Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Снежная королева

Я встретил ее в канун Нового года.

За полгода до того, как я ее встретил, жена, забрав нашего двенадцатилетнего сына, улетела обратно в Россию, не выдержав наших мытарств.

Когда мы только приехали, я объездил всю страну в поисках работы, но безуспешно. Потом мы оба мыкались в поисках заработка и дешевого жилья, хватаясь за любую работу типа уборки, мытья посуды за пять шекелей в час. В то время и такая работа тогда была в большом дефиците. Страна была наводнена легальными и нелегальными эмигрантами, палестинскими рабочими с оккупированных территорий и гастарбайтерами из Азии и Африки – от Филлипин до Нигерии.

Потом я нашел хоть и не очень престижную, но зато постоянную работу. Если была возможность – работал в две смены. На жизнь хватало, и мне казалось, что постепено наши пошатнувшиеся было отношения налаживаются.

Но я ошибся. Моя жена смотрела теперь на меня совсем не так, как раньше, до приезда в Израиль. Тогда ее глаза смотрели на меня с каким-то восторженным обожанием.

Впрочем, и я тогда был совсем другим. Я в то время работал в престижном НИИ, собирался защищать диссертацию, и… Вдруг НИИ закрылся, и все, кто могли, разъехались кто куда, или ушли в бизнес.

А те кто не могли, прозябали на грани нищеты.

Мы с женой тогда тоже решили уехать, надеясь, что Израиль это та страна, где я смогу наиболее полно реализовать свой потенциал…

Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Здесь мы тоже влачили жалкое существование, не живя, а постоянно выживая.

Просто здесь все было по-другому. Ко всем нашим проблемам прибавились и неприятности сына. Он никак не мог привыкнуть к новой школе, где все для него было чужим. Его сразу же посадили в обычный класс, где он, не зная языка, сидел, ничего не понимая, за последним столом с еще двумя-тремя такими же, как он, детьми.

За то время что мы успели прожить в новой стране, он ожесточился и замкнулся. Наши походы в школу ничего не дали, поскольку мы толком еще не выучили иврит, и потому не могли как следует объясниться ни с учителями, ни с администрацией.

Ощущение собственного бессилия перед новой действительностью еще больше осложнило наши и без того непростые отношения с женой. И тогда в ее глазах как будто что-то погасло. В ней появилось какое-то безразличие ко всему и в первую очередь – ко мне.

И теперь, когда я был дома, она все время молчала, сосредоточенно делая какую-то работу по дому, или вдруг вспоминала о каких-то важных делах, которые нужно сделать прямо сейчас.

На мои вопросы и попытки поговорить, она отвечала, что «все в порядке», либо ссылалась на сильную занятость. И все это с какой-то неестественной, будто приклееной улыбкой.

Ложась в нашу общую постель, я теперь будто ощущал исходящий от нее холод и не решался к ней прикоснуться.

Потом вдруг она засуетилась, стала покупать сыну теплые вещи и однажды объявила мне, что они с сыном возвращаются обратно – к ее родителям.

Я не стал ее ни уговаривать, ни удерживать. С готовностью подписал все бумаги и отдал деньги, которые находились на нашем общем счету.

Возникшую на прощание неловкость я легко разрешил, сказав, что ни в чем ее не упрекаю.

Она даже на прощание хотела чмокнуть меня в щеку, но я посчитал это лишним и лишь сухо с ней попрощался.

За время нашего пребывания в Израиле она стала совершенно другой, чужой для меня женщиной, и ее отъезд лишь поставил точку в нашем разрыве.

Когда-то наш, а теперь только ее сын лишь как-то угрюмо, исподлобья смотрел на меня, непонятно, прощаясь или осуждая. Это был ее сын от первого брака. Когда мы стали с ней встречаться, ему было семь лет, но я полюбил его как родного. И он вроде бы полюбил меня как отца. Но по мере того, как росло отчуждение между мной и женой, он тоже все больше отдалялся от меня и вдруг перестал называть меня «папа». Он вообще перестал как-либо обращаться ко мне.

Так мы расстались.

После ее отъезда я чувствовал какое-то безразличие ко всему. А потом я встретил ЕЕ, и, как мне казалось тогда, моя жизнь снова наполнилась смыслом. К тому времени я уже окончательно похоронил свои научные амбиции. Этой стране нужны были лишь те, кто будут за копейки делать самую черную и тяжелую работу, либо ремесленники. Я предпочел стать ремесленником, выучившись на сварщика.

Работы по выбранной мною профессии всегда хватало, и платили за нее неплохо. Поэтому я смог позволить себе жить не в трущобах Южного Тель-Авива или в какой-нибудь дыре на периферии, а в благополучном и тихом спальном районе, в самом центре города.

У меня появились друзья, я купил машину, и теперь по выходным мы все время куда-то ездили – либо на море, либо в лес, либо на озеро – благо здесь есть, что посмотреть.

Как-то зимой мы решили покататься на лыжах и отправились на наш израильский аналог Альп, то есть на Хермон.

Зима в тот год выдалась очень холодная, и уже в середине декабря все здесь было покрыто снегом.

Здесь я и встретил Катю.

Когда я увидел ее, в груди у меня как будто что-то перевернулось. Было такое ощущение, что это кувыркалось мое сердце. И я уже плохо соображал, невпопад отвечая на вопросы друзей и с трудом различая их лица. Перед глазами у меня была будто пелена, из которой сияли ее синие, смеющиеся глаза.

Я тогда даже не понял, что произошло. Она была так ослепительно прекрасна, вся в белом, разрумянившаяся, с выбившимися из под белой шапочки прядями золотых волос и сверкающими, лукаво искрившимися синими глазами.

Она тоже увидела меня и сделала шаг навстречу. Когда она приблизилась ко мне, сердце у меня сжалось, будто от холода, и я чувствовал себя так, как будто меня накрыло снежной лавиной.

– Кто ты? – спрсил я.

– Снежная королева, – со смехом ответила она и увлекла меня за собой, будто лавина снега.

Обратно мы возвращались вместе. По дороге мы все время говорили, и я узнал, что она студентка, учится в Москве в каком-то престижном ВУЗе, а сюда приехала в гости к отцу, которого совсем недавно разыскала. До сих пор она жила с матерью. Ее родители разошлись когда ей было чуть больше года, и вот теперь, когда она наконец нашла отца, решила с ним встретиться.

Отец у нее был уже довольно пожилым и жил где-то на периферии. Видимо, она не слишком была довольна встречей с отцом. Он оказался скупым, брюзгливым стариком, у которого экономия перешла в манию, и чтобы сэкономить лишние деньги, он по вечерам сидел без света.

А ей хотелось новых впечатлений, радости, веселья. И может быть именно поэтому ей не слишком хотелось возвращаться к о т ц у.

А мне не хотелось ее отпускать.

И вот уже наши губы сомкнулись в страстном поцелуе, тела сплелись в неразрывных обьятьях, и я захмелел от аромата ее волос. От нее пахло дикой травой и полевыми цветами, но… Обняв ее, я вдруг почувствовал, как меня обожгло будто холодом, от которого замирает и останавливется сердце. Сейчас мне кажется, что я любил ее как любят снег – его идеальную белизну, его совершенные формы, его холодное веселье.

Она была так же прекрасна – та же совершенная белизна, те же совершенные формы. Даже смех ее звенел как снег, и точно как снег искрились ее глаза…

Такова любовь к снежной королеве. Если полюбишь ее, она сломает твою жизнь, подобно тому, как мороз ломает кости тех, кто оказался в его власти.

Я любил ее, неспособную любить. Я надеялся растопить ее ледяной цинизм, но все вышло наоборот, и я сам превратился в несчастного и замерзшего Кая. Кто твой создатель, о величественная и холодная? Кто смог соединить воедино совершенство красоты и уродство бессердечия? Она была одновременно и безжалостной хищницей, и жертвой – расчетливой и недалекой. Ей казалось, что она может манипулировать всеми вокруг, и ей хватит хитрости и ума всех перехитрить.

А вышло так, что она сама стала жертвой более изощренных и сильных хищников. Прекрасная и холодная, как сама зима, она закончила свою жизнь подобно апрельскому снегу – грязно и бесславно.

Еще тогда я почувствовал все это, но в тот момент для меня уже не было ни земли, ни неба, ни воздуха, а была лишь она одна, заполнившая собою всю мою жизнь…

Я был счастлив, как никогда прежде, и совершенно забыл обо всем, что до сих пор делало мою жизнь серой и унылой. Теперь та, прежняя жизнь казалась мне лишь тяжелым сном. Первые две недели нашего медового месяца пролетели как одно мгновение. Я был будто в бреду.

Взяв на работе отгулы, потом больничный, я все время посвящал только ей. Мы никак не могли выбраться из постели, и лишь привычка есть три раза в день выгоняла нас из дому.

Вечера мы, как правило, заканчивали в каком-нибудь ресторане или кафе.

Проходя мимо многочисленных витрин магазинов, она жадно смотрела на дорогие вещи и украшения. Я же не упускал ни одной возможности доставить ей радость, и каждый раз мы возвращались домой с покупками – дорогими вещами или украшениями для нее, или – и с тем, и с другим. После каждой такой покупки ее глаза сияли счастьем, и она была ласкова и нежна со мной.

Потом она уже в открытую стала требовать для себя подарков в виде дорогих украшений и вещей, потом деньги – то на одно, то на другое. Но я все еще не придавал этому значения.

Мы продлили ее визу, и я уже не представлял своей жизни без нее…

Между тем, после нескольких месяцев нашей совместной жизни я начал ощущать немалые финансовые трудности, чего не было раньше. Мне становилось все труднее платить за съемную квартиру в престижном спальном районе и содержать машину. Мой заработок позволял мне вести вполне обеспеченную жизнь, но для аппетитов Кати моей зарплаты явно не хватало.

Поначалу я нашел выход взяв в банке ссуды. На какое-то время этих ссуд мне хватило, но затем мое положение стало лишь хуже. Настал день, когда я не смог удовлетворить ее желание обладать новым, дорогим украшением. И тогда, впервые за все время нашего знакомства, она закатила мне жуткую истерику. Ее прекрасное лицо было обезображено страшной гримасой, а с утонченых нежных губ непрерывно срывались обидные ругательства. Раньше я и не подозревал о том, что она знает такие слова.

В тот день наш медовый месяц закончился, и я впервые лег отдельно от нее.

С тех пор мы регулярно ссорились, и каждая такая ссора открывала мне неведомые ранее подробности ее жизни и характера. По отдельным фразам я узнал, что она была замужем, и где-то в провинции у нее остался маленький сын, который сейчас жил с ее матерью.

Едва ли она где-то училась. Я уже давно понял, что из всего, что она мне рассказывала, было очень мало правды. Правдой было лишь то, что ее детство и юность прошли в глубокой провинции и что отец бросил их с матерью, когда она была совсем маленькой.

Ее юность пришлась на то время, когда жизнь превратилась в один нескончаемый бой без правил. Сострадание, жалость, простые человеческие чувства ей были неведомы.

Она действительно уехала после школы в Москву и пыталась поступить в какой-то колледж, но ей это не удалось.

Вместо этого она стала жить с каким-то «новым русским», который снял ей дорогую квартиру в одном из пригородов Москвы, давал деньги на жизнь и дарил дорогие подарки.

Все казалось ей прекрасным, пока она не забеременела. После того, как она родила от него ребенка, он отправил ее обратно к матери, так как имел уже семью, пригрозив, чтобы она не возвращалась…

Оставив ребенка на попечение матери, она вернулась в столицу и попыталась начать все сначала. Почувствовав однажды вкус больших денег, она уже не могла остановиться. Деньги заменяли ей все: и любовь, и радость жизни.

Она ненавидела и презирала мужчин и видела в них лишь сильных животных, которых ей дано перехитрить и использовать. «Разводя» на деньги очередного «лоха», она старалась вытянуть из него как можно больше денег, растоптать и оставить ни с чем.

Но это ей не всегда удавалось. Многие рады были с ней переспать, но всерьез амбициозную провинциалку не воспринимал никто.

Тогда она разыскала отца в Израиле и уехала к нему. Старик был рад вдруг будто с неба свалившейся дочери. Его двое детей от второго брака жили своей жизнью и больного старика даже не навещали. Он надеялся, что дочь будет смотреть за ним, но она отплатила ему тем же, чем в свое время он отплатил ее матери.

Кочуя по стране, она одно время подрабатывала в массажном салоне, откуда ей потом чудом удалось вырваться. На какое-то время она вернулась обратно к отцу и в это время встретила меня.

Потом однажды, она вдруг бесследно исчезла забрав с собой вещи и драгоценности, и я уже думал, что никогда ее не увижу.

Но совершенно неожиданно она появилась снова. На этот раз Катя выглядела как побитая собака и со слезами умоляла меня простить ее.

И я пожалел ее.

Какое-то время она преданно заглядывала мне в глаза и была еще более ласкова со мной, чем раньше. Но потом я все чаще заставал пустую кваритиру, когда приходил домой. Возвращалась она поздно, а если была дома, то часто звонила в Россию матери, что-то нежно говорила сыну и воодушевленно обещала матери, что «скоро они заживут наконец счастливо и безбедно».

После этих ее слов тревога уже не покидала меня. Я был уверен, что ей грозит страшная, неотвратимая опасность. Но на мои распросы она стала говорить о «настоящих мужчинах, которые могут по-настоящему заработать, а не тряпках для ног».

Я еще не знал, кто же этот настоящий мужчина, но вполне осознал, не столько даже по ее словам, сколько по взгляду полного презрения, кого она подразумевает под тряпкой.

По идее я должен был ее выгнать, но мне почему-то до боли в сердце было жаль ее.

Она ушла сама на следующий день.

«Прощай», – сказала она мне, поднимая сумку с вещами, и ее синие прекрасные глаза были полны глубокого презрения ко мне. «Прощай», – спокойно ответил я, пытаясь скрыть дрожь во всем теле.

Я почему-то был уверен, что больше мы никогда не встретимся.

Так оно и произошло. Месяца через два после ее ухода я, проходя мимо старой автобусной станции, увидел вдруг на одной из колон знакомую фотографию. Приглядевшись, я сразу же узнал ее.

Сердце у меня замерло. Ее глаза на неясном фото почему-то были закрыты. Текст под фотографией призывал всех, кто может опознать труп, как можно быстрее позвонить по указанному телефону. Я тут же позвонил в полицию, и сказал что готов помочь. Ее лицо было сильно изуродовано, лба почти не было. Но я все равно сразу же узнал ее.

В полиции я и узнал ее печальную историю.

Уйдя от меня, она познакомилась с неким Валерием К. – известным сутенером. Опытный сутенер сразу нашел к ней подход, пообещав высокие заработки, и поселил ее у себя. Он обещал ей, что скоро они вместе вернутся в Россию. Однако вместо этого он вскоре переселил ее в гостиницу, принудив к проституции. «Ты должна помочь мне», – говорил он ей, – «мне сейчас очень нужна твоя помощь». Странно, но, похоже, его она любила по-настоящему беззаветно и была готова ради него на все.

Когда он сказал ей о том, что они возвращаются в Москву, она была совершенно счастлива. Но в Москву улетел лишь Валерий, взяв с собой другую женщину, которая улетела с ним по паспорту Кати. Они, видимо, были очень похожи.

Труп Кати был обнаружен в той же гостинице, где она принимала богатых клиентов. Документов при ней обнаружено не было. От сильного удара ее когда-то прекрасное лицо превратилось в кровавое месиво. Паталогоанатомы с трудом восстановили то, что было возможно.

Задушена же она была своим любимым платком, который мы с ней покупали в дни нашего медового месяца.

После этого случая, я поменял квартиру и совершенно замкнулся. «Надо бы разыскать ее мать», – каждый день думал я и все время откладывал это дело на потом.

Старуха

Старуха торопилась.

Она составила список самых важных, самых неотложных дел, которые за нее никто не сделает и которые нужно было успеть завершить.

Она давно овдовела, сын и дочь были заняты своими семьями, а у старших внуков была своя жизнь. Ее дом давно уже требовал ремонта, и сама она, подобно старому дому, где прошла вся ее жизнь, требовала ухода.

Но сейчас ей было не до того. Главным теперь для нее было отремонтировать могилу родителей и обеспечить выезд детей.

В последнее время, ей часто снилась мать. Она что-то хотела сказать дочери, но Вита никак не могла разобрать слов, хотя во сне видела мать настолько отчетливо, что ей казалось, будто все происходит наяву. А вот что говорила мать, она никак не могла разобрать.

Недавно она отметила свое 75-летие, и почему-то именно с этого момента у нее больше ни в чем не было уверенности. Ни в чем, кроме самого главного – нужно успеть завершить все, что она наметила.

На ремонт могилы у нее не было ни денег, ни сил. Тем не менее, каждое воскресенье она ездила на кладбище и, приходя на могилу, пыталась наждачной бумагой соскрести ржавчину с решеток, покрасить ограду, просила рабочих, чтобы они поправили покосившуюся калитку.

Дети и внуки навещали ее в основном тогда, когда нужны были деньги. Денег вечно не хватало. Пока был жив муж, они могли помогать детям и баловать внуков.

Но теперь ей самой едва хватало пенсии, и это было причиной частых ссор с детьми, которые никак не могли понять, куда старуха может девать деньги.

«Небось на похороны припрятала», – ворчала невестка. Сын молчал. Зять злился, а дочери хватало забот с двумя детьми, и она обижалась на мать за то, что та не помогает ей с внуками как прежде, когда была помоложе.

Казалось, никто из них не заметил, что она давно уже состарилась, и ей самой нужна помощь.

Когда она просила сына или внуков помочь ей привести в порядок могилу, они либо обещали и забывали о своих обещаниях, либо просто раздраженно говорили, что у них нет времени.

– Кто же станет смотреть за могилой, когда меня не станет? – иногда спрашивала Вита.

Ответа на этот вопрос не было ни у детей, ни у нее самой. Но в этом вопросе не было ни капли страха. Она всегда воспринимала жизнь такой, какая она есть. Поэтому ее не пугала ни старость с ее неразлучными спутниками – болезнями и одиночеством, ни смерть. Она воспринимала и то, и другое как нечто неизбежное.

Жизнь была трудной, но в ней никогда не было места унынью. Всю жизнь она прожила для семьи и считала себя счастливой. Потому что прожила всю жизнь с любимым человеком, потому что у нее были дети и внуки, которых она любила больше жизни.

Сожалела лишь о том, что муж ушел из жизни слишком рано. Он мог бы еще жить, если бы не тяжелая болезнь. И еще о том, что редко теперь видит детей и внуков.

А теперь ее тяготила еще и мысль о том, что она может не успеть сделать самое главное. Несколько дней назад к ней приезжал сын и просил, чтобы она похлопотала о вызове. Речь шла о брате Виты, который уже много лет жил в Америке.

У них были непростые отношения. Долгое время они не писали друг другу. Сейчас, когда оба были уже старыми, они стали на многое смотреть иначе. Вита в тот же день написала брату письмо с просьбой прислать вызов.

В ответ, брат прислал письмо, в котором писал, что он уже стар, болен и вряд ли сможет чем-то помочь своим племянникам. Это было последнее письмо в их переписке. Ответить на него Вита уже не успела.

Сын и дочь возмущались поступком дяди, но делать было нечего. Единственной дорогой оставался Израиль. Поскольку дети были заняты, сбор документов и подготовка к отъезду были возложены на Виту. И, как в старые времена, кода муж был на войне или в длительных командировках, она снова все взяла на себя – бегала, собирала, оформляла. И когда все уже было готово, остался один, последний шаг – получение визы, сердце Виты вдруг не выдержало.

Ее похоронили рядом с могилой матери. Сын приладил наконец покосившуюся дверцу в ограде, вычистил чертополох вокруг и договорился насчет памятника. Вокруг совсем свежие могилы соседствовали с покосившимися или обшарпанными надгробиями, на которых с трудом просматривались оставленные родственниками надписи.

Дети все никак не могли поверить в то, что матери никогда больше не будет рядом. Но в новую жизнь им придется идти уже самостоятельно. Мать же навсегда осталась в прежней. Там же, где прошла вся ее жизнь.

Похоронив мать, дети занялись пожалуй самым хлопотным делом на пути к отъезду – сдачей квартир. И вот уже все, что можно было продать, было продано. Все, что можно было упаковать – упаковано в чемоданы, сумки и контейнеры для отправки по морю. Все, что нельзя было упаковать или продать, расходилось по знакомым, соседям, или просто выносилось на улицу.

После смерти матери дети продали или упаковали все из ее квартиры, что представляло собой хоть какую то ценность – столовое серебро, купленное или подаренное еще до революции, книги в дорогих переплетах, часы, ковры…

Дружно работая, разломали и вынесли во двор старую мебель, а заодно – старые вещи и домашнюю утварь.

Оставался лишь чулан.

Сюда давно уже никто не заглядывал. А когда открыли, то обнаружили здесь старые письма и фотографии. Они занимали весь чулан. Казалось, здесь хранилась переписка нескольких поколений.

Дети вопросительно посмотрели на отца.

– Складывайте все в мешки и выносите во двор, – распорядился отец.

Сыновья быстро собрали содержимое чулана и вынесли мешки во двор. Отец принес банку с керосином, облил мешки и чиркнул спичкой.

Костер медленно разгорался. Потом пламя ярко вспыхнуло, стремительно поглощая содержимое мешков, а отец внимательно смотрел за тем, чтобы все как следует прогорело.

Когда от писем остался лишь пепел, он снова вошел в дом. Здесь остались лишь голые стены, и уже ничто кроме обоев, которые он клеил еще с отцом, уже не напоминало о том месте, где прошло его детство и юность.

На миг он вспомнил свою бабушку, которой принадлежал когда-то весь этот дом, и о том, с какой радостью вернулись они сюда после войны.

– Куда оно все ушло? – с тяжелым вздохом, вслух произнес отец.

– Ты о чем папа? – спросил неожиданно вошедший старший сын.

– Да так, – неопределенно махнув рукой ответил отец, – Вроде бы все, – добавил он, – Ничего не забыли.