Текст книги "Техно-Корп. Свободный Токио"

Накамура сомневался вплоть до дня, пока не получил от суррогатной жены своего ребенка. Девочка.

– Я не дала ей имя, – сказала суррогатная жена, вручая ему ребенка.

Накамура снова предложил ей остаться. Вместо ответа она протянула ему бумаги о разводе и отказ со своей стороны от претензий на ребенка. Материнских чувств к ребенку Накамура не заметил. Это была просто работа. «Хорошо еще, она пришла ко мне домой, а не передала девочку где-нибудь в токийском метро», – подумал он, уложил ребенка в приготовленную кровать, подписал документы и проводил бывшую суррогатную жену до выхода.

Больше они никогда не встречались. В память о ней у Накамуры остался лишь медицинский отчет на имя Шики Сакаи да, собственно, ее ребенок, девочка, которую он назвал Юмико… Ну, и еще долг Вэдимасу. Обещанное одолжение, о котором начальник «Тиктоники» вспомнил сразу, как только Накамура получил свою дочь. Теперь пути назад быть не могло. И Раф Вэдимас вцепился в него, как собака на бегах в резинового кролика, хотя Вэдимас вообще-то больше походил на бультерьера. Невысокий и коренастый. Он пригласил Накамуру к себе, но вместо беседы в кабинете отвел врача в сердце коррекционного центра – место, где содержалось большинство заключенных. Подключенные к системе, они не двигались, не жили, но и не были мертвы. Им не требовалась охрана – система не выпустит их сознание, а все эти тела – это лишь оболочки, плоть, груды мяса и костей, не больше. Тюрьма была безопасной и тихой. Капсулы с заключенными не охранялись. Модуляции проектировали проходившие коррекционные циклы. Коэффициенты исправления разнились. У одних они колебались в желтой зоне, у других ползли к зеленой, а у третьих пестрели предупредительным красным. Именно об этих заключенных и хотел поговорить начальник тюрьмы с доктором Накамурой. Очень скоро система поставит на них крест, сотрет личность и неловко соберет что-то приемлемое для общества. Вернее, система лишь сотрет личность, собирать придется доктору Накамуре, лепить новую личность, заливая в мозг принятые законом базисы поведения.

– На мой взгляд, это уже не люди, – сказал Раф Вэдимас, остановившись возле капсулы, над которой проектировался процесс удаления личности.

Сейчас система уничтожала самые свежие воспоминания – неспешно, неторопливо, мучала свою жертву, словно психопат, который вместо того, чтобы перерезать глотку, предпочитает разделывать жертву по частям, сохраняя ей до последнего мгновения жизнь, оставляя ее в сознании.

– Скажи мне, – начальник тюрьмы заглянул в черные глаза доктора Накамуры, – что ты чувствуешь, когда собираешь их личности заново? Каково это – играть в Бога?

– Я не играю в Бога, – сказал Накамура, чувствуя, как разговор становится слизким, вызывая неприязнь. – Процесс бесконтролен. Базисы установлены законом. Я только заливаю их в голову сосуда… – доктор запнулся.

Ему не нравилось называть заключенных, которым стерли личность, сосудами, но это было лучше, чем «оболочка», или «тело», или «приемник» – именно так назывались заключенные в официальных документах. «Уж лучше сосуд», – решил Накамура, когда впервые оказался в «Тиктонике» и услышал этот термин от персонала. Начальник тюрьмы обычно называл таких людей «жмуриками». Это название не нравилось Накамуре еще сильнее, чем «приемник». Начальник тюрьмы словно подчеркивал бесполезность этих программ и работу медицинского персонала. Но ведь люди после процедуры коррекции жили. Накамура читал о том, что некоторые из них создают семьи, становятся полноценными членами общества. Разве «жмурики» или «зомби» – так Вэдимас тоже иногда называл их – могут завести семью?

Несколько раз Накамура пытался высказаться по этому поводу, заставить Вэдимаса проявить хотя бы толику уважения к прошедшим корректировку людям. Он принес выпуск нейронного журнала, где рассказывалось о «жмурике», который стал отцом. Начальник тюрьмы не взглянул на статью. Он выбросил журнал в урну и громко, устало рассмеялся.

– Ты слишком много читаешь, доктор, – сказал он Накамуре. – Если хочешь узнать, как живут жмурики на самом деле, то найди одного из них и посмотри сам. Это ад. Биологический элемент социума. Они питаются, гадят и делают то, что им говорят. Представь себе младенца с телом взрослого, которому в голову залили способность разговаривать и подчиняться. И не смей говорить, что базисы содержат достаточно информации, чтобы сформировать зрелую личность. Зрелая личность получается лишь на бумаге. В действительности это овощ, синергик…

Сейчас, сделав Накамуру своим должником, Раф Вэдимас вел доктора вдоль капсул с заключенными и снова говорил о «жмуриках». Только теперь в этих разговорах было что-то еще – Накамура чувствовал эту слизкую, недобрую субстанцию, заложенную в слова начальника тюрьмы подтекстом. А потом еще Вэдимас достал из кармана искрящуюся внутри капсулу проекта «Население-2» и начал беспечно подбрасывать ее в воздух.

– Знаете, что это такое, доктор? – спросил он, заглядывая Накамуре в глаза.

Накамура знал. Он и сам, перед тем как получил приглашение в «Тиктонику», чуть не стал членом проекта «Население-2», обещавшее людям второй шанс, воскрешение. Их сознание извлекалось из тела и помещалось в капсулу, подключенную к системе. Проект замышлялся изначально как память и утешение для родственников – теперь они могли получить не только прах тела умершего, но и осколки его разума. Первые капсулы были автономны. Они работали почти год, затем гасли, развеивая остатки сохраненного сознания. Закон запрещал извлекать сознание у живых, поэтому процедура проводилась над телом мертвеца. Никто не знал точно, какой процент сознания попадает в капсулу, да и попадает ли вообще. Но родственники готовы были платить за надежду. Поэтому проект развивался. Привлекались более квалифицированные ученые. Проект взрослел.

Планировалось объединить извлекаемые сознания в нейронную сеть, к которой мог бы подключиться живой человек и встретиться с усопшим родственником. Процедура извлечения сознания стала более качественной. Капсулы усовершенствовали. Теперь они были подключены к системе, способной поддерживать их стабильность долгие годы. Оставалось лишь доказать, что извлеченное сознание не разрушено смертью – вот в это Накамура и не верил. Проект был зародышем, но его пытались превратить в зрелую панацею, способную спасти от смерти. «Как бы не так!»

– Зачем нам эта капсула? – спросил Накамура начальника тюрьмы, чувствуя недоброе.

Раф Вэдимас поднял капсулу, зажав между указательным и большим пальцами. Синий свет внутри капсулы был ярким.

Получив предложение присоединиться к проекту «Население-2», Накамура долго изучал документацию. Он всегда считал, что свет капсул – это всего лишь рекламный ход, но, изучив конструкцию капсулы, с удивлением отметил, что искрящаяся субстанция внутри неизбежна. Можно было лишь скрыть это, сделав оболочку капсулы непрозрачной. Да, оболочка была рекламным ходом, но все остальное…

Сейчас, когда Раф Вэдимас разглядывал этот искрящийся свет внутри капсулы, его глаза казались неестественного василькового цвета.

– Это не мертвец, – сказал он, продолжая изучать искрящийся свет. – Это был живой человек. Больной, но еще живой. Его тело невозможно было спасти, но вот разум… – неожиданно Раф Вэдимас без предупреждения бросил капсулу Накамуре. – Разум в ваших руках, – сказал он, когда доктор неловко поймал капсулу.

Накамура хотел сказать, что извлекать сознание из живых людей запрещено законом, но вместо этого выкрикнул что-то невнятное о том, что мог уронить капсулу, – сомнений в том, что в капсуле действительно сознание живого человека, не было.

– Ты хоть понимаешь, какие они хрупкие? – гневно уставился он на Рафа Вэдимаса.

– Конечно, – сухо сказал начальник тюрьмы. – Только какой прок от этой капсулы, если не найти для нее сосуд?

– Сосуд? – Накамура похолодел.

– Ты все еще кое-что мне должен, доктор, – напомнил Вэдимас.

Они стояли возле ряда капсул с заключенными, коэффициент реабилитации которых находился в красной зоне. По статистике, из десяти случаев лишь одному удавалось выкарабкаться.

– Ты понимаешь, что просишь меня сделать то, что может отправить нас самих в тюрьму? – спросил Накамура начальника «Тиктоники».

– На мой взгляд, превращать людей в «жмуриков» намного страшнее, чем спасать больных. К тому же какая разница – станет безнадежный заключенный овощем или же в его теле будет жить человек, получивший второй шанс?

– Есть разница! – в сердцах сказал Накамура.

Раф Вэдимас улыбнулся – доктор попался. Сам насадил приманку, забросил удочку и заглотил крючок.

– Это большие деньги, – сказал Вэдимас. – Очень большие. Мы не будем извлекать сознание. Не будем стирать личность, чтобы превратить тело в сосуд. Мы лишь заполним оболочку и вместо того, чтобы плодить «жмуриков», дадим людям второй шанс. Если все раскроется, то нам почти ничего не грозит. Прецедентов не было. Нет закона, который мы нарушим.

– Я не могу отказаться, да? – спросил доктор Накамура.

– Можешь, – пожал плечами Вэдимас. – Только зачем тебе это делать? Ты уже нарушил закон, когда получил суррогатную жену. То, что я тебе предлагаю, не сильно отличается от способа родить второго ребенка.

– Мне нужно подумать, – сказал Накамура.

Он протянул Вэдимасу капсулу с сознанием живого человека, но начальник тюрьмы не принял ее.

– Забери это! – велел Накамура.

– Бросай на пол, – сказал Вэдимас. – Хочешь отказаться? Хочешь убить этого человека? Сделай это сам и прямо сейчас.

Доктор стиснул зубы, гневно уставившись на Вэдимаса. Зажатая в ладони капсула нагрелась и начала обжигать кожу.

– Относись к этому как к деятельности якудзы – кровавая, но зачастую справедливая, – посоветовал ему Вэдимас.

– Мне нужно подумать, – настырно сказал Накамура.

Он вернулся домой и отпустил няньку, которая присматривала за его грудной дочерью. Вэдимас не отстанет – это Накамура понимал, но вот обязан ли он принимать предложение начальника «Тиктоники»? Он вспомнил своих престарелых родителей. Воспользовался бы он шансом продлить им жизнь, если бы у него была возможность? Безусловно, да. Воспользовались бы они этой возможностью? Безусловно, нет. Человек рождается, живет, стареет и умирает – таков закон природы, линейность времени, бытия. Но как быть, если человек молод? Или если это ребенок? Накамура достал из кармана искрящуюся светом капсулу и, бережно положив на ладонь, долго смотрел на нее.

– Кто это будет? – спросил он на следующий день Вэдимаса.

– Девушка, – пожал плечами начальник «Тиктоники». – Кажется, дочь какого-то политика.

– Кажется?

Вместо ответа Вэдимас передал доктору медицинскую карту молодой девушки.

– Что с ней случилось? – спросил Накамура.

– Кажется, это был несчастный случай.

– Снова «кажется»?

Начальник «Тиктоники» пожал плечами.

– А процедура извлечения? Где ее проводили?

– Так ты согласен?

– Я просто хочу уточнить детали. Если у нас ничего не получится…

– Если ничего не получится, то мы просто снова сотрем сосуду память и повторно запустим программу реабилитации.

– А сам сосуд?

– В нашей тюрьме содержится тридцать тысяч заключенных, и каждый день система стирает кому-то личность. Так что рано или поздно подходящий сосуд найдется.

– А что будет потом?

– Потом она попадет в программу постреабилитации и растворится в толпе.

Они обсуждали предстоящее правонарушение больше часа, но Накамура был уже согласен. Он принял решение еще в прошлый вечер, взвешивая все возможные варианты. Что он мог сделать? Отказаться? Но тогда его долг Вэдимасу будет не оплачен. Без начальника «Тиктоники» он никогда бы не смог найти себе суррогатную жену и получить ребенка. К тому же отказ от предложения Вэдимаса повлечет обиду начальника «Тиктоники». Возможно, он каким-то образом попытается вернуть свой подарок – сообщит в органы технократии о незаконности суррогатного брака или свяжется с суррогатной матерью, которая объявит об обмане и фальсификации. В общем, начальник «Тиктоники» мог забрать ребенка, а этого Накамура не собирался допускать. К тому же в случае отказа ему придется оставить работу в коррекционной тюрьме, вернуться в Токио, потеряв дом, оклад, стабильность. Да и нет уверенности, что в Токио его не станут преследовать органы технократии, пытаясь отобрать Юмико. Они станут ренегатами. А ученый, доктор не может быть ренегатом. Он часть общества, как рука у человека. Человек без руки продолжает жить, но вот рука, потеряв хозяина, погибает. Такая же гибель ждет и доктора – Накамура знал это. К тому же Вэдимас не предлагал ему ничего аморального. Они будут спасать жизни. И неважно, какой подтекст у этой процедуры. Жизнь любого человека – это жизнь, божественное таинство. Даже в мире технократии, когда Бог стал пучком проводов и микросхем.

Спустя две недели Накамура провел свою первую процедуру возрождения. Восстановить удалось более семидесяти процентов сохраненного в капсуле сознания. О потерях при извлечении Накамура мог только догадываться, но он надеялся, что личность должна будет восстановиться минимум на пятьдесят процентов. Сама система не заметила подмены. Она залила в сосуд информацию, посчитав это узаконенными данными, и отправила по сети отчет об очередном завершении коррекции.

Возрожденную девушку звали Чо, и, когда она очнулась, первым вопросом доктора Накамуры был, помнит ли она свое имя. Чо помнила. Помнила свое имя, дату рождения, помнила имена родителей и почему оказалась в больничной палате. Шоком для нее стало чужое тело женщины, которая была старше Чо на шесть лет. Доктор Накамура выделил девушке отдельную палату и подводил ее к откровению о перемене медленно, неспешно, долго не позволяя подниматься с кровати, накачивая ее новое тело транквилизаторами. Но Чо чувствовала – что-то не так. Сначала ее смутили волосы на голове, вернее, отсутствие волос – перед помещением в капсулу коррекции всем заключенным удаляли волосы.

– Волосы отрастут, – пообещал девушке Накамура.

Он запустил нейронную программу реабилитации, предназначенную для тех, кого система посчитала исправившимися. Тысячи нейронных образов заполняли сознание, позволяя человеку добрать все то, что было упущено, когда он проходил коррекцию. Во время новостных выпусков, когда показывали партию сторонников технократической диктатуры, Чо узнала своего отца. Она оживилась, но затем поняла, что не может вспомнить мать.

– Я помню ее лицо, помню детство, но потом… – девушка заплакала, решив, что мать, скорее всего, умерла. – Почему я не помню этого? – спросила она доктора Накамуру.

За ответом ему пришлось обратиться к Вэдимасу. Узнав имя матери Чо, Накамура собрал всю имевшуюся в сети информацию об этой женщине и создал программу, чтобы залить эти сведения в сознание девочки. Но пробелов все равно было слишком много. Нужно было рассказать Чо правду. Невозможно вечно готовить ее к откровению. Она умерла, но жизнь дала ей второй шанс. Ее тело получило критические для жизни повреждения, но теперь у нее другое тело.

– Кем была эта женщина? – спросила Чо, когда узнала правду о своем возрождении.

Это был ее первый вопрос. Странно, но не было ни слез, ни истерики. Лишь только желание узнать, кто стал донором, и потом какая-то задумчивая подавленность.

Накамура попытался объяснить Чо, что женщина, тело которой ей досталось, была безнадежным заключенным, но Чо сказала, что переживает за свои потерянные воспоминания, сказала, что не помнит годы учебы, не помнит своих друзей.

– Может быть, со временем память восстановится? – с надеждой спросила она.

– Может быть, – соврал Накамура.

Спустя три недели Чо покинула реабилитационный центр. Больше Накамура никогда не видел ее, но так было даже лучше. Если Чо смогла раствориться в толпе, как говорил Вэдимас, значит, система ничего не заметила и начальник «Тиктоники» оказался прав.

– Не знаю, кто занимается извлечением сознания, но если они не усовершенствуют технологию, то я не стану заниматься следующим возрождением, – сказал Накамура.

– Они усовершенствуют, – пообещал Вэдимас.

В последующее десятилетие процесс сохраненных воспоминаний действительно стал более качественным. Сначала он со скрипом ушел от пятидесяти процентов, затем доковылял до шестидесяти и, наконец, дотянулся до отметки в восемьдесят процентов. Проблема, казалось, была решена, предполагалось, что в ближайшие годы технология станет более совершенной, но параллельно рос и положительный процент удачной коррекции. Пригодных для использования доноров становилось все меньше. Приходилось использовать то, что есть. Времена, когда донор подбирался по цвету глаз и волос, остались в прошлом. Теперь учитывался только пол донора. Как-то раз Накамура видел, как начальник «Тиктоники» выбросил в мусоросжигатель целую пригоршню искрящихся светом пилюль. Он сделал это, во-первых, потому что намечалась очередная плановая проверка, а во-вторых, столько доноров им бы все равно не удалось достать.

– Ты понимаешь, что убил только что дюжину человек? – спросил Накамура.

– Я понимаю, что официально они давно были мертвы, – сказал Вэдимас.

Он не был тираном – скорее реалистом. Накамура тоже был реалистом, понимавшим – пройдет пара лет, коррекция станет практически совершенной, их бизнес прикроется и придется заняться чем-то другим. Накамура планировал открыть частную клинику в Токио – заработанных денег хватало с лихвой. И те выброшенные в мусоросжигатель капсулы стали сигналом – пора заканчивать. Технологии совершенствуются, на черном рынке обещают выпустить партию синергиков, пригодных для переноса в их синтетический мозг извлеченных человеческих сознаний. Цены на услуги доноров падают.

– Пришло время ставить точку, – сказал Накамура начальнику «Тиктоники».

Вэдимас согласился. Но все бросить вот так сразу было нельзя. Если они уволятся, то на их место придут другие, и нет гарантии, что тщательная проверка при смене руководства не выявит нарушений. А стоит только всплыть одному сомнительному факту, как путь для расследования будет определен и все раскроется. Нет, чтобы выйти, нужно сначала все прибрать, стереть следы, выждать время. Но больше никаких капсул с сознанием и поисков доноров. Пусть все станет самым обычным. Не идеальным, а как у всех.

В последовавшие за этим два года самым большим правонарушением Накамуры стали визиты в реабилитационный центр для обследований и лечения родственников сотрудников, что считалось прежде недопустимым.

– Пусть это станет нашим главным проступком, – решил Вэдимас и одним из первых привел на обследование престарелую мать.

Женщина была дряхлой, но сохранила властный тон в голосе и замашки кугэ. С ней Вэдимас чувствовал себя неуютно, превращаясь в мальчишку, который боится, что ему сейчас у всех на глазах надерут уши. Но эта женщина умирала. Ее тянули в могилу десятки хворей и возраст. Два долгих года Накамура боролся с природой, с линейностью времени, затем сдался, выделил матери начальника «Тиктоники» отдельную палату и сообщил сыну, что нужно готовиться к худшему. Вэдимас выслушал доктора молча. В тот день он ушел, не сказав ни слова. На следующее утро он забрал мать из реабилитационного центра и увез в Токио. Их не было больше недели.

– Я не стану этого делать, – сказал Накамура, когда Вэдимас вернулся в «Тиктонику» с искрящейся светом капсулой. – Мы так много потратили сил, чтобы обелить себя, а теперь ты хочешь вернуться к тому, что было?

– Она – моя мать, – хмуро сказал Вэдимас. – И не говори мне, что пришло ее время и нужно принять неизбежность.

Их спор продолжался несколько дней, пока Накамура не вцепился в новую программу коррекции, которая практически лишила их доноров.

– У нас нет сосуда, – сказал он Вэдимасу. – Сколько сможет сохраниться сознание твоей матери в этой капсуле? Месяц? Чуть больше? Дальше начнутся необратимые потери. Нам не найти за это время донора.

Вэдимас молчал какое-то время, затем хмуро посоветовал Накамуре найти сосуд.

– Если капсула погаснет, то в смерти матери я обвиню тебя, – процедил он сквозь плотно сжатые зубы. – Ты станешь моим врагом, Накамура.

Он не говорил конкретно о дочери доктора, но Накамура знал, за кем придет Вэдимас, если не удовлетворить его просьбу.

– Теперь я либо твой должник, либо твой враг, – сказал начальник «Тиктоники».

В эту ночь Накамура не смог заснуть. Он снова стоял перед выбором: уступить Вэдимасу или бежать. Когда-то давно он выбрал первое и ни разу не пожалел об этом. Они обеспечили свою старость и молодость своих детей. Они спасли много жизней. Но сейчас… Сейчас Вэдимас хотел, чтобы доктор не просто заполнил лишенное сознания тело заключенного, которого система сочла безнадежным. Сейчас от него требовали стереть своими руками чью-то личность, внести в программу изменения, чтобы коэффициент исправления достиг критической зоны. И если бы дело обстояло только в том, чтобы использовать созданного системой донора, то Накамура, возможно, и уступил бы, но так…

Он изучил отчеты коррекции каждой женщины в тюрьме. Самый низкий был у представительницы партии технологических нигилистов. Но и у нее в последние месяцы наметился прогресс. Не стоило надеяться, что коэффициент исправления понизится в ближайшее время до критического.

«Значит, остается только побег», – подумал Накамура, пытаясь представить, куда они отправятся с дочерью. Воображение не работало. Да и сложно будет скрыться. С одной стороны будет система, с дрогой – многочисленные друзья Вэдимаса, коими он обзавелся, пока они возрождали мертвецов. Накамура внимательнее просмотрел личное дело женщины из группы технологических нигилистов. Ее обвиняли в поджоге фабрики по производству синергиков. В огне пострадал человек. Были и другие подозреваемые, но на коррекцию отправили только эту женщину.

«Нет, никто не заслужил смерти. Не от моей руки», – решил Накамура, но сомнения остались. Не будь у него дочери, он бы просто сбежал, но с Юмико… Куда они поедут? Чем будут заниматься?

Накамура в третий раз изучил личное дело предполагаемого донора. В тюрьме содержались личности, совершившие преступления куда страшнее, но их коэффициент коррекции стабильно полз вверх. Они исправлялись. Да и не хотел Накамура играть в Бога. Если уж и совершать убийство, то пусть все решат машины. А когда пройдет время, можно будет убедить себя, что эта женщина все равно была безнадежна. Парой месяцев раньше, парой месяцев позже – какая разница, ей ведь все равно сотрут сознание. Машины никогда не ошибаются, в отличие от людей…