Текст книги "Мы пришли с миром..."

Виталий Сергеевич Забирко
Мы пришли с миром…

Глава первая

Утро выдалось солнечным и настолько морозным, что в воздухе витали блёстки замёрзшего пара. Иней превратил деревья сквера в хрустальную чащу из зимней сказки, и на её фоне картины местных художников, выставленные на продажу вдоль аллеи, выглядели образцами дремучего примитивизма. Фактически, так оно и было.

Художники, одетые, как на зимнюю рыбалку, в полушубки и тулупы, переминались с ноги на ногу и сумрачно поглядывали вдоль аллеи. Кто курил, кто, греясь, попивал чай из термоса. О покупателях не стоило и мечтать – даже случайные прохожие предпочитали не сворачивать в сквер в лютый мороз.

В отличие от художников я твёрдо знал, что не гений, а ремесленник и мой товар никоим образом не относится к произведениям искусства. Чёртики, игрушечные скелеты, уродливые инопланетяне и прочая нечисть, которую автолюбители подвешивают на ниточке у лобового стекла. А чем ещё может торговать бывший кукольный мастер сгоревшего три года назад кукольного театра? Веяние времени… Тем не менее моя продукция пользовалась спросом – всё-таки мастер я неплохой и знаю, как заставить дёргающуюся на ниточке куклу выглядеть «как живой» и весьма забавной. Иногда за день удавалось продать до десятка кукол, однако сегодня, похоже, не мой день. Я бы и не пришёл в сквер по такому морозу, но деньги были нужны позарез. Всегда так – как нужны деньги, нигде не достанешь. Известная теория подлости.

Слева от меня притопывал валенками Мирон. Вообще-то Савелий Миронов, но своего имени он не любил и предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Точнее, как он говорил, по имени пращура-родоначальника. Большой нос Мирона посинел, борода, усы и брови покрылись изморозью. Полярник, да и только. У него, что ли, занять? Художник он неплохой, но не из тех, кто жертвует всем ради искусства. Прекрасно понимая, что картины художника начинают расти в цене только после его смерти, умирать Мирон не собирался и переквалифицировался в иконописцы. Хотя в бога не верил. Писал он, как и положено, на досках, старил иконы и худо-бедно сводил концы с концами.

Я смерил Мирона оценивающим взглядом. Да нет, откуда у него деньги? Будь у него наличность, не вышел бы сегодня в сквер клацать зубами на морозе.

До слуха донёсся характерный скрип снега от чьих-то быстрых шагов, и все как по команде повернули головы на звук. По аллее, не обращая внимания на картины, уверенной походкой шла девушка. Этакая Снегурочка. В белой шубке с капюшоном, в белых сапожках, разве что русая коса не свешивалась с плеча. Красавица, которой не по аллее запущенного сквера ходить, а по подиуму прохаживаться. Щёки её раскраснелись от мороза, зелёные глаза сияли, а губы сложились в загадочную улыбку Джоконды, обращённую не к кому бы то ни было конкретно, а ко всему миру.

Как мастер-кукольник, я знал происхождение этой улыбки. Генетическое уродство – врождённый спазм лицевых мышц. Побольше бы таких «уродов» – мир бы светлее казался…

Мирон придвинулся ко мне и шёпотом продекламировал на ухо:

– …она шла с сияющим от счастья лицом, и душа её пела: «Эх, ма, тру-ля-ля, не беременная я!»

– Вечно ты всё опошлишь… – поморщился я, провожая девушку взглядом. Сбросить бы годков эдак… Гм… Не стоит о грустном.

– Это не пошлость, а суровая правда жизни. Греться будешь?

– Что у тебя, чай?

– Я тебе что – реклама «Lipton»? Какой дурак по такой холодрыге чаем греется? Бери выше – «Вигор»!

– Аптечный?

– Другого не бывает! Представляешь, захожу утром в аптеку, беру бутылку, а рядом женщина стоит и интересуется у провизорши: «Это что, как «Биттнер»? Провизорша мнётся и неопределённо кивает: «В общем, похожая настойка…» Тогда я оборачиваюсь и говорю: «Да, очень похожая. Только принимать нужно не раз в день, а три раза, и не по чайной ложке, а по гранёному стакану».

Мирон вынул из-за пазухи бутылку, но, вопреки собственной рецептуре, налил в стакан всего на треть и протянул мне.

– Ручки тёрпнут, ножки зябнут, не пора ли нам дерябнуть? – продекламировал он. – Пей, пока тёплый.

– Какой матёрый поэтище в тебе пропадает… – пробормотал я, выпил и поморщился.

– Чего морщишься? – обидчиво заметил Мирон. – «Вигор» – лучше всякой водки. И дешевле. И никогда не бывает «палёным» – делается только на ректификате, так как аптекари под статьёй уголовного кодекса ходят. Если кто-то окочурится от «палёной» микстуры, сразу загремят на зону.

Он выпил, обсосал наледь с усов, и сизый нос начал окрашиваться в багровые тона.

– Полезная микстура, – философски заметил он, – особенно для творческих личностей.

– Андрей умней нас, – кивнул я на пустое место рядом со своим лотком. – Сидит себе дома в тепле да уюте…

Андрей Осокин работал в стеклодувной мастерской химического факультета университета. Платили ему гроши, поэтому он подрабатывал, выдувая стеклянные шары с зимним садом внутри. Красиво получалось, многие покупали детишкам на забаву.

– Андрея больше не будет, – вздохнул Мирон.

– В каком смысле? – настороженно поинтересовался я. Возраст у нас вроде бы ещё не «переходной», но по-всякому бывает… – Заболел?

Мирон недоумённо посмотрел на меня, затем до него дошла двусмысленность собственной фразы. Он криво усмехнулся.

– Жив-здоров, но злесь теперь долго не будет показываться. Повезло мужику, получил серьёзный заказ – стеклянные глаза делает. Первая партия – тысячу пар.

– Для инвалидов, что ли?

– Вряд ли. Одноглазым стеклянные глаза делают поштучно, а слепым они не нужны. Точно не знаю, но, думаю, заказ оплачивает какая-то туристическая фирма. У кого деньги есть, сейчас ездят на сафари, охотятся на львов и крокодилов, а когда возвращаются домой, заказывают чучела. И платят таксидермистам хорошо, даже Андрюхе за пару глаз отстёгивают по сто долларов.

– Да уж… – завистливо вздохнул я. – Действительно, повезло Андрюхе…

Тут-то покупатель и появился. А я настолько ушёл в себя, что не заметил, откуда он возник перед моим лотком. Грузный, в длиннополом, до пят, мятом пальто, поношенной меховой ушанке и огромных очках с тёмными оптическими стёклами. Рот от мороза прикрывал шарф, и наружу торчал лишь большой, почти как у Мирона, нос. Нос был бледный, нездорового желтоватого цвета, будто отмороженный. Бомж, не бомж – не поймёшь.

Он протянул руку в чёрной перчатке, взял с лотка Буратино, поднял за ниточку и подёргал. Буратино запрыгал в воздухе, показал двумя ладонями покупателю «нос» и мерзко рассмеялся, переходя с грубого баса на дискант:

– Гы-гы, ха-ха, хи-хи…

Немудрёные для марионетки движения и звуки, но на покупателей производят впечатление. Особенно показушный смех.

– Сколько? – глухим голосом из-под шарфа спросил покупатель.

– Триста, – назвал я минимальную цену. Если передо мной бомж, то и такая цена для него запредельная.

– Рублей?

– Долларов, – опередив меня с моей честностью, ехидно заметил Мирон.

Покупатель, не снимая перчаток, залез в карман, долго копался, наконец извлёк пачку долларов. Непослушными то ли от мороза, то ли оттого, что в перчатках, пальцами, отсчитал три сотенные купюры и протянул мне. Затем взял с лотка Буратино, сунул в карман и побрёл по аллее, заметая полами пальто снег.

Мы с Мироном застыли соляными столбами, глядя вслед по-сумасшедшему щедрому покупателю, пока он не скрылся с глаз. Всё получилось, как в анекдоте о «новых русских». Кто бы рассказал, не поверил.

– Может, доллары фальшивые? – очнулся первым Мирон.

Я почувствовал, что пальцы, сжимавшие купюры, закоченели, и протянул деньги Мирону.

– Посмотри.

Он стащил с рук меховые рукавицы, взял купюры, потер между пальцами, посмотрел на свет.

– Вроде настоящие… Ну, тебе везёт! Такое дело обмыть надо.

Мирон снова достал бутылку, плеснул, теперь уже не скупясь, в стакан. И когда я выпил, то понял причину его щедрости.

– Как думаешь, мне комиссионные полагаются? – вкрадчиво поинтересовался он.

Я подул на закоченевшие пальцы, подумал и согласился. Мирон не раз меня выручал, да и прав он – если бы не его ехидство, пришлось бы довольствоваться тремястами рублями, а не тремястами долларами. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

– Дистрибьютора устроят десять процентов?

– Обижаешь, начальник!

Я не стал торговаться.

– Хорошо, пятьдесят долларов.

– Лады! – повеселел Мирон и вернул мне две сотенные. – Сдача рублями устроит?

– Можно и тугриками, – пошутил я, – но рублями лучше.

На «сдачу» у Мирона нашлось только четыреста рублей. Прав я оказался в своём предположении о его финансовой состоятельности.

– Остальные завтра, – заверил он. – Разменяю в обменном пункте, тогда и отдам.

– Завтра так завтра, – согласился я. – Или послезавтра. Если мороз не спадёт, то я здесь не появлюсь.

– А вдруг щедрый покупатель снова появится? – не преминул съехидничать Мирон.

– Такое случается раз в жизни, – резонно возразил я, непроизвольно оглянулся, и сердце у меня ёкнуло.

Покупатель возвращался, неся в правой руке большой полиэтиленовый пакет.

«Сейчас деньги назад требовать будет…» – с тоской пронеслось в голове.

Он подошёл к лотку, остановился и посмотрел на меня сквозь тёмные стёкла очков. Линзы были настолько выпуклыми, что создавалось впечатление, будто это глаза.

– А куклу на заказ можете сделать? – глухо спросил он.

– Могём. – С души словно камень упал, и я повеселел. С губ чуть не сорвалось: «Мы и гробы могём…» – но вовремя прикусил язык. С такими покупателями лучше не шутить, тем более вид у него такой, что самое время подумывать о загробной жизни. – Любую куклу по желанию клиента!

– Мне такую же… Гм… Буратино. Но чуть побольше. И чтоб ладошки не сплошные, а пальчики двигались.

Первый раз я не уловил, но сейчас в глухом голосе покупателя послышался лёгкий акцент. Московский выговор, как у дикторов столичных телевизионных каналов.

– Можно и с пальчиками, – кивнул я, – но это будет дороже.

– Понятное дело, – согласился покупатель и протянул мне пакет. – Из этого материала…

Я взял пакет, заглянул. В пакете лежало обыкновенное полено и небольшой бумажный свёрточек.

– Получится?

– Почему не получится? Сделаем. На когда?

Он подумал.

– На вчера.

Я хмыкнул и покачал головой.

– Заказной товар не раньше чем через неделю.

– Через неделю так через неделю, – неожиданно легко согласился клиент.

Он полез в карман, достал деньги и протянул мне. Рука у него двигалась неестественно, будто протез. Ничего удивительного при таком морозе. И акцент в его голосе, скорее всего, того же происхождения – мороз, как и алкоголь, сказывается на голосовых связках.

– Это задаток. Сделаете – получите столько же.

– А иконку не желаете приобрести? – впрягся в разговор Мирон. – Есть лик Богородицы, святых великомучеников… Пора о вечном задуматься…

Не глянув на Мирона, покупатель развернулся и деревянной походкой побрёл прочь.

Я посмотрел на деньги, пересчитал. Пятьсот долларов! Вот это удача! Я о таком и мечтать не мог. В лучшем случае в месяц до двухсот долларов зарабатывал, а тут…

– Странный он какой-то… – раздумчиво сказал Мирон, и мне показалось, что он завидует моей удаче.

– Побольше бы таких сумасшедших! – весело ответил я.

– Я не о том… – покачал головой Мирон. – Ты заметил, какой у него нос? Как у покойника. И на шарфе инея нет, словно он не дышит.

– Ага, – поддакнул я, невольно вспоминая, что действительно не видел на шарфе клиента инея. – И двигается как мертвяк, и говорит утробным голосом из преисподней… Брось, Мирон! Замёрз человек до невозможности, а иней с шарфа отряхнул. Не все же закусывают «Вигор» наледью с усов. На себя посмотри – скоро нос отвалится от мороза!

– Лишь бы от сифилиса не провалился, – мрачно парировал он. – Кстати, ты слышал, что на днях из городского морга пропали два покойника?

Меня разобрал смех.

– И один из них пришёл сюда долларами швырять, – продолжил я. – Так, что ли? Чушь не неси, а?

Мирон сконфузился.

– Да ладно тебе… Что там в пакете?

Он заглянул в пакет, увидел полено и фыркнул.

– Решил окончательно переквалифицироваться в Папу Карло?

– От Рублёва слышу, – отрезал я, намекая на его иконопись. – Ты всегда был прямолинеен, как полёт кирпича.

Настроение сразу испортилось. Я раздражённо выдвинул ящик из-под лотка и стал укладывать в него кукол. Не люблю своего прозвища. Что за напасть – если кукол мастеришь, обязательно обзовут Папой Карло.

– Не сердись, Денис, – пошёл на попятную Мирон. – Извини. Не со зла я… Просто ситуация похожа на…

Он всё же не выдержал серьёзного тона и прыснул.

– Да пошёл ты… Когда вавки в голове, зелёнку пить надо, а не «Вигор». Тоже продаётся в аптеке, и тоже на ректификате.

Я закрыл ящик, сложил лоток.

– Уже уходишь?

– А что мне тут делать? Теперь полгода могу сюда не показываться.

– Да, повезло… – завистливо протянул Мирон. – А я ещё постою, авось и мне улыбнётся удача. Андрюхе повезло, теперь вот тебе, быть может, и мне привалит счастье. Бог, он троицу любит.

– Давно набожным стал? – фыркнул я.

– Наоборот, – покачал головой Мирон. – После случая с тобой начинаю подумывать писать иконы с отпетых грешников. Глядишь, будут пользоваться большим спросом.

– Не богохульствуй! – погрозил я пальцем.

– Какое тут богохульство? Грешники на земле живут намного лучше святых, а я в загробный мир не верю, потому тоже хочу неплохо пожить… Давай по пять капель на дорожку?

Он достал из-за пазухи бутылку.

– Нет. У Любаши сегодня день рождения, а я и так уже принял. Нехорошо получится, если заявлюсь пьяным.

– Счастливо отпраздновать, – пожелал Мирон и приложился к горлышку бутылки.

– И тебе счастливо, – кивнул я, нацепил на одно плечо ремень с ящиком, на второе – ремень со сложенным лотком, взял в руки пакет с поленом и побрёл из сквера, по пути раскланиваясь со знакомыми художниками.

Ящик с куклами и лоток я хранил в каморке под лестницей первого подъезда пятиэтажки, расположенной напротив входа в сквер. Ведал каморкой дворник Михалыч – крепкий старик, бывший преподаватель физкультуры и страстный поборник здорового образа жизни. Выйдя на пенсию, он принципиально устроился на работу дворником, чтобы постоянно иметь физическую нагрузку и быть всегда в тонусе. Ему было под восемьдесят, но выглядел он никак не старше пятидесяти: в волосах – ни единой сединки, а статная фигура – просто на зависть. Поставить нас рядом, так я выглядел старше.

Михалыча я застал во дворе скалывающим ломом наледь с тротуара.

– Принёс долг? – мрачно поинтересовался он. – Если нет, можешь разворачиваться и топать восвояси.

За хранение ящика и лотка он брал сто рублей в месяц, но за последние два месяца я ему задолжал.

– Принёс, принёс!

Михалыч воткнул лом в сугроб, снял рукавицу и протянул руку.

– Давай.

– Побойся бога, Михалыч! – взмолился я. – Замёрз как цуцик, руки задеревенели. Поставим всё в каморку, и сразу отдам.

Михалыч смерил меня недоверчивым взглядом, молча развернулся и повёл в подъезд. Отпер дверь каморки и придирчиво пронаблюдал, как я впихиваю под лестницу лоток и ящик между мётел и лопат.

– Если соврал, – предупредил он, – выброшу твои причиндалы на улицу к чёртовой матери!

«Так на улицу или к чёртовой матери?» – завертелась в голове ехидная мысль, но озвучивать её я не стал. Нечего Михалыча раздраконивать. Он хоть и учителем работал, но физкультуры, а не русского языка. Впрочем, нынешние учителя русского языка тоже не поняли бы меня.

– Что ты, Михалыч, разве я тебя когда обманывал?

Я стянул с рук перчатки, согрел пальцы дыханием, затем полез в карман и достал четыреста рублей.

– Это долг и аванс за два месяца вперёд.

Брови Михалыча удивлённо взлетели, он взял деньги, пересчитал и сразу подобрел. Вынул из кармана ватника дубликат ключа от каморки и протянул мне.

– Держи. Человек ты аккуратный, гадить здесь не будешь, я тебе верю. Но задолжаешь – снова отберу.

– Спасибо за доверие! – бодро отсалютовал я, сунул ключ в карман, подхватил пакет с поленом и выскочил на улицу. На именины меня ждали через два часа, но ещё предстояло поменять доллары на рубли и купить Любаше подарок. Раньше предполагал подарить помаду или брасматик, но теперь это казалось убогим при моих-то деньгах. Всё-таки Любаше тридцать пять, почти круглая дата.

Деньги я разменял в обменном пункте универмага, здесь же решил присмотреть и подарок. Давно в универмаг не заглядывал, не по моим возможностям. Вещи предпочитаю приобретать на рынке у «челноков» – хоть и не то качество, но гораздо дешевле. Сейчас же решил не экономить – один раз живём. Гуляй, рвань подзаборная!

Вначале хотел купить часики – чтоб уж память так память. Но, проходя мимо отдела бижутерии, бросил взгляд на витрину и застыл, приворожённый гарнитуром из серебра с бирюзой. Серебро искрилось в лучах подсветки, а бирюза сияла, как Любашины глаза. К тому же бирюза – камень Любаши по Зодиаку… Я не суеверный, ни в приметы, ни в гороскопы не верю, но мода есть мода. Да и цена весьма приемлемая – три с половиной тысячи.

– Это в рублях? – на всякий случай поинтересовался у продавщицы.

Миловидная продавщица окинула меня оценивающим взглядом и увидела перед собой красномордого с мороза мужика в поношенном тулупе и непрезентабельной шапке.

– Да… – скривив губы, процедила она. Но, поскольку покупатели в универмаге отсутствовали и ей было скучно, насмешливо добавила: – За валюту – в другом конце зала.

Я пропустил насмешку мимо ушей и снова принялся разглядывать гарнитур. Предметов было много: перстенёк, серьги, кулон на цепочке, серьга в ноздрю, серьга в пупок, серьга… ну, в общем, понятно куда. Гм… Для молодёжи, может быть, это в порядке вещей, но, честно говоря, не знаю, как Любаша воспримет серьгу в эту… этот… да и в ноздрю и пупок тоже.

– А предметы гарнитура все вместе продаются или можно по отдельности приобрести?

– Любой предмет по выбору, – не глядя на меня, бросила продавщица.

– Да? – Я воспрял духом. – Тогда посчитайте, сколько будут стоить кулон, перстенёк и серьги… – Запнувшись, я поспешно поправился: – Серьги в уши.

Продавщица презрительно фыркнула, покосилась на меня, но всё же взяла калькулятор и посчитала.

– Две тысячи триста рублей.

– Беру.

Я достал из кармана пачку пятисоток, полученных в обменном пункте, отсчитал пять купюр и бросил на прилавок.

Продавщицу будто подменили. Она расплылась в улыбке и залебезила, словно мой тулуп мгновенно превратился во фрак, а шапка в шляпу. Наверное, я себя вёл точно так в сквере с нежданно-негаданно щедрым заказчиком.

– Вам завернуть или уложить в футляр?

– В футляр.

– Это ещё двести рублей.

Я степенно кивнул.

Продавщица достала из-под прилавка длинный, как пенал, футляр, обтянутый чёрным бархатом, уложила в него кулон с цепочкой, серьги, затем взяла перстенёк и вопросительно посмотрела на меня.

– Простите, а какой размер?

– Чего – размер? – не понял я.

– Перстенька.

Размера я не знал, но, вспомнив тонкие пальцы Любаши, быстро нашёлся.

– Как на мой мизинец.

Продавщица бросила профессиональный взгляд на мои руки, заменила перстенёк на другой и протянула мне.

– Примерьте.

Я надел перстенёк на мизинец, глянул, и оправленная в серебро бирюза снова зачаровала меня голубым цветом Любашиных глаз.

– Да… То, что нужно… – восхищённо выдохнул я, возвращая перстенёк.

Продавщица уложила перстенёк, закрыла футляр и, упаковав его в полиэтиленовый чехол, протянула мне.

– Спасибо за покупку.

Слащавая улыбка на её лице выглядела приклеенной, и я непроизвольно отметил, как мало в этой улыбке общего с улыбкой «Снегурочки», прошедшей мимо меня по заснеженному скверу.

– И вам спасибо… – отведя взгляд в сторону, буркнул я и спрятал футляр во внутренний карман пиджака. Поближе к сердцу. Сентиментальным я стал в последнее время выше всякой меры.

– Заходите ещё, – продолжала расплываться фальшивой улыбкой продавщица.

– Всенепременно, – раскланялся я и, не удержавшись, отомстил за насмешку: – Как только, так сразу.

В гастрономе я купил бутылку шампанского и бутылку коньяка. Хотел взять торт, но вовремя одумался. Любаша непременно испечёт сама и обидится, если я принесу покупной. Насчёт тортов она мастерица, и никакой торт из итальянских или французских кондитерских магазинов, недавно открывшихся в городе, не сравнится с её тортами. Каким бы вкусным ни был. Уже хотя бы потому, что это – Любашин торт.

У дома Любаши я зашёл в цветочный киоск и купил пять громадных алых роз по баснословной цене. Обвязывая букет серебристой ленточкой, продавщица словоохотливо поучала, в какую воду и как нужно ставить розы, чтобы они стояли долго. Оказывается, вода нужна комнатная, отстоянная, подсахаренная, а черешки – наново подрезанными и расщеплёнными. А ту часть черешка, которая находится в воде, необходимо освободить от веточек и колючек. Продавщица уложила цветы в длинную коробку и предупредила, что по такой погоде больше десяти минут мне не следует находиться на улице – цветы может прихватить мороз. Лучше взять такси.

Я молча кивал, но когда вышел на улицу, такси брать не стал. До дома Любаши было пять минут хода, но я на всякий случай пробежал расстояние за три. Заскочил в подъезд, поднялся на третий этаж, отдышался перед дверью и посмотрел на часы. Пришёл на семь минут раньше. Нормально. Мужчине следует приходить немного раньше, а не опаздывать. Опаздывать – женская прерогатива.

Дверь открыла Оксана, четырнадцатилетняя дочка Любаши. Этакая стервочка с мамиными глазами, но паршивым характером. Меня она недолюбливала, но терпела. Правда, не всегда. Сегодня она была особенно агрессивной.

– О, Дед Мороз пришёл, подарки принёс! – скривилась она, а уловив запах перегара, сморщила нос и помахала перед лицом ладонью. – И уже поддатый… Видно, не в первый дом заглядывает.

– Ну что ты… – начал я оправдываться. Перед Оксаной я часто терялся, несмотря на её возраст. А может быть, именно из-за него. – Был на рынке, торговал, немного погрелся…

– Нормальные люди греются чаем из термоса, – резонно заметила Оксана. – А бомжи, – она окинула меня взглядом с головы до ног, явно причисляя к изгоям общества, – у коллектора центрального отопления.

В прихожую выглянула Любаша.

– Здравствуй, – сказала она, и я утонул в бирюзовой глубине её глаз.

– Здравствуй, именинница… – выдохнул я, шагнул к ней и неловко чмокнул в щёку. – Это тебе.

Суматошно разорвав коробку, достал букет и протянул Любаше.

– Ох, какие…

При виде столь царского подарка, Любаша от неожиданности присела, губы у неё задрожали, и мне показалось, что в глазах блеснули слёзы. Но она быстро справилась с волнением и поцеловала меня в щёку.

– Спасибо… Они, наверное, сумасшедших денег стоят…

– Брось… – деланно отмахнулся я.

– …с балкона, – вклинилась в разговор Оксана. Яда у неё на языке было, как у гремучей змеи. И это в её-то возрасте… Не завидую тому, кому достанется в жёны.

– Не порть маме праздник, – попросил я.

– Я их в вазу поставлю, – сказала Любаша и поспешила на кухню.

– Погоди, цветы в воду по науке ставить нужно, чтобы месяц радовали глаз! – крикнул я вдогонку. – Сейчас разденусь, помогу.

Я поставил пакет с поленом в угол, а пакет с коньяком и шампанским протянул Оксане.

– Выставь, пожалуйста, на стол.

Бутылки в пакете звякнули.

– Ага, водку пьянствовать будем, – резюмировала маленькая стервочка. Она заглянула в пакет и удивлённо покосилась на меня. – Богатенький Буратино…

Я ухмыльнулся, снял тулуп, шапку, повесил на вешалку, а когда обернулся, увидел, как Оксана достаёт из второго пакета полено.

– А это кому подарок? – спросила она.

– Это не подарок, а заготовка для куклы. Положи на место.

Оксана снова окинула меня взглядом с головы до ног и заметила:

– Гляди-ка, а в костюме и при галстуке можно принять и за порядочного человека.

Она сунула полено в пакет и скрылась в комнате. Я причесался у зеркала, поправил галстук, смахнул с пиджака ворсинки овчины и направился на кухню, помогать Любаше ставить цветы в вазу.

Отстоянной воды не нашлось, и мы воспользовались кипячёной. В остальном же строго следовали советам продавщицы из цветочного киоска.

– Красота! – сказала Любаша, подняла вазу и залюбовалась розами. Она оглянулась на дверь и быстро поцеловала меня в губы. – Идём за стол.

Стол на троих был накрыт в проходной комнате.

– Я никого больше звать не стала, – извиняясь, сказала Любаша и поставила цветы посреди стола. – Не такая уж и дата… Завтра на работе отметим.

Работала Любаша библиотекарем в городской библиотеке, и как они с дочкой вытягивали на её зарплату – уму непостижимо. Знаю, как завтра будут справлять день рождения на работе – по кусочку торта, чай… На том и всё.

Я окинул взглядом небогатый стол. Мясной салат, соленья, грибы, холодец… На их фоне бутылка коньяка и шампанское смотрелись как аристократы среди бедных родственников. Дурак, не сообразил прикупить чего-нибудь вкусненького. Сказано, мужик, которому главное, чтобы на столе наличествовало спиртное. Хотя при другом раскладе я посчитал бы стол вполне праздничным.

Любаша расправила розы в вазе и только тогда наконец заметила шампанское и коньяк.

– Ой, а я водку на лимонных корках настояла…

– Водку будем пить в другой раз, а сейчас – шампанское!

Я взял бутылку, снова прошёлся взглядом по столу, но увидел только две рюмочки.

– Тащи бокалы! – сказал Оксане.

Моё распоряжение Оксана выполнила беспрекословно. Ни капли яда не упало с её языка. Скорее всего, потому, что принесла не два, а три бокала.

– Может, оставим шампанское под торт? – растерянно предложила Любаша. – А то у меня ничего на столе под него нет… Не огурцами же закусывать?

– И под торт останется! – возразил я. – Но первый тост за именинницу обязательно с шампанским.

Наклонив бутылку, я выстрелил так, что пробка осталась в руке, и принялся разливать по бокалам.

– Имениннице… дочке…

– Оксане чуть-чуть! – предупредила Любаша.

– Лей-лей, не жалей… – возразила дочка. – Чтоб бокал полным был, счастья не будет…

Я выполнил обе просьбы – плеснул так, что пена заполнила весь бокал, но когда опала, шампанского оказалось на донышке.

– С днём рождения, Любаша! – Я поднял бокал. – Пусть все твои желания сбудутся, и чтобы твои глаза всегда сияли от счастья, родная!

Мы сдвинули бокалы.

– Кому родная, – уголком губ пробурчала Оксана так, чтобы слышал только я, – а кто только сбоку лежал…

Взрослая она была не по годам.

Мы выпили стоя, затем сели.

– Тебе положить салат? – спросила Любаша.

– Погоди, это ещё не всё. – Я полез в карман, достал футляр и положил на стол перед Любашей. – Открой.

– Это… что? – дрогнувшим голосом спросила Любаша и растерянно посмотрела мне в глаза.

– Мой подарок.

Любаша протянула руку и открыла футляр. Блеск серебра и свет бирюзы, казалось, хлынули в комнату.

– Таки богатенький Буратино… – ошеломлённо прошептала Оксана, переводя взгляд с меня на маму, с мамы на футляр, с футляра на меня.

Любаша замерла, не отрывая взгляда от серебра с бирюзой, затем побледнела, лицо её перекосилось, и она, закрыв лицо руками, в голос зарыдала.

– Мама, что ты… – всполошилась Оксана.

– Мне… мне… никто… никогда… – захлёбывалась слезами Любаша, пытаясь унять рыдания.

Я отнял её правую руку от лица, взял из футляра перстенёк и надел на палец.

– С днём рожденья.

– Я… Я сейчас…

Любаша вскочила из-за стола и выбежала в ванную комнату.

Я развёл руками, но довольной улыбки сдержать не смог. Оксана смотрела на меня во все глаза – кажется, я впервые произвёл на неё впечатление, – и её взгляд пробудил во мне давно угасшую надежду, что мы сможем когда-нибудь подружиться. Во всяком случае, мне этого очень хотелось.

Через пару минут Любаша вернулась, обняла меня за шею влажными руками и поцеловала.

– Спасибо…

Она смущённо взъерошила мне волосы и села за стол. Умываясь, она смыла тушь и помаду, и то ли от этого, то ли от беззащитной растерянности показалась мне ещё красивее. Я иногда намекал, что макияж её портит, но она никогда не соглашалась со мной, отшучиваясь, что мне жалко денег на косметику. Чисто женская психология – хочется выделиться, и одновременно быть не хуже других.

– Надень весь гарнитур, – попросил я.

– У меня уши не проколоты… – покраснела Любаша.

– Тогда кулон.

– Я тебе помогу, – предложила Оксана, подхватилась с места, взяла цепочку с кулоном, накинула маме на шею и застегнула сзади.

– Красавица! – объявил я. – Королева! Коньячку?

– Да… – стесняясь, согласилась Любаша.

Оксана бросила на меня ревнивый взгляд, но в этот раз не отпустила никакой колкости.

Я налил коньяк в рюмочки, а Оксане в бокал компот, и мы снова выпили за именинницу.

– Холодец? – будто извиняясь, предложила Любаша. Лимона под коньяк на столе не было.

– Да.

– С хреном, – пододвинула ко мне блюдечко Оксана.

Я настороженно глянул на неё, ожидая очередного подвоха. Но нет, обычной неприязни в глазах Оксаны не было. Наоборот, прочитал в них нечто вроде удивлённого уважения. Кажется, дело начинает сдвигаться с мёртвой точки. Глядишь, скоро и у меня будет нормальная семья, как и у всех людей. С любимой женой и взрослой дочерью.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Послушай… – Любаша задумчиво покрутила на пальце перстенёк. – Это, наверное, дорого стоит… Откуда у тебя такие деньги?

– Не бери в голову, – улыбнулся я. – Получил сегодня заказ на изготовление куклы, и мне заплатили аванс. Баснословные деньги – пятьсот долларов.

– Это из того бревна, что у тебя в пакете? – не поверила Оксана.

– Из того самого полена, – поправил я.

– Правда? – переспросила Любаша.

– Самая что ни на есть. Предлагаю налить и в третий раз выпить за именинницу.

– Лучше за твою удачу, – не согласилась Любаша. – Чтобы побольше было таких заказов.

– Первые три тоста только за именинницу, – возразил я. – Ты моё счастье и моя удача.

– Тридцать пять, тридцать пять, мама ягодка опять! – высоко подняв бокал с компотом, торжественно провозгласила Оксана, и мы рассмеялись.

Затем всё покатилось по известному сценарию праздничного застолья. Ели, пили, говорили о пустяках… Оксана включила телевизор, по которому транслировался юмористический концерт, и мы много смеялись. Затем пили чай со знаменитым Любашиным тортом. Что удивительно, но за весь вечер строптивая Любашина дочка больше не отпустила в мой адрес ни единой колкости.

Когда Оксана наконец выскользнула из-за стола, я положил руку на ладонь Любаши и тихо спросил:

– Я сегодня останусь?

– Что ты, что ты… – зашикала Любаша, покраснела и поспешно выдернула руку. – Оксана ещё не привыкла к тебе… Я завтра после работы зайду…

Притворно вздохнув, я развёл руками и тут заметил, что обтянутый чёрным бархатом футляр исчез со стола. Я поискал глазами по комнате и в отражении стёкол серванта увидел, как Оксана крутится возле зеркала в прихожей, прикладывая к мочкам ушей мамины серьги. На душе у меня потеплело и стало так хорошо, будто это был мой праздник. А почему, собственно, не мой?