Текст книги "Осколок империи"

Верится с трудом, точнее и вовсе не верится. Был бы на его месте некто, полезный и за пределами СССР – можно было бы поверить. А так… Свои выводы я ему и изложил, причем с максимальной мерой сарказма, растаптывая остатки его надежд на то, что французские хозяева каким-то образом спасут, поменяют или хоть как-то облегчат участь. С раздавленными и лишенными даже остатков надежд легче работать. Особенно если сумеешь сделать себя единственным возможным просветом в непроглядной мгле. Собственно этим я и занимался, как мне кажется, довольно успешно.

Сам по себе Шинкарев знал не так уж много. Только своего непосредственного куратора, основной и резервный каналы получения и передачи сведений, да собственные «успехи» на плодотворной ниве шпионажа. Ну и с охотой сдал уже собственных людей, которые работали на него лично. На него как на видного и влиятельного сотрудника наркомата, а вовсе не как на французского агента. Что ж, улов и в самом деле был неплох. Можно было уже сейчас звонить Руцису, докладывать об удачном начале операции и предвкушать те или иные плюсы от своих успешных действий. Однако я предпочитаю использовать все возможности, а не останавливаться в самом начале пути. Поэтому, набирая номер Руциса, я знал, что ему скажу.

– Аркадий Янович, это Алексей.

– Слушаю тебя. Леша. Чем порадуешь?

– Шинкарев откровенничал с нами от и до, причем даже без долгих уговоров. Сдал куратора, оба канала связи, собственных людей, используемых втемную. Но речь не совсем о том… – Выдержав небольшую паузу, я продолжил: – Как я и докладывал ранее, целесообразно не обнародовать его раскрытие. Тут и возможность дезинформации, и шансы пойти дальше по цепочке или хотя бы вширь, раскрывая всю сеть французской резидентуры.

– Я тебя понял. Но решать будут там, наверху. – Голос чекиста намекал на то, что сам он не возражает и даже попробует убедить свое начальство, но результат предсказать не берется. – Ты уже освободился?

– Как сказать, Аркадий Янович… Моя основная работа вроде бы окончена. Показания первоначальные он дал, нужные бумаги подписал, всех и все выдал, так что отвертеться у него никак не выйдет. Могу и дальше тут находиться, но есть ли в том смысл?

– Тебе хочется, чтобы наблюдение за арестованным взяли на себя другие. Считаешь, что тебе есть чем заняться и без скучной рутины.

Вот искренне ненавижу Руциса как представителя глубоко враждебной системы, но вместе с тем отдаю должное его уму. Для меня настоящего и для маски одновременно – интересное в этом месте уже кончилось. Поэтому я не стал отрицать очевидного, но заодно поинтересовался, не нужно ли мое участие на соседних участках работы. Забавно, что я имел в виду разработку целей второго порядка, на ближайшую перспективу. Оказалось же, что содействие требуется там, где вроде как не стоило ожидать проблем.

– У Сомченко что-то не заладилось, – вздохнул, сообщил Руцис. – Звонил мне, доложил, что арестовал Устинова, что он заговорил, но… Настаивает на открытом аресте, уверяет, что это будет лучшим выходом из сложившейся ситуации.

– Ситуации? Какой именно ситуации? – Вот чует душа, что во втором адресе явные проблемы. Но вот какие именно, о том ни я, ни даже Руцис не ведает. – Неужели кого-то при задержании застрелить ухитрились?

– Не знаю. Поэтому и посылаю тебя выяснить. – Мрачный тон чекиста свидетельствовал, что и он ничего хорошего от таких смутных дел не ждет. – Езжай, разберись и немедленно доложи. На адресе оставишь Петрова, пусть присмотрит, пока не приедет человек на смену. И помни, что операция не должна сорваться по чьей бы то ни было вине! Действуй от моего имени, если понадобится.

– Можете на меня положиться, Аркадий Янович.

И сразу же, едва прозвучали эти слова, собеседник повесил трубку. Беспокоится, однако, раз вот так вот эмоции не сдержал, позволил истинному отношению к происходящему прорваться сквозь заботливо выстроенную личину. В ином другом случая я мог бы и позлорадствовать. Но только не сейчас. В данной ситуации он мне нужен. Равно как и его достижения, успехи… Так что руки в ноги и вперед, навстречу непонятным сюрпризам.

Глава 6

Большевики с самого начала определили характер Гражданской войны: истребление.

А. И. Деникин, генерал-лейтенант, лидер Белого движения

Если вы еще не сидите, то это не ваша заслуга, а наша недоработка.

Ф. Э. Дзержинский

Путь от Красной Пресни до улицы Кропоткина вроде бы и не столь длинный, особенно в пору, близкую к ночной, а все равно – время тянулось слишком уж медленно. Виной тому мое хорошо развитое воображение, которое с усердием представляло все новые и новые варианты неприятностей. Хорошо еще, что Федор, видя кислое выражение на моем лице, даже не пытался влезать с неуместным сейчас разговором.

Вот так и доехали, в полном молчании. Естественно, остановились не у самого адреса, а за несколько домов от него. Но на сей раз я не собирался оставлять водителя в машине. В конце концов, он не только рулить способен, но и худо-бедно выстрелить сможет, и просто засвидетельствовать, коли понадобится. Ничего не хотелось исключать, и уж тем более я не собирался ставить себя в невыгодное положение.

А вот кое-кто другой явно собирался. Это я понял сразу, едва только увидел, что автомобиль, на котором выехал Сомченко, красуется прямо около дома Устинова.

– Дубиноголовый, – процедил я, потому как сейчас можно было и не сдерживать эмоции при виде явного нарушения. – Федор, ты вот это видишь?

– Вижу, – эхом отозвался тот. – А что?

– А то, что товарищу Сомченко, как и мне, рекомендовалось оставить машину не у нужного дома, а в отдалении. Вот только не то не услышал, не то пренебрег.

– Это плохо.

– Ты прав, агент второго разряда Федор Панфилов. Так что хвалю за правильные мысли и желаю, чтобы они и дальше в голове проскальзывали. Очень полезными могут оказаться. А пока подойди к коллеге по баранке и скажи, чтобы отъехал куда подальше. Потом возвращаемся и идем на адрес. С черного хода идем.

Стуча в дверь спустя минут этак семь, я морально был готов к чему угодно. Однако оказалось, что нет предела безумию рода… не слишком человеческого.

Дверь открыли не так чтобы сразу. Сначала на стук явно не обращали внимания, потом послышались тяжелые шаги и раздался весьма знакомый голос:

– Кто здэсь?

– Свои, открывай.

– Какой-такой свои? – Халилов то ли придуривался сверх обычной своей тупости, то ли и впрямь окончательно лишился остатков разума. – Иди отсюда, а то я…

– Халилов, сын барана! Это Фомин. И если ты сейчас не откроешь, вылетишь в родные края помощником участкового!

Открыл. И тут, увидев этого, кхм, Магомеда во всей красе, я понял – дело не просто плохо, тщательно спланированная операция окончательно покатилась в тартарары. Мечтательное выражение на лице и кровь на костяшках пальцев. Эти два признака могли означать только одно: садист получил свою дозу наслаждения, словно наркоман укол морфия или понюшку кокаина. Стало ясно, почему так вилял Сомченко, ссылаясь на необходимость открытого ареста фигуранта и не желая прояснять обстоятельства. Вот они, обстоятельства. Стоят передо мной с улыбкой витающего в облаках идиота и с трудом реагируют на реальность.

– Халилов! Смир-рно! Доклад!

Какой там… Остатков рефлексов еще хватило, чтобы попытаться принять подобие стойки «смирно», но никаких слов я так и не дождался. Зато уже спустя несколько секунд нарисовался сам Сомченко. И рожа у него была, как у той собаки, которая знает, чье мясо съела. Оставалось лишь брать дело в свои руки и на корню давить любые попытки пойти наперекор. Благо и карт-бланш у меня имеется.

– Панфилов, закройте дверь. Сомченко… Что тут творится, раз мне приказали сюда птицей лететь? Показывайте!

– Понимаете, товарищ Фомин, – голос Сомченко был не заискивающим, но необычно для него мягким и дружелюбным. – Задержание пошло не совсем так гладко, мне пришлось использовать Халилова. Чтобы арестованный, значит, не запирался. И сначала все было хорошо, признание он получил, подписанное, но потом я решил…

– Что решили?

Я намеревался было пройти в комнату, но как-то сложно было в довольно узком коридоре пройти мимо заслонившего проход чекиста, продолжавшего отбрехиваться от им же созданных проблем. Пока я их не видел, но догадывался. И догадки эти мне очень сильно не нравились.

– Понимаете ли, Алексей, – вновь завел шарманку насчет понимания Сомченко, – с первого раза никогда все не говорят, стараются приберечь… А если воздействовать…

– Халиловым? – Презрительные интонации в моем голосе, уверен, ощущались всеми присутствующими. – И теперь придется иметь дело с измордованным до полусмерти фигурантом! Вы молодец, Сомченко, ибо умудрились изгадить простейшее дело. И подвиньтесь, наконец!

Отстранив с дороги несколько опешившего чекиста, я сделал несколько шагов и… Нахлынувшую жажду убийства удалось подавить привычным усилием, но вот волна брезгливости и омерзения к господам чекистам, пусть тоже привычная, вновь окатила душу зловонным и гнилым валом. Мордобоем, пусть и жестким, дело здесь не ограничилось.

Валяющийся в беспамятстве хозяин квартиры, Устинов Виталий Арсеньевич. Хорошо так избитый, до той степени, когда опознание по фотографии выходит с большими сложностями по причине неузнаваемого лица. Обстановка в комнате, когда-то неплохая, сейчас напоминала пословицу о прошедшем мимо Мамае. Да бес с ней, с обстановкой, меня беспокоило другое, а именно безжизненное тело женщины лет сорока. Совсем недавно тело было вполне себе пристойного вида блондинкой лет сорока, ухоженной и явно следящей за собой. Сейчас же… Пятна на шее и неестественно повернутая голова однозначно свидетельствовали о том, что ее сначала душили, а потом свернули шею. Как куренку. Х-халилов, гнида абрекская!

Нет, ничего в ЧК-ОГПУ не меняется. Как с восемнадцатого года начали резвиться, так и не оставили свои садистско-душегубские привычки. Не по необходимости же все это делают, а исключительно ради собственного удовольствия. Как таких земля носит? Хотя… именно такую погань она лучше всего и носит. Грязь к грязи крепко прилипает, порой аж оторвать сложно. Но можно, проверено!

Донесшийся из соседней комнаты не то стон, не то всхлип. Как, и это еще не все? Спокойно, Алекс, спокойно, ты знал, на что шел и что предстоит в течение долгого, очень долгого времени! Поэтому всполохи эмоций внутрь, под засов, и иди смотреть, что за очередные «подарочки» тебе приготовили временные «коллеги».

В небольшой комнатке было куда менее разгромно. Но лежащая на кровати связанная жгутами простыней девушка с кляпом во рту выделялась сразу. Страх и ненависть в глазах, спутанные черные волосы, какие-то лохмотья вместо платья, открывающие вид на нежную кожу и немаленькую грудь. Красивая… Похоже, дочь хозяина квартиры и его ныне покойной жены. Сходство прослеживается, если присмотреться. Да уж, все сложнее и сложнее. И что тут можно сказать и сделать с учетом моей маски? Впрочем, если получится поправить хоть часть зла, устроенного чекистами, не выпадая из своей роли, я это сделаю. Честь, она всегда при мне, фон Хемлоки никогда не отбрасывали ее в сторону, словно ненужный мусор.

Разворачиваюсь и выхожу из комнатки, оставляя девушку в том же неприглядном состоянии. Прости, но по-иному нельзя.

– Сотрудник особых поручений Сомченко, агент первого разряда Халилов, – цежу слова сквозь зубы, заранее настраивая двух уродов, что у них возникли серьезные проблемы. – Я здесь от лица нашего общего начальника, товарища Руциса. Докладывайте, Сомченко, живо!

– Я не…

– Вы именно что не… Не сумели справиться с простейшим заданием, поставили под угрозу планы начальства и вместе с тем что-то пытаетесь возразить? Докладывайте!

Сдулся, аки проколотый воздушный шарик. Ведь одно дело возражать мне, младшему по званию, а другое – идти против самого Руциса, являющегося сейчас, помимо всего прочего, его непосредственным начальством.

Произошедшее было… театром абсурда, если подходить к этому с обычной, а не чекистской точки зрения. Ну про то, что эти идиоты подъехали на автомобиле прямо к дому, я уже знал. Затем они не удосужились позаботиться о черном ходе, но это мелочь, на фоне прочего. Открывшему дверь хозяину квартиры Халилов сразу дал в зубы. Просто так, как было сказано, «для того, чтобы знал, куда попал, гнида холеная».

И пошло-поехало. Перемежая вопросы мордобоем и угрозами, заставили написать признание, но сделано это было столь неряшливо, что половина нужных вопросов так и осталась неосвещенной. Ну да и не в этом суть.

Сомченко, преисполнившись энтузиазма, решил попробовать проявить инициативу и выбить из арестованного что-то еще, заранее не запланированное. Ну а единственный его метод насчет добиться чего-то от человека, был прост и известен. От слова «добиться» отбрасывалась приставка «до» и окончание «ся». Человека просто били – тупо и безыскусно. Ну а то, что некоторые от битья помирали – так то издержки производства. В данном же конкретном случае дело и вовсе пошло вразнос. Ведь били не просто так, а прямо при семье. Для большего, по словам Сомченко, «эмоционального воздействия». Умных слов, скотина, нахватался!

Естественно, нервы и не выдержали. Первой сорвалась дочь, Елена, набросившаяся на Халилова и даже ухитрившаяся расколотить о его башку вазу. Зря, кстати, вазу выбрала. Такую толстую кость лучше всего было бы во-он тем яшмовым пресс-папье прошибать. Был бы хороший шанс на летальный исход. А так… Тупая гора мяса лишь зарычала и не без удовольствия попыталась сменить объект приложения сил. Думаю, он ее собирался не бить, а по-иному воздействовать, куда более паскудным манером. Даже порвал платье, что я успел лично заметить, но…

Любая нормальная мать стремится защитить своего ребенка. Покойная же мадам Устинова была именно такой. Вот только попытка закончилась в лапах сумасшедшего садиста на службе ОГПУ, который сначала ее придушил, а потом свернул шею. А вот тут я потребовал максимальных подробностей, причем не от этого горного животного, а от его начальника, который должен был держать в узде первобытные порывы подчиненного.

Сомченко вновь пытался вилять, как угорь. Пришлось снова грозить ему всеми возможными карами и напоминать, что своя задница всяко ближе к телу, нежели чужая. Естественно, что разумно подобранные аргументы помогают в убеждении почти любого объекта. Помогли и сейчас. Правда, подробности убийства оказались гадкими сверх ожидания. Думаю, что я их смог выдавить лишь по той причине, что не узнай я их от… кхм, коллеги, то узнал бы от непосредственных свидетелей: находившегося тогда еще в сознании Устинова и его дочери.

Оказалось, что, душа жену Устинова, Халилов буквально светился от счастья и орал следующие фразы: «Смотри, вражина, как я твою суку удавлю… Ты у меня во всем признаешься, всех сдашь, а я в это время твою дочку сношать буду! А потом вы оба будете просить, чтобы я вас сразу пристрелил». Разумеется, сказанное Халиловым передавал мне сам Сомченко, поэтому я явно лишился «удовольствия» слышать грубый акцент «дитятки горного розлива» и немалую часть примитивных непристойностей. А они наверняка имели место быть в куда большем количестве.

Наворотив же дел, эта несвятая парочка засуетилась. То есть засуетился Сомченко, потому как Халилов просто не понимал, что натворил. Старший же по званию коллега осознавал, что одно дело – мордовать и гробить «от случайностей в ходе дознания» тех, кто больше не нужен начальству, а совсем другое – лишаться перспективного для дальнейшей работы «материала». Вот и нес при разговоре с Руцисом околесицу, потому как и признаваться страшно, и ничего не сказать тоже нельзя.

Мда, хорошо хоть не вздумал «вычищать» место событий, уничтожив всех свидетелей. Похоже, мозги еще не полностью атрофировались, за малым использованием оных. А ведь мог, такое частенько случалось в первые годы становления ЧК, да и в последующие было, пусть и реже.

И никакого особого страха. Знал, собака страшная, что система за подобные фокусы хоть и наказывает, но так, в меру. К примеру, понижением в должности и отправкой в какой-то из многочисленных медвежьих углов. Наказание посерьезнее – перевод из всесильной родной системы в ту же народную милицию. Ну и самое страшное – под зад коленом со службы, на так называемые вольные хлеба. Но последнее было совсем уж редкостью. А чтобы под суд, да за подобное… Не смешите, эта система за творимые мерзости никогда жестоко не карала. Она ж сама их и культивировала всеми возможными силами и средствами.

Плюс еще один нюанс. Он всерьез считал, что сможет со мной договориться, чтобы я поддержал его. Не скрыл все содеянные пакости и глупости, но представил произошедшее в таком виде, чтобы вина Халилова как главного лица и его как допустившего случившееся безобразие была минимальной. Расчет был прост – мало кто из чекистов поставил бы на одну доску жизни каких-то там случайных «девок», к тому же из семьи арестованного, и благополучие коллег. И точно…

– Ну как, Алексей, поможешь все это… смягчить? – И рожа стала хитренькая такая. – А я в долгу не останусь, найду, как отплатить. Ты ж сейчас звонить товарищу Руцису будешь?

– Непременно буду.

– Я здесь же побуду?

– Да не жалко. Слушай на здоровье.

Доволен, аж улыбка во всю харю. Считает, что это знак моего согласия насчет «смягчить». А вот обойдешься, помойное отродье! Сейчас я тебя перед начальством буду равномерно смешивать с навозом, причем делать это со всем усердием, но исключительно в рамках твоей и Халилова непригодности к мало-мальски серьезному делу. А то, что дам тебе и особенно ему сей процесс слушать – на то особый резон. Может, выгорит, может, и нет, но лишним точно не будет.

Звонок, знакомый голос в трубке. Руцис явно обеспокоен и не считает нужным этого скрывать.

– Да?

– Аркадий Янович, Фомин у аппарата. Как вы и приказывали, я прибыл на адрес и выяснил, что тут произошло. К сожалению, ситуация вышла из-под контроля, и для того, чтобы хоть как-то спасти операцию, требуются экстренные меры.

– Это плохо, Лешенька. Совсем плохо… Большие люди мной обнадежены. Так что ты постарайся, а я помогу, чем смогу. И не надо официоза, мы с тобой привыкли нормально разговаривать.

– Ситуация такая, товарищ начальник следственной части… – даю понять, что сейчас нас слушают те, кому надо слышать именно официоз. Руцис та еще сволочь, но дураком его сроду не назову. Поэтому должен с ходу понять. – Разрешите доложить!

– Вот оно как… Давай, Леша, докладывай. Я очень внимательно слушаю.

Ага, насторожился чекист. Принял посыл. Думаю, что попытку сорвать его планы он воспримет как личное оскорбление, а осмелившегося подложить ему свинью, пусть и не специально, сожрет со всеми потрохами, причем заживо.

– Руководитель группы, сотрудник особых поручений Сомченко, в процессе проведения операции допустил сразу несколько нарушений. Во-первых, когда я прибыл, машина группы Сомченко стояла прямо у дома, создавая риск, что заметят что-то странное. Отсутствие контроля за черным ходом я даже в расчет не беру.

– Зато я в расчет возьму и это. Продолжай!

– Слушаюсь, товарищ Руцис. При моей попытке войти в квартиру агент первого разряда Халилов некоторое время отказывался меня впускать, мотивировав это тем, что не узнал. Это при том, что мы значительное время ежедневно находимся в одном кабинете. Мне пришлось представляться, рискуя тем, что мои фамилия и звание станут достоянием всего подъезда.

– Он что, с ума сошел? – Первый раз я слышал, как Руцис вполне натурально изображает шипение, достойное любой змеюки. – До сведения всех участвующих доводилось, чтобы не было никакого шума!

– Халилов не мог сойти с ума, Аркадий Янович. Идиотам сходить не с чего. И я сейчас вовсе не оскорбляю агента Халилова, я констатирую медицинский факт. Узнав, какую именно картину я застал внутри квартиры, вы сами с этим согласитесь.

Начальство желало услышать мой рассказ. А вот лица Сомченко и Халилова надо было видеть. Картина, доложу я вам, достойная того, чтобы быть увековеченной художниками не из последних. Но если на роже Сомченко была смесь неверия, удивления и даже обиды, то дитя гор испытывало лишь злобу. Тупую, ограниченную, но зато огромной концентрации. Примерно как бык при виде красного плаща тореадора. И накал этой самой эмоции возрастал с каждой секундой. Верной дорогой идешь, «товарищ», совсем верной. Сейчас мы тебя до точки кипения доведем, чтобы все предохранительные клапаны сорвало.

– Сомченко отдал приказ применить жесткий вариант дознания. Тут я ничего не скажу, данный приказ мог быть оправдан, – заранее открестился я от неуместного для тайной полиции гуманизма. Да и маска того не позволяла. Хотя я и гуманизм… слабо сочетаемся. – Однако не стоило проводить это самое жесткое дознание в присутствии членов семьи. Непредсказуемые реакции, вы же понимаете, товарищ Руцис.

– Пострадавшие есть? – тяжко выдохнул мой собеседник. – Если есть, то надо будет идти на послабление. Устинов важен для последующей работы.

– Вы еще мягко выразились, товарищ начальник следственной части. Дочь Устинова, Елена, попыталась вступиться за избиваемого на ее глазах отца, кстати, уже подписавшего признание. Реакция же агента первого разряда Халилова была… неадекватной ситуации. Вместо нейтрализации он начал рвать на девушке одежду с озвучиваемыми намерениями насчет своих дальнейших действий в интимном плане.

– Идиот! На Камчатку… Нет, на Чукотку поедет, медведей на контрреволюцию проверять! Надо же понимать, кого можно, а кого не стоит, пусть до поры. Правильно Сомченко позвонил, но мог бы сам мне рассказать. Он же не первый…

– Сомченко? – специально добавленные нотки удивления сбили начальство с мысли, чем я и воспользовался. – Вы слишком хорошо думаете о том, по отношению к кому даже термина «преступная халатность» маловато будет. Куда больше ему подойдут «вредительство» и «саботаж». Дело в том, что Сомченко даже не попытался остановить разбушевавшегося подчиненного. Видимо, хотел посмотреть на процесс полового акта с участием агента первого разряда Халилова. Только вот мать девушки… попыталась остановить. За что Халилов ее и задушил.

– Как?!

– Руками, Аркадий Янович. А потом еще и шею свернул, чтоб уж наверняка. Кстати, привожу те слова, которые при этом произносились. Сам не слышал, конечно, но со слов очевидца…

– Ш-шайтан!! Убью, да!

Никакой попытки вынуть наган из кобуры – просто выставленные вперед руки-лапы и звериная ненависть в глазах. Атакующий носорог… Попадалась мне в одной из детских книжек такая картинка. Вот что-то и вспомнилась сейчас. К тому же и нос у Халилова был размеров немалых. Да, действительно носорог в атаке. Мощь, напор… и инерция.

Роняю телефонную трубку и ухожу немного вправо. Не слишком сильно, но и этого достаточно, чтобы немаленькая туша пронеслась мимо. А вслед ей выстрел прямо через карман куртки. Не с целью убить, хотя и есть такое желание. Увы, приходится сдерживать естественный душевный порыв, ограничившись тем, чтобы всадить зверю в получеловеческом обличье пулю в колено.

Хорошо проняло! Сказал бы, что до глубины души, да не уверен в присутствии оной у таких, как Халилов. Зато любо-дорого посмотреть, как этот урод катается по полу и даже не орет, а тихо скулит на одной ноте. Вытаскиваю наган из кармана, во избежание повторения инцидента, но уже со стороны Сомченко, после чего делаю несколько шагов вперед, и… Пинок окованным сапогом по голове порой истинные чудеса творит. Например, возвращает в помещение столь нужную сейчас тишину. Насчет спокойствия, увы, не судьба.

– Агент Федор Панфилов! – приказным тоном вывожу шофера из состояния психологического шока. – Во избежание неожиданностей разоружите сотрудника особых поручений Сомченко. И присматривайте за ним до поступления новых приказов.

– Да что ты о себе…

Звук взводимого курка нагана заставил чекиста подавиться собственным воплем и побелеть как мел. Ну да, смотреть прямо в дуло револьвера, из которого только что стреляли, ощущение далеко не из числа приятных. Причем стреляли из нагана результативно, по живой мишени. Особенно когда по большей части привык к тому, что боятся исключительно тебя. А тут р-раз, и чекистское звание почему-то уже не внушает особого спокойствия.

– Вот так, Федор, наган изъятый к себе в карман убери или там за пояс заткни. А я пока с товарищем Руцисом договорю, с учетом вновь открывшихся обстоятельств.

Был Сомченко белым, а стал грязно-серым. Осознал, что его сейчас вместе с Халиловым по одному обвинению пустить можно. По хор-рошему такому, заключающемуся в нападении на сотрудника ОГПУ при исполнении обязанностей. Вот за ЭТО «товарищи» чекисты даже своих никогда не прощают. Так что я ласково улыбнулся засранцу и подхватил болтающуюся на проводе трубку. Из нее, кстати, доносился донельзя обеспокоенный голос Руциса:

– Алло! Алло! Леша, что происходит?!

– Прошу прощения, Аркадий Янович, тут у меня небольшая перестрелка вышла.

– Аркадий Янович не глухой, выстрел был хорошо слышен, – в трубке раздалось несколько облегченное ворчание. – Кто?

– На меня с целью убийства напал гражданин Халилов. Пришлось прострелить ему колено. Простите, но справиться без применения оружия со столь физически развитым человеком…

Очередной тяжелый вздох и далее слова одобрения моих действий:

– Правильно сделал, что стрелял в ногу. Мертвый он был бы для нас вреден, а сейчас окажется полезен. Даже не знаю, в сумасшедший дом его или более радикально вопрос решить.

Право слово, мне очень нравится любой вариант, который чекист считает радикальным. Наверняка в нем либо выживание Халилова не предусмотрено, либо жизнь будет такой, что смерть раем покажется. Хорошо, но мало. А чтобы было в самый раз, я сейчас и второго красавца окуну в отходы по самую маковку.

– Извините, Аркадий Янович, нас немного прервали. Я остановился на том, что хотел передать слова, произнесенные Халиловым в процессе убийства. Разрешите?

– Да зачем они мне?! – искренне изумился Руцис. – Халилову теперь все равно, что он там раньше всего лишь говорил. Слова и дела имеют разные последствия.

– Прошу прощения, но они могут послужить связью гражданина Халилова с командиром группы. Слушайте… – передав паскудные слова полуподстреленного садиста, я перешел к следующему этапу. – Сомченко, зная всю опасность действий подчиненного для поставленной перед нами задачи, тем не менее всеми силами пытался убедить меня замять случившееся. Обещал, что «в долгу не останется». Ну а когда Халилов напал на меня, не было сделано даже попытки остановить его. Мало того, мне пришлось разоружить Сомченко, поскольку я не мог исключить повторное нападение, но уже с его стороны.

Молчание. Похоже, Руцис сейчас лихорадочно размышляет, каким образом ему вылезти из заварившейся каши с минимальными потерями. Что ж, поможем чекисту, но с учетом своих интересов.

– У меня есть интересная идея, Аркадий Янович. При успехе она обратит проблемы в возможности. Но для этого мне будет нужно…

– Получишь! Если в твоей идее будет хотя бы тень благоразумия.

– Непременно будет. Но Халиловым и Сомченко придется пожертвовать, как фигурами на шахматной доске.

Делаю умышленную паузу. Вижу, что Сомченко смотрит на меня, словно пытаясь услышать ответ Руциса. Сам знает, что расстояние слишком велико, но ничего не может с собой поделать. А раз так, то ему остается лишь следить за мной, выражением моего лица, надеясь хоть так понять свою дальнейшую судьбу.

Ну что, пробуем поймать цель на эмоциях? А собственно, чем я рискую? Ровным счетом ничем. Улыбаюсь и киваю, словно услышал что-то полностью меня устраивающее. Плевать, что в трубке молчание, ведь Сомченко этого не знает. А тут еще наган в моей руке ме-едленно так поворачивается в сторону проштрафившегося чекиста.

Сработало! Подумавший, что мне велели его пристрелить по-тихому, Сомченко решил использовать свой единственный, как он думал, в подобной ситуации шанс – побег на рывок. «На атанде», как говорят воры. Вот только провокация с моей стороны была в расчете как раз на такие действия. Его бросок к двери закончился плачевно – пулей в правое бедро. А следом и вторая прилетела – в левое полужопие, когда чекист уже свалился на уже далеко не чистый пол. Беззвучно свалился. Похоже, болевой шок. Ну да и черт с ним, не дохлый, и ладно.

– Что там опять за стрельба?! – негодующий голос Руциса звучал с такой силой, что мне пришлось отвести трубку от уха. – Вроде Халилов уже не может…

– Сомченко, Аркадий Янович, – с деланым сочувствием вздыхаю я. – Простите, буквально на секунду отвлекусь. Федор, Халилова и Сомченко перевязать и связать. И оттащи их в кухню, что ли. Потом сразу обратно. Снова простите. Аркадий Янович, сами понимаете, вокруг полное безумие.

– Я уже ничего не понимаю, – почти простонал вконец замученный круговоротом дурных событий чекист. – Все словно с ума посходили!

– Гражданин Сомченко, явно опасаясь за свою дальнейшую судьбу, попытался совершить побег. Мне пришлось вновь применить оружие и прострелить ему ноги. Ну то есть одну ногу и одну, прощу прощения, задницу, – не обращая внимания на короткий смешок собеседника, я продолжил упражняться к бюрократизме. – Полагаю, что побег был вызван тем, что Сомченко заранее знал о попытке Халилова убить меня. Увидев же, что его подельник-подчиненный потерпел неудачу, а сам он, будучи обезоружен, не представляет для меня угрозы… Попытался сделать единственное, что ему оставалось, то есть бежать.

– В моем доверии не сомневайся, но…

– Есть один абсолютный свидетель – агент второго разряда Федор Панфилов. Он все видел и слышал. Также все слышала, но по причине нахождения в соседней комнате и в связанном положении не могла видеть дочь хозяина квартиры, Устинова Елена Витальевна. Я надеюсь, что этого будет достаточно, особенно учитывая некоторые другие доказательства.

– Есть и доказательства?

– Конечно! – Побольше уверенности в голосе. Начальство это любит. – Но сейчас я бы хотел начать исправлять то, что почти удалось уничтожить этим двум. Если вы не возражаете, то…

– Иди, занимайся делом. Если что нужно, то говори.

– Раз уж вы предложили. Эксперт-криминалист из тех, чья репутация безупречна. Можно даже с понятыми, но из не болтливых. И пусть с черного хода, без шума. Хотя шума уже хватает, но не хочется усугублять.

– Через полчаса-час будут. Врач?

– Лишним не будет. Фигурант сильно избит, его дочь после истерики. Но тоже шум не нужен.

– Это наш врач, Лешенька, – вновь надел привычную маску заботливого дядюшки Руцис. – Не забивай свою голову мелочами, я все устрою. Тебя ждет более важная работа. Не подведи меня, дорогой. Остаюсь поблизости от аппарата.