Текст книги "Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди"

– Ванька возвращается!

По радостному выражению его лица князь сразу понял, что хорунжий оправдал их надежды. Сопровождаемый старшинами, Дмитрий Михайлович без промедления отправился встречать всеобщего любимца. Не пройдя и ста шагов, они увидели Княжичево воинство. Разобравшись по двое в ряд, бойцы знаменной полусотни пробирались сквозь толпу ликующих станичников. Возвращались все двадцать пять. Правда, один в предпоследнем ряду и оба в последнем не горделиво восседали на коне, сдержанным поклоном отвечая на приветствия братов, а лежали поперек седла, завернутые в шубы. Однако, как бы ни было, живыми или мертвыми – вернулись все. Не клевать черным птицам-воронам казачьих глаз.

В красавце воине, что ехал рядом с Княжичем, Емельян едва признал Ярославца, настолько тот преобразился. В собольей шапке, нарядном кунтуше и новых сапогах внешним обликом он мало уступал даже Ваньке. Углядев богатую Сашкину добычу, знающий казачьи нравы атаман уразумел – возвращаются с победой, и заслуги Александра в ней, видать, немалые.

Новосильцев с Сашкой не был знаком, поэтому его внимание привлек не ехавший плечом к плечу с Иваном витязь – захудалых в знаменной полусотне быть не должно, а привязанный к его седлу арканом человек. Слипшиеся от засохшей крови седые волосы и болтающаяся на шее петля красноречиво свидетельствовали о том, что он никто иной, как пленник.

При виде атамана, хорунжий дал знак остановиться, полупоклоном поприветствовал начальника и звонким, но, пожалуй, чересчур печальным для победителя голосом, поведал:

– Наказ твой выполнен. Ватага вражеских лазутчиков истреблена, пленник взят.

Кивнув на Сашку, Ванька громко, чтоб все слышали, добавил:

– Это Ярославец отличился, если бы не он, могли б с пустыми руками воротиться.

Как только Княжич спешился, Новосильцев заключил его в объятия:

– Молодец, Иван, мы уж было вовсе отчаялись. Федорто в засаду угодил. Только двое из тех, что с ним пошли, чудом уцелели.

Безрадостная весть не шибко удивила Ваньку.

– Я как чувствовал. Руку на прощание ему жму, а она холодная, словно у мертвеца. Получается, что знак мне свыше был, да я им пренебрег.

– Не казнись, нет твоей вины в погибели Ордынца, – ободряюще похлопал по плечу Ивана атаман.

– Ты ведь не кудесник, твое дело казаков в бой водить, а не судьбы им предсказывать. К тому ж они у всех нас схожие – рано или поздно в бою убитым быть. Жаль, конечно, Федора, да только он уже отмучился. Еще неизвестно, какая нас ждет участь, как бы позавидовать Ордынцу не пришлось.

– Что верно, то верно, – согласился Княжич. – Мы тут такого оборотня изловили, что даже и не знаю, радоваться иль в тоску впадать.

– Идем ко мне, вина маленько выпьем, а заодно решим, как дальше жить да быть, – позвал князь Дмитрий.

Войдя в шатер, он первым делом предложил:

– Может, казаков собрать да приободрить речами наше воинство.

– А надо ли, – пожал плечами Чуб. – Зачем людей зря баламутить. Пусть все как шло, так и идет. Ну, схлестнулись с ляхами, и что с того? Им, католикам поганым, вдвое больше нашего досталось. Давай я лучше распоряжусь, чтоб Тимофей с Кондратом поднимали полк и дальше шли, мы ж чуток задержимся. Надо братьев павших с честью схоронить, а воинский совет держать попозже будем, когда пленника допросим.

Получив благословение князя, Емельян отправился давать распоряжения есаулам. Проходя мимо сбившихся в стаю казаков, он услышал, как один из них, пожилой, изрядно лысый, вещал своим товарищам:

– Не зря Кольцо нас упреждал, что ежели половина уцелеет, уже большое счастье. Шляхта – это вам не татарва немытая. Вон, Федьку прихлопнули, как муху. Был казак и нету, а такого воина еще надо поискать.

– Чего разнылся, собрал вокруг себя базар и воешь, словно баба, – наезжая на лысого конем, воскликнул юный, черноглазый казачишка. – Не такие уж они и страшные, твои поляки, коль недотепа Ярославец аж троих уложил, – и с завистью добавил: – Я сам видел, как он из бою возвращался. Весь в соболях, с самим Княжичем рядом ехал, а поляка твоего непобедимого, словно пса шелудивого, на аркане за собой тащил.

– Ты коня-то осади, не то и до поляков не доедешь. Еще будет меня всякий зеленый лягушонок поучать, – пригрозил лысый, однако, не получив поддержки окружающих, уже с явной робостью промолвил: – Княжичу-то что, ведь он заговоренный, и все, кто рядом с ним, такими делаются. У Ваньки мать настоящею колдуньей была. Вот чары ейные, видать, его и спасают. С малолетства в сражениях, а ни разу даже ранен не был.

Завидев Чуба, казаки приумолкли и вопрошающе взглянули на своего полковника – кому, как не ему разрешить сей спор. Мудрый Емельян не стал даже останавливаться. Мимоходом он насмешливо изрек:

– Про колдовство не ведаю, я Наталью Княжичеву плохо знал, а вот о том, что у хорунжего рубцов от ран поболее, чем у тебя волос, уверенно сказать могу.

Дружный смех станичников порадовал атамана.

– Хорошо, что веселятся, значит, бодрость духа не покинула еще казачков. С Ярославцем очень складно получилось. Таким, как Княжич, быть не каждому дано – это все понимают, а вот холопу Сашке в лихости уступить вряд ли кто захочет, казачья гордость не дозволит.

35

Дав подробное напутствие Кондрату с Тимофеем, куда идти и когда сделать привал, Чуб поспешил обратно к Новосильцеву, ему хотелось поскорее допросить пленного лазутчика.

В княжеском шатре атамана поджидало довольно живописное зрелище. Посреди скамейки стоял бочонок с вином, по обе стороны которого восседали царев посланник и хорунжий. Вкушая хмельное зелье, они вели задушевный разговор. И если князь лишь изредка прикладывался к чарке, то Ванька одним духом опрокидывал в себя большой серебряный кубок.

– Только этого не доставало, – озабоченно подумал Емельян, не понаслышке знавший, насколько буен Княжич во хмелю.

Впрочем, хорунжий был пока не очень пьян. Кивнув Чубу на бочонок, мол, присоединяйся к нам, он продолжил разговор:

– Я о том, что царь Иван намерен нас призвать на помощь, еще лет пять назад слыхал. И знаешь, от кого? От Иосифа, которого сегодня ночью Сашка захватил. Он тогда в Смоленске под видом жида-торговца проживал, мне с Кольцо услуги разные оказывал – одежду справную, иноземное оружие продавал. Так вот, любил пан с побратимом новостями делиться, а новости у него никак не хуже товаров были, всегда свежие, часто прямо из Московского кремля. Так что, хочешь – верь, а коль не хочешь, так не верь, но у паскуды этой даже в боярской думе приятели имеются.

Чуб хотел взять Ванькин кубок, вроде как себе, но тот цепко ухватил свою посудину и, кивнув на раскрытый сундук, без зазрения совести посоветовал:

– Вон там возьми, в нем и кружки, и вино – все имеется.

– Тебе не хватит? – с укором вопросил атаман.

– А ты что, намерен сам Иосифа допрашивать? Так знай – эта сволочь по-хорошему ни слова правды не скажет, наверняка пытать придется. Ну а если на меня сию почетную обязанность намерен возложить, то дай напиться. Я в рассудке здравом над людьми глумиться не умею, – нахально, но совершенно трезвым голосом ответил Княжич. Затем поднялся со скамейки, откинул полог и повелительно воскликнул: – Александр, тащи сюда твоего шляхтича.

Вид доставленного Ярославцем пленника явно удивил Чуба с Новосильцевым. Предупрежденные Иваном, они ждали появления какого-то отпетого злодея, а предстал пред ними обыкновенный, насмерть перепуганный человек. Изрядно сгорбившись, чтоб скрыть свой высокий рост, пан дрожал всем телом и беспокойно озирался по сторонам, настойчиво пытаясь заглянуть в глаза князю Дмитрию. При этом взор его выражал полную покорность и почти собачью преданность. Жалкий вид Иосифа, дополненный окровавленной головой да петлей на шее, вызвал чувство брезгливой жалости не только у царского посланника, но даже у сурового нравом Емельяна.

Заметив такую перемену, хорунжий аж вино пролил. Уж он-то помнил, с какою ненавистью смотрел на него старый знакомец там, в степи, в первый миг их нежданной встречи.

– И впрямь, несчастный жид-торговец, да и только, – пьяно усмехнулся он. Но, обращаясь к Сашке, вновь протрезвевшим голосом попросил: – Александр, распорядись, чтоб начали могилы рыть.

От этих слов Иосиф съежился еще сильней, а Княжич невозмутимо продолжал давать наказ сменившему Ордынца Ярославцу.

– Пики порубите на кресты. Как Федора доставят – позовешь, а я покуда здесь посижу, послушаю, чего мой давний друг поведает, – затем поднялся со скамьи и непонятно для чего стал разжигать совсем не нужный днем светильник.

Прежде чем отправиться исполнять приказ, Александр преданно взглянул на своего наставника. Умный и совестливый Ярославец прекрасно понимал, что всей своей славой обязан ему. Нет, в бою Сашка вел себя весьма достойно, но только если б не Иван Андреевич, то наверняка уже не он, а кто-нибудь совсем другой отдавал бы сейчас казакам скорбные распоряжения, и могил пришлось бы рыть на одну больше.

Меж тем нетерпеливый Чуб приступил к допросу лазутчика.

– Ты что за человек, как в Диком Поле оказался?

В ответ Иосиф со слезами на глазах заскулил:

– Не вели казнить, вели помиловать, бесстрашный атаман. Беда великая со мною приключилась. Человек я мирный, маленький – торговец с городу Смоленску, – и, с опаскою взглянув на Ваньку, заявил: – Вот пан есаул меня знает. Завсегда ему и его другу Ивану-атаману от всей души стремился угодить.

– Не юли, толком сказывай, кто тебя следить за нами послал, – строго вопросил Емельян.

– Поляки, будь они трижды прокляты, кто ж еще.

– А сам ты кто, ордынец, что ли, – недобро усмехнулся Чуб.

– Нет, я родом из сынов Израилевых, через то на родине своей, в Речи Посполитой, большие притеснения терпел. По сей день воспоминания о них в дрожь кидают. Вот от гонений шляхтичей заносчивых я в Московию и убежал. Здесь народ куда душевнее, даже нас, жидов, никто не обижает понапрасну.

– Особенно кромешники царевы, которые вас в речках топят, как котят, – встрял Ванька, приняв на душу очередную порцию вина. Чуб осуждающе глянул на него, не мешай, мол, человеку ответ держать, а Иосиф, ощутив поддержку, уже бойчей залепетал:

– Что ж, верить иль не верить – воля ваша, только грех тебе, пан Иван, над своим преданным слугой глумиться, тем более что по причине близкого знакомства с твоим другом атаманом угодил я в эту страшную историю, как кур в ощип.

– Вот те на, что ж ты, бедолага, мне об этом сразу не сказал, я бы Сашке запретил по башке тебя лупить, – снова не сдержался Княжич. Словно не заметив насмешки, пан продолжил свой рассказ.

– Десять дней назад явились ко мне ночью люди, все при оружии да в латах – одним словом, воины и представились слугами князя Вишневецкого. В бытность мою в Польше я в его владениях проживал, водил знакомство с ясновельможным паном Казимиром.

Почуяв, что взболтнул немного лишнего, Иосиф ненадолго замолчал, но очень быстро преодолел свое смущение.

– Так вот, заявились среди ночи и говорят: известно нам, что ты, поганый жид, с разбойником Кольцо дружбу водишь. Я знакомством с Иваном-атаманом всегда гордился, а потому не стал отнекиваться. Тут они стали требовать, чтоб я их свел с Кольцо, дескать, дело есть к нему у Вишневецкого огромной важности. Поначалу я подвоха не почуял, мало ли какие могут быть дела у князя с атаманом. Уже в пути проведал, чего шляхта замышляет. Откуда-то они прознали, ваша милость, – Иосиф обернулся к Новосильцеву и отвесил земной поклон, – что ты донских казаков в рать московскую призвать намереваешься и решили воспрепятствовать, а для этого удумали прибегнуть к помощи Кольцо, который царя Грозного люто ненавидит.

– Ну и как, уговорили ляхи побратима моего христопродавцем стать? – насмешливо поинтересовался Ванька.

– Не знаю. Однако мне доподлинно известно, что была у них встреча с Кольцо да другими атаманами, что власть царя московского не приемлют.

Не очень-то поверивший его навету, Чуб досадливо махнул рукой:

– Ты нам не об атаманах, а про себя рассказывай. С чего ты, бедный жид, как шляхтич разодетый да при оружии оказался? По какой причине с моими казаками насмерть бился?

Сообразив, что обман не удался, Иосиф начал бормотать о том, как в бой вступил лишь с перепугу, а в шляхетском отряде был за толмача.

Иван тем временем поднялся со скамьи. Не дослушав пана, он устало вымолвил:

– Так я и знал, что ты добром ни слова правды не скажешь.

С этими словами хорунжий подошел к лазутчику и без особого замаха вдарил кулаком в живот. Иосиф согнулся в три погибели, но второй удар, под подбородок, заставил его выпрямиться во весь рост. Видно, вспомнив, что на Руси лежачего не бьют, пан стал валиться на пол, однако Княжич безжалостно схватил своего старого знакомого за окровавленные волосы и ткнул лицом в огонь светильника. Дикий вой вместе с запахом паленой шерсти наполнили шатер.

Изумленный Ванькиной жестокостью, Новосильцев хотел было вступиться за пленника, но не дозволил атаман:

– Не надо, не препятствуй.

Как показал дальнейший поворот событий, Емельян был совершенно прав.

Малость припалив лазутчика, хорунжий отпустил его. Тот, ухватившись за обожженное лицо, принялся кататься по полу, продолжая истошно вопить. Как только пан немного приутих, Княжич вынул кинжал, подцепил свою жертву острием клинка за бороду и поднял на ноги.

– Что небылицы твои слушать я более не намерен, надеюсь, понял? – спросил он с пьяной задушевностью. В ответ Иосиф не проронил ни слова, только перестал скулить.

– Вот и молодец, – по-своему истолковав его молчание, похвалил Иван. – А теперь всю правду говори. Кем, зачем подослан? Да не вздумай снова врать – дураков здесь нет, все среди твоих приятелей в боярской думе остались, – для пущей убедительности Ванька двинул пана кулаком по шее.

Оторвав ладони от лица, Иосиф облизнул обожженные губы и замогильным голосом торжественно изрек:

– Не смей касаться меня, казачье быдло. Да ты знаешь, кого пытать посмел, – воина ордена Христова. Правды захотели, а зачем она вам всем нужна, считай, уже покойникам? Дураков, говоришь, среди вас нет, да ты, разбойная харя, на князя своего взгляни. Вот уж кто воистину безумец. Царь Иван весь род его извел, а он, вместо того, чтоб мстить за кровь родную, воровское войско для Ирода задумал собирать.

Повернув к князю Дмитрию безбровое, покрытое багровыми волдырями лицо, пан продолжил свою проповедь:

– И впрямь ровню себе нашел, казачков-разбойничков, такие же, как ты, юродивые. То от власти государевой на Дон бегут, то воюют за нее. Видать, у всех православных в жилах песья кровь течет: чем больше вас мордуют, тем вы преданней мучителям становитесь. За Русь убогую да веру свою дикую поднялись? Ну ничего, как поднялись, так навечно в землю и ляжете. Волей Папы Римского весь христианский мир в поход крестовый на Московию собрался. Так что не мне, а вам, скотам, да вашему безумному царю Ивану конец пришел.

Новосильцев побледнел и отступил на шаг, слова Иосифа крепко задели царского посланника. Увидев это, тот обратился к атаману:

– А тебе чего надобно, смерти, что ли, захотел? Так будь уверен, непременно сбудется твое желание, всех вас князь полоумный до погибели доведет. Ему-то самому терять особо нечего. Если каким чудом от меча уцелеет, так под топор пойдет. Не в привычке у государя Грозного опальных слуг в живых оставлять.

Распаленный устрашающими речами пан до того вошел в раж, что даже позабыл о Княжиче, а зря. Мимолетное смущение, вызванное столь неожиданным преображением торговца, у Ваньки быстро прошло. Теперь он почти с детским любопытством рассматривал Иосифа. Взгляд его красивых глаз выражал лишь удивление, под стать тому, с которым молодой звереныш из породы грозных хищников рассматривает ранее еще не попадавшую ему в лапы добычу.

– Ну дела, так это ж латинянский поп или как они там называются? Мне Герасим говорил, да я забыл, – насмешливо спросил хорунжий Новосильцева.

– Похоже, католический монах, да еще иезуит вдобавок, – преспокойно заявил князь Дмитрий, приободренный Ванькиным примером.

Сообразив, что запугать ему никого не удалось, пан сам утратил страх, вернее, его вытеснила ненависть. Подступив к Ивану, которого возненавидел еще при давней первой встрече, он глумливо и одновременно зловеще изрек:

– Что, доволен Ваня, как всегда – всех победил. Ничего не скажешь, не обделил тебя бог отвагой да умишком, только не пойму, зачем они тебе. Ты ж не рассудком, а порывами души, что с вином, – кивнул Иосиф на бочонок, – что без вина, вечно пьяной живешь. Сам не знаешь, для чего на белый свет родился. Даже золото и власть, вокруг которых все на этом свете вертится, не уважаешь. Вольным рыцарем без страха и упрека себя мнишь, так ошибаешься. Ты всего лишь пес сторожевой, а твоя вольность только в том состоит, что хозяев сам меняешь. Раньше Ваньке-атаману прислуживал, нынче ж, вижу, в гору пошел, для царя Ивана стараешься. На таких, как ты, Русь окаянная и держится. Вдолбили вам православные попы веру в райское блаженство, муками земными обретенное, а вы и рады. На смерть чуть не с радостью идете, потому как на счастье в этой жизни у вас надежды даже нет. Одного понять не могу, за что господь к тебе столь благосклонен? Думаю, он гневаться не будет, если я ускорю вашу встречу.

Выхватив из рукава стилет, Иосиф бросился на Княжича, позабыв от злости, с кем имеет дело. Глазом не моргнув, тот отпрянул в сторону и нацеленное в горло тонкое, как жало, лезвие лишь оцарапало шею. Продолжая отступать, хорунжий рубанул кинжалом по нанесшей предательский удар руке с такою силой, что напрочь срезанная кисть руки с зажатым в ней стилетом оказалась на полу.

– До чего же вы, поляки, неуемные, еще хуже татарвы, – насмешливо посетовал Иван, прижигая пламенем светильника кровоточащий обрубок пановой руки. Иосиф снова дико взвыл и лишился чувств. Заметив укоризненный взгляд Новосильцева, Ванька пояснил:

– Кровь-то надо остановить, не то сдохнет, сволочь, раньше времени, а мне тоже хочется кой-чего ему напоследок объяснить, да и спрос еще не кончен – пусть уж до конца о задумках шляхты поведает.

36

Очнулся пан довольно скоро. Телесные страдания и тщетность его угроз окончательно сломили Иосифа. Почти животный страх снова поселился в глазах лазутчика. Сидя на полу с искривленным ужасом лицом, бедолага принялся качать, словно мамка малое дитя, свою искалеченную руку.

Иван тем временем вернулся на скамью, зачерпнул вина и стал уже неторопливо попивать хмельное зелье. Осушив кубок, хорунжий задорно вопросил:

– Что, очухался? Прошла охота убивать меня? А то можешь еще раз попытаться, нож-то вон, перед тобой валяется, – кивнул он на отрубленную кисть. При ее виде Иосиф вновь затрясся, но уже истинной, а не наигранной дрожью.

– Не хочешь? Ну и правильно, а то я тебе, черту козлоногому, второе копыто отрублю. Вовсе нечем станет золотишко грести, будешь, как хомяк зерно, за щекой носить свои сокровища, – одобрил Ванька.

Немного помолчав, Княжич снова обратился к пану:

– И что вы, супостаты, вечно к нам с войною лезете? Чего вам еще надо? И так гостями к себе пускаем, как к равным относимся, несмотря на то, что вы гребете все подряд да наподобие сорок в гнездо свое уносите. Ан нет, и этого вам мало, в какого бога верить нас учить решили. Царь им, видишь ли, пришелся не по нутру. Мне он тоже, откровенно говоря, не очень нравится. Только это наш православный государь, помазанник божий, какой уж есть, с таким и живем, знать, другого не заслуживаем. Или, может, вы, поляки, своего царя на престол московский посадить задумали?

Заметив, как Иосиф вздрогнул, Иван понял, что очень недалек от истины.

– Ну а это уж совсем дурацкая затея, – презрительно промолвил он. – Русский православный человек гонения власти, как божью кару принимает, а иноземное нашествие – как антихриста явление, и никогда с ним не смирится. Ханы вон ордынские не вашим папам да королям чета, но и они о нашу веру лбы разбили. Где ханы эти ныне – в Крыму остались да в Сибири.

Вновь наполнив кубок, Ванька предложил почти подружески:

– Выпить хочешь?

Поляк в ответ лишь помотал головой, отказываясь от угощения.

– А чего так, вы ж, католики, не меньше нашего пьете и не тебе меня душою пьяной корить. Да и не пьяная она, просто не такая, как у вас, латинян, только и всего. О жизни со смертью толкуешь, да что ты про них знаешь, соглядатай несчастный. Сейчас-то вон, сидишь, дрожишь, словно лист осиновый, а как кончать тебя станем – наверняка в штаны напустишь. И знаешь почему? Потому что лживый ты насквозь, не настоящий, от того будешь трудно помирать. Сам священник, хоть и католический, но даже в царствие небесное искренне не веришь, власть да деньги ставишь превыше всего, а чтоб без трепета, достойно помереть, надо совесть чистую иметь и душу, богу преданную. Вот они, когда представимся на страшный суд, понадобятся, а богатство с властью там, пожалуй, ни к чему.

Не замечая, что притихшие князь и атаман, никак не с меньшим интересом, чем пан, внемлют его речам, Иван продолжил свои откровения.

– Что и как ценить, меня ордынцы еще в младенчестве обучили. И без твердой веры в царствие небесное человеку жить никак нельзя. Иначе весь свой век трястись придется от страха пред грядущим небытием, тогда уж лучше вовсе не родиться, – заключил хорунжий и, выпив налитое Иосифу вино, умолк.

В это время в шатер вошел Ярославец. Степенно поклонившись Чубу с Новосильцевым, он обратился к Княжичу.

– Иван Андреевич, все готово, прощаться можно с нашими братами убиенными.

При виде окровавленного ворота Ванькиной рубашки небесно-голубые Сашкины глаза расширились от изумления, но, узрев валяющийся на полу обрубок человеческой руки с зажатым в ней стилетом, он сразу догадался, что к чему, и потянулся за кинжалом.

– Не надо, Александр, незачем тебе поганить руки о такое дерьмо, – остановил его Иван. – Это мне, вражьей кровью по ноздри измазанному, еще куда ни шло.

Встав со скамьи, Княжич обратился к атаману:

– Дозволь пойти, в последний путь бойцов погибших наших проводить. А этот, – Ванька угрожающе взглянул на пана, – теперь все расскажет. Ну а если станет снова хвостом вертеть, мы вон с Сашкой с похорон вернемся, они наверняка души веселья нам прибавят, тогда уже совсем по-свойски с оборотнем этим побеседуем. Слышь, Иосиф, – обратился он к пленнику, – на куски тебя порежу да стервятникам скормлю. И на жалость не надейся, мне гораздо меньших сволочей, чем ты, убивать доводилось.

Опираясь на плечо Ярославца, малость раненый, но изрядно пьяный Ванька направился к выходу. У порога он внезапно обернулся и, столь несвойственным ему надменным голосом, заявил:

– А насчет быдла и песьей крови я, Иосиф, так скажу: мой дед тебе подобного в псари б не взял. Только мне начхать на родовитость, как свою, так и чужую. Господь людей всех создал равными, по своему подобию. Это уж они потом сами князей с боярами придумали.

Крепко удивленный его последними словами Новосильцев после Ванькина ухода вопрошающе взглянул на Чуба. На что тот не без гордости ответил:

– А ты как думал? На Дону любого звания люди встречаются, и прозвища напрасно не даются.

Жестокость – Княжича оказалась не напрасной. Вымолив у царского посланника обещание не казнить его, Иосиф рассказал всю правду о том, как оказался средь шляхетских лазутчиков. Откровения поляка не сильно удивили много чего понявшего за последнее время князя Дмитрия.

На Московию католический монах был заслан в самом начале Ливонской войны. Видать, уже тогда отцы-иезуиты стали приглядываться к русским землям. Известие о решении государя Грозного отправить в донские станицы своего посла да призвать казачество к себе на службу, как и предполагал хорунжий, Иосиф получил прямиком из Москвы, от знакомого боярина. Отослав гонца с сей вестью в Варшаву, пан сам не ожидал, какой поднимется переполох. Не прошло и месяца, как тот вернулся со строгим повелением не допустить вступления донских казаков в войско русского царя. Понимая, что даже хитроумному Иосифу это сделать не по силам, отцы-иезуиты прислали в помощь соглядатаю отряд бывалых, знающих московские обычаи, бойцов. Деньги же на подкуп разбойных атаманов были только обещаны, а потому Иосиф не рискнул сунуться к станичникам, чем дал возможность Новосильцеву опередить себя. Особые надежды ляхи возлагали на наемников малороссов, которые должны были вступить в Хоперский полк, чтоб завести его в засаду и подвергнуть полному истреблению. Причем задумки шляхтичей не ограничивались только уничтожением верных русскому царю донских казаков. Их гибель было решено предать огласке, как очередное бессмысленное зверство царя Ивана, чтоб взбунтовать весь Дон.

Закончив каяться, поляк с мольбой взглянул на князя Дмитрия. Раздавшиеся за стеной удары топора опять повергли пана в трепет.

– Не боись, то казаки пики рубят на кресты, а не виселицу ставят. Впрочем, если Княжичу сказ твой передать, он без виселицы обойдется, как кот крысенка, голыми руками тебя придушит, – насмешливо сказал Новосильцев.

– Но ты же обещал, – еле слышно прошептал лазутчик.

– Коль обещал, так отпущу. У нас, в отличие от вас, уговор дороже денег, – тяжело вздохнул царев посланник и вызвал начальника охраны.

– Отпусти эту сволочь, пускай метется на все четыре стороны, да поскорей.

Заметив недовольство атамана, он виновато вымолвил:

– Не серчай, Емельян, сам знаю, что глупость делаю, но иначе поступить не могу.

– Да я не серчаю, слово данное надобно держать, только если мы к полякам в руки попадем, живыми не уйдем, будь уверен, – ответил Чуб.

– А разве нам с тобой пощада их нужна?

– И то верно, – согласился Емельян, глаза его при этом сверкнули молодо да лихо, не хуже, чем у Ваньки Княжича.

Выйдя из шатра, князь Дмитрий посмотрел на убегающего лазутчика. Несмотря на все свои увечья, тот проворно, словно крыса, юркнул в траву и скрылся из виду.

37

Схоронить своих товарищей казаки порешили у подножия придорожного кургана, дабы видел каждый проезжающий последнее пристанище славных витязей, павших за отечество и веру. Новосильцев с Чубом пришли последними, встав на равных среди скорбно обнаживших свои лихие головы бойцов знаменной полусотни. Возле первой с краю могилы лежал Ордынец. Смерть не шибко изменила лик удалого казака. Лишь восковая бледность красноречиво свидетельствовала о том, что отважная душа навсегда покинула сильное молодое тело. Пригладив черные, растрепанные ветром Федькины волосы, хорунжий поцеловал покойного в холодный лоб, троекратно осенил крестным знаменем и дал казакам знак опускать его в неглубокую, наспех вырытую саблями могилу. Затем черпнул земли в свою нарядную шапку и со словами:

– Прощай, друг, прощай, душа казачья, – высыпал ее на Федьку, чтоб укрыть его навек от мирских печалей да радостей. Остальные казаки последовали Ванькину примеру. Как только князь с атаманом бросили по пригоршне земли на уже выросший могильный холмик, Ярославец воткнул в него сделанный из древка пики православный крест, и траурное шествие двинулось дальше. Простившись со всеми погибшими собратьями, хорунжий принялся читать поминальную молитву. Кода прощанье с убиенными закончилось, Иван почуял на себе полсотни полных скорби взглядов. Что ж, кому, как не ему, пусть приемному, но все же сыну православного священника, надлежало приободрить ужаленные страхом смерти души живых и благословить на божий суд души мертвых.

Став между замершим в скорбном молчании казачьим строем и рядом свежих могил, Княжич вновь заговорил, но уже не словами Священного Писания, а своими:

– Вот и все, проводили мы, казаки, наших братьев в мир иной. Жизнь со смертью, словно день да ночь, соседствуют и каждому рубеж меж ними суждено перейти. На сей раз призвал господь воинов доблестных: Федора Ордынца, Алешу Красного, Степана Ветра, – хорунжий перечислил по именам и прозвищам всех погибших. – Знать, в небесной рати в храбрых витязях тоже нужда имеется. Дай бог нам, как дал им, славно путь земной пройти да с честью пасть в бою за друзей, отечество и веру. Не хмурьте брови, казаки, не томите души мыслями печальными. Каждому свое – им память вечная, – кивнул хорунжий на могилы, – нам же в скором времени с супостатами сразиться предстоит, а печаль в бою плохая спутница, – с задором заключил Иван и, лихо сверкнув своими пестрыми очами, одел простреленную шляхетской пулей шапку.

Новосильцев с Чубом даже оглянуться не успели, как Княжич уже несся вслед ушедшему полку.

38

Ближе к полудню, когда вдали показался ставший на роздых полк, Чуб поравнялся с ехавшим впереди отряда в гордом одиночестве Ванькой.

– Ты чего такой грустный? Казакам печалиться не велел, а сам хмурый, словно туча грозовая. Гони тоску-кручину, Ванька, ты ж у нас нынче именинник. Всего три дня в походе, а уже успел самим шляхетским рыцарям бока намять. Рану-то землею хоть присыпь, – указал он на отметину, оставленную пановым стилетом.

– Землей нельзя, гноятся раны от нее, так мама говорила, – тихо, как бы лишь из уважения к атаману, ответил Княжич. Произнесенное почти по-детски прошедшим сквозь огни и воды казаком слово «мама» обескуражило Емельяна и он умолк.

«Все-таки Иван, даже по казачьим нашим меркам, шибко странный человек. Вражью душу загубить или лазутчика пытать ему что воды напиться и в то же время, как малое дите, никогда не скажет «мать», а всегда «мама» говорит», – подумал Чуб.

Первым их молчание нарушил Ванька. Как бы разгоняя тягостные мысли, он тряхнул кучерявой головой и уже своим обычным звонким, чуток заносчивым голосом спросил:

– Чего Иосиф-то поведал? Иль опять мне жилы из упыря из этого прикажете тянуть?

Услышав про лазутчика, князь, который ехал сзади их рядом с Ярославцем, охотно сообщил:

– Много интересного знакомец твой порассказал. Поляки-то намеревались малороссов к нам заслать да прямиком на все шляхетское войско вывести.

К удивленью Новосильцева, сие известие совсем не удивило Княжича. По достоинству оценив вражескую хитрость, он сказал:

– А что, с умом задумано, – и тут же поинтересовался: – Смерть-то хоть пан принял безропотно, как иезуиту подобает, иль опять свиньею недорезанной визжал?

– Да жив он, сволочь. Прежде чем соратников своих предать, пройдоха этот у меня пощаду вымолил. Вот и пришлось слово данное сдержать, – признался князь Дмитрий.

– Думается мне, что большую ты промашку, княже, допустил, доброту такую проявив, она ведь, как известно, не бывает безнаказанной, – усмехнулся Княжич, не подозревая, что встретится с Иосифом аж через три десятка лет и тот поставит точку в книге его жизни.

– Ну да ладно, чего теперь об этом говорить. Нет занятия глупей, чем жалеть о содеянном. Давайте лучше порешим, как до царева войска станем добираться. Или так и будем с оглядкой идти, новых пакостей шляхетских дожидаться?