Текст книги "Слишком много привидений"

Не чувствуя вкуса, съел завтрак, запивая мелкими глотками остывшего кофе. На душе было гнусно, и большое белое пятно на старинной, из прабабушкиного сервиза, чашке усиливало ощущение беспросветности моего положения. Ещё совсем недавно на месте этого пятна красовалась нарисованная полуобнажённая пастушка…

Когда я в первый раз «подзарядился» от собственного компьютера, то в сердцах выключил его и пошёл на кухню. Покурить, кофе попить, ни с того, ни с сего возникшее перевозбуждение, как мне тогда показалось, снять. Закурил, кофе заварил, но когда стал наливать его в любимую чашку, тут всё и началось. Отслоилась пастушка от чашки, задрожала трепетно, как живая, то ли стремясь наготу срамную прикрыть, то ли наоборот, ещё больше обнажиться захотелось… Но ничего у неё, бедняжки, не получилось. Рассыпалась в прах. Так что теперь у меня на чашке лишь белый контур от рисунка остался, однако, что удивительно, глазурь не пострадала.

Вымыв посуду, я посмотрел на часы. Начало десятого. Более трёх часов до встречи со следователем. Придётся в больницу к Владику всё-таки ехать, иначе в ожидании допроса в УБОП можно известись – нервы-то не железные. Штирлица из меня точно бы не получилось – не наградили родители нордическим характером, все, как на подбор, до шестого колена славяне.

Одевшись, я подошёл к секретеру, открыл, достал деньги, пересчитал и несказанно расстроился. В наличии осталось всего двести долларов. С тех пор, как поневоле пришлось рассчитаться с работы, я жил словно в забытьи, абсолютно не заботясь о будущем. Будущее само являлось в видениях, и я, страшась своих стопроцентно верных предсказаний, не скупясь, заливал их спиртным. Теперь, кажется, пришло похмелье… В обоих смыслах – прямом и переносном.

Я обвёл комнату взглядом, и вдруг меня охватила холодная оторопь. Давно не убирал в квартире – не до того стало, как с работы уволился, руки опустились. Так что в комнате царил основательный кавардак. Но сейчас я неожиданно обнаружил, что это не мой кавардак! Грязные рубашки перекочевали со стула на кресло, тапочки оказались в разных углах комнаты, да и бумаги на столе, кажется, лежали не в том беспорядке. Но, самое главное, на компьютере не было пыли! Это на том самом компьютере, который я второй месяц обходил десятой дорогой!

«Может быть, Алла заходила?» – пронеслась спасительная мысль, но я её сразу отбросил. Нужен я Алле! Честно говоря, жила она со мной из-за денег. А как узнала, что я бросил работу и ничем не собираюсь в ближайшее время заниматься, развернулась и ушла. «Мне такие мужики не нужны», – сказала, как отрезала, и вернула ключи. Странно, но я к её уходу отнёсся равнодушно. Правда, в тот же вечер напился, но совсем по другому поводу. И её не вспоминал. Так что не Алла похозяйничала в квартире – не стала бы она в грязном белье копаться. Да и чего ей приходить? Было нам вместе хорошо, но не только из-за секса и денег люди сходятся. Расстались мы, в общем-то, без претензий друг к другу…

Было и ещё одно объяснение не моему беспорядку в комнате, но и в него я не очень-то верил. По слухам, позавчера госпожу Популенкову выписали из больницы – может, опять за старое взялась? Сдвиг у неё в голове случился основательный – рядом стояла, когда я заорал, что её муж сейчас погибнет. Настолько поверила в мою вину, что частного детектива наняла. Ходил он какое-то время за мной по пятам, правда, потом исчез. Как подозреваю, когда вдова в психбольницу попала, ему платить за работу перестали. Но теперь, когда работодатель вновь объявился, сыщик мог возобновить свою деятельность. Однако, зачем всё это нужно? Если уж вдова так уверена в моей вине, куда проще нанять киллера. Грохнул бы он меня к чёртовой матери, «и всех делов»! Хотя, наверное, вдове такая месть не по душе, хочется торжество испытать, меня на скамье подсудимых, униженного, растоптанного, лицезреть! Поди, пойми этих сумасшедших дамочек…

Так и не решив, кто мог обыскивать квартиру, я махнул рукой. Бог с ней, с этой загадкой. Хорошо, что денег не взяли.

Сунув купюры в карман рубашки, я вышел из дому. Месяц, не особо роскошествуя, на двести долларов можно прожить, но на оплату лечения тяжело раненого Владика явно маловато. Одна надежда, что Люся кое-что добавит.

Глава вторая

Вопреки названию центральная травматологическая больница располагалась у чёрта на куличках – на окраине Алычёвска в микрорайоне Солнечном. Впрочем, микрорайон со столь знойным названием, существовал лишь в официозе, а в народе до сих пор носил имя некогда слившегося с городом посёлка Хацапетовка. Почему посёлок так назывался и что означает его имя, никто не знал, но местные парни, несмотря на некоторую неблагозвучность, с гордостью именовали себя хацапетовскими. Вероятно, не хотели быть «в тени» знаменитых подмосковных солнцевских. Молодёжь вообще не любит быть на вторых ролях, особенно, если ничего другого, кроме мордобития, не умеет. А хацапетовская молодёжная группировка долгое время терроризировала весь город и лишь в последние пару лет немного утихомирилась. То ли их вожаки остепенились, обросши жирком приватизированных на почве рэкета мелких лавочек, то ли более серьёзные криминальные «авторитеты» прибрали группировку к рукам. Но всё равно поздно вечером соваться в Хацапетовку никому не советовалось, да и ни один таксист не согласился бы везти туда клиентов. Поэтому добраться в микрорайон можно было лишь на троллейбусе. Ну а дальше, три квартала до центральной травматологической клиники, – либо своим ходом, либо на носилках в машине «скорой помощи». Как повезёт.

Мне повезло в сомнительно хорошем смысле, когда находят счастье в том, что никто по голове не стукнул. С душком такое счастье… Но, благодаря ему, добрался до клиники без приключений, если не считать почти часовую поездку в троллейбусе, больше похожую на парилку в бане.

Выйдя на конечной остановке, я прошёл до конца переулка и оказался на окраине города, где на небольшом пологом холме за решётчатой бетонной оградой возвышалась девятиэтажная коробка больницы. Далее, за больницей, не было ничего – голая холмистая степь. Вот тебе и центральная клиника…

На девятый этаж, где находилось отделение реанимации, пришлось подниматься пешком – почему-то работал только грузовой лифт, но меня в кабину, естественно, не пустили. Похмельный синдром, жара на улице, парилка в троллейбусе сделали своё гнусное дело – я плёлся по лестнице как распоследний доходяга, страдающий острой сердечной недостаточностью. При столь паршивом самочувствии обычно и приходили видения, а это, порой, было похуже. Дойти бы без экцессов до отделения реанимации и в качестве пациента на свободную койку попроситься.

На площадке между вторым и третьим этажами я остановился отдышаться. Вытирая платком с лица испарину, заглянул вверх между перилами и с тоской увидел уходящую в бесконечность череду лестничных пролётов. Определённо, альпиниста из меня бы не получилось. Не дойти мне до вершины.

И вот тогда из выкрашенной синей масляной краской стены высунулась Рыжая Харя и сочувственно предложила:

– Тебя подвезти?

Я оторопел. Да что же это творится?! Уже и здесь она меня достаёт! Если так дальше будет продолжаться, глядишь, скоро со мной по улицам под ручку прохаживаться начнёт.

– Не-ет… – отчаянно зашипел я, стараясь не сорваться на крик. – Сгинь!

– Как хочешь, – ухмыльнулась Рыжая Харя, оголяя громадные клыки. – Тогда поезжай сам.

Я и охнуть не успел, как ступеньки под ногами дёрнулись и понесли меня вверх со скоростью взбесившегося эскалатора. Хорошо, в перила вцепился мёртвой хваткой, а то от такой скорости точно бы по ступенькам закувыркался.

Где-то на площадке пятого-шестого этажа передо мной мелькнули насмерть перепуганные лица двух пациентов, на свою беду вышедших на лестницу покурить, и я очутился на девятом этаже перед дверью в реанимационное отделение.

От головокружительного скоростного подъёма меня замутило, и я, продолжая крепко держаться за перила, выругался сквозь зубы.

– Нехорошо, – укоризненно пожурил сзади голос Рыжей Хари.

Я, было, открыл рот, чтобы, уже не стесняясь, выругаться по-настоящему, как тотчас волосатая лапа накрепко запечатала его, и я ощутил на языке холодный, склизкий, подрагивающий комочек. По-моему, живой.

– Глотай, легче станет, – посоветовала Рыжая Харя.

Вопреки совету, рвотный спазм подкатил к горлу, но исторгнуть из себя омерзительное «угощение» я не успел. Последовал ошеломляющий подзатыльник, и склизкий комочек лягушонком скользнул в горло.

Будто искры вспыхнули в глазах от подзатыльника, и в то же мгновение всё изменилось. Рыжая Харя исчезла, и вместе с ней канули в неизвестность похмельный синдром, одышка, испарина, сердечная аритмия. Я стоял на площадке девятого этажа свежим и бодрым, как никогда. Разве что в горле осталось неприятное ощущение от скользнувшего внутрь «лягушонка». Да уж, не «Martell» в этот раз глотал…

Зябко передёрнув плечами, я икнул, но, к счастью, этим неприятный инцидент и закончился. Тогда я взялся за ручку и решительно распахнул дверь.

– Вы к кому? – встретила меня строгим голосом миловидная медсестра, сидевшая за столиком у входа в отделение.

– К Владиславу… – сказал я и вдруг понял, что не знаю фамилии Владика. Ничего другого не оставалось, как напустить на лицо официальное выражение и посмотреть в глаза медсестре непререкаемым взглядом. – Тяжело раненому бармену из погребка «У Ёси».

Запоздало вспомнив, что фальшивое удостоверение внештатного сотрудника милиции, сделанное на цветном принтере и не раз выручавшее меня в подобных ситуациях, забыл дома, я, тем не менее, продолжал гнуть свою линию:

– Он в какой палате?

Нахрапистость тона сработала не хуже фальшивого удостоверения.

– В шестой… – смешалась молоденькая медсестра и неуверенно заметила: – Так из милиции уже были…

– И ещё не раз будут, – отрезал я и повернулся, чтобы идти по коридору.

– Погодите… – остановила медсестра. – Наденьте, пожалуйста… – Она вскочила из-за стола, сорвала с вешалки белую накидку и протянула мне. – Доктора позвать?

– Сам к нему зайду, – хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку, и завораживая медсестру строгим взглядом. – В палате кто-нибудь из родственников есть?

– Да… То есть, нет. Девушка с его работы… Всю ночь с ним просидела.

– Она-то мне и нужна, – кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.

Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное жёлтыми лёгкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.

У койки, на стуле, дремала, подёргивая склонённой головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.

– Вы… Вы кто? – испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.

– Роман Челышев, – успокоил я её. Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился – не было нужды.

Всё же, видимо, моё лицо примелькалось, и Люся меня узнала.

– Роман… – Губы у неё задрожали. – Значит, это вы…

Неожиданно, она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала.

Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувственная девица! По её строгому обхождению с посетителями погребка никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.

– Ну-ну… – пробормотал и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. – Слезами горю не поможешь.

Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать, низко наклонив голову. Я усадил её на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись тёмные круги.

– Он вас в бреду звал… – плаксиво протянула Люся.

«Почему меня, а не тебя? – отстранённо подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. – Кто я ему такой?»

В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причём один Владик продолжал неподвижно лежать под простынёй на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.

«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? – беззвучно спросил «второй» Владик. – Ведь ты всё знал…»

Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. «Раздвоение» Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простынёй.

Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.

– Как он? – тихо спросил я.

– П-плохо… – через силу выдавила Люся.

– Когда была операция?

– Не… Не было операции…

– Как так? – возмутился я. – Почему?

Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слёзы, размазывая тушь по лицу.

– Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…

Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарил биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть, богатый. Есть деньги – живи, нет – помирай.

– У меня только две тысячи… – продолжала всхлипывать Люся. – Вы не займёте ещё три?

Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.

– Умрёт ведь… – потеряно протянула Люся.

– Разве Ёся не поможет? – тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашёл выход.

– А что Ёся? – Люся безнадёжно махнула рукой. – Ёся, как всегда, был в своём амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе’ацию с до’огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» – с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.

– Плохо дело… – покачал я головой и честно признался: – А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.

Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.

Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слёзы.

– Я почему-то так и думала… – потеряно прошептала она. Сил, вытирать слёзы, у неё уже не было.

У меня не нашлось слов, чтобы её утешить. Да и что можно сказать в таком случае – авось, обойдётся? Не та ситуация…

Тягостное молчание прервал вошедший в палату врач. Вошёл по-хозяйски, широко распахнув двери, быстрым шагом. Молодой, крепко сбитый, розовощёкий, в хорошо выглаженном белом халате и накрахмаленном колпаке.

– Здравствуйте, – обратился ко мне, не вынимая рук из карманов халата. – Вы из милиции?

От его фигуры, позы, манеры говорить, сквозило не по годам непоколебимой уверенностью опытного хирурга. Такому доктору даже абсолютно здоровый человек без колебаний доверит резекцию собственного желудка. На всякий случай, так сказать, в качестве превентивной меры – уж очень прямота голубых глаз располагает.

Я покачал головой. Такому не соврёшь, да и к чему? В палату я уже проник.

– Нет.

– Как? – удивился врач. – Сестра-хозяйка сказала…

Он оглянулся на открытую дверь, в проём которой заглядывала симпатичная медсестра, встретившая меня у входа в отделение.

– Это она решила, что из милиции, – сказал я. – А я не стал разубеждать.

Лицо врача посуровело. Он вынул руки из карманов, и я увидел громадные кулаки. Ну почему все хирурги так похожи на мясников? Поставь их рядом – не различишь.

– Значит, вы обманом проникли в палату? – не спросил, а констатировал он и резко закончил: – Посторонним у нас находиться не положено.

Сказал, как отрубил. Похоже, ему что со скальпелем у операционного стола стоять, что у мясного прилавка топором махать – всё едино.

Во мне вдруг взыграло самолюбие. Но взыграло не просто так, безосновательно. Откуда-то появилась уверенность, что к вечеру у меня будут деньги, и я оплачу операцию. Рыжая Харя, что ли, в голове «покопалась» и подсказала?

– Понятно, – кивнул я. – Но, если посторонним находиться не положено, кто тогда оплатит операцию?

Врач опять преобразился. Сколько метаморфоз за считанные минуты! Черты лица смягчились, он располагающе улыбнулся.

– Лидочка, прикройте, пожалуйста, дверь, сквозит, – обернулся он к медсестре. И, когда дверь закрылась, продолжил, вновь изменив выражение лица на сочувственно скорбное: – Если не провести операцию сегодня, можем опоздать.

– Летальный исход?

– Нет, зачем же, – спокойно возразил он. – В любом случае мы сделаем всё возможное, чтобы пациент остался жив. Но без операции он может оказаться парализованным, и мы не гарантируем, что в полной мере восстановятся умственные способности. Кроме того…

Объяснял врач возможные последствия лечения без оперативного вмешательства обстоятельно, вдумчиво и весьма доходчиво. Вместе с тем настолько завораживающе, что я практически не улавливал смысла, зато помимо воли росла твёрдая убеждённость, что операцию просто-таки необходимо оплатить. Немедленно! Рука сама потянулась к карману, и если бы там была нужная сумма, без лишних слов её отдал и долго потом благодарил врача за согласие провести операцию.

– Оплата в восемь вечера вас устроит? – прервал я терминологические объяснения молодого врача, с трудом стряхнув с сознания обволакивающее наваждение его речи.

Он осёкся, но сориентировался мгновенно.

– Да. В таком случае мы начнём готовить пациента к операции на двадцать один час.

Врач кивнул на прощание и таким же твёрдым, хозяйским шагом вышел из палаты. Весьма деловой молодой человек. Удивительно, как он умудряется совмещать нейрохирургическую практику с бизнесом. Мне всегда казалось, что интеллигенция и бизнес – вещи несовместимые. У меня, например, так никогда не получалось – чаще клиент сумму называл, а мне оставалось лишь соглашаться.

– Роман… – услышал я сдавленный голос Люси. – У вас же денег нет… Где вы их возьмёте?

Люся сидела на стуле и смотрела на меня во все глаза. Страх, недоверие и в то же время надежда плескались в её взгляде. Красивые, надо сказать, оказались у неё глаза – большие, зеленовато-карие. И как раньше в погребке не заметил? Впрочем, я на женщин, обычно, не заглядываюсь, да и она на меня в погребке так не смотрела. У официанток вообще привычка – посетителям в глаза не смотреть, чтобы не вообразили чего.

Непроизвольно я окинул взглядом её фигуру. Хорошенькая, во всём хорошенькая девочка. И телом, и душой. Повезло Владику – вон как за него переживает. Честно скажу, в этот момент я остро позавидовал бармену. Более того, готов был с ним местами поменяться, под капельницей операции ждать, чтобы кто-нибудь по мне вот так же кручинился.

– Деньги? – переспросил я, отгоняя глупую зависть, и через силу улыбнулся. Где добуду деньги, ещё не знал, но, что достану, был абсолютно уверен. – Будут деньги. Не сомневайтесь, Люся, будут. Поставим Владика на ноги.

Я нарочито деловито посмотрел на часы, но спохватился по-настоящему. Начало двенадцатого. Могу на допрос опоздать, а в милиции этого не любят. Научен горьким опытом, когда неделю каждый день ходил на допросы к следователю Оглоблину. За опоздание на пять минут он меня чуть в КПЗ не определил.

– Побегу деньги добывать, чтобы к восьми успеть, – сказал я и снова обнадёживающе улыбнулся. – Крепитесь, Люся. Всё будет хорошо.

Она беззвучно заплакала и быстро-быстро закивала. Я тихонько ретировался, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Сестра-хозяйка за столиком у входа в отделение встретила меня суровым взглядом.

– Так вы не из милиции? – спросила она, встав со стула и преграждая дорогу. Облегающий халатик, надетый на голое тело, подчёркивал её возмущение. Наиболее бурно выражала негодование трепещущая под халатиком грудь.

– Увы, – развёл я руками и постарался придать взгляду обезоруживающее простодушие.

Взгляд не сработал. Будто на стену наткнулся.

– Когда придёте в следующий раз, принесёте пачку стирального порошка и лампочку. Иначе не пущу, – процедила сестра-хозяйка.

На мгновение я оторопел. Спрашивается, каким таким образом стиральный порошок и лампочка помогут Владику встать на ноги? Это уже не платная медицина, а сплошное вымогательство! Однако перечить не стал.

– Извините, сестричка, – сказал просительно, – боюсь, на покупку порошка и лампочки у меня сегодня не найдётся времени. Может, вы сами их приобретёте?

К словам я присовокупил десять долларов. Чтоб, значит, она и того и другого ящик купила.

– Хорошо, – милостиво согласилась она, пряча деньги в карман, но черты лица при этом отнюдь не смягчились.

– Скажите, сестричка, операцию будет проводить этот молодой хирург? Он достаточно опытный?

Сестра-хозяйка заломила бровь и назидательно изрекла:

– Вашему другу операцию будет делать профессор Илья Григорьевич Мельштейн!

Звучало это так, будто имя профессора я должен был знать с пелёнок и преклоняться перед его гениальностью. Я не стал разочаровывать сестру-хозяйку.

– Ух, ты! Надо же, как повезло! Сам Мельштейн… – изобразил на лице восхищение, хотя слыхом не слыхивал о профессоре. Знаю цену сказкам о местных «светилах» медицины. Молву о себе как о кудесниках раздувают, но всё равно те, у кого есть деньги, предпочитают лечиться за границей. И дешевле, и надёжнее.

– А этот врач – его ассистент? – осторожно спросил. Было непохоже, чтобы столь молодой парень оказался профессором Мельштейном. Хотя, чем чёрт не шутит. Сейчас за большие деньги можно и академиком стать чуть ли не в отрочестве.

– Он не врач, – снисходительно поправила меня сестричка. – Интерн Лёвушка Матюхин.

– Скажите пожалуйста! – теперь уже почти искренне восхитился я и покачал головой. – А впечатление производит как минимум опытного хирурга… Далеко пойдёт.

Я кивнул медсестре и постарался побыстрее выйти из отделения на лестничную площадку. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы в голосе не прорезался сарказм. Причём старался не ради сестрички – главное, чтобы Рыжая Харя его не почувствовала. Шуток она не понимает, уловит моё негативное отношение к Лёве Матюхину и может интерна в бараний рог в буквальном смысле скрутить. А ни мне, ни, тем более, Владику, это сейчас вовсе ни к чему.