Текст книги "Камчатские экспедиции"

Глава 13

Известия, полученные нами по прибытии на Камчатку о наших товарищах с судна «Святой Павел», которым командовал капитан Алексей Чириков, и о том, что с ними случилось в путешествии.

Отбившись от нас, как уже рассказано ранее в одиннадцатой главе, второе судно экспедиции, «Святой Павел», с 48-го градуса северной широты поплыло прямо на восток, в то время как мы, преодолевая противные ветры, пробивались к югу до 45-го градуса, прежде чем также повернуть к востоку. Поэтому «Святой Павел» и оказался на несколько градусов восточнее нас.

Он встретил землю лишь на 56-м градусе северной широты после того, как отошел на 60° к востоку по долготе от Авачинской бухты. Берег был совершенно ровный, без островов или шхер, и подойти на близкое расстояние «Святой Павел» не имел возможности. Он бросил якорь в порядочном расстоянии от берега. Так как на судне испытывали большой недостаток в пресной воде, было решено послать за ней на берег лодку.

Для этой цели был назначен офицер Абрам Дементьев, очень толковый человек; с ним послали десять человек из числа лучших людей команды, хорошо вооружив их и снабдив боевыми припасами, а также пушкой и всеми к ней относящимися принадлежностями.

Им была дана также подробная инструкция, как себя держать при различных возможных неблагоприятных случайностях и как пользоваться сигналами; они взяли с собой запасы провианта на несколько дней. Лодка отошла от корабля, и видно было, как она завернула за мыс. Можно было совершенно спокойно надеяться, что она благополучно достигла земли, тем более что вслед за тем было замечено несколько сигналов различного рода огнями, как раз таких, как было условлено.

Прошло, однако, два и три дня, лодка не возвращалась, а тем временем сигнальные огни на берегу непрерывно продолжали гореть. Это навело на мысль о том, что, быть может, лодка, причаливая к берегу, потерпела какие-нибудь повреждения и что до ее исправления команда не может вернуться на борт.

Поэтому решено было послать на берег дополнительно небольшой ялик с плотниками, запасом пеньки для конопатки и всякой мелочью для ремонта лодки, если бы это потребовалось. Шесть человек было командировано в ялике, также с ружьями, припасами и всем необходимым в полном количестве, с приказом разыскать лодку, по нахождении ее оказать ей необходимою помощь и возвратиться вместе с нею немедленно на борт.

На следующее утро было видно, как два судна отошли от берега, одно несколько больших размеров, чем другое. На борту корабля были уверены, что это – лодка и ялик, и по этому поводу была большая радость. Немедленно начата была подготовка корабля к выходу в море, снасти и реи спешно приводились в порядок и делались все остальные необходимые приготовления.

Вся команда была на палубе, каждый был занят своей работой. Когда же оба суденышка подошли ближе к кораблю, то пришлось убедиться, что это американские лодки, переполненные американцами. Они подошли к кораблю на расстояние около трех кабельтовых, но, увидев на палубе много народа, американцы повернули обратно к берегу; на судне же не оставалось ни одной шлюпки, на которой можно было бы последовать за ними.

Конечно, пришлось немедленно сделать грустный вывод, что лодка и ялик со всеми находившимися на них людьми погибли.

Я думаю, что если бы они вовремя заметили, что приближаются не их шлюпки, и спрятали бы всех людей в трюмах, а на палубе оставили бы только одного-двух людей, то американцы взошли бы на корабль, быть может, с намерением захватить судно, ибо, имея у себя семнадцать человек пленных, они вполне могли полагать, что на корабле оставалось не много людей.

Таким способом капитану Чирикову может быть, и удалось бы выручить своих людей, если, конечно, их не убили при высадке, или во всяком случае отплатить за гибель товарищей.

На корабле, однако, слишком были уверены, что это их собственные суда, и не приняли необходимых мер предосторожности, а сообразили только тогда, когда было упущено время. Таким образом, эти бедняги без всякой вины остались в руках диких американцев и погибли.

Можно предполагать с полным основанием, что когда они подошли к берегу, американцы, вероятно, спрятались, и что люди, прибывшие на лодках, не подозревая о грозящей им при высадке на берег опасности, разошлись в разные стороны за водой, за ягодами и плодами или по другим надобностям.

Таким образом, они, надо полагать, были разобщены друг от друга, когда американцы, улучив, наконец, удобное время, появились вдруг между ними и лодкой, преградив обратный путь.

Если бы около лодки осталось большинство людей или даже хотя бы шесть или семь человек, то, имея при себе столько оружия и пороха, они в течение долгого времени могли бы удерживать на расстоянии даже несколько сотен диких американцев, которые, вероятно, не обладали огнестрельным оружием (мне лично не приходилось встречать у них ружей), в крайнем случае они могли и отчалить от берега.

Между тем поднялся западный ветер такой силы, что «Святой Павел» не мог дольше оставаться на якоре в открытом океане. Чтобы сам корабль не выбросило волной и ветром на берег, пришлось поднять якорь и уйти в открытое море. Шторм продолжался несколько дней, и в течение этого времени они не могли приблизиться к земле.

Как только погода улучшилась и буря утихла, они снова подошли к земле в том месте, где оставили своих людей, но никого не услышали и не заметили каких-либо следов их пребывания. Небольших судов или шлюпок, которые можно было бы послать к берегу на розыски и для расспросов, у них уже не оставалось; идти же к берегу с большим кораблем было очевидно невозможно.

Поэтому принято было решение людей покинуть, а самим возможно скорее возвратиться на Камчатку.

Они встретили в пути сильные противные ветры и испытывали большой недостаток в пресной воде, так как ни одного раза после отхода из Камчатки им не удалось запастись свежей пресной водой. Когда случалось приставать к берегу, то не было малых судов, чтобы послать за водой, а их лодка и ялик пропали, и им пришлось весь обратный путь проделать с запасом воды, взятой еще на Камчатке.

Чтобы несколько увеличить этот запас, они занялись перегонкой морской воды, добывая из соленой воды пресную; получалась вода несколько горьковатая на вкус, но не соленая. Они смешивали ее пополам с камчатской водой, пока той еще оставалось немного, и каждый получал ежедневно небольшую кружку, и так продолжалось в течение долгого времени. Они собирали также дождевую воду.

Таким способом кое-как, с большой нуждой, пробились до конца плавания. Многие из команды также заболели цингой; два лейтенанта и один констапель умерли в плавании, капитан Чириков слег на долгое время и совсем обессилел. Из офицеров оставался только один – в то время штурман, ныне капитан-лейтенант, Иван Елагин. Он довел судно до Авачинской бухты, куда оно прибыло 17 октября 1741 года.

Еще до прибытия в Петропавловскую гавань умер профессор де ла Кроер. который также проделал с ними всю кампанию. Вот все, что я узнал про плавание «Святого Павла», о случившихся с этим судном происшествиях, и что я здесь вкратце изложил.

Глава 14

О наших занятиях после возвращения с острова Беринга на Камчатку и о нашем путешествии в следующем году оттуда в Охотск, с прибавлением справки для судоводителей о навигации из Охотска на Камчатку и вокруг ее оконечности, называемой мысом Лопатка, в Авачинскую бухту, так как подробных карт этих мест еще не существует.

Так как по приходе на Камчатку я нашел там довольно большой запас продовольствия, то я решил в этот же год вернуться в Охотск, чтобы иметь возможность скорее и подробнее доложить Адмиралтейств-коллегии о моем прибытии. Для этой цели я распорядился по мере возможности и со всей поспешностью снабдить наше судно возможно лучше материалами для конопатки и прочим необходимым для его ремонта.

Так как, однако, по вместимости нашего судна численность команды была чрезмерно велика, а осенняя пора уже приближалась, то я решился оставить половину команды на зимовку на Камчатке под командой артиллерийского офицера Берента Розелиуса, который также проделал с нами весь поход, с инструкцией и приказом – следующей весной с первым судном, отходящим из Камчатки в Охотск, последовать туда за мной, не оставляя никого из остальных членов команды.

Закончив все свои дела и запасшись полностью провизией и всеми прочими припасами, 2 сентября 1742 года вышел из Авачинской бухты при благоприятной погоде. Но не успел я, однако, пробыть в море и 24 часов, как поднялся сильный юго-западный ветер, который в нашем плавании не был нам попутным.

Судно стало испытывать сильную качку, и обнаружилась сильная течь в трюме. Время года было такое, что с полным основанием можно было опасаться сильных штормов. Мы отлично знали, что наш гукер не обладает крепостью, необходимой для морского судна.

Я созвал совет, пригласив всю команду, бывшую со мной на судне, и мы единодушно решили снова вернуться в Авачинскую бухту и там провести зиму, с тем чтобы к будущей весне полностью отремонтировать судно и совершенно безопасно совершить на нем плавание по морю. Это и было приведено в исполнение. 3 сентября мы вернулись в Авачинскую бухту, где стали готовиться к зимовке.

Громадную разницу почувствовали мы между этой зимовкой и предыдущей, ибо, во-первых, все мы были вполне здоровы, а во-вторых, не испытывали никакого недостатка ни в квартирах, ни в продовольствии. Хлеб и крупа имелись в изобилии; вдобавок я распорядился доставить сотню северных оленей, таким образом, и в мясе мы не терпели никакого недостатка.

На Камчатке не водится лошадей, а следовательно, в летнее время невозможно предпринять путешествие сушей. Чтобы послать отчет о моем прибытии главному командованию и Адмиралтейств-коллегии, я должен был дожидаться санного пути, когда по здешнему обыкновению можно очень быстро передвигаться на собаках.

Между тем я занялся составлением рапортов и отчетных донесений, равно как меркаторских карт нашего путешествия, с тем чтобы немедленно по установлении санного пути послать их в надлежащие учреждения. Это и было выполнено 15 ноября 1742 года. В этот день я послал, в то время боцмана, ныне младшего лейтенанта, Алексея Иванова, а с ним солдата для охраны его в пути. Как мне удалось впоследствии узнать, он лишь в августе следующего, 1743 года прибыл в Санкт-Петербург.

В марте 1743 года мы приступили к ремонту нашего судна и к его укреплению. Так как у нас не имелось никакого другого дерева, кроме березы, которая вырастает на Камчатке до довольно большой толщины, но высотой не больше четырнадцати-пятнадцати футов, то я распорядился напилить из нее дюймовых досок, которыми почти полностью обшил все судно, а затем основательно проконопатил его так, чтобы оно стало водонепроницаемым, словно бутылка.

27 мая со всей командой я вышел из Авачинской бухты. Обогнув южную оконечность Камчатки, называемую мысом Лопатка, и войдя в Пенжинский залив, зашел в устье реки Большой, так как мне было хорошо известно по прежнему опыту, что упомянутый залив зачастую до середины июня не очищается от плавучих льдов.

Поэтому я переждал там время, пока явилась возможность плыть дальше, и 27 июня 1743 года прибыл в Охотск, который являлся начальной гаванью нашей экспедиции и где были построены все суда, принимавшие участие в Камчатской экспедиции. На этом заканчивается мой рассказ о наших морских путешествиях и о том, что приключилось с нами во время плаваний.

Полагаю совершенно излишним останавливаться здесь на наших дальнейших работах в течение тех шести лет, которые мне пришлось еще пробыть в Сибири, ибо это не имеет отношения к морскому путешествию, а в начале настоящей книги по поводу нашего путешествия к Охотску я кое-что вкратце рассказал о нашем пути и о самой Сибири.

Достаточно здесь сказать только, что в конце января 1749 года я вернулся в Санкт-Петербург и, следовательно, целых шестнадцать лет провел в составе Камчатской экспедиции.

Для сведения мореплавателей я сообщу некоторые подробности, касающиеся плавания между Охотском и Камчаткой, вокруг мыса Лопатки и до Авачинской бухты, так как никаких исправных карт этих вод не существует.

Фарватер выхода из Охотска описан быть не может, так как каждый год при сильном ледоходе он изменяется льдами, выносимыми из реки Охоты; прошлогодние проходы затягиваются песком, а взамен их открываются новые.

Прежде чем пуститься в плавание из Охотска, рекомендуется предварительно разведать состояние песчаных банок при выходе из гавани и на самом глубоком найденном канале установить буй или другой какой-либо знак, так как если пренебречь этой мерой предосторожности, то очень легко можно погубить свое судно.

Следует учесть также, что осадка судна не должна превышать десяти футов, причем необходимо тщательно следить за высотой прилива. При самом высоком приливе глубина на банках не превышает двенадцати футов. Это иным, быть может, покажется совершенно излишним предупреждением, так как обязанностью каждого моряка является соблюдение этих мер предосторожности, то есть тщательное изучение фарватера со слов сведуших лиц или по личному осмотру, прежде чем воспользоваться им на деле.

Все же я не поколебался снова дать здесь эти указания, так как фарватер в этих местах совершенно не изучен, а такое предупреждение может послужить для принятия надлежащих мер предосторожности судами как при входе, так и при выходе из гавани.

После того как судно благополучно выберется из устья реки Охоты через песчаные банки в открытое море, следует взять курс на SO к устью реки Большой, а пройдя этим курсом приблизительно сто немецких миль, судно окажется на расстоянии почти пятидесяти миль от Большерецка. Если бросить лот в этом месте, то глубина определяется в шестьдесят, пятьдесят и сорок саженей при песчаном грунте.

Затем глубины начнут постепенно убывать, пока не покажется берег земли, а когда до берега останется около полумили, то можно бросать якорь на глубине от восьми до десяти саженей на хорошем прочном песчаном грунте; берег здесь ровный и не слишком высокий.

Если бы не удалось найти указанные выше глубины, то это знак, что судно отнесено южнее, чем было намечено курсом, а потому курс следует изменить на более восточный. По обсервации я определил, что Большерецк расположен на 52°40' северной широты, а по математическим расчетам – на 13° восточнее Охотска. (Примечание: следует помнить, что Охотск расположен на 50°10' северной широты.)

Если судно имеет намерение пристать в Большерецке, то следует поступать совершенно так же, как в Охотске: расположение песчаных банок в устье реки меняется каждый год вследствие ледохода.

Если же предполагается поход вокруг южной оконечности Камчатки в Авачинскую губу, то я бы советовал всякому, кто не знает тех мест по собственному опыту, взять с собой из Большерецка кого-нибудь, кто знает расположение Авачинской губы и вход в нее, так как все восточное побережье состоит сплошь из крутых гор и многочисленных высоких вулканов, похожих на сахарные головы, и повсюду глубины очень велики, так что на всем побережье нет ни одного места, где можно было бы бросить якорь, кроме Авачинской бухты, которую мы уже описали в девятой главе.

К тому же вход в бухту совсем не широк и притом закрыт высокими горами, и заметить его иногда бывает не совсем просто, а потому свежему человеку бывает затруднительно ввести туда судно.

Возвратимся, однако, к Большерецку. Оттуда курс прокладывается прямо на юг; вскоре показывается направо высокий круглый остров, названный на нашей карте Алаид. Этот остров остается все время с правой стороны, а судно, как указано выше, направляется прямо к югу до Курильских островов, которые и действительно вскоре после этого показываются.

В дальнейшем следует держаться к проходу между двумя островами, которые к этому времени будут отчетливо видны, пока остров Алаид не окажется как раз к западу. К этому времени следует повернуть прямо на восток через пролив, в котором глубина составляет от восьми до десяти саженей, а пройдя по нему приблизительно одну немецкую милю или немного менее, судно выходит из Пенжинского залива в Великий, или Тихий, океан.

Обратить внимание надо на следующее: при проходе пролива две трети его должны оставаться по левую сторону – к Камчатке, а одна треть – по правую сторону, к Курильским островам, а все расстояние между ними составляет приблизительно одну большую немецкую милю.

Причина, почему необходимо идти таким курсом, следующая: на одной трети расстояния от Камчатки расположен большой каменный риф, которого следует остерегаться. Можно пройти и между этим рифом и камчатским берегом, где глубина составляет повсюду от семи до восьми саженей. Так как, однако, этот проход очень узкий и тесный, то предпочтительнее пользоваться более широким проходом.

Приливная волна при новолунии и полнолунии направлена здесь с востока на запад; следует весьма остерегаться, как бы не попасть в узкую часть пролива в момент входа туда приливной волны, так как при этих условиях проход крайне затрудняется. Я говорю это по собственному опыту, а подробнее об этом можно прочитать в девятой главе настоящей книги.

К северо-востоку от Авачинской бухты в море впадает река Камчатка. Устье ее расположено на 56° северной широты. В эту реку суда также могут входить с моря, осадкой в восемь или девять футов, если точно улучить момент высшей точки прилива, который в этом месте направлен с юго-запада на северо-восток.

Указать точнее входной фарватер в этом месте также не представляется возможным, так как он, как в Охотске и Большерецке, часто меняется, и при проходе его приходится применять те же меры, что и там. Вот и все, что я хотел сказать для сведения мореплавателей о фарватерах в этих местностях.

Глава 15

Описание земли Камчатки, ее положения, современного устройства, природных богатств и прочих особенностей, а также о ее жителях, их промыслах, средствах существования и прочих достойных упоминания обстоятельствах.

Южная оконечность полуострова Камчатки расположена на 51°10' северной широты. Линия его западного побережья тянется примерно в направлении от StO к NtW до 58°10' северной широты. Астрономическими наблюдениями установлено, что восточная часть Камчатки расположена на параллели 60° северной широты, на 130°40' восточной долготы от Санкт-Петербурга, который нами принимается здесь в качестве первого меридиана.

На Камчатке имеется три острога; это большие деревни, огороженные палисадами, т. е. тыном. Четвертым поселением является Петропавловская гавань. Все они населены русскими и управляются комиссарами, которые ежегодно присылаются из Охотской канцелярии.

Первое и самое крупное селение – это Большерецкий острог, являющийся одновременно и гаванью для судов, прибывающих из Охотска; комиссары остальных острогов подчинены Большерецкому комиссару. Второе селение – Верхний острог на реке Камчатке; оно расположено на середине пути между Большерецком и Нижним острогом.

Жители этого селения вынуждены заготовлять свои зимние запасы рыбы на морском побережье, так как рыба не поднимается так высоко по реке, хотя, говорят, и у себя они вылавливают немало рыбы. В этих краях, как передают, растет в некотором количестве лиственница – дерево, пригодное для судостроения; на морском же побережье из деревьев растут только толстые, но невысокие березы.

Третий острог – Нижнекамчатский; он стоит в устье реки Камчатки, где она впадает в Тихий океан. Здесь капитан-командор Беринг в 1727 году построил свои первые суда. Здесь с давних пор устроена также церковь. Так как в то время по всей Камчатке был всего один поп на четыре церкви, то по представлению нашей экспедиции в 1744 году послано в эти места несколько священников, которые понастроили много церквей.

В каждую церковь назначили сведущего попа, и, как полагается, были устроены приходы. Этими благими мерами удастся распространить христианство в этом крае. В Нижнекамчатском остроге находится также капитан Якутского полка с ротой солдат и тремя сотнями казаков, которые, по всей вероятности, и по настоящее время составляют весь гарнизон Камчатки.

Почва по всей стране – чернозем, и, видимо, весьма плодородна. Между тем там не вырастают растения, плоды которых находятся над поверхностью земли, хотя в этом направлении делались многочисленные опыты. Причина, вероятно, та, что Камчатский полуостров имеет небольшое протяжение в ширину, а вытянут в длину и узок и с обеих сторон окружен большими океанами, а именно: с востока Тихим океаном, с запада Пенжинским заливом, а с юга омывается громадным Южным океаном, простирающимся до самой равноденственной линии и еще дальше.

Отсюда возникают постоянная влажность и густые туманы, подымающиеся от моря, а потому и солнце не может оказать своего действия на почву; следовательно, ничего не может созреть, и все растения, выросши наполовину, засыхают и погибают, не принеся плодов. Подземные же растения, как репа, редька и тому подобные корнеплоды, отлично развиваются; мне самому попадались там репы весом в два и три фунта, и притом весьма хорошего вкуса.

Тем не менее в Нижнекамчатском остроге, около находящейся там церкви, удавалось несколько раз в виде опыта доводить до полной зрелости ячмень. Это, однако, происходит далеко не каждый год, но только в те годы, когда выпадает сухое лето, а с моря не слишком часто набегают туманы.

Такое состояние погоды случается, однако, очень редко и бывает, кажется, один раз в десять лет. Влажность в этих местах настолько велика, что камчадалам иной раз приходится по три или четыре раза начинать снова лов рыбы для изготовления зимних запасов, так как им не удается высушить рыбу. От постоянной сырости мясо пропадает, и от рыб остается одна только кожа; по этой причине, как указано выше, им по три и четыре раза приходится выходить на лов рыбы.

Но и здесь видна неизмеримая щедрость и благость Бога. Он не оставляет свои создания и не дает им умереть голодной смертью, ибо хотя он и лишил их хлеба и других обычных предметов питания, но дал им в избытке прекрасную ценную рыбу, а также другие необходимые для поддержания жизни предметы, о которых скажем ниже.

Иной раз даже кажется, что Камчатка как бы нарочно предназначена для рыбного промысла, ибо, в особенности по западному побережью, по всему его протяжению, от юга до севера, в море впадают многочисленные небольшие речки; в этих местах камчадалы устраивают свои поселения.

Каждой весной из моря вверх по рекам поднимается такое громадное количество рыбы, что они не рискуют ставить свои сети во всю ширину рек, часто достигающей двадцати саженей, а ставят только четыре или пять саженей сетей, иначе от массы попадающей в них рыбы сети рвутся.

На Камчатке растет также особый вид крапивы высотой в восемь или девять футов. Из нее они приготовляют сети, для чего приходится собирать крапиву с осени и обрабатывать ее наподобие льна, то есть трепать, чесать и прясть, и из пряжи плести сети. Их приходится делать каждый год заново, так как сети, изготовленные из волокон этой крапивы, не выдерживают больше одного лета.

Рыба, которая там ловится, – лосось различных сортов. Первый и лучший сорт называется у них чавычой. Мясо этой рыбы белое, весит каждая рыбина от семидесяти до восьмидесяти фунтов, она нежна на вкус и очень жирна. Эта порода рыб ловится от середины мая до конца июня, а после этого в течение всего года не попадается больше ни единой рыбы этой породы.

Ее по большей части солят, так как она слишком мясиста и не поддается поэтому сушке. Другой сорт – тоже из породы лососей – называется у них няркой. Она весит от семи до восьми фунтов, мясо ее красное и жесткое; на вкус оно, правда, недурно, но люди нашей команды заметили, что сразу, когда начинаешь питаться ею, образуются сильные запоры.

Камчадалы, однако, ничего подобного не знают; они сушат эту рыбу на солнце и делают из нее так называемую юколу. Третий сорт называют кетой, эта рыба по величине немного больше нярки, мясо ее белое и мягкое, из нее также приготовляют юколу. Четвертый сорт – мальма.

Она гораздо меньше, чем оба описанных раньше сорта, и так как эта рыба очень жирна, а мясо ее тоже совсем мягко, то из нее камчадалы готовят свои запасы рыбьего жира, что делается следующим образом. Рыбой заполняют доверху большой чан, затем бросают в него раскаленные камни и плотно закрывают; в результате из рыбы вытапливается жир.

Затем продолжают кидать в чан раскаленные камни, пока весь жир не вытопится. Таким образом получают из двух-трех тысяч рыб большую бочку чистого и прозрачного рыбьего жира, который в продолжение всего года употребляют в пищу вместо масла.

Я едва не забыл указать, что самая первая рыба, которая приходит весной в громадных количествах, это сельдь. Как-то раз в Петропавловской гавани мы бросили сеть и не могли ее вытащить обратно на берег. Пришлось подъехать на лодках и черпать из сети рыбу ведрами. Я уверен, что за этот единственный завод сети, длиной приблизительно в двадцать пять саженей по обоим ее крылам, мы выловили свыше пятисот бочек.

По-видимому, это очень недурной сорт сельди, и я думаю, что если бы иметь на месте испанскую соль и засаливать ею эту сельдь, то она ничем не уступала бы голландской селедке. Сельдь, однако, остается в этих водах лишь недолгое время, по всей вероятности потому, что ее очень сильно преследуют киты; некоторые из них гнались за сельдью даже в нашей гавани.

Вот еще один способ, каким камчадалы обеспечивают себя продовольствием на зимнее время: они выкапывают в земле большие и глубокие ямы и засыпают эти ямы доверху свежей живой рыбой всяких пород до двадцати-тридцати тысяч штук. Затем яма покрывается дерном, а чтобы песцы и другие животные не подобрались к запасу, поперек, поверх ямы, кладется несколько бревен.

Здесь рыба остается лежать, гниет и превращается в какую-то слизь. Это для камчадалов лучшее лакомство, а так как запасы его очень велики, то из них варят также пищу для собак. Называется это у них юколой. Когда приближаешься к тому месту, где имеется такая яма с рыбой, то по запаху чувствуешь ее за добрую четверть мили. Мне самому никогда не приходилось пробовать юколу, но некоторые из наших людей ели ее с большим аппетитом.

Солью они обеспечивают себя таким же способом, как и жители Охотска, о чем рассказано подробно в седьмой главе.

Рыба, которую они ловят, той же породы, как у камчадалов, но так как способы приготовления ее отличаются, то я и счел необходимым описать здесь все это для обрисовки образа жизни камчадалов.

Что касается других источников пропитания у камчадалов, то следует отметить, что они собирают большие запасы различных ягод, которые в изобилии растут на Камчатке, как-то: бруснику, голубику и клюкву, и в течение всей зимы употребляют их в пищу.

На Камчатке растет также один из видов лука, или, точнее сказать, чеснока, так как он по вкусу и запаху весьма на него походит. Жители собирают его ранней весной, как только с земли сойдет снег; в это время года он еще сочен, а потом становится деревянистым.

Они засаливают его целыми бочками и в течение всего года употребляют в пищу: кладут его в рыбный суп и другие свои блюда, которым он придает очень приятный вкус. Этот лук камчадалы называют черемшой. Они выкапывают также луковицы желтых лилий, которые в тех местах растут в изобилии и носят название сараны.

Они сушат луковицы этого растения и затем толкут в муку, которой они обычно заправляют свои жидкие супы до полной густоты. Если камчадал хочет особенно тонко полакомиться или угостить особенно желанного гостя, то из этой муки с водой замешивается тесто, вроде как для блинов, и запекается на рыбьем жире в виде оладьев, которые мне неоднократно приходилось есть и которые очень приятны на вкус.

Далее приготовляется сушеная рыбья икра, которая предназначается главным образом для мужчин, отправляющихся в лес для добычи диких зверей. Имея при себе один-единственный фунт этой сушеной икры, камчадал обеспечен провиантом на целый месяц, ибо когда ему хочется поесть, он срезает кору с березы (а они растут здесь везде во множестве), снимает верхнюю мягкую кору, а твердую ее часть, прилегающую ближе всего к стволу дерева, намазывает небольшим количеством взятой с собой рыбьей икры, а затем поедает ее, как сухарь или как бутерброд, что и составляет всю его пищу.

Наполнив, кроме того, свой желудок чистой водой, он снова на целые сутки становится работоспособным. Туши пойманных зверей они также не выбрасывают: будь то соболь, горностай, лисица, выдра или крыса – все равно, мясо добычи идет в пищу охотнику.

В летнее время они обнаруживают отличные познания в ботанике, так как употребляют в пищу разнообразные дикие коренья, и хотя на Камчатке произрастают многие виды кореньев, крайне вредных для человеческого организма, но камчадал никогда к таким кореньям не притрагивается, так как очень хорошо знаком со всеми их свойствами.

Употребление в пищу хлеба – вовсе непривычное для них дело, а многие из них даже утверждают, что заболевают от него. Поэтому они особенно и не стремятся его получить. Если угостить их куском хлеба, то они сначала съедят рыбу или другое какое-нибудь свое блюдо – и лишь потом хлеб.

Вопрос об одежде разрешается у них тоже чрезвычайно просто, ибо, заметив, что старая одежда пришла в ветхость и что нужна новая, они убивают трех или четырех собак, в первую очередь старых, уже не могущих служить ездовыми, и выделывают их шкуры – таким образом материал для нового платья готов.

Затем из одного куска сшивается верхняя одежда вместе с шапкой, мехом наружу; такое платье у них называется кухлянкой; в нем они ходят круглый год, зимой и летом, в течение трех или четырех лет.

Зимой они ездят на собаках; никаких других средств передвижения по суше они не знают. Поэтому собаки находятся у них в большом почете и пользуются хорошим уходом. О питании своих собак в течение зимы они заботятся так же, как о собственном своем пропитании, если не больше. Сани их – очень легкой и тонкой конструкции, связаны ремешками и по весу не должны превышать пятнадцати, самое большее шестнадцати фунтов.

В них впрягаются четыре собаки, а груза на такие сани кладут до двухсот фунтов, причем если дорога ровная и прямая, то хозяин сам тоже садится на эти сани; если же дорога идет в гору, то хозяину приходится помогать собакам. Собаки эти ростом невелики, но хорошо сложены и широкогруды.

Управляют ими следующим образом: одна из собак передней пары (ибо они впрягаются в сани попарно) приучена слушаться известных слов команды, которые ей кричит хозяин, и она знает, следует ли ей бежать вправо, влево или вперед; остальные же собаки никогда не противятся вожаку и смотрят на него вроде как на командующего офицера.