Текст книги "Вечная история"

Нет, все же ей наконец повезло! Теперь они смогут побыть вдвоем. А где полчаса, там и больше. Только бы он был чуточку посмелее. Хотя, если ему ничего этого не надо…

Сумерки быстро сгустились, и они неспешно зашагали вдоль берега океана. Сначала разбить лед молчания никак не удавалось. Она всем телом ощущала скованность, потом он стал находить какие-то слова. Правда, совсем не те, что были нужны ей. Ну, какая разница, кем она хочет стать после школы! Она хочет стать женщиной. Женщина уже проснулась в ней и теперь только ждала, кто же, кроме нее, заметит это пробуждение.

Ей хотелось, чтобы он взял ее за руку, но она ощущала лишь случайные прикосновения его локтя, когда нога оступалась на неровностях тропинки. Конечно, и эти прикосновения обжигали ее, но этого было так ничтожно мало для просыпающейся в ней женщины. Сколько же может продолжаться эта бессмысленная ходьба?! Джуди взглянула на часы и сказала:

– Ой, уже двадцать минут прошло. Пора поворачивать. Мама будет ругаться.

Однако это не прибавило ее спутнику решимости. Они повернули к гостинице, и она чуть ускорила шаг. Но Джон даже не пытался ее удержать. Обратный путь они прошагали почти молча. Она остановилась перед своим номером в гостинице, он протянул ей руку – как будто перед ним была не женщина, а его школьный приятель – тряхнул ее за запястье и ушел к себе. Правда, перед уходом все же сказал «до завтра». И на этом спасибо.

Джуди долго не могла уснуть в этот вечер. Мать тоже ворочалась на постели. Две женщины, каждая со своими мыслями и страстями не находили успокоения. «Ах, если бы здесь лежала не ее мать, а он. Уж тогда бы непременно что-нибудь случилось», – думала Джуди. С этими бесплодными мыслями, ругая себя, она забылась чутким сном.

Среда

Время неуклонно бежало вперед. Вот уже и четвертый день – осталось всего ничего. Джон лежал на пляже, изредка поднимая голову – не появились ли Джуди с матерью. Он уже видел их утром и договорился, что займет для них место. Так что можно было не мотаться у входа – они придут непременно.

Мать сегодня с утра что-то жаловалась на головную боль, даже думала не ходить на пляж, но отец уговорил ее – солнце лучший доктор. Но матери явно не стало лучше. Было видно, что таблетка аспирина ей не помогла, как не помогло и палящее солнце.

Наконец, появилась Джуди. Она издалека помахала ему рукой, и на душе у Джона потеплело. Он уже забыл о своем вчерашнем фиаско и был готов начать все с чистой страницы. Джуди расположилась рядом с ним, а он, видя ее так близко, снова начал грезить наяву – представлять, какая она там, под этим купальником. Малую частичку ее тайных прелестей увидел он вчера, и с тех пор фантазии периодически накатывались на него, сбивая со всех других мыслей, как штормовая волна сбивает с ног зазевавшегося на берегу.

– Нет, – услышал он голос матери, – я сегодня что-то не в форме. Пожалуй, мне лучше посидеть денек в помещении – мигрень так разыгралась, сил нет.

– Да, конечно, – поддержала ее миссис Уайт. – Солнце при мигрени противопоказано.

Отец сказал:

– Тебя проводить?

– Да нет, не такая уж я больная. Загорай. Смотри, не перележи.

Когда после урока плавания они вернулись на берег, Джон обнаружил перестановку: теперь все четыре топчана, что они занимали, лежали в один ряд – головой к океану. Рядом с матерью Джуди расположился его отец. Они о чем-то оживленно беседовали, но с появлением Джона и Джуди замолчали и снова погрузились в состояние пляжного кайфа.

Джону впервые за эти несколько дней вдруг пришло в голову, что миссис Уайт – не только мать Джуди, но еще и женщина. Она лежала теперь на спине, широкополая соломенная шляпка частично закрывала ее лицо – виден был лишь кончик носа, рот, подбородок. Она, оказывается, удивительно похожа на Джуди, когда не бросаются в глаза эти признаки старости: морщинки вокруг глаз и все такое. Перед ним лежала женщина со всеми соблазнительными женскими принадлежностями. Конечно, это не Джуди, но все же…

В этот день они уходили с пляжа вместе, но опять ни о чем не договорились. Джуди с матерью зачем-то торопились в гостиницу, а отец был расположен пройтись вдоль торговых рядов. Джон нехотя поплелся за ним. Они прошли, наверное, с полмили, как вдруг отец сказал:

– Слушай, а что если нам съездить сегодня на концерт в Норфолк. Вон смотри, – он кивнул в сторону доски с афишей, – ансамбль «Чистое золото». Всего один концерт. И соседей наших прихватим. Знаешь что? Сбегай-ка ты в гостиницу, поговори с матерью, и если она не против, пригласи и наших соседей. А я тебя тут жду. Если все сложится, купим билетики и будем весь вечер наслаждаться музыкой.

Джон мчался как на крыльях. Влетел в номер – дверь в родительскую комнату была открыта. Мать лежала на кровати с закрытыми глазами. Она еще никогда не была так категорична. Нет, нет, и нет. Он поплелся к отцу с неутешительными вестями.

Отца он увидел не сразу. У той афиши его не было. Джон покрутил головой и наконец разглядел футболку отца – тот стоял у телефона-автомата, с кем-то разговаривал и не замечал никого вокруг. Джон подошел поближе.

– Это в двух шагах от нашей гостиницы. Как две капли, похожа на нашу – «Холидей Инн», чуть левее по берегу. Я снял номер 515. Жду тебя в девять часов. Все.

Отец повесил трубку, повернулся, увидел Джона.

– Ты давно здесь стоишь? – брови старшего Гровса недовольно нахмурились

– Только что пришел, – ответил Джон. – Мать не может идти. Она себя плохо чувствует.

«С кем это он мог разговаривать?» – спрашивал себя Джон, однако прямо спросить об этом отца не решался.

– Жаль, – сказал отец. – Ну, что ж, пойдем перекусим. В твой любимый Макдональдс.

Джон съел Большой Мак без всякого удовольствия. В гостиницу они вернулись около семи часов.

В половине девятого отец сказал:

– Я пожалуй пойду покидаю шарики. Знаешь этот боулинг на берегу? Нужно немного размяться.

– Иди, – без всякого чувства ответила мать.

– Я вернусь часов в одиннадцать, – сказал отец, закрывая дверь.

Джон, выслушав это вранье, ушел к себе, включил телевизор и больше в этот вечер из комнаты не выходил.

Джуди с матерью появились на пляже позже Гровсов. Но на сей раз Джуди не волновалась: Джон обещал занять для них место. А это означало, что они опять проведут два-три часа бок о бок.

Она увидела Джона издалека и приветливо помахала ему рукой. Он улыбнулся в ответ. Не успели они расположиться, как миссис Гровс, сославшись на мигрень, покинула их.

Когда после урока плавания они вернулись на берег, Джуди с удивлением обнаружила, что топчан мистера Гровса переместился на место рядом с ее матерью, которая что-то оживленно говорила, но, увидев ее и Джона, замолчала. Что тут произошло за пятнадцать минут, пока они купались?

Джуди впервые за эти несколько дней вдруг остановила свой взгляд на отце Джона. Ему, наверное, под сорок, но он все еще хорошо сложен. У него, наверное, такие же сильные, как у Джона, руки. Мимо ее внимания не прошел и бугор у него в плавках – мистер Гровс лежал на спине, чуть раскинув ноги. Этот бугор так заинтересовал ее, что она на какое-то время даже забыла о Джоне. Вдруг она заметила, как эта масса ткнулась изнутри в материю плавок и замерла, словно готовясь к новому удару по сдерживающей его ткани.

Джуди подняла глаза чуть выше и увидела, что рука мистера Гровса свесилась с топчана, а пальцы словно невзначай прикоснулись к материнской ладони, которая тоже словно бы случайно оказалась в узком пространстве между двумя соседними топчанами.

В этот день они ушли с пляжа все вместе и чуть раньше обычного. Джон с отцом решили еще немного прогуляться, а ее мать потащила в гостиницу. Зачем? Было еще рано, и они могли вполне пройтись вместе с Гровсами. Но Джуди не стала спорить.

Они вошли в номер и обе одновременно плюхнулись на кровати. На ночном столике между ними стоял телефон, и мать потянулась к нему, перетащила на свою сторону, набрала номер портье и спросила, не звонил ли ей кто. Потом она вернула телефон на столик, но не на прежнее место посередине, а поближе к себе.

– Ты ждешь звонка?

– И да, и нет, – ответила мать. – Одна знакомая собиралась приехать – я ей еще до отъезда сообщила, где мы остановимся.

Ах вот оно что, знакомая. Джуди всем своим женским нутром почувствовала обман. Она прекрасно знала, что у матери нет никаких знакомых (да еще женского пола), во всяком случае, таких, с которыми она пожелала бы встречаться во время отдыха. Но телефон и в самом деле скоро зазвонил, мать первая сняла трубку.

– Да. Да, я как раз только что сказала дочке, что это может случиться. Да нет, я запомню. Хорошо. До встречи. – А потом Джуди: – Детка, тебе придется провести вечер одной. Моя знакомая нашла меня. Я обещала провести с ней пару часиков. Сиди дома, смотри телевизор.

И все. Ни слова о том, что за знакомая, уже не говоря о том, чтобы позвать ее, Джуди, с собой. Впрочем, она не так наивна. В гостинице телефоны как хорошие громкоговорители: она отчетливо слышала мужской голос в трубке. Интересно, кого это подцепила ее мамочка. У Джуди имелись на этот счет кой-какие подозрения – после подсмотренной сценки на пляже. Мать вышла из ванной, и Джуди в глаза сразу бросились ее алые губы – слишком яркая помада, слишком эффектные тени на веках. Ишь ты, к подружке собралась. Мать повозилась еще минут десять, потом приложила к губам пальчики и помахала ими Джуди:

– Пока, детка. Ложись спать пораньше. Я приду часов в одиннадцать.

Джуди ничего не ответила.

Мать пришла около двенадцати. Косметика на ее лице заметно поблекла, но зато на нем блуждала улыбка, которая даже мало искушенной Джуди сказала о многом. Минут через двадцать Джуди услышала в коридоре мужские шаги, замершие у соседнего номера.

Четверг

Джон проснулся разбитым и опустошенным. История с отцом, который, в отличие от него, умеет устраивать свои амурные делишки, вконец подорвала его веру в собственные силы и собственную звезду. Он и на пляж-то шел по инерции, подгоняемый отцом, который, видимо, чувствуя себя прекрасно, торопился закрепить вчерашний успех. Были у Джона подозрения насчет отцовского вчерашнего приключения, и он укрепился в них, когда увидел, как встретились его отец и мать Джуди. Нет, ничего из ряда вон выходящего, но что-то мимолетное в их взаимных улыбках, жестах, движениях.

Мать снова осталась дома – мигрень не отпускала ее, и отец, почувствовав себя на длинном поводке, пустился во все тяжкие. Ну, да ладно. Это в конце концов не его, Джона, дело. Пусть себе отрывается. Много ли ему осталось? Просто противно немного и все.

Эти мысли настолько одолевали его, что даже временно вытеснили Джуди на второй план. Но потом он вернулся к реальности. Джуди была рядом. Такая же чистая, как вчера, и такая же желанная. Нет, он положительно не хотел затевать сегодня свои грязные игры с обучением плаванию. Ему претила собственная похотливость. Он был противен себе. А потому лежал молча. Зато старики щебетали вовсю. И о каком-то нашедшемся у них общем знакомом Бобе Крауне, и о своих впечатлениях о Нью-Йорке, и о последнем скандале в Белом Доме… Господи, у них недержание какое-то. Словно они хотят наговориться на всю будущую жизнь.

Джон чувствовал, что ведет себя сегодня так, как те ребята, которых его мать называет «дички», но ничего не мог с собой поделать. Он отправился купаться, даже не позвав с собой Джуди, и вернувшись увидел, как она посмотрела на него недоуменным взглядом. Нет, ей не понять его. Они и думают-то по-разному. Ей вот, небось, и в голову не приходит, что его отец и ее мать… Лежит себе спокойно, наслаждается солнышком.

В этот момент Джуди встала и, не посмотрев в его сторону, пошла в воду. Делала она это, как всегда, осторожно, будто принимала ледяную ванну. Зайдя по пояс, она присела, смешно прижав кулачки к подбородку, а потом поплыла по-собачьи вдоль берега. Тут же рядом с ней оказался какой-то парень, тоже, видимо, из учителей. Она по простоте не отшила его, и тот принялся увиваться вокруг нее, прикасаясь к ней руками. Потом она вдруг встала на ноги и принялась протирать глаз. Парень оказался тут как тут – оттянул ей верхнее веко, якобы пытаясь разглядеть соринку, потом оттянул нижнее.

Джон не мог смотреть на это представление. Почему он не пошел вместе с нею воду? Ведь тогда на месте этого парня был бы он. Хотя он и сомневался – получилось бы это у него так же естественно, как у этого шустряка.

Настроение у Джона совсем упало, и он стал собираться, хотя и часа не успел провести на пляже. В это время на берег выползла Джуди, посмотрела на него и спросила недоуменно:

– Ты уже уходишь?

– Да, обещал матери посидеть с ней, – соврал он.

Поднял голову со своего топчана отец:

– Это ты молодец! Хорошо придумал. Посиди-ка с матерью. А то она совсем расклеилась.

Джон долго завязывал шнурки на кроссовках, размышляя – не придумать ли ему какой-нибудь другой вариант, чтобы можно было остаться, но потом понял, что все пути к отступлению он себе отрезал, и ему придется идти в гостиницу. Что он и сделал.

Это был не лучший день в его жизни – большую его часть он провел в своей комнате, то включая, то выключая телевизор. Он слышал, как пришел, а потом снова ушел отец, слышал что-то вроде перебранки между родителями, но ничто не волновало его. Уснул он рано, и в эту ночь его петушок вел себя тихо и не оставил никаких следов на простыне.

Джуди не могла сказать, что интрижка матери как-то задела ее. Конечно, ей было немного не по себе, но скорее оттого, что мать вот так походя, ничего для этого не делая, устраивает свои дела, а она, Джуди, из кожи вон лезет, а все остается на том же месте.

Джон сегодня был явно не в себе – насупленный, мрачный. Едва поздоровавшись, он нырнул в воду и вернулся через несколько минут, чтобы молча улечься на свою подстилку и погрузиться в какие-то свои мысли, в которые он не собирался допускать ее. Ну что ж, она навязываться не станет.

Джуди поднялась и, чуть поведя спиной, чтобы восстановить подвижность залежавшихся косточек (интересно, видел ли это ее движение Джон?), пошла в воду. Она выработала особую манеру заходить в воду – беззащитная юная красавица, такая нежная и еще по-детски неуклюжая, что это непременно должно было привлечь (так она полагала) внимание принца, окажись он в зоне видимости. Пока этот прием не очень срабатывал. Джон, кажется, так и лежал, уткнувшись лицом в полотенце.

Зато ее заметил какой-то другой парень. Он, конечно, не шел ни в какое сравнение с Джоном, но и это было уже кое-что. Он вежливо помог ей вытащить несуществующую соринку из глаза. Какие у него мягкие пальцы – он так нежно прикасался к ее щеке, что у нее мурашки побежали по коже от удовольствия. Наконец, она поблагодарила его за помощь и выбралась на берег. Джон укладывал в сумку свои вещи.

– Ты уже уходишь?

– Да, обещал матери посидеть с ней, – сказал он.

Вот что значит любящий сын, – подумала Джуди. Она бы ни за что не осталась сидеть со своей матерью по такому глупому поводу, как менструация.

Поднял голову со своего топчана мистер Гровс:

– Это ты молодец! Хорошо придумал. Посиди-ка с матерью. А то она совсем расклеилась.

Джон завязал шнурки на кроссовках, пробормотал «привет» и удалился. Она сделала вид, что ей это абсолютно безразлично. Однако себя ей обмануть не удалось: ее настроение было испорчено настолько, что минут через пятнадцать она тоже стала собираться. Мать приподняла голову, посмотрела на нее удивленным взглядом, потом достала из сумочки двадцать долларов и сказала:

– Перекуси сама. Я еще полежу. И вообще будь в гостинице, я позвоню, если что.

Что «если что»? – спрашивала себя Джуди. Она прекрасно понимала, что скрывается за этой двусмысленностью. Ну и черт с ней, пусть себе развлекается. А она, Джуди, будет сидеть одна в номере гостиницы. Пусть погибает ее молодость. Пусть погибает ее красота.

Она сидела на своей кровати и размазывала по щекам слезы. Ну почему она такая неудачница?! Вроде бы все у нее есть, что нужно. Она встала и подошла к зеркалу, задрала на себе футболочку. Неужели это никому не нужно? Вон они какие – кругленькие, с сосочками-фасолинками. Неужели все это так и пропадет?

Она снова улеглась на кровать.

К вечеру она почувствовала ставшую уже привычной тяжесть внизу живота и поняла, что у нее совсем некстати начались месячные.

Пятница

Мать выглядела посвежевшей – мигрень у нее прошла, и на пляж они отправились все вместе. Впереди шел отец, который уверенно вывел их туда, где уже лежала миссис Уайт. Джуди нигде не было видно. Джон сразу же испытал приступ хандры, которая вроде бы с утра (несмотря на все неприятности вчерашнего дня) отвязалась от него.

– А где Джуди, миссис Уайт? – спросил он, пытаясь выглядеть просто вежливым.

– Ой, ей с утра что-то не здоровится, – сказала миссис Уайт. – Она осталась дома.

Джон искупался и с трудом вылежал на топчане для приличия минут пятнадцать, а потом сказал, что, пожалуй, пойдет прогуляется. Никто его не задерживал, и он, когда с пляжа его уже не было видно, стремглав понесся в гостиницу. Завтра они уезжают. Это был его последний шанс. Он не задавался вопросом – шанс на что. Просто он чувствовал, что не простит себе, если так и уедет отсюда, не повидавшись с Джуди.

У него перехватывало дыхание, когда он постучал в дверь номера 225 и услышал голос Джуди: «Открыто!» Он вошел. Джуди лежала одетая на кровати поверх покрывала и, увидев его, сделала было попытку подняться.

– Лежи-лежи, – сказал он. – Твоя мать сказала, что ты заболела, и я вот решил тебя проведать. Тем более мы завтра уезжаем. Хочешь? – он протянул ей купленное внизу мороженое.

Она разорвала фольгу и стала есть. Но, лизнув несколько раз, отложила угощение в блюдечко, стоявшее на ночном столике.

– Что с тобой? – осторожно осведомился Джон.

– Да так, ерунда. Завтра пройдет.

У него стучало в висках, когда он взял ее за руку:

– Смотри, мороженое капнуло. – У нее на запястье осталась молочно-шоколадная капелька, и он, осмелев, наклонился и слизнул ее. Она вскрикнула, и тогда он приник к ее груди головой. Он сам не понимал, где набрался такой наглости. И снова она не оттолкнула его – осталась в той же позе, в которой он ее и застал. Он запустил руку под ее футболочку и, теряя сознание от счастья и от того, что она не прогоняет его, нащупал то, что пару дней назад увидел мельком на пляже. Она снова издала какой-то странный звук, но не шевельнулась. Он задрал на ней футболочку и принялся целовать сосочки – они оказались твердыми, как его петушок, когда тот просыпался. Нечего и говорить, что теперь он не спал, а рвался на свободу. Джуди закинула голову на подушке – подбородок у нее был теперь выше затылка, а он целовал ее грудь, целовал и гладил, трогал и мял, даже еще не отдавая себе отчета в том, что это происходит в реальности, а не в его буйной мальчишеской фантазии.

Потом его рука опустилась вниз – к ее голым ногам, коленям, а оттуда стала медленно, но неумолимо продвигаться вверх. Петушок его никогда не тыкался в штаны так настойчиво, но Джон еще не знал, что он будет с этим делать. Пока он искал, искал то, от приближения к чему сердце у него билось все сильнее. Джуди издала какой-то сдавленный стон, а он продолжил свои исследования – вот ее трусики, его пальцы пробрались чуть выше и залезли под шелковистую ткань, чтобы почувствовать не менее шелковистую кожу, покрытую волосками. Потом он двинулся чуть ниже. Ноги Джуди подались в стороны – он так и не понял: сами или от его легкого движения рукой, и его пальцы погрузились в неописуемое блаженство. Он нащупал ее влажную щелочку, какие-то нежные неровности, потом его пальцы уперлись во что-то матерчатое…

И тут – о ужас! – его петушок отчаянно дернул головкой и растекся по плавкам жаркими струйками. Джон прекратил свои исследования, замер на мгновение, а потом, пробормотав что-то неразборчивое, бросился вон из комнаты, оставив Джуди лежать на кровати.

Жизнь была кончена. Такого позора он не перенесет. Он не знал, смог бы он довести то, что начал до конца, позволила ли бы Джуди, но уж никак не предполагал, что все кончится так бесславно для него и для его петушка. Он бросился на свою кровать и пролежал там до самого вечера. Когда, наконец, родители появились, он потребовал, чтобы они немедленно, сейчас же собирались в дорогу. Он был настойчив, и они лишь с большим трудом убедили его в том, что разумнее все же отложить отъезд на утро.

Джуди не пошла на пляж. Во-первых, она действительно чувствовала себя неважно, а во-вторых, понимала, что время уходит и если не предпринять никаких радикальных мер, ее знакомство с Джоном так ничем и закончится. Она своей женской интуицией чувствовала, что ее отсутствие на пляже подтолкнет его к действиям.

Она лежала на кровати с книжкой, но дальше первой страницы так и не продвинулась. Мысли ее путались. Неужели он не придет? Неужели она ему абсолютно безразлична как женщина?

Когда раздался стук в дверь, у нее перехватило дыхание.

– Открыто, – сказала она и, когда Джон вошел, сделала вид, что собирается подняться.

– Лежи-лежи, – сказал Джон. – Твоя мать сказала, что ты заболела, и я вот решил тебя проведать. Тем более мы завтра уезжаем. Хочешь? – он протянул ей мороженое.

Она разорвала фольгу и стала есть. Но лизнув несколько раз, положила его в блюдечко, стоявшее на ночном столике. На лице у нее было выражение если и не смертельно больного, то, по крайней мере, страдающего человека.

– Что с тобой? – с искренней заботой спросил Джон.

– Да так, ерунда. Завтра пройдет, – сказала она.

У нее застучало в висках, когда он взял ее за руку:

– Смотри, мороженое капнуло, – сказал вдруг он. Она опустила глаза и увидела у себя на запястье молочно-шоколадную капельку. Она не отняла руку (выглядеть это должно было так: она слишком слаба и потому даже не замечает, что он там делает с ее рукой), и тогда он наклонился и слизнул сладковатую каплю. Она тихонько вскрикнула, и почувствовала, как он приник к ее груди головой.

Больше она уже не могла играть, теперь она была самой собой. Забыв обо всех своих уловках, она наслаждалась. Теперь ей будет с чем сравнивать, успела только подумать она, перед тем как отдаться этим волнам блаженства.

Он почувствовала, как он запустил руку под ее футболку и, теряя сознание от счастья, ощутила его пальцы на своих сосках. Она не смогла сдержать стона. Потом он задрал на ней футболочку под самую шею и принялся целовать сосочки. Она неосознанным движением пошарила рукой по его джинсам (и хотя он был увлечен своим занятием, она почувствовала, как все его тело вздрогнуло). Вот он, значит, какой, подумала она. Тоже твердый и на ощупь немного похож на ее соски, которые – стоит к ним прикоснуться – твердеют, становясь как фасолинки.

А он продолжал мять ее грудь. При каждом прикосновении его губ к кончикам сосков она тихонько постанывала, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.

Потом его рука опустилась вниз – к ее голым ногам, коленям, а оттуда стала медленно, но неумолимо продвигаться вверх. Господи! Она была одним безвольным комком какого-то неземного сладострастия. Вот его рука пролезла под резинку трусиков и погладила ее лобок, потрогала кудрявые шелковистые волоски и направилась дальше, дальше. Ноги у нее сами собой раздвинулись, пропуская его туда, где все уже было мокро и изнывало в ожидании.

Вот его нежные и осторожные пальцы раздвинули ее курочку и продолжили свое исследование, коснулись маленького бугорка, который встрепенулся в предвкушении большего. Вот его пальцы…

Она вдруг в ужасе вспомнила, что у нее месячные, и подумала, что вот сейчас его пальцы встретят преграду в виде уже напитавшегося ее влагой тампона. Это и в самом деле случилось в следующую секунду. Джон неожиданно напрягся, замер на секунду, а потом вдруг вскочил, пробормотал что-то и бросился прочь. Она осталась лежать на кровати полураздетая и почти обезумевшая от желания. Она ничего не могла с собой поделать и, прежде чем осмыслить случившееся, довела начатое Джоном до конца – ее пальчики несколькими энергичными движениями за считанные секунды сняли напряжение. А потом… Потом она погрузилась в отчаяние.

Она называла себя грязной шлюхой, отвратительной гадиной, мерзким чудовищем. Эта грязный тампон у нее между ног стала для нее символом ее нечистоты и отверженности. Джон больше никогда не захочет прикоснуться к ней. К ней больше никто не захочет прикоснуться. Жизнь была кончена.

Когда вечером появилась мать, заплаканная Джуди уже сидела с собранной сумкой.

– Мама, мы уезжаем, – заявила она.

– Что вдруг? – спросила мать.

– Все, я больше не могу тут находиться! Не могу! Не могу!

– Хорошо, детка. Мы поедем. Но завтра утром.