Новая и новейшая история. 2005. № 2. С. 194–206; О дискуссии вокруг проблемы военной революции см.: Пенской В. В. Переворот в военном деле Западной Европы конца XV–XVII века в новейшей англоязычной историографии // Новая и новейшая история. 2012. № 3. С. 152–158.


[Закрыть]) революции.

Отправной точкой, от которой мы начнем наш рассказ, будет определение примерных размеров некоего физиологического минимума «корма» (название условное, поскольку говорить о централизованном снабжении, согласно определенным, утвержденным властью нормам, говорить применительно к рассматриваемому времени еще преждевременно), который должны получать ежедневно ратники и кони для того, чтобы компенсировать если не полностью, то хотя бы большую часть ежедневного расхода энергии (не говоря уже о том, что не стоит забывать и о «статусном» потреблении, весьма далеком от физиологического минимума) и тем самым сохранить боеспособность. При этом, учитывая, что энергетическая ценность этого минимума не менялась на протяжении столетий (поскольку физиология людей и коней на протяжении этого времени радикальным образом не менялась), имеющиеся сведения можно, на наш взгляд, экстраполировать и на другие времена, равно как и заимствовать недостающие данные оттуда применительно к рассматриваемому периоду.

Начнем с лошадей, поскольку подвижность и ударная мощь армии в эпоху Средневековья и раннего Нового времени (да и позднее тоже) во многом определялась качеством строевых и обозных лошадей, и в первую очередь их способностью переносить дальние переходы и скорые марши, неся на себе всадника, вьюк или же тянуть воз с поклажей. Сила же и выносливость лошади зависела от того, чем и как ее кормить. И снова стоит вспомнить недобрым словом Герберштейновы «Записки о Московии», из которых как будто следует, что татарские кони, на которых в XVI в. ездила большая часть русской конницы, были крайне непритязательны к качеству и количеству фуража («малорослые, но крепкие, [одинаково] хорошо переносящие голод [и работу] и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами»[13]13
  Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. С. 401.


[Закрыть]). Однако сохранившиеся документы и актовые материалы позволяют утверждать, что такое описание не вполне соответствует действительности (тем более что тебеневка далеко не всегда могла решить проблему прокорма лошадей – как, например, зимой 1534/35 г., когда русской рати, посланной в Литву, пришлось действовать в сильные морозы и обильные снега[14]14
  Псковская 3-я летопись // Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 228.


[Закрыть]). И русские лошади (впрочем, и татарские тоже) все же получали несколько иной корм в качестве фуража, причем его, фуража, характер существенно различался в зависимости от времени года.

Несколько выдержек из документов того времени. К примеру, в октябре 1502 г. Иван III наказывал приставу Федору Васильеву сыну Далматову, сопровождавшему крымских послов, «корм давати послом на станех» (то есть, выходит, на один день) по следующей «норме» – «на десять лошадей острамок сена да четверть овса» (обращает на себя внимание тот факт, что татарские лошади должны были получать овес и сено, а не довольствоваться подножным кормом)[15]15
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымской и Нагайской Ордами и с Турцией. Т. I // Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 41. СПб., 1884. С. 441–442.


[Закрыть]. Для сравнения – в 1591 г. «сметой, што надобети лошадем монастырским овса» Иосифо-Волоколамского монастыря предписывалось лучшим лошадям выдавать ежедневно на 10 голов все те же четверть овса и острамок сена[16]16
  Вотчинные хозяйственные книги XVI в. Ужинно-умолотные книги Иосифо-Волоколамского монастыря 1590–1600 гг. Т. I. М.; Л., 1976. С. 32–33.


[Закрыть]. То есть ежедневная сутодача фуража на «строевого» (не рабочего) коня составляла порядка 4–5 кг овса и 6–8 кг сена, и выдавать ее должны были в течение «7 месяцов, с октября с 1-го дни да до месяца мая 1-го дни»[17]17
  Там же. С. 32. Польский шляхтич С. Немоевский писал в начале XVII в., что у московитов «зима действительно длинная, и ³/₄ года надо скот кормить в скотном дворе; только на Вознесенье (то есть неделю спустя Пасхи. – В. П.) начинают выгонять в поле» (Записки Станислава Немоевского (1606–1608) // Записки Станислава Немоевского (1606–1608). Рукопись Жолкевского. Рязань, 2006. С. 196).


[Закрыть]. Любопытно, что и в петровское время армейскими артикулами было предусмотрено, чтобы драгунский строевой конь получал в течение полугода (остальные полгода кони находились на подножном корму) 6 четвертей овса и 90 пудов сена[18]18
  См.: Иванов П. А. Обозрение состава и устройства регулярной русской кавалерии от Петра Великого и до наших дней. СПб., 1864. С. 29–30.


[Закрыть]. Дневная норма при этом составляла около 4 кг овса и 8 кг сена (при этом необходимо иметь в виду, что среднестатистический драгунский конь того времени, времен Петра I, практически ничем не отличался от тех коней, на которых ездила основная масса русских детей боярских 2-й половины XV–XVI в.). И при переводе на подножный корм проблема обеспечения конского поголовья все равно сохраняется. Опыт показывает, что при выполнении легкой работы (таковой считался обычный дневной переход в 35 км) 300–350-килограммовая лошадь (а именно такие лошади составляли основу русской конницы в рассматриваемый период) нуждалась примерно в 30–35 кг хорошей травы ежедневно, а при переходе в 60 км (средняя работа) – уже в 45–50 кг[19]19
  См., например: Калинин В. И., Яковлев А. А. Коневодство. М., 1961. С. 166, 162.


[Закрыть]. Легко посчитать, сколько потребуется в день фуража для конной армии в 10–15 тыс. ратных, если каждый из них будет одвуконь, и добавив к этому числу еще обозных лошадей.

Сохранившиеся сведения позволяют также составить представление о размерах физиологического минимума и для ратников. Для XVIII в. общепринятая годовая норма зерна на душу (имеется в виду взрослый мужчина – работник) равнялась 24 пуда или, в пересчете на калории, 3200 ккал в день. С учетом же расходов на прокорм скота и продажу зерна на рынке «норма» падала до 18 пудов на душу или даже ниже, что в переводе на калории составляло 2100–2400 ккал/сут. Отечественный историк Л. В. Милов, который привел эти цифры, отмечал далее, что «годовая потребность в зерне для крестьянина в три четверти – это суровый режим очень скудного питания (выделено нами. – В. П.), жесткий режим экономии…». При этом, продолжал он, «для XVIII–XIX столетий такая норма (но только для питания) была общепринятой. Она была принята в армии, она же фигурирует и в научной литературе на XIX в. …»[20]20
  Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 2001. С. 388–389.


[Закрыть]

Можно ли попытаться найти некие усредненные показатели размеров «пайка» для служилого человека, к примеру, на XVI в.? Любопытные сведения на этот счет сохранила Литовская Метрика. Так, в 1562 г. великий князь Литовский пожаловал двух московитов, «перелетевших» на его сторону, своим «кормовым» жалованьем. Его размер составил (на каждого) по бочке жита, бочке солода, 2 корца крупы, 2 корца гороха, пуд соли, полть свиного мяса на квартал и дополнительно к этому деньгами на свежее мясо, рыбу и сукно – 4 копы грошей (240 грошей) на год[21]21
  Метрыка Вялiкага княства Лiтоўскага. Кнiга 44. Кнiга запiсаў 44 (1559–1566). Мiнск, 2001. С. 66.


[Закрыть]. В аналогичном случае спустя четыре года другим четырем московским перебежчикам было обещано аналогичное кормовое и денежное жалованье – на квартал бочку жита, бочку солода, полбочки крупы, полбочки гороху, свиная полть, пуд соли и на рыбу со свежим мясом копу грошей[22]22
  Lietuvos Metrika. Kn. № 51 (1566–1574). Vilnius, 2000. S. 60.


[Закрыть]. Зная примерный объем и вес бочки и корца жита и крупы, можно предположить, что в таком случае дневной «паек», обещанный от великокняжеского «скарба» каждому московскому сыну боярскому, равнялся примерно 1 кг ржи, четверти килограмма крупы, столько же гороху, несколько меньше полфунта свинины и 20 г соли. Калорийность такого «пайка» составила бы в таком случае примерно 4,5 тыс. ккал/сут.

Делопроизводство московских приказов столь подробных росписей выдачи «корма», к сожалению, не оставило. Из сохранившихся документов можно лишь представить примерные размеры хлебного жалованья (как, например, в 1578 г. в ливонских крепостях стрельцам и казакам полагалось «на месяц по осмине человеку ржи…», или чуть больше 1 кг ржи, то есть те же самые 24 пуда в год[23]23
  Памятники истории Восточной Европы. Т. III. Документы Ливонской войны (подлинное делопроизводство приказов воевод) 1571–1580 гг. М.; Варшава, 1998. С. 108, 110, 116.


[Закрыть]) и дополнительного «приварка» (в уже упоминавшемся выше наказе Ивана III посольскому приставу Федору Далматову указывалось, что надлежит выдавать «на станех» (то есть ежедневно) «татаром царевым Менли-Гиреевым людем, девяти человеком: тушу баранью, да полгривенки соли, да ставец заспы…»[24]24
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымской и Нагайской Ордами и с Турцией. Т. I. С. 441–442.


[Закрыть] Другой пример – в октябре 1591 г. стрелецкий голова Иван Кашкаров получил из Стрелецкого приказа предписание выступить из Астрахани в Москву на «немецкую службу» (на войну со шведами) со своим приказом конных стрельцов. По дороге в городах Темникове и Кадоме стрельцам Кашкарова надлежало «поопочинуть день пять или шесть», взяв на месте «корму» из расчета «на десять человек по полуосмине круп, по полуосмине толокна…»[25]25
  Акты служилых землевладельцев. Т. IV. М., 2008. С. 137.


[Закрыть]. Но если предположить, что служилые люди должны были к этому казенному «приварку» добавлять свой собственный хлеб/сухари, то мы выходим на ежедневную «норму» примерно в 4 тыс. ккал. И с достаточно высокой степенью уверенности можно предположить, что эта «норма» применима не только к XVI в., но и к более поздним, и к более ранним временам.

Безусловно, подчеркнем это еще раз, применительно к XV–XVI вв. (и тем более к XIII–XIV вв.) вести речь о некоем «стандартном» «пайке», который должен был непременно получать служилый человек в походе, было бы преждевременно. Однако это вовсе не означает, что он должен был довольствоваться той самой Герберштейновой пустой похлебкой из толченого проса и воды на протяжении всей кампании, которая могла длиться месяцами и включать в себя и долгие переходы, и набеги, и «прямое дело»[26]26
  Любопытно в этой связи свидетельство князя Андрея Курбского. Рассказывая о своем участии в Казанском походе 1552 г., он писал, что после того, как был отбит набег крымского хана Девлет-Гирея на Тулу, Иван IV направил часть своих сил «чрез Резанскую землю и потом чрез Мещерскую» и далее степью («великими диким полем») для бережения от внезапного удара со стороны ногаев. «И аки бы по пяти неделях гладом и с нуждою многою доидохом Суры, реки великие, – продолжал далее Курбский, – на устья Барыша речки, идеже и он (то есть Иван IV. – В. П.) в тот же день с войски великими прииде. И того дни хлеба сухого наядохомся со многою сладостию и благодарением, ово зело драго купующе, ово позычающе от сродных и приятел, и другов: бо нам его было не стало аки бы на 9 дней…» (Курбский А. М. История о делах великого князя московского. М., 2015. С. 32). Этот пассаж можно трактовать как указание на то, что собственных запасов сухарей рати, посланной окольным путем, хватило только на 9 дней (ср.: Chase K. Firearms. A Global History to 1700. Cambridge, 2003. P. 17), после чего войско было вынуждено питаться подножным кормом, промышляя, по словам Курбского, охотой и рыболовством.


[Закрыть]. И как полуголодный ратник должен был биться в таком случае с неприятелем «лучным и вогненным боем» и «ручным сечением»?

Для ответа на этот вопрос необходимо определиться: а как, собственно, решалась проблема снабжения русских ратей в те времена? Простейший и самый древний способ – переложить ее разрешение на плечи самих служилых людей, пускай они сами озаботятся тем, чтобы взять с собой в поход необходимый провиант для себя и фураж для своих коней, боевых и вьючных. Так, приняв решение отправиться в поход на непокорных казанцев, юный Иван IV и Боярская дума осенью 1545 г. отправили в Новгород грамоту, согласно которой новгородцы должны были «нарядити» почти 2 тыс. конных людей и 2 тыс. пищальников, половину – конных, а другую – пеших. При этом в грамоте указывалось, что «те б пешие пищалники были в судех, а суды им собе готовити собою; а у конных людей, и у пищалников у конных, суды были ж, в чем им корм и запас свой в Новгород в Нижней провадити»[27]27
  Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Императорской Академии наук. Т. I. 1294–1598. СПб., 1836. С. 184.


[Закрыть]. Другой пример – в 1553–1554 гг. царским указом посошным людям из Углича, Дмитрова, Зубцова, Белой и Твери, которые должны строить и ремонтировать засеки под Тулой, «корму тем посошным людем велено с собою имати своего и конского до тех мест, как лес листом оденетца…»[28]28
  Акты служилых землевладельцев. Т. I. М., 1997. С. 207.


[Закрыть]. Третий, не менее характерный случай – в преддверии Полоцкого похода Иван Грозный «по городом велел послати грамоты, чтоб дети боярские по тем местом, где которым велено были, однолично были и запас пасли на всю зиму и до весны…» (примечательно, что формулировка эта от века практически не менялась – достаточно сравнить это требование с аналогичным предписанием служилым людям, но датированным 1673 г.: «И всяких чинов служилым людем сказать, чтоб они к нашей государевой службе были со всем наготове, лошади кормили и запасы пасли…»[29]29
  Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Т. VI. СПб., 1857. С. 253.


[Закрыть]). При этом в грамоте четко были оговорены и сроки начала кампании, «Николин день осенний», и, как видно из цитаты, ее примерная продолжительность (то есть предполагалось, что кампания продлится с 6 декабря и до 1 марта, три месяца).[30]30
  Баранов К. В. Записная книга Полоцкого похода 1562–1563 годов // Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004. С. 123. Для сравнения – готовясь к походу на Астрахань, крымский «царь» Девлет-Гирей I заявил османскому Касым-паше, что «запас деи татарский знаешь – у татар деи запас будет на месяц, и в силах – на два, а болши деи того запасу у них не будет» (Посольская книга по связям Московского государства с Крымом. 1567–1572 гг. М., 2016. С. 175). Это при том, что, согласно сведениям Книги Большому чертежу, «от Царева города (Царев-Борисов, ныне не существующий город на территории Харьковской обл. – В. П.) до Перекопи скорою ездою ехати 5 дней, а с телегами ехати 2 недели» (Книга Большому чертежу. М.; Л., 1950. С. 67). Без обоза же из расчета 1 телега на 5 человек татары в большой поход не вступали (см., например: Посольская книга по связям Московского государства с Крымом. 1567–1572 гг. С. 225).


[Закрыть]