Текст книги "Мы пришли с миром..."

Глава шестая

Ветер стих, и на город пал плотный промозглый туман. Снежная слякоть хлюпала и чавкала как под подошвами, так и внутри прохудившихся зимних сапог, поэтому из моего желания побродить по городу, подумать ничего не получилось. К моим проблемам недоставало только простуды.

Однако, направляясь домой, думать я себе запретить не мог. Мысли неотрывно крутились вовсе не вокруг «живых» трупов, стеклянных глаз и ожившего Буратино, а вокруг таинственной личности оперуполномоченного Петрова-Сидорова. После разговоров с Мироном и Андреем версия о том, что он – рядовой мошенник, отпала, а в версию о его принадлежности к ФСБ не верилось. Люди в ФСБ чрезвычайно прагматичны и не верят в потусторонние силы. Их конёк – контрразведка, борьба с инакомыслием и террористическими актами. Предотвращением вторжения инопланетян занимаются исключительно психотерапевты. На психотерапевта Петров-Сидоров не тянул, и кто он такой, оставалось загадкой. Но знал он очень много, мало того, вёл с нами какую-то непонятную игру. Отнюдь не случайно он назвался мне и Андрею разными фамилиями – определённо предполагал, что мы встретимся, обсудим свои проблемы и его вспомним. Если рассчитывал вызвать у нас тревогу и беспокойство, то своего он добился. К ожившему Буратино я относился более спокойно – всё-таки трансцендентные силы если и вредят, то без особого усердия. Петрова-Сидорова я же начинал опасаться, и чем дольше о нём думал, тем больше боялся. Нет зверя страшнее человека.

Когда я вошёл в подъезд, чувство опасности возросло, но, к счастью, на лестничной площадке никого подозрительного не встретил. Опять приступ паранойи…

– Ко мне никто не приходил? – с некоторой опаской поинтересовался я у жёлтой рожицы.

«Ты меня в сторожа не нанимал», – ответила она с улыбкой.

Я облегчённо перевёл дух и погладил рожицу ладонью. Стена была обычной, шершавой, а рожица и не думала оживать. И на том спасибо – сыт уже паранормальными явлениями по самое некуда.

Уверенный, что мой дом – моя крепость, я вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь… И замер на пороге.

В квартире кто-то был: в комнате работал телевизор, бубнил голос диктора, на стенах прихожей играли блики света. Неужели Петров-Сидоров решил претворить в жизнь своё обещание скорой встречи? Если так, то вряд ли он будет вести себя столь же корректно, как во время предыдущего визита.

– Чего встал на пороге? – донёсся из комнаты голос Оксаны. – Заходи, будь как дома!

С души будто камень упал, и я оттаял. Лучше бы это оказалась Любаша, но… Быть может, прислала дочку в качестве парламентёра? Вообще-то я не вёл военных действий, но вот она почему-то на меня ополчилась.

Я закрыл дверь, снял куртку, шапку, переобулся в тапочки и, с удовольствием ощущая, как оледеневшие ноги начинают согреваться, вошёл в комнату.

Оксана сидела в кресле, смотрела телевизор и усиленно поглощала бананы.

– Привет! – развязно поздоровалась она. – А говорил, что бананов нет!

Я глянул на блюдо и увидел только кожуру.

– Уже нет.

Она тоже посмотрела на блюдо и наигранно огорчилась:

– Жаль…

– Каким образом ты здесь оказалась? – строго спросил я.

– Обыкновенным, через дверь.

– А ключи у тебя откуда?

– Стащила у мамы из сумочки, – без тени смущения призналась она.

– Так… – протянул я. Версия о том, что Оксану прислала мать, развеялась как дым. Жаль. Похоже, с Любашей предстоит ещё один нелицеприятный разговор. – А почему не в школе?

Оксана неожиданно захихикала.

– А ты когда-нибудь на календарь смотришь? Какой сегодня день?

– С утра было двадцатое.

– А день недели?

Я запнулся. При работе «на вольных хлебах» мало обращаешь внимания на дни недели.

– Вроде бы понедельник…

– Воскресенье! – язвительно поправила Оксана. – А по воскресеньям, да будет тебе известно, дети в школу не ходят.

Я окончательно стушевался. Умела Оксана уесть – язвочка ещё та. Развернув стул к телевизору, я сел.

– Что смотрим?

– Местные новости. Видишь, старичку семьдесят шесть лет, а его награждают медалью. А тебе слабо?

В глазах Оксаны плясали бесенята, губы кривила ироническая усмешка, и я не стал её разочаровывать.

– Куда мне. Если вознамерюсь своротить горы, то сверну себе шею.

И тут я узнал старика. Это был тот самый извращенец, который наблюдал за игрой ребятишек в хоккей и страстно желал, чтобы кто-нибудь из них сверзился в полынью.

– За что же ему медаль? – безмерно удивился я.

– За спасение утопающих. Он вчера вытащил мальчишку из проруби. Уже пятого за эту зиму.

Я икнул, вытаращился на старика на экране и беззвучно, как рыба, захлопал губами. Затем расхохотался.

– Ты чего? – недоумённо посмотрела на меня Оксана.

– Так я его знаю! – давясь смехом, сказал я. – Встретил вчера на набережной… Он сидел, смотрел на ребят, играющих на льду в хоккей… Я его ещё за извращенца принял…

– Не вижу ничего смешного, – поджала губы Оксана.

Я запнулся, подавил смех и посмотрел на её сердитое лицо. Действительно, ничего смешного – караулил старик детей, чтобы спасать, а не смаковать, как кто-то из них тонет. Этакий спасатель на водах на общественных началах.

– Пожалуй, ты права, – согласился я.

– Я всегда права! – безапелляционно заявила Оксана, тряхнула кудряшками, и бирюзовый огонёк блеснул у неё на шее.

– Зачем ты надела мамин кулон? – дрогнувшим голосом спросил я.

– А она не хочет носить.

Я не стал задавать вопрос «Почему?», опасаясь нарваться на очередную колкость. Посидел, подумал.

– Что у вас с мамой произошло? – наконец глухо спросил я.

Оксана подобралась в кресле, села ровно, но ироничная улыбка не сходила с её губ.

– Разногласия на сексуальной почве! – неожиданно выпалила она.

Кажется, я покраснел.

– Это в каком же смысле?

– В самом что ни на есть прямом! – нимало не смущаясь, заявила Оксана. – Я сказала, что отобью тебя у неё и буду с тобой жить!

Меня будто по голове обухом ударили. Сидел пришибленный, втянув голову в плечи, и оторопело смотрел в голубые глаза Оксаны. Мамины глаза. Язвительная улыбка исчезла с её лица, смотрела она прямо и открыто, и было непонятно, искренне она говорит или в очередной раз проверяет меня на вшивость.

«Созрела девочка…» – глупо отметило сознание. Почему-то представилось, что на моём месте сидит Мирон. Тот бы не растерялся и сразу скомандовал: «Тогда раздевайся».

– Моё мнение по этому вопросу тебя не интересует? – тихо спросил я.

– А ты что, не согласен? – всё с той же откровенной прямотой выпалила она.

– Милая дочка, не гожусь я на роль любовника Лолиты…

– Не называй меня дочкой! – вспылила она, и, кажется, это было сказано искренне.

– А другого места в моём сердце для тебя нет, – спокойно, пытаясь вразумить её, сказал я. Получилось высокопарно, но как уж получилось.

– Это почему же?

Не знаю, что Оксана задумала, правду ли говорила, или хотела зло подшутить надо мной, но сейчас мои слова оскорбили её.

– Потому что я люблю твою маму.

– Любовь… – зло фыркнула Оксана. – Понапридумали… Секса тебе недостаточно?

Я горько усмехнулся детской наивности и ничего не ответил. От моего насмешливого взгляда по лицу Оксаны пошли красные пятна. Она вскочила, бросилась в прихожую и начала поспешно одеваться. Затем до меня донеслось: «У, козёл…», и входная дверь хлопнула с такой силой, что на кухне задребезжала посуда.

Лучше бы она разбилась вдребезги, всё на душе было бы легче… Потому что черепки от моей так и не состоявшейся семейной жизни уже не склеить.

Я неподвижно сидел на стуле, тупо вперившись невидящим взглядом в стену, и в голове не было ни единой мысли. В душе царила пустота, и было так тоскливо, что ничего не хотелось. Даже вешаться.

Поэтому, когда почувствовал, что кто-то теребит меня за штанину, ничуть не удивился. Равнодушно повернул голову и увидел у своих ног отчаянно жестикулирующего Буратино.

– Ты был здесь? – спросил я его.

Буратино перестал жестикулировать, внимательно посмотрел на меня стеклянными глазами, беззвучно зашевелил челюстью, затем кивнул.

– Всё видел, всё слышал?

Он опять кивнул.

– Тогда какого рожна тебе надо!!! – заорал я, вскочил со стула и хотел изо всей силы пнуть деревянную куклу. Так, чтобы она врезалась в стену, разлетелась в щепу, а стеклянные глаза брызнули мелкими осколками. Однако Буратино ловко увильнул, нога попала в пустоту, и я, не удержав равновесия, рухнул на пол.

Кажется, я заплакал. Не помню точно, потому что меня одновременно захлестнули безмерная ярость и опустошающая беспомощность, и я не мог адекватно оценивать ситуацию. А потом наступила апатия. Полнейшая.

Я лежал на полу, глазной нерв регистрировал, как вокруг меня мельтешит, теребит за одежду, жестикулирует деревянная кукла с длинным острым носом и улыбкой до ушей, но мозг никак на это не реагировал. Затем Буратино куда-то исчез, временно наступил умиротворяющий покой и для тела, и для глаз… А потом на голову плеснулась волна ледяной воды.

Меня подбросило, словно пружиной. Я сел, ошарашенно замотал головой, рукавом вытирая мокрое то ли от слёз, то ли от воды лицо. Соображалось туго, как после похмелья, но я более-менее пришёл в себя.

Буратино стоял напротив, смотрел снизу вверх, держа в руках большую, чуть ли не с него, алюминиевую кружку.

– Что тебе надо? – натужно, с трудом ворочая языком, спросил я.

Он поставил кружку на пол, беззвучно задвигал челюстью, зажестикулировал, указывая то на меня, то на лоджию.

– Не понимаю, – помотал я головой. В голове шумело, в глазах рябило, как в телевизоре, включённом на пустой канал.

Буратино отбежал к лоджии и, приглашая, замахал рукой.

– Хочешь, чтобы я пошёл за тобой?

Он быстро закивал и скрылся на лоджии.

Я тяжело поднялся и на ватных ногах последовал за ним. Никогда не боксировал на ринге, но мне казалось, что именно так чувствуют себя боксёры после тяжелейшего нокаута. Разница лишь в том, что мне не челюсть своротили, а душу вывернули.

Когда я вышел на лоджию, Буратино уже стоял на верстаке и держал в руках карандаш. Увидев меня, он начал, как ломом, долбить карандашом верстак. Держал он карандаш как-то странно, и когда я присмотрелся, то понял, что пальцы у него вывернуты в противоположную от ладони сторону.

– Ты неправильно держишь карандаш, – сказал я и показал, как у человека сгибаются пальцы.

Буратино страшно рассердился на замечание, задвигал челюстью, завращал глазами и снова с удвоенной силой принялся долбить верстак. Только тогда я наконец обратил внимание, что стучит он по карандашной надписи, оставленной вчера.

«Придумай вместо этой безделушки такое устройство, чтобы я мог говорить».

«Только над этим всё время голову ломал!» – чуть не вырвалось у меня, но я промолчал и принялся усиленно растирать виски. Задачка ещё та! На электронном уровне для искусственного интеллекта эту проблему вроде бы решили, но вот для механической куклы… Кто мог подозревать, что у неё может проявиться интеллект?

И всё же задачку я решил буквально сразу. Точнее, не решил, а нашёл выход из ситуации, чтобы отвязаться. Сел на стул, достал из ящика верстака пищик, которым пользуются актёры кукольного театра, подложил под язык и пропищал:

– Такое устлойство устлоит?

Вынув пищик изо рта, я положил его у ног Буратино.

– Только не знаю, как ты будешь дуть в него.

Буратино отшвырнул карандаш в сторону, внимательно посмотрел на пищик, на мой рот и снова на пищик. Затем наступил на него ногой, и пищик неожиданно завибрировал.

– Пловелка свука – лас, два, тли…

«Что ему стоит ветер устроить…» – ошарашенно подумал я, и в памяти всплыло, как куклы на стене качались от непонятного сквозняка.

Буратино сбросил с себя безрукавку, схватил пищик, повернул голову на сто восемьдесят градусов и, вывернув руки, вставил его в щель в спине, где раньше была «хохоталка». Затем снова надел безрукавку, вернул голову в нормальное положение и посмотрел на меня.

– Стластвуй Папа Калло! – с чувством сказал он и неожиданно добавил совсем уж фривольным тоном: – Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

– Здравствуй, сынок, – улыбнулся я и впервые не обиделся на прозвище. Происходящее напоминало кукольный спектакль – только кукловода я не видел. – Что скажешь?

– Отклой яссик велстака, Папа Калло!

Глаза блестели, рот до ушей улыбался вечной улыбкой, и сейчас он был чрезвычайно похож на настоящего Буратино, который принёс Папе Карло золотой ключик.

Я выдвинул ящик и увидел пачку стодолларовых банкнот и шесть спичечных коробков со стеклянными глазами. Денежное дерево в Стране Дураков плодоносило не золотыми монетами, а зелёными ассигнациями.

– А где поленья? – машинально спросил я, мгновенно догадавшись, что всё это означает.

– Под велстаком! – жизнерадостно сообщил Буратино.

Я заглянул под верстак и обнаружил аккуратную поленницу разнообразных пород древесины из коллекции географического факультета университета. На некоторых чурбачках сохранились наклейки инвентарных номеров.

– А зачем нужны необычные породы дерева? Это важно?

– Не-а! Так полутсилось. Вассны гласа, а в остальном устлоит любой неодусевлённый мателиал. Но ты ведь кукол только из делева делаес?

– Из любого достаточно пластичного материала, – возразил я. Готовность куклы отвечать на вопросы обнадёживала. – А деньги откуда?

Однако рано радовался.

– От велблюда! – неожиданно парировал Буратино, и в его тоне послышались знакомые нотки. – Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

– А вот хамить не надо, – строго сказал я.

Вид дёргающейся на верстаке весёлой куклы никак не ассоциировался с пришельцами, тем более, агрессорами. Слишком долго я проработал в театре и настолько привык к двигающимся и разговаривающим куклам, что оживший Буратино представлялся мне персонажем, которого и поучить не грех.

– Холосо, Папа Калло, – согласилась кукла. – Спласивай. На тсто смогу, на то ответсю.

Я немного подумал, но голова работала плохо, поэтому не нашёл ничего лучшего, чем задать идиотский вопрос:

– Ты кто?

И нарвался.

– Дед Пихто! – залился смехом Буратино.

Вопреки своему обещанию, он не внял наставлениям. Ну что с него возьмёшь? Кукла, она и есть кукла.

– Мне тебя так и называть? – нашёл я выход из положения.

Кукла подумала, повела плечами и отрицательно покачала головой.

– Не-а. Сови лутсе Булатиной, тстобы длугие не путали. У вас ведь так эту куклу совут?

– А что, собственного имени нет?

– Нет. – Буратино замялся. – Я отин. Тоцнее, тут тсясть меня.

Я подумал. Ситуация не совсем укладывалась в голове, но вопрос я нашёл.

– А у этой твоей части, которая здесь, есть название?

– Есть… – Буратино вновь помялся. – Только оно не свуковое. Плинтсип обссения месту тсястями иной, тсем у вас.

– Это как? Телепатический, что ли?

– Нет, но… Пледставь, тсо ты – собака. Это люди дают им клитски, а их имена месду собой – их интивитуальный сапах.

– Так вы что – воняете? – удивился я.

– Хы-хы, ха-ха, хи-хи! – покатился со смеху Буратино. – Это се я так, для плимела!

Я смущённо прочистил горло и перешёл к более обстоятельным вопросам.

– Откуда ты появился?

На этот вопрос Буратино ответил без смеха:

– Это тлудно опяснить. У вас нет такого понятия.

– Со звёзд?

– Не-а.

– Из другого измерения?

– Не-а.

Я запнулся. Мои знания в области фантастики ограничивались несколькими фильмами, поэтому, кроме высказанных предположений, других, откуда ещё могут появиться пришельцы, у меня не было.

– Неужели из преисподней?

– Ну ты даёс! – снова покатился со смеху Буратино. – Как поёс! В бога, тсто ли, велуес?

– Атеист, – мрачно возразил я. Мне перестало нравиться его веселье.

Похоже, Буратино уловил моё настроение и посерьёзнел.

– Я усе говолил, тсто тебе тлудно понять. У вас нет и блиского плетставления о моём миле.

– Нет так нет, – вздохнул я. – Тогда зачем вы пришли? Или адекватного понятия цели вашего появления у нас тоже нет?

– Есть! – не согласился со мной Буратино и, приняв патетичную позу, провозгласил: – Мы плисли с милом!

От его заявления мороз пробежал по коже, и в голове ожил ночной кошмар – стройные колонны марширующих по городу Буратино, заливающих всё и вся огнём. Пересилив себя, я постарался задать следующий вопрос недрогнувшим голосом.

– Я спросил, не с чем вы пришли, а зачем?

– Стланный воплос, – развёл руками Буратино. – Мне интелесно. Интелесный у вас мил, хотсю в нём посыть.

– Пожить? – Мои страхи начинали подтверждаться. – И как долго?

– Тсто снатсит долхо? – удивился Буратино.

– А вы что, вне времени живёте?

– Мы оссюсяем влемя так се, как и вы.

– Вот я и спрашиваю, надолго ли вы прибыли на Землю?

– А я на неё не плибывал. Земля для меня такая се лодная планета, как и для вас.

– Что-то я тебя не понимаю, – пробормотал я. – То ты о себе в единственном числе говоришь, а то – во множественном…

– Я се тебе опяснял, сто стесь только моя тсясть!

Стеклянные глаза Буратино светились умом и человеколюбием, но я ему не верил. «Мы пришли к вам с миром…» Мир или миро он имеет в виду? Не знаток церковного отпевания покойников, но, кажется, положив в гроб, их миром мажут…

– Что-то не понимаю – планета одна, а миры разные? Это как?

– Пока опяснить не моху. Мало инфолмации. Посыву у вас немносско, мосет, тохда полутсится.

Расплывчатые ответы меня никак не устраивали, и я стал задавать вопросы по второму кругу.

– И всё-таки, какова цель вашего прибытия? Что значит – интересно? Чем именно мы вас заинтересовали?

– Вы конклетно нитсем. Мне плосто интелесно сыть. Тебе ведь тосе интелесно сыть? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

– Гы-гы, ха-ха, хи-хи! – передразнил я его, но ответил не сразу. Им (или правильнее ему?), видите ли, просто интересно жить! А мне? Я подумал, и личные неурядицы вновь обступили плотным частоколом. – А мне уже неинтересно…

– Сыть неинтелесно? – безмерно удивился Буратино. – Кохда сыть неинтелесно, умилают…

Будь его лицо пластичным, оно точно бы скуксилось скорбной гримасой. Но, чего не дано деревянному рту до ушей, того не дано.

– Бедненький Папа Калло… – пожалел Буратино, присел на верстаке и погладил мою руку деревянной ладошкой.

– Да пошёл ты!.. – отмахнулся я от его жалости, как от мухи. – Не нуждаюсь в твоём сочувствии. Моя жизнь – мои проблемы! От меня что нужно?

– Делать мне тела, – не медля ни секунды, отозвался Буратино.

И опять в моей голове возникла картина легионов деревянных Буратино, марширующих по улицам города. Только города не было – были руины, небо застилал дым пожарищ, и были трупы. И ни одного живого существа, кроме каркающего воронья.

– А если я откажусь?

– Потсему? – удивился Буратино. – Лазве я тебе мало платсю? Моху больсе. Будес холосо сыть.

– Значит, делать вам тела за хорошие деньги… – протянул я. – И чтобы все были, как ты… Может, лучше сразу солдат мастерить? Чтобы без всякого фарисейства?

– Сатсем солдат? – замотал головой Буратино. – Сатсем всех одинаковых, как я? Делай лазных кукол, только с луками, тстобы ими мосно было блать весси.

– Говори уж прямо, – начал я заводиться, – красть деньги, стрелять из бластеров… Нет! Не буду!

Я вскочил со стула, хотел схватить Буратино и швырнуть его об стену, но сдержался и, круто развернувшись, вышел из лоджии в комнату.

Присутствует во мне нечто интеллигентское – не могу просто так, за здорово живёшь, разбить куклу. В конце концов мои предчувствия пока не подтверждались агрессивными действиями с её стороны. Будь хоть намёк на экспансию, тогда бы я не удержался, а так…

Буратино спрыгнул с верстака и поспешил за мной, дробно стуча деревянными башмаками.

– Какие бластелы? Сатсем ты так? – увещевал он. – Мы плисли с милом…

Я злобно глянул на него, но ничего не сказал. Глаза бы мои его не видели! Сбежать бы от него к чёртовой матери, но куда бежать из собственной квартиры? Не зная, как поступить, я сел в кресло.

– Я не хотсю нитсего плохохо, – канючил Буратино, бегая передо мной по полу и заглядывая в глаза снизу вверх. – Мне нлавится сдесь, нлавятся люди… Надеюсь, и мы вам понлавимся…

– Почему я тебе должен верить? – процедил я сквозь зубы, уже окончательно запутавшись в его «мы» и «я».

– А потсему не долсен? Мы в тсём-то тебя обманули? Или я тебе не нлавлюсь?

– Не нравишься.

– Стланно… – пожал плечами Буратино. – А девотске, котолая была сдесь, я понлавился.

– Что?! – У меня перехватило горло. – Оксана тебя видела?!

– Да. Тсто тут плохохо? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

Только этого не хватало! Неосознанный страх перешёл в ужас, когда я понял, что всё это может означать. Ещё минуту назад думал, что, отказываясь от работы, ничем не рискую, кроме собственной жизни. Теперь оказалось, что деревянное чучело подобралось к самому дорогому, что у меня было, и, похоже, собиралось этим шантажировать.

– Да я тебя… Не смей больше никогда показываться ей на глаза!

– Это ессё потсему? Я ей нлавлюсь, и она мне тосе. Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

Буратино развеселился и запрыгал на одной ноге как настоящая театральная кукла, играющая роль бесшабашного деревянного мальчишки в спектакле. Весёлого для него и жуткого для меня. Создавалось впечатление, что он прочитал мои мысли и теперь откровенно насмехался над моей беспомощностью.

– Ах ты!..

Во мне взыграло ретивое, я стремительно перегнулся через подлокотник кресла, схватил Буратино поперёк туловища и изо всей силы швырнул в стену. Осуществил-таки своё жгучее желание.

Однако ничего путного из этого не получилось. Вопреки ожиданию, Буратино не рассыпался в щепу от удара, а беззвучно канул в стену, будто она была голографической иллюзией. Мне даже почудилось, что из стены прозвучал издевательский хохот. Не помня себя от злости, я схватил со столика киянку и швырнул вслед Буратино. Киянка исчезла в стене точно так же, как и Буратино, и я явственно различил шмякающий звук.

– Ага! – победно заорал я и рассмеялся.

Но, как оказалось, рано радовался. Киянка выскочила из стены как из резиновой пращи, и я еле успел увернуться.

– Ну, погоди у меня! – осатанел я, вскочил с кресла и ринулся в проницаемую стену, абсолютно не думая о последствиях. Главное было добраться до деревянной куклы и раздробить её, чтобы раз и навсегда покончить с поползновениями пришельцев на мою личную жизнь. А там, быть может, и с их экспансией.

Но если для Буратино и киянки стена была проницаемой, то для меня она осталась по-прежнему бетонной. Не знаю, что чувствуют боксёры, когда их отправляют в нокаут, но я сознание потерял не сразу. Врезавшись лбом в бетон, я вдруг ощутил себя лежащим на полу и услышал, как из стены донёсся довольный хохот деревянной куклы. И тогда гаснущее сознание рефлекторно отметило сермяжную правоту пословицы: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним…