Текст книги "Неудобный русский (сборник)"

Взбунтовавшийся

Все события и персонажи вымышлены, а совпадения – случайны. И вообще, это фэнтези…

– Если вы думаете, что так просто избавитесь от меня, легко вычеркнете из жизни, то глубоко в этом заблуждаетесь! – Еле сдерживая ярость, орал он. В ярость его приводило самодовольство и абсолютная уверенность его работодателей в собственной безнаказанности.

– Но вы ещё все убедитесь, что это совсем не так! – Со злорадством думал Р., возвращаясь к себе домой. Ещё ни разу в жизни ему не пришлось пережить столько унижений, как за последние несколько месяцев. А ведь до этого он был популярным журналистом и ни одна избирательная компания не обходилась без него. Ему платили щедрые гонорары, и он с лихвой их отрабатывал, не без оснований полагая, что успех на выборах был достигнут именно благодаря его стараниям. Во времена прежних избирательных компаний он был центральной фигурой в предвыборном штабе, и кандидаты внимательно прислушивались к каждому его слову. Но во время последних выборов он вдруг почувствовал себя бедным родственником на свадьбе.

Р. всё время пытался говорить, но его никто не слушал или слушали со снисходительной усмешкой. А оставшись дома один, он вдруг ощутил, что в его жизни чего-то не хватает. Р. долго не мог понять, точнее, уловить, что же это то, к чему он так привык и вот теперь оно исчезло. Но спустя какое-то время он понял: ему не хватало бесконечных телефонных звонков и сообщений в электронном ящике. Раньше его автоответчик работал без перерыва, записывая бесконечные сообщения заказчиков, читателей, деловых партнёров… Уходя из дому утром, он надеялся вечером обнаружить в своей электронной почте или на автоответчике важное сообщение, в котором бы ему сообщили, что снова нуждаются в его услугах. Но, вернувшись, он обнаруживал, что никаких сообщений нет и его электронный ящик пуст. Отсутствовала и голосовая почта. Вместо важных сообщений его ждала лишь назойливая реклама, от которой он никак не мог отделаться.

– Что происходит? – растерянно спрашивал он самого себя. Из-за того, что он не понимал, что происходит и как себя вести в непривычной для него ситуации, Рувен вдруг почувствовал себя потерявшимся ребёнком.

Когда ему было шесть лет, он однажды вышел из дому, и пока взрослые были заняты своими делами, успел далеко отойти, а потом никак не мог найти обратную дорогу. Он вдруг оказался один на один с неизвестным и равнодушным миром, в котором ему было страшно и неуютно. От страха он стал плакать и громко кричать, на его крики сбежались взрослые и дружно стали успокаивать. От встречи с незнакомым миром он испугался настолько, что стал заикаться, и мать потом долго возила его к разным врачам. Со временем он избавился от этого недуга и забыл о своём страхе. В семье все, и особенно мать, видели в нём необыкновенного ребёнка и с восторгом хвалили каждый его шаг, каждое сказанное им слово. Может быть, именно благодаря этому он и избавился от своего недуга и добился так много в жизни?..

Родители Р. занимали высокое положение в местной иерархии, но он гордился именно тем, что всегда и всего в жизни добивался сам. В школе он был одним из лучших учеников и, будучи ещё студентом университета, стал писать сначала в местную газету, а потом в центральную. Его заметки пришлись по душе и редакторам, и читателям, он быстро приобрёл известность и со временем стал популярным в стране журналистом.

Р. всегда уверенно смотрел в будущее и был абсолютно уверен, что уж кто кто, а он-то никогда без работы не останется – у него есть имя, у него есть талант, у него наконец есть деловая хватка.

Всю жизнь он не скрывал своего презрения к разного рода неудачникам, всяким безвольным и бездарным типам, которые во всех своих бедах винили общество, систему, кого угодно, но только не самих себя. Таких людей он не только презирал, но и люто ненавидел. Здесь он, наверное, мало чем отличался от людей, добившихся в жизни успеха. Человек несчастливый вызывает у них ощущение брезгливости, как будто он грязный или заразный, и они боятся испачкаться или заразиться от соприкосновения с людской нуждой. Коньком Р. были «бездельники», как он называл всех, кого в благополучном обществе стыдливо зовут «слабыми слоями граждан». Больше всего Р. бесил тот факт, что он, подобно другим успешным людям, вынужден был платить колоссальные налоги на содержание «бездельников» – всех этих безработных, матерей-одиночек, убогих и больных… Поэтому, когда очередное правительство решило наконец облегчить для богатых непосильное бремя налогов, Р. стал одним из самых рьяных защитников нового курса в СМИ. В своих статьях он беспощадно громил противников реформ и их аргументы о необходимости обеспечить равный доступ к образованию и медицине для всех граждан, независимо от состояния их кошелька. Р. называл подобные идеи «большевистскими» и набрасывался на своих оппонентов как коршун. Система? А что собственно система? Её нужно лишь уметь оседлать, и тогда всё у тебя в жизни будет хорошо. А если ты этого не умеешь, то кто тебе виноват? В своих публикациях он не открыл ничего нового. Это был вечный спор тех, кому повезло с неудачниками.

Многие годы, благодаря своей энергии, опыту и таланту он был в фаворе и в очень тёплых отношениях с премьером. Последним он особенно гордился. Он был уверен, что безработным может стать кто угодно, но только не он – талантливый журналист, гуру политического пиара, без которого последние пятнадцать лет не обходилась ни одна предвыборная компания!

Р. не сомневался, что обеспечил себе почётное место в истории журналистики и его будут ещё долго вспоминать даже после того, как он умрёт. Но сейчас он с горечью понял, что никто не будет его ни вспоминать, ни даже жалеть о нём. Его забыли ещё при жизни, похоронив заживо без всякого сожаления, как только он стал не нужен. Что-то нарушилось в этом мире, раз он стал никому не нужен.

Сейчас Р. впервые в жизни поразился тому, насколько равнодушен этот мир. Раньше он никогда об этом не задумывался. Он вообще на многое стал теперь смотреть по-другому. Взглянув однажды утром в зеркало, Р. едва не отпрянул от неожиданности. Вместо вальяжного самодовольного Р. на него смотрел несчастный, ссутулившийся старик с потухшим взглядом, впалой грудью и отвратительным брюшком.

– Господи, что за рожа! – воскликнул он и тут же спохватился, что рожа-то его!

– Неужели это я?! – в ужасе воскликнул он, со страхом и отвращением разглядывая угрюмую физиономию в зеркале. Всё внутри него протестовало против такой несправедливости.

– Это какая-то ошибка! – возмущался в нём ребёнок, – Я ведь совершенно не чувствую себя старым! Откуда же тогда эта серая дряблая кожа, эта опухшая от сна рожа, этот стариковский взгляд?!

В его душе вспыхнул протест против несправедливости этой жизни… Он ведь такой талантливый, у него богатый опыт, и он ещё так много может всего. Почему же он никому не нужен?!

Р. никак не мог смириться с мыслью о том, что его время прошло и особенно не хотелось уступать место более энергичным и молодым. К нему вернулось то забытое чувство страха, которое он испытал в детстве, впервые оставшись один на один с незнакомым и равнодушным миром. От своего неожиданного открытия он почувствовал себя жалким и одиноким. А ведь ещё совсем недавно он плевал на свой возраст и волочился за молоденькими девицами. Он так ни разу и не женился за всю свою жизнь, потому что никак, по его же собственному выражению, не мог нагуляться. Р. привык любить только себя и уже был не способен на любовь к кому-то еще. Он нуждался лишь в удовлетворении своих физиологических потребностей и поэтому не обременял себя семьёй. Р. и предположить не мог, что когда-нибудь будет чувствовать себя таким жалким, одиноким и беззащитным.

Благодаря происходящим с ним переменам он стал теперь совершенно иначе смотреть на окружавший его мир. Премьер, к которому он всегда относился с искренней симпатией и даже почтением, теперь вызывал у него всё большую досаду, переходящую в ненависть. Р. раздражало его лицемерие, хитрый взгляд, показное радушие. Не ускользнуло от Р. и желание премьера избежать встречи с ним. Если им доводилось пересекаться во время предвыборных компаний, премьер с уже ставшей профессиональной теплотой в голосе спрашивал Р. о самочувствии, о делах и вообще о жизни и при этом становился как будто само внимание. Р. воспринимал всё это как издевательство, потому что во время встреч предвыборного штаба премьер вдруг становился рассеянным и начинал куда-то торопиться именно в тот момент, когда Р. начинал говорить о своих идеях или соображениях.

Не менее тяжёлым ударом стало для Р. отношение его бывших коллег. Никто из них не считал нужным даже скрывать своё полное безразличие и презрение к его судьбе. При виде его все торопились, здоровались с ним на бегу или даже через плечо. Он долго не мог понять, в чём же причина такого отношения, почему он вдруг стал никому не нужен. А причина была в Максе – двадцатишестилетнем наглом и самоуверенном выскочке, ставшем правой рукой босса.

Сейчас Р. казалось, что ни к кому ещё в жизни он не испытывал такой ненависти как к этому Максу, в мгновенье ока сделавшему стремительную карьеру у босса. В глубине души он знал, почему так его ненавидит, но не хотел себе в этом признаться. А всё дело было в том, что Макс являлся как будто его отражением в зеркале. В своё время Р. точно так же шёл по трупам и был точно таким же циничным и безжалостным. Для Р. предвыборная компания всегда была боем без правил, и он гордился тем, что был одним из пионеров чёрного пиара в стране. К чёрному пиару он подходил творчески и был при этом феноменально циничен.

– Каждого можно за что-то посадить, – с усмешкой говорил он, – нужно только найти за что.

– Если хорошо поискать, всегда можно найти дохлую кошку в чужом огороде, – говорил он молодым коллегам.

Главный же его талант заключался в том, что он мог находить эту кошку везде, даже там, где её не было. Его боялись и презирали, но он воспринимал это как признание своих заслуг и хвастливо заявлял:

– Дай мне возможность зацепиться за нитку, и я расплету весь свитер.

Макс пошёл ещё дальше Р. Едва поступив в университет, он тут же включился в политическую борьбу. Во время забастовки студентов он объявил голодовку и дважды успел побывать сначала в больнице, а потом в полицейском участке. Его фотографии, и интервью с ним попали в газеты и в интернет-издания. В университете его потенциал оценили и избрали в студенческий совет, а вскоре он был избран его президентом. Именно на этом посту Макс опробовал свою новую стратегию: предвыборные лозунги и обещания были лишь фоном. Главный талант Макса заключался в том, что он вовремя умел купить или перекупить всех, кто был ему нужен, не исключая врагов.

– У каждого есть своя цена, – говорил Макс в кругу самых близких, – какими бы непримиримыми и честными они ни казались.

Удачливого молодого политика заметил премьер и предложил ему должность своего помощника. Макс согласился и вскоре стал правой рукой у премьера и теперь уже с большим успехом опробывал свою предвыборную стратегию на государственном уровне. А Р. с его чёрным пиаром стал вчерашним днём. Макс однажды так прямо и спросил босса:

– Зачем тебе этот старый пердун?

Босс сначала внимательно, а потом с улыбкой посмотрел на своего помощника. С тех пор иначе как «старый пердун» Р. за глаза уже никто и не называл. А однажды он услышал эти обидные слова за своей спиной: «Старый пердун… хи-хи-хи». Смеялась, глядя ему вслед, молоденькая смазливая помощница Макса. И это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Р.

Произошло это роковое событие как раз после одного из заседаний предвыборного штаба, на которые по старинке приглашали и Р.

– Я вам всем покажу «старый пердун!», – орал он так, что примчались охранники. – Вы у меня ещё все будете плакать кровавыми слезами! Со мной так не получится! Вы все запомните меня на всю жизнь!

Ничего, кроме презрительных ухмылок, угрозы старика у присутствующих не вызвали. Они его явно недооценили. С того дня Р. взялся за книгу, в которой решил показать все самые тёмные стороны той системы, которой он служил всю жизнь и под колесами которой он теперь оказался.

Он был прожжённым и циничным журналюгой и потому совершенно не обольщался на счёт своей книги. Едва ли ей суждено увидеть свет, если он просто попытается её опубликовать. Ну а если книгу даже опубликуют, едва ли она станет бестселлером, если её написал «старый пердун». Но у него был особый план по «раскрутке» своего шедевра, мысль о котором каждый раз заставляла его злорадно усмехаться.

Всё время, пока он писал книгу, Р. внимательно отслеживал все события в светской жизни премьера. В тот день, когда у премьера был назначен приём в посольстве А., Р. разослал свою книгу по всем газетам и издательствам, а сам, зарядив оба пистолета, отправился в кафе напротив посольства.

Все пространство перед посольством было плотно оцеплено, а в кафе в это время шла своя жизнь. Кто-то играл в бильярд, а кто-то, как Р., пил кофе, глядя в окно. Когда к посольству подъехала свита премьера и показалась его голова, а затем голова его жены, Р. выхватил пистолет и прямо через стекло разрядил в ненавистную пару всю обойму. Никогда он ещё не испытывал такого злорадства как в этот момент. Одна из пуль попала в шею бывшему боссу, тяжело ранив его, другая – Максу в грудь. Остальные пули никому не причинили вреда, хотя Р. был неплохим стрелком и почти каждую неделю ездил на стрельбы в тир.

Разрядив пистолет, он бросил его на пол и поднял руки. Так он и стоял, пока его не арестовали. Первые дни после этого происшествия все без исключения телевизионные каналы как в стране, так и за рубежом без конца транслировали запись покушения: выстрелы, рассыпающаяся витрина кафе, охранники накрывают собою тело раненого премьера, паника вокруг и – неизменная фотография Р. сбоку на протяжении всей записи.

– Ну что, теперь тебе уже не смешно?! – Злорадствовал Р., когда по телевизору увидел искажённое от боли лицо премьера на больничной койке. Тому действительно было не до смеха. Р. между тем торжествовал. Газеты без конца посвящали ему всё новые и новые публикации, журналисты искали любые подробности из его биографии, чуть ли не с детского сада. Книга Р. стала мировым бестселлером, в течение нескольких месяцев её успели перевести на десятки иностранных языков и издать огромными тиражами. За интервью с Р. газетчики были готовы платить любые деньги.

– Похоже, я открыл новую страницу в истории пиара, – злорадствовал он. – И всё-таки обеспечил себе место в истории. А этот выскочка, если и войдёт в историю, то только благодаря мне.

– Что и требовалось доказать! – ухмыльнулся он, сидя за тюремным столом в одиночной камере и увидев свой портрет на первой странице, а ниже название своей книги. – Я же говорил, что со мной нельзя так!

Водка без льда

– Ну, как им объяснить? Ну, не понимают они здесь этого! Это же так просто: взять из холодильника бутылку водки и налить в стакан! Просто водки, без воды, без льда! А они сыпят в стакан лёд и заливают его водкой… Получается непонятно что! Когда пытаешься им объяснить, они смотрят на тебя как на инопланетянина.

Лицо говорившего было багровым от возмущения. Он был среднего роста и очень полный. Дело происходило около бара, где минуту назад толстяк требовал водки. Шум привлёк внимание гостей, находившихся здесь же. Один из них, высокий и крепкий, похожий на борца или тяжелоатлета, решительно подошёл к дебоширу и, как отец разбаловавшемуся ребёнку, сказал: «Пойдём, пойдём!» – и стал теснить полного к столикам поблизости. Делать было нечего и толстяк вынужденно, сопровождаемый под руку атлетом, отступал к столикам, продолжая возмущаться:

– Ты мне объясни, они здесь все такие тупые или просто издеваются?!

– Правила такие… – бросил атлет, будто отмахиваясь от надоедливой мухи.

– Да при чём тут правила?! – резко выдернул свою руку толстяк и повернулся было в сторону бара, но атлет, взяв его за плечи, мягко и решительно развернул обратно, в сторону столиков. Бармены, совсем ещё юные парень и девушка, смотрели странной парочке вслед. На губах парня была полупрезрительная гримаса, у девушки в глазах – ехидство.

– Я хочу просто водки, обычной, нормальной водки! – не унимался толстяк.

– Ты что, ради водки сюда пришёл? Иди лучше потанцуй.

Дочь шефа выходила замуж и по этому поводу хозяин пригласил среди прочих и всех своих рабочих, включая уборщиков.

– Не хочу я ни их танцев, ни их музыки. Во где они мне все сидят со своей музыкой, из-за которой я по ночам не могу спать!

– Да ты сядь…

– Не хочу я сидеть! – упирался толстяк как ребёнок. – Пусть скажут мне, сколько нужно заплатить за стакан обычной, не разбавленной, без льда водки, – я заплачу: сто, двести, пятьсот, тысячу! Но зачем издеваться над человеком?!

– Никто над тобой не издевается, – спокойно, даже томно возразил атлет, пытаясь утихомирить разбушевавшегося приятеля. – Просто… Просто им трудно тебя понять. Они… Они другие. Совсем другие.

– Гриша, я всё понимаю: Восток, России они не знают и знать не хотят, – прижав руки к груди, снова завёлся толстяк.

– Но я ведь с ними говорю на их языке. Какие ещё нужны слова?! Какие, Гриша, ну скажи мне, может, ты знаешь? Так, чтобы они меня поняли… – Толстяк с надеждой смотрел Грише в глаза.

– Всё дело в том, что ты пьян, – после небольшой паузы сказал Гриша, с усталым видом прикрывая глаза. – Поэтому и смотрят на тебя соответственно. И вообще, когда ты пьян, то становишься невыносим. Совершенно невыносим. Не забывай, что у людей праздник. Зачем его портить людям? – Гриша с улыбкой посмотрел на приятеля, довольный тем, что нашёл убедительный аргумент.

– Разве я так много прошу? – упавшим голосом спросил расходившийся гость. От прежней агрессивности не осталось и следа. – И что такого я сделал, а? – добавил он снова возбуждаясь. – Посмотри на них, – он обвёл рукой зал. – Любой из них пьян гораздо больше, чем я. Но никого из них не станут выставлять из зала, даже если кто-нибудь из них затеет драку. Пожурят, утешат, и потом они все вместе продолжат пить как ни в чём ни бывало. А меня тут же готовы уже были вышвырнуть за дверь как собаку! Почему? – Он уставился на собеседника своими большими на выкате глазами.

– Ну, что ты хочешь, – снисходительно начал Гриша. – Они все члены одной большой семьи…

– А мы здесь кто? – не унимался любитель водки без льда.

– Мы – гости, – уверенно ответил Гриша.

– Чьи гости? – не сдавался дебошир.

– Хозяина. – Толстяк сделал паузу.

– Ну хорошо, – снова заговорил он как будто примирительно. – Мы здесь чужие, на этом празднике. Но почему даже водки я не могу выпить как хочу и сколько хочу?! Знал бы что так, принёс бы с собою.

– Далась тебе эта водка! Заведи себе бабу, может, спокойнее станешь и меньше водки пить будешь!

– Бабу? – Толстый хмыкнул. – С моими алиментами, долгами и арендой в половину зарплаты? Да и куда я её приведу? Я же снимаю квартиру не один… Кто ко мне придёт? Кому я нужен? Да и по правде сказать… У меня теперь вместо этого давление зашкаливает.

– Тем более тебе нельзя пить.

– А что можно, Гриша? Что мне можно?! Вкалывать по двенадцать часов, чтобы за свою халупу платить?

– Я же говорю: заведи себе бабу. Не будешь же ты, как пацан, по проституткам бегать? Ведь не пацан уже.

– На баб нет ни денег, ни здоровья.

– Сам виноват. Не связался бы ты тогда… – Гриша сделал паузу, осторожно подбирая слово, – со своей Никой, до сих пор была бы у тебя семья, свой дом…

– Да не было у меня никогда дома! – вдруг вскочил дебошир. – Разве это дом был? Такая же фальшивка, как и эта водка здесь, как это веселье, где каждый день крутят одну и ту же музыку, так же, как наша работа, которой ты отдаёшь свою жизнь и ничего не получаешь взамен. Всё фальшивка, а где выход, где, скажи мне?!

– Сядь! – жёстко сказал Гриша. Ему было неприятно, что на них смотрят, смотрят недобро, с презрением, как на русских, пьяных русских. Грише особенно было неприятно именно это обстоятельство: то, что он оказался в компании этого Фимы, человека несчастного и никчемного. Вот он и сварщик, и водитель неплохой, а нигде себя найти не может: всё ему не то да не так. Тяжёлый человек! Гости внимательно со стороны наблюдали за ними. После слов Гриши толстяк посмотрел по сторонам и снова плюхнулся на стул.

– Может, и аварии той не было бы, если бы ты семью сохранил.

– Как ни в чём не бывало продолжал Гриша.

– Неужели ты тоже ничего не понимаешь?! – на лице толстяка отразилось отчаяние. – Неужели ты не понимаешь, что эта авария, вовсе не авария, а катастрофа?! Если у человека нет дома – это катастрофа! Если у него нет выхода – это катастрофа! Когда в доме только и разговоров что о деньгах да о еде, и при этом прикрываются детьми – это катастрофа! Когда за любовь с тебя требуют деньги – это катастрофа! Где выход, Гриша?!

– Ты сам во всём виноват, – спокойно рассуждал вслух Гриша.

– Кто тебе виноват, что ты вовремя не подсуетился, не приобрёл востребованной профессии? Ну да, была авария. Ну, выучился бы… На кладовщика. Хорошая зарплата, работа не сложная. Только компьютер немного знать… Сейчас бы работал где-нибудь на электронном складе кладовщиком и горя бы не знал.

– Эх, Гриша, Гриша, ничего-то ты не понимаешь.

При этих словах друга Гриша переменился в лице.

– Вот есть у тебя дом, есть семья… Всё есть, пока у тебя есть силы ипотеку платить…

– Так все живут, тут уж ничего не поделаешь. Зато вечером я могу посидеть в своём собственном дворике, с женой. Летом в Швецию махнём.

– Поводок тебе ослабили, а ты уж и решил, что совершенно счастлив и свободен как ветер. А на самом деле твоя жизнь такая же дешёвая подделка, как и эта финская водка, которую они тут водой да льдом разбавляют, чтобы запах технического спирта отбить. – Григорий переменился в лице, но сдержался.

– Тяжёлый ты человек, Фима, – наконец произнёс он. – Угомонись, а то и с этой работы выпрут.

Последние слова Григорий произнёс с нажимом. На этот раз Ефим решительно поднялся.

– Пойду я. Не бойся, не подойду я больше к стойке. Не нужна мне ни ваша водка, ни хлеб ваш… Ничего мне вашего не нужно… Всё у вас фальшивое… Жалкая подделка… – Ефим не спеша пошёл к выходу, и на этот раз Григорий не стал его удерживать, только с укором и досадой посмотрел вслед приятелю, мол, и сам не живёшь, и другим не даёшь. Другие гости тоже смотрели на Ефима, пока он шёл к выходу из зала: кто с насмешкой, а кто настороженно. После ухода Ефима веселье продолжалось ещё целую ночь. Гости за это время успели не раз перессориться и помириться и всё никак не могли натанцеваться, напиться и наесться. Вокруг жениха и невесты до самого утра плясали человек пять-шесть, видимо, самых близких родственников или друзей. Остальные гости на этом празднике жили как будто каждый своей жизнью: выясняли отношения друг с другом, обнимались, целовались, молодёжь умудрялась и в этом скоплении людей найти укромное место, чтобы удовлетворить свои подогретые коктейлем из алкоголя и энергетических напитков страсти, при этом не брезгуя даже грязными туалетами с затоптанными полами. Если же вспыхивала ссора и доходило до короткой стычки, то уже через минуту после неё ничего в зале не напоминало о выплеснувшейся агрессии. Так же было и с Ефимом и его дебошем у стойки бара. Как только Гриша отвёл его от стойки бара, зал выглядел как обычно. А когда Ефим ушёл, его отсутствия никто не заметил. Всё как в жизни, и возмущаться тут бесполезно.